Николай Гейнце
Под гнетом страсти
XVIII. На сцену
Прошло еще около года. Был холодный сентябрьский день. В доме Ладомирских был праздник – рождение их дочери, которой исполнилось 23 года.
С двух часов начали съезжаться поздравители. Лора, в зеленом шелковом платье, цвет которого очень шел к ее глазам и волосам, сидела в гостиной и принимала гостей.
Анжелика была в пансионе.
В числе поздравляющих был и Александр Ртищев. Он сидел у окна и вполголоса разговаривал с Владимиром.
К ним подошел Раковицкий.
– Послушай, Володя, неужели правда, что ты уезжаешь за границу? – спросил он.
– Да, уезжаю. Доктор уверил отца, что мне это после болезни необходимо. Кроме того, отец давно хотел, чтобы я поехал за границу и заехал в Париж, к моему двоюродному дяде, которого он любит как родного брата. Теперь случай представился, я выхожу в отставку и еду.
– Надолго?
– На два года.
– Как хороша твоя сестра, Володя, – продолжал Дмитрий Петрович. – Посмотри на князя Вельского, он совсем теряет голову.
Владимир с усмешкой посмотрел на сестру и на ее обожателя.
Около Лоры сидел высокий, стройный брюнет, с замечательно красивой, но несколько самоуверенной и дерзкой физиономией.
– Не нравится он мне что-то, – сказал Владимир, – кажется, порядочный фатишка.
– Как здоровье Анжелики Сигизмундовны? – спросил Ртищев.
– Ничего, кажется, здорова. Только не знаю, что с ней сделалось за последнее время.
– А что?
– Она положительно избегает меня. Странное создание, ее никто никогда не поймет, – пожал плечами Владимир.
– Напротив, я стал ее отлично понимать последнее время, – сказал Александр Михайлович, – только я теперь ее давно не видал, так что не мог заметить перемены. Что у нас сегодня? Пятница. Завтра я ее увижу и скажу тебе, что с ней.
– Ого, Саша, – засмеялся Раковицкий, – ты, кажется, хорошо изучил натуру маленькой смуглянки. Ты можешь теперь перевоспитать ее по-своему и приготовить себе сносную жену.
– Что за глупости, Дмитрий; я для нее буду всегда другом и ничем другим.
На другой день, после обеда, Ртищев зашел к Ладомирским и нашел Анжелику сидящей перед роялем. Она не играла, а сидела неподвижно, устремив глаза в одну точку.
Увидев Ртищева, она встала и пошла к нему навстречу.
– О чем вы так сосредоточенно думали? – шутливо спросил он.
– О чем? О своем голосе. Вы знаете, что наш учитель пения был у Николая Николаевича и уговорил его отдать меня в консерваторию. Вчера я была там, и профессор, слушавший меня, сказал, что у меня редкий голос, так что у меня есть надежда петь когда-нибудь, как моя мать…
Голос ее прервался, но через минуту она продолжала:
– Тогда я поступлю на сцену.
– На сцену, Анжелика! – воскликнула незаметно вошедшая в комнату Лора. – Кто же тебе это позволит? По крайней мере, до твоего совершеннолетия ты можешь быть уверена, что этого не будет.
– Нет, это будет! Никто не может запретить мне! – дерзко крикнула Анжелика.
– Ты желаешь, – ядовито засмеялась Лора, – чтобы тебя осыпали цветами и рукоплесканиями и прокричали бы о твоем имени в газетах. Эти дурные инстинкты ты наследовала от твоей матери, которая…
– Ни слова о моей матери! – еще сильнее крикнула Анжелика. – Или я…
Она остановилась.
Александр Михайлович с испугом глядел на нее. Лицо ее пылало, глаза метали молнии.
– Или ты съешь меня, Анжелика? – презрительно сказала Лора и вышла из комнаты.
– Я никогда не забуду ее слов о моей матери! – прошептала итальянка.
– Полноте, успокойтесь, – заметил Ртищев, – будем говорить о другом. Знаете вы новость? Владимир уезжает на два года за границу.
Смертельная бледность сменила яркий румянец гнева, пылавший на ее лице.
– Когда? – шепнула она, низко опустив голову на руки и сама опускаясь на стул.
– На будущей неделе. Но что это с вами опять? – тревожно спросил он.
– Ничего; я не совсем здорова, – с трудом выговорила она побелевшими губами. – Я пойду к себе.
