Николай Гейнце
Под гнетом страсти
VII. Сон
– Ты видела меня во сне, моя голубка! – повторила Анжелика Сигизмундовна, пряча свое лицо в распустившихся волосах дочери, чтобы скрыть следы слез. – Что же тебе снилось?
– Мне снилось, что будто бы мы с тобой в Петербурге, в большой-большой ярко освещенной зале, наполненной мужчинами и дамами в бальных костюмах. Ты была хозяйкой и представляла меня гостям. Среди общего шума я расслышала следующие слова: «Это ее дочь… дочь»… Называли какую-то фамилию, но я не разобрала.
Анжелика Сигизмундовна выпрямилась, побледнела и смотрела на Ирену с очевидным беспокойством.
– А потом что? – спросила она машинально.
– Потом, о, потом… – продолжала молодая девушка, краснея, – я видела себя… Это так странно, мама, не правда ли? Во сне иногда видишь себя, как будто помимо нас самих существует второе «я», которое смотрит на то, что мы делаем, слышит то, что мы слушаем, и говорит: Я видела себя… Я шла по зале, одетая в белое, с венком померанцевых цветов на голове и таким же букетом на груди, покрытая фатой…
– Да ведь это венчальный наряд! – прервала ее мать, слегка вздрогнув.
– Именно, мама! – воскликнула нервно Ирена. – Ты сделала вечер по случаю моей свадьбы… К тому же я вокруг себя слышала шепот: «Вот жених… князь»… Я выходила замуж за князя… Только я не разобрала его фамилии… В толпе говорили: «Как жаль, что он умер!».
Она умолкла на мгновение, но потом тотчас же продолжала:
– Кто умер? Я бы это, может быть, узнала… Я видела также моего будущего мужа. Мне кажется, что я теперь узнаю его между тысячами!.. Но вдруг я проснулась… не правда ли, мама, это очень странный сон?
– Да, действительно, странный! – пробормотала бледная и взволнованная Анжелика Сигизмундовна.
Как все женщины, особенно ее круга, она была очень суеверна и знала значение снов.
«Свадьба означает смерть», – думала она. Она вся похолодела, сердце ее остановилось.
– Что с тобой, мама? – спросила Ирена. – Ты стала вдруг такой скучной.
– Ничего, – быстро ответила мать с деланной улыбкой, на губах. – В твои годы много снится снов, и они ничего не означают. Вставай, я помогу тебе одеться.
Все утро Анжелика Сигизмундовна озабоченно наблюдала за своею дочерью, прислушивалась к ее говору, следила за малейшим ее жестом. После обеда она сказала ей:
– Надень шляпу, мы пойдем с тобой гулять в лес.
Ирена с детскою радостью приняла это предложение.
В одну секунду она очутилась в своей комнате, надела только что привезенную ей матерью из Петербурга шляпу с широкими полями, бесподобно шедшую к ее миловидному личику.
Они миновали фруктовый сад, достигли калитки, всходившей в лес, и пошли по первой попавшейся им тропинке.
Ирена уже давно мечтала об этом tête-à-tête со своею матерью, сгорая желанием открыть ей свое сердце, сказать, что она чувствует, объяснить причины своей грусти, выразить желания своей детской души. Сколько раз она твердила сама себе все то, что она должна сказать матери, а теперь, около нее, когда оставалось только открыть рот, чтобы заговорить, ей вдруг стало казаться, что ей нечего сказать.
Она была именно в таком возрасте, когда молодые девушки чувствуют необъяснимые тревогу и застенчивость, которые не могут анализировать, не будучи в состоянии отдать себе отчет.
Обе женщины шли некоторое время молча, и Ирена, вышедшая из дому с улыбкой на устах и блестевшими глазами, становилась все угрюмее, раздражалась против самой себя, не понимая тому причины.
Анжелика Сигизмундовна пристально посмотрела на нее.
Она, видимо, догадалась, что происходило в душе ее дочери, так как первая прервала томительное для них обеих молчание.
– Дорогое дитя мое, – нежно начала она, – ты уже взрослая девушка и начинаешь, как я заметила, мучиться бездействием и однообразием твоей настоящей жизни.
Слезы внезапно полились из глаз Ирены.