Она шатаясь вышла из комнаты, оставив Александра Михайловича в большом недоумении.
Время быстро летело, наступил день отъезда графа Владимира. Хотя это было в четверг, Анжелика была дома, так как всю неделю ее била лихорадка и она чувствовала страшную ломоту во всем теле.
Старый граф один ехал провожать сына на вокзал, остальные прощались с ним дома.
Владимир был слегка взволнован.
Он крепко обнял мать и сестру и оглядел комнату, желая проститься с Анжеликой, но ее здесь не было.
– Где Анжелика? – спросил он.
– Вероятно, у себя, – сказала Марья Осиповна. – Оставь ее, ты опоздаешь.
Но Владимир сам побежал к ней. Постучавшись сперва, но не получив ответа, он вошел.
Анжелика лежала на кровати. Он подошел к ней.
– Вы нездоровы, Анжелика, не вставайте, – предупредил он, заметя ее движение, – я пришел только проститься с вами.
Он взял ее за руку и испугался, увидев безграничное отчаяние в ее выразительных глазах.
Она бессознательно подняла руки и обхватила его за шею.
Владимир быстро наклонился и поцеловал ее холодные бледные губы, весь вспыхнул, выпрямился и выбежал вон из комнаты.
Анжелика вскочила, хотела броситься за ним, но зашаталась и без чувств упала на ковер.
Ее подняла вошедшая прислуга и уложила в постель.
У ней открылась нервная горячка.
Два месяца провела она между жизнью и смертью, а потом, для поправления надломленного серьезной болезнью здоровья, уехала с семейством ее профессора пения в Италию.
Там пробыла она полгода, вернулась ненадолго в Варшаву и вместе с Ладомирскими отправилась в их имение около этого города.
Старый граф быстро дряхлел и, удалившись за год перед этим от дел, не покидал деревни.
Когда зимой графиня с дочерью уехали в Варшаву, граф с Анжеликой остался в имении.
После своей болезни она страшно выросла и хорошела, как говорится, не по дням, а по часам.
XIX. Красавица
Прошло два года со дня отъезда графа Владимира. В знакомой нам голубой гостиной сидели Ртищев и Раковицкий.
Ладомирские вчера только вернулись из деревни, и молодые люди пришли повидаться с ними.
В ожидании появления хозяев они тихо разговаривали.
– Как мне хочется видеть Анжелику! – воскликнул Александр Михайлович. – Более двух лет прошло с тех пор, как я видел ее в последний раз.
– Да, она совсем покинула Варшаву и все время жила в деревне или в Риме, – сказал Дмитрий Петрович.
– Она, кажется, брала там уроки пения?
– Да!
В комнату вошла Марья Осиповна.
Молодые люди встали.
После обычных приветствий и вопросов она снова усадила их и между ними завязался оживленный разговор, как это всегда бывает между хорошими знакомыми после долгой разлуки.
Раковицкий осведомился о Лоре.
– Она сегодня у знакомых на обеде, – ответила графиня. – Лора очень веселится эту зиму – почти ни одного вечера не бывает дома.
– Анжелика Сигизмундовна, вероятно, тоже много выезжает?
– О нет. Она осталась такой же дикаркой. Ее не уговоришь выезжать. Она гуляет с моим мужем; читает ему, так что граф очень привязался к ней. Характер ее стал гораздо лучше, но странностей осталось еще много. Все свободное время она занимается музыкой и, несмотря на все наши просьбы, хочет поступить на сцену.
– Вероятно, она очень хорошо поет? – спросил Ртищев.
– Очень. Она наследовала талант и красоту своей матери. Вы недоверчиво смотрите на меня, Дмитрий Петрович, – засмеялась графиня, – но уверяю вас: Анжелика не только что красива, – она прекрасна, этого нельзя у нее отнять. Впрочем, вы сами увидите: она должна скоро вернуться с прогулки. Графиня взглянула на часы.
– À propos[4], – начала она снова, – не писал ли вам Владимир? Он, кажется, хочет явиться как снег на голову, а потому и не пишет ничего, когда думает приехать.
– Да и мы в положительном на этот счет неведении, – сказал Александр Михайлович. – Вероятно, он вернется не раньше как через две недели. Когда назначена его свадьба?
– На будущую осень. Траур по ее отцу раньше не кончится. Она приедет вместе с ним и будет жить у нас, так как осталась круглой сиротой.
– Вот и Анжелика, – добавила Марья Осиповна, – я слышу ее голос.
Молодые люди с нетерпением глядели на дверь.
Через минуту она отворилась и на пороге появилась стройная молодая девушка.
Неужели это Анжелика – эта маленькая, некрасивая девочка?
Ничто не напоминало прежней чернушки в этом грациозном, прелестном создании.
Среднего роста, с маленькой головкой, покрытой роскошными черными волосами, с классически правильными чертами лица, Анжелика производила чарующее впечатление. Все переменилось в ней: желтый цвет кожи исчез, хотя лицо было матовое, смуглое, с нежным, то вспыхивающим, то пропадающим румянцем; даже выражение чудных глаз стало другое: неуверенность и упрямство заменились твердым взглядом, в котором светились энергия и уверенность в себе.
Гранатовое кашемировое платье очень шло к ее, с южным оттенком, лицу.
Каждое ее движение было полно бессознательной грации и изящества. Она была неотразима, чудно хороша, и это сказали себе оба товарища, с немым восторгом смотря на нее.
Анжелика прочла в их глазах произведенное ею впечатление, и легкая улыбка скользнула по ее красным, полным губкам, открыв два ряда жемчужных зубов. Она подошла к ним и протянула свои маленькие, изящные руки.
– Как давно, давно мы не видались, – мягким грудным голосом сказала она, – мне кажется, что десять лет прошло с тех пор.
Один за другим пожимая ее руку и не спуская с нее глаз, Ртищев и Раковицкий засыпали ее вопросами о прошедших двух годах.
Марья Осиповна, извинившись, удалилась в свою комнату.
– Я не верю, чтобы вы жили в Риме, – говорил Дмитрий Петрович, – мне кажется, что вы были в какой-то волшебной стране, которая превратила вас в фею.
Анжелика снова улыбнулась.
– Не говорите мне комплиментов, – сказала она, – я не люблю их, да и не привыкла к ним, так как нигде не бываю.
– Это не комплимент, Анжелика Сигизмундовна, это сущая правда, вы…
– Оставим мою наружность, – уже серьезно сказала она, – будем говорить о другом. – Где вы были все время, Александр Михайлович? Я слышала, что вас не было в Варшаве.
– Я был… на Кавказе, иначе бы непременно побывал у вас в Риме. Скажите, как вы проводите время? Веселитесь?
– Веселюсь, но иначе, чем, может быть, вы думаете. Я не бываю ни на одном вечере, которые посещает Лора.
– Неужели вы до сих пор не любите общества?
– О нет, этого я не могу сказать. Меня просто не занимают танцы, хотя, по желанию Марьи Осиповны, я довольно долго брала уроки, чтобы научиться танцевать; но мне кажется, что труды моего учителя пропали даром, – с улыбкой добавила она.
Анжелика говорила просто и непринужденно – прежней застенчивости не осталось и следа.
– Но что же вы делаете все время? – спросил заинтересованный Раковицкий. – Не все же занимаетесь музыкой?
– Конечно, нет, хотя большую часть времени провожу за роялем. Я много читаю одна и с Николаем Николаевичем. Это чтение принесло мне более пользы, чем мои прежние занятия.
– Извините за нескромный вопрос: вы все в таких же отношениях с Элеонорой Николаевной, как и два года тому назад? – спросил Александр Михайлович.
Анжелика засмеялась.
– Нельзя сказать, чтобы мы были с ней дружны, – сказала она, – но по крайней мере не ссоримся. Лора и я одинаково избегаем этого. Предметом наших настоящих столкновений служит мое желание поступить на сцену.
– Ну, это едва ли будет! – воскликнул Дмитрий Петрович. – Прежде чем вы соберетесь, Анжелика Сигизмундовна, вы будете замужем.
Тень прошла по ее лицу.
– Я думаю, что мое замужество зависит только от меня, – несколько резко ответила она, – а у меня нет ни малейшей охоты выходить замуж.
– Полноте, Анжелика Сигизмундовна, я хотел только сказать, что… что если бы вы захотели, то это было бы так, – сконфуженно оправдывался Раковицкий.
Веселое выражение исчезло с лица Анжелики. Она больше не улыбалась и заговорила о варшавских знакомых.
Говорил с ней почти один Раковицкий.
Александр Михайлович больше молчал и наблюдал удивительную перемену, происшедшую в его бывшей приятельнице.
«Захочет ли она, чтобы все было по-прежнему? – мелькало у него в голове. – Конечно, нет, ей теперь не нужно ни утешений, ни советов. Она сама за себя постоит».
– Спойте что-нибудь, Анжелика Сигизмундовна, – вдруг сказал он.
– Сейчас не могу. Когда нет охоты, я пою нехорошо, «безжизненно», как говорит мой профессор.
– Барышня, их сиятельство просит вас на минуту, – проговорила горничная, появляясь на пороге.
– Извините, я сейчас вернусь, – и с этими словами Анжелика вышла.
Несколько минут молодые люди молчали. Первый отозвался Раковицкий.
– Видел ли ты что-нибудь подобное, Саша?
– Действительно, она бесподобна; я никогда не встречал такой девушки.
– А я никогда не думал, что из нее выйдет такая прелесть, – продолжал Дмитрий Петрович. – Помнишь, мы спорили и ты говорил, что она будет хорошенькая?
– Мы оба ошиблись, потому что она не хорошенькая, а красавица.
Он замолчал, потому что Анжелика вернулась. Они поболтали еще с полчаса и ушли, обещав прийти в воскресенье.
Проводив их, молодая девушка ушла к себе и села писать письмо к подруге. Вот что написала она:
«Дорогая моя Лиза!
Уже два дня, как я вернулась в Варшаву и с нетерпением жду свиданья с тобой. Я сама с удовольствием бы поехала к тебе, но ты знаешь, что графиня без меня не справится с прислугой, которая теперь занята уборкой комнат, да и граф чувствует себя нехорошо и беспрестанно требует меня к себе. А мне очень нужно видеть тебя, Лизочка. Ты одна не станешь спрашивать меня о причинах, а прямо исполнишь мою просьбу. Жду тебя завтра или послезавтра.
Искренно любящая тебя Анжелика Вацлавская».
Запечатав письмо и надписав адрес, Анжелика облокотилась на стол и глубоко задумалась.
Лиза Горлова, лучшая и единственная подруга Анжелики, познакомилась с ней и подружилась во время ее короткого пребывания в пансионе и по выходе часто виделась с ней в деревне, так как имения Горловых и Ладомирских находились рядом.
Тайн между подругами не было, но Анжелика посвящала Лизу в подробности своей жизни, без вопросов со стороны последней, исподволь.
Лиза изучила характер своего друга и была с ней сдержанна, что особенно в ней и ценила Анжелика, не терпевшая людей назойливых.
С достопамятного вечера отъезда Владимира во внутренней жизни Анжелики произошла большая перемена.
Она полюбила его, несмотря на свои пятнадцать лет, и, замкнувшись в себе, ушла от всего окружающего, живя ожиданием свидания с ним. Она с жадностью прислушивалась ко всему, что говорили о его жизни за границей по получаемым от него редким письмам.
Так продолжалось почти два года, когда вдруг пришло известие о помолвке его с троюродной сестрой.
Когда Анжелика оправилась от этого страшно поразившего ее бедное сердце удара, она решила забыть его и, сделавшись равнодушной ко всему, кроме пения и музыки, посвятила себя всецело искусству.
Встречая во всех сильное сопротивление, она медлила поступить на сцену, но когда графиня объявила ей, что не позже как через две недели Владимир будет в Варшаве, Анжелика, не колеблясь более, настояла на своем.
Позволение ей было дано.
Но дебют ее не мог быть ранее как через два месяца, а до тех пор ей придется увидеться с Владимиром.
Конечно, она, рано или поздно, не избегнет этого, но, сделавшись певицей, она как бы обрывала со всем прошлым и, занятая другими интересами, имела бы больше силы бороться с собой.
Поэтому Анжелика написала своей подруге, чтобы попросить позволения поехать вместе с ее матерью в имение, так как госпожа Горлова собиралась туда. Несмотря на свою дружбу с Лизой, Анжелика никогда до тех пор не говорила ей про свое чувство к графу Владимиру. Она и теперь хотела объяснить свою просьбу просто желанием уехать в деревню.
Сидя, окончив письмо, в своей комнате, молодая девушка с ужасом думала о свидании с любимым человеком.
Она поклялась себе, что никогда ни одним словом, ни взглядом не выдаст своей тайны.
В комнату вошла Лора.
Она почти не переменилась в эти два года, ее красивое лицо было так же холодно и спокойно, как и прежде. В сравнении с Анжеликой она была почти некрасива и в высшей степени бесцветна.
– Анжелика, – сказала она, – папа просит тебя поехать с ним кататься.
– У меня болит голова, и я с удовольствием осталась бы дома, – отвечала молодая девушка, сжимая обеими руками свой горячий лоб.
– Maman и я не можем ехать, – уже резко проговорила Лора, – а доктор велел папе быть на свежем воздухе как можно дольше.
– Почему вы не можете ехать? – спокойно спросила Анжелика.
– Потому что князь Облонский хотел быть сегодня, и я с maman должна быть дома, – надменно ответила Лора.
Ироническая улыбка показалась на губах Анжелики. Во-первых, не заговори Лора с ней таким тоном, она согласилась бы сопровождать графа, а во-вторых, она поняла намеренное желание Лоры удалить ее. Из разговоров графини с дочерью она узнала, что князь Облонский ухаживает за последней, и теперь Лора, видимо, боится ее соперничества.
– Я не поеду, – холодно сказала Анжелика, – мне это очень жаль, но, повторяю, я нездорова.
Лора гневно взглянула на нее, хотела что-то сказать, но удержалась и вышла, с сердцем хлопнув дверью.
Анжелика вскочила.
Ей захотелось позлить Лору, забыв свои невеселые думы, занявшись другим. Она взглянула на часы. Через два часа должен быть обед. Без сомнения, князь останется обедать. Анжелика подошла к шкафу и выбрала хорошенькое платье золотистого цвета, в котором она была неотразима.
Она проворно оделась, связала свои роскошные волосы в большой узел, проткнув его золотой стрелой. Надев бронзовые туфли на свои крошечные ножки в ажурных чулках и застегнув пуговки платья, она подошла к зеркалу и, взглянув на себя, улыбнулась.
Анжелика не тщеславилась своей красотой, но и не отрицала ее.
В ней было много бессознательного кокетства, которое привлекает даже самых ярых противников кокеток.
Окончив свой туалет, она спокойно подождала пяти часов и пошла в столовую, сияя красотой и нарядом.
Входя, она увидела очень красивого брюнета, который разговаривал с Лорой, стоя у аквариума.
Он обернулся и оборвал разговор на полуслове и с таким неподдельным восхищением смотрел на Анжелику, что Лора закусила губы и небрежно представила их друг другу.
Пока все садились за стол, она вполголоса шепнула итальянке:
– Как ты могла с головной болью так заниматься туалетом, и, наконец, зачем ты нарядилась?
– Голова моя прошла, и так как я слышала, что будут гости, то и переоделась в другое платье, – спокойно ответила ей Анжелика.
XX. Его невеста
Прошло два дня.
Получив коротенькую записку Лизы, что легкая простуда задержит ее дня два дома, что при первой возможности она приедет к ней, Анжелика как-то успокоилась и с довольным лицом вышла к приехавшим Ртищеву и Раковицкому.
После обеда все перешли в зал.
Мери Михайловская, приехавшая к обеду, села за рояль аккомпанировать Анжелике.
Ртищев стал против рояля.
Анжелика подошла к нему и просила не смотреть на нее.
Он поместился у окна.
Молодая девушка запела.
Ее чудный голос проникал в самое сердце Александра Михайловича. Он замер и, подавшись даже несколько вперед, впился глазами в очаровательное лицо артистки. Она пела с полуопущенными ресницами, как бы уйдя в себя и прислушиваясь к звукам, выходившим из ее груди.
Когда она кончила, то подошла к Ртищеву и спросила, улыбаясь:
– Хорошо?
Молодой человек поднял на нее глаза.
– Анжелика Сигизмундовна, что за вопрос! – с таким неподдельным восторгом прошептал он, что Анжелика засмеялась и отошла от него.
Рассеянно слушая похвалы Раковицкого, она думала, понравится ли ее пение Владимиру так же, как и Ртищеву?
Вся молодежь перешла в гостиную.
Анжелика и Александр Михайлович сели вместе и начали разговаривать вполголоса, вспоминая прошлое.
Лора взяла работу, а Мери нетерпеливо воскликнула:
– Когда это кончится противная осень и наступит зима!
Раковицкий засмеялся.
– Зачем вам зиму? – спросил он.
– Зачем? Вот мило! А балы, театры, тройки, катанье с гор, – пересчитывала Мери, – когда же это, как не зимой?
– Да, правда, что скучно, – равнодушно заметила Лора.
– Вот Владимир с невестой приедет, сейчас веселее станет. Хотя вид влюбленной парочки скоро надоест.
– Не правда ли, Анжелика Сигизмундовна? – смеясь, спросил Дмитрий Петрович.
– Не знаю. Не видела, – отрывисто отвечала молодая девушка, чувствуя, как больно сжимается ее сердце.
– Ну, так увидите. Мне это очень интересно, так как я никогда не видал Владимира влюбленным.
– Что за разговор, Дмитрий Петрович? – с недовольной гримасой заметила Лора. – У вас на уме, я вижу, одна любовь, вы только и твердите про то: кто в кого влюблен.
– Что же делать, графиня, – с комическим вздохом сказал молодой человек, – вы знаете, я сам влюблен, и знаете в…
– Перестаньте, – уже строго перебила Лора, – что за глупости, лучше почитайте папе.
Раковицкий повиновался и взял книгу.
– Вы стали загадкой, – говорил, между тем, Анжелике Ртищев, – прежде я понимал вас, а теперь отказываюсь. То вы улыбаетесь, то точно какое-то облако набежит на вас. Что с вами? Вы совершенно здоровы?
– Конечно, здорова, и ничего во мне нет особенного, – принужденно улыбаясь, ответила молодая девушка, – вам это только кажется.
– Вы влюблены, Анжелика Сигизмундовна? – шутя спросил он и удивился краске, покрывшей ее лицо, и резкому ответу.
– Нет, я не влюблена. Вы заразились темой разговора Дмитрия Петровича, – уже насмешливо добавила она.
Ртищев пристально смотрел на нее.
«Не может быть», – думал он.
Анжелика молчала, нервно перебирая кружева платья.
Она сердилась, что своим лицом чуть не выдала себя.
«Хороша у меня сила воли, – с горечью подумала она. – Нет, я должна уметь владеть собой, и я добьюсь этого».
Она подняла голову.
– Полноте, Александр Михайлович, так подозрительно смотреть на меня. Я слишком занята, чтобы иметь время увлекаться.
– Но не настолько, чтобы не увлекать других! – воскликнул Раковицкий, окончивший чтение, поймав ее последние слова. – Вчера я видел Облонского; бедняга совсем потерял голову; это, говорит, не девушка, а картинка!
– Вы смеетесь, Дмитрий Петрович, – сказала Анжелика, бросив моментальный взгляд на Лору. – Не думаю, чтобы князь был так щедр на комплименты. Он, кажется, очень серьезный человек.
– Что вовсе не мешает ему отдать дань вашей красоте, – продолжал молодой человек, – вы думаете, что…
– Я думаю, что вы сегодня несносны со своими комплиментами, – нетерпеливо перебила Лора.
– Не буду, не буду больше, графиня, я не виноват, что вы в дурном расположении духа и запрещаете любоваться вашей и… Ах, забыл, простите… – смеялся Раковицкий.
У Лоры выступили красные пятна на лице, а Анжелика улыбалась на гримасы, которые строил Дмитрий Петрович, чтобы казаться серьезным.
На другой день, около четырех часов дня, Анжелика, читавшая в гостиной, услыхала звонок в передней, затем громкое восклицание Марьи Осиповны, шаги Лоры и, наконец, милый, дорогой голос, целых два года не слышанный ею.
Молодая девушка вскочила и вся задрожала, кровь прилила к ее сердцу, и, смертельно побледнев, она прислонилась к стене и широко раскрытыми глазами смотрела на дверь.
Прошло пять минут.
Анжелика слышала голоса уже в столовой. Она хотела бежать, но не могла, ноги ее словно приросли к месту.
Но, чу! Его шаги послышались у самых дверей.
Сердце ее страшно застучало, и яркий румянец выступил на лице.
Она была прелестна, несмотря на то, что готова была лишиться чувств.
На пороге гостиной появился граф Владимир.
Увидев ее, он остановился.
Анжелика стояла неподвижно; она видела, что он не узнал ее.
Несколько секунд длилось молчание. Он всматривался в незнакомые ему прекрасные черты и как бы спрашивал себя: «Откуда попала сюда эта красавица?»
Наконец что-то знакомое мелькнуло в чудных глазах молодой девушки. Он сделал шаг вперед и нерешительно проговорил:
– Анжелика…
Она вздрогнула, но, мгновенно овладев собою, подошла к нему.
– Вы не узнали меня, Владимир Николаевич? – тихо сказала она, протягивая ему руку.
Он с трудом пришел в себя.
– Боже мой, как вы переменились, Анжелика Сигизмундовна, – добавил он, чувствуя, что не может называть ее просто по имени.
– Володя, где же ты? – послышался голос Марьи Осиповны, и она вошла в комнату в сопровождении дочери.
– Иди пить чай. Елен ждет тебя… Не правда ли, Анжелику трудно узнать? – продолжала она, заметив присутствие молодой девушки.
– Да. Пойдемте! – деланно равнодушным тоном ответил он и первый вышел из комнаты.
Совершенно оправившись от охватившего ее волнения, Анжелика, почти спокойная, твердой походкой последовала за ним в столовую вместе со старой графиней и Лорой. Там она увидала небольшого роста блондинку с пепельными волосами, капризно вздернутым носиком и большими светло-карими глазами.
В темно-синем платье, закутанная в синий синелевый шарф, она полулежала в кресле у стола, нетерпеливо постукивая каблучком об пол.
Увидав Анжелику, она широко открыла глаза и по-детски открыла рот от удивления.
Марья Осиповна представила их.
– Елена Александровна Подольская.
«Его невеста!» – мелькнуло в голове Анжелики, и, сев за стол, она незаметно стала следить за каждым ее движением и словом.
Елене Подольской было не больше семнадцати лет, так что она была почти ровесницей Анжелики.
– Вы мне позволите, chère maman, – обратилась она к Марье Осиповне, взяв из ее рук чашку чаю, – пойти после чаю отдохнуть? Этот несносный мальчик, – кивнула она в сторону молодого графа, – не хотел нигде останавливаться, и мы без отдыха ехали от самого Парижа.
– Конечно, конечно, это даже необходимо для тебя. Ты, кажется, не совсем здорова, Елен? – участливо спросила графиня, смотря на бледное лицо молодой девушки.
– Лена всегда бледна, – сказал Владимир, – а теперь тем более. Бессонные ночи в вагоне хоть кого утомят. Однако же я не вижу отца. Где он сегодня?
– Он у Вельских. К обеду, вероятно, вернется. Вот обрадуется, когда тебя увидит, – говорила Марья Осиповна.
– Володя, налей мне сливок! У, какой неловкий! – воскликнула Елен, когда Владимир, наливая, пролил сливки на блюдечко. – Знаете, maman, он чуть было не забыл в вагоне мой саквояж, я всю дорогу, до самого дома, бранила его.
– Ему, кажется, попадает от вас? – со своей холодной улыбкой сказала Лора.
– О, я скоро исправлю его, он непростительно рассеян.
Владимир рассмеялся.
– Ты страшно требовательна.
– Ах, ты, негодный, – полушутя, полусерьезно перебила его Елен, – как ты смеешь на меня жаловаться? Проси сейчас прощенья, поцелуй руку и проводи меня в мою комнату.
Владимир, продолжая смеяться, поцеловал руку невесты и спокойно сказал:
– Сейчас кончу чай и тогда провожу тебя.
Анжелика встала и, поблагодарив Марью Осиповну, вышла.
– Какая красавица! – услышала она за собой восклицание Елен.
Вбежав в свою комнату, молодая девушка с отчаянием схватилась за голову и прошептала:
– Не успела уехать, а теперь поздно, поздно.
Под впечатлением свиданья ей показалось, что расстаться она с ним не сможет. Немного успокоившись, она рассердилась на свое малодушие и, призвав на помощь всю свою гордость, решила твердо ждать два месяца до своего дебюта и переносить присутствие Владимира и его невесты.
Невесты! Как ужасно для нее звучало это слово! Но любит ли он ее? Анжелика жадно следила за каждым его словом и взглядом, обращенным к Елен, но узнать ничего не могла.
«Уехать или нет?» – задавала она себе вопрос и не решалась, – так было жаль снова расставаться после такой долгой разлуки.
«А разве не должна я расстаться с ним на всю жизнь, разве не пойдем мы разными дорогами?» – спрашивала она себя.
Наконец она решила подождать и испытать себя, и если она увидит, что оставаться ей долее невозможно то тотчас же уедет из Варшавы.
Вступив в такой компромисс сама с собой, она успокоилась.