– Я мучаюсь только тем, что живу вдали от тебя и не могу чаще тебя видеть, чаще чувствовать на себе взгляд твоих чудных, ласкающих, нежных глаз.
– Я также, дорогая моя, страдаю от этой разлуки, но она необходима для твоего же счастия. Потом я расскажу тебе причины, принудившие меня к ней, передать же их тебе в несколько часов нет возможности.
Анжелика Сигизмундовна уже давно сочинила целый роман, который и намеревалась рассказать в надлежащее время своей дочери, лишь бы скрыть от нее жестокую истину ее позорного существования.
– Если мы и жили до сих пор в разлуке, – продолжала она, – то не обвиняй в этом мое сердце, мою любовь к тебе, готовую на всякие жертвы…
Она чуть-чуть не сказала «на всякие преступления», но вовремя остановилась.
– О, я никогда и не думала иначе! – воскликнула Ирена, бросаясь к ней на шею. – Если я немного грущу и скучаю, стала даже капризной с некоторых пор, то все-таки я не неблагодарная… Я знаю, как ты меня любишь!
– Да, я люблю тебя, я люблю тебя больше, чем ты можешь предполагать.
Она порывисто прижала дочь к груди.
– Не в том, впрочем, дело. Напротив, я хотела бы тебя успокоить. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь… это так естественно в твоем возрасте. Все мы прошли это. Ты становишься женщиной, вот в чем весь секрет, а женщине нужна другая жизнь, нежели девочке!
Ирена с вопросительным недоумением глядела на нее.
– Я одна могу тебе в этом помочь, могу изменить твою жизнь, и я на это решилась…
– А! – могла только воскликнуть взволнованная молодая девушка.
– Я теперь тебя покину в последний раз. Через четыре, много пять месяцев я возвращусь, и тогда уже мы не расстанемся…
– Мы будем жить здесь?
– Нет, я увезу тебя.
– В Петербург?
Анжелика Сигизмундовна заметно вздрогнула.
– Нет, не сразу в Петербург.
– Отчего?
– Петербург… ты это узнаешь после… возбуждает во мне тяжелые воспоминания… Я ненавижу этот город.
Ирена взглянула на нее с удивлением.
– Особенно потому, – поспешно прибавила мать, – что этот проклятый Петербург до сих пор разлучал нас с тобою.
– Ты там страдала, бедная мама, ты там была несчастна?
Анжелика Сигизмундовна засмеялась, но таким смехом, который тотчас же постаралась заглушить, настолько он был, по ее мнению, неуместным в присутствии ее дочери.
– Да, да, именно! – быстро сказала она. – И уж, конечно, не я повезу тебя в Петербург. Это, быть может, сделает твой муж!
– Мой муж! – повторила Ирена, вздрогнув.
– Да, моя дорогая, потому что ведь нужно тебе выйти замуж, и как можно скорее. Это самое лучшее.
Она остановилась, но через минуту начала снова уже другим тоном:
– Ты молода, хороша, ты сделаешь блестящую партию… О, я буду требовательна, разборчива… Никто не будет достаточно хорош, добр, знатен для дочери… для тебя, моя Рена.
– Значит, ты собираешься меня выдать замуж? – повторила задумчиво молодая девушка.
– Конечно, я только об этом и думаю; но, само собою разумеется, нужно, чтобы он тебе нравился, чтобы ты его полюбила.
Ирена слушала молча. Сердце ее усиленно билось.
– Так что будь терпелива, – продолжала Анжелика Сигизмундовна, – в скором времени твоя жизнь переменится. Мы будем неразлучны до того дня, пока мне не удастся упрочить твое счастие.
Разговор в том же духе, или, вернее, монолог матери, высказывавшей вслух свои заветные мысли и надежды, продолжался довольно долго; дочь же в это время предавалась своим мечтам.
Было уже поздно, когда обе женщины вернулись на ферму.
Анжелика Сигизмундовна еле успела уложить свои вещи.
Она торопилась.
Ирена храбрилась, она казалась спокойнее, чем в предыдущие годы. Однако в ту минуту, когда мать садилась в вагон, она разрыдалась.
– Помни, что я тебе сказала, – заметила ей Анжелика Сигизмундовна, – я уезжаю только для того, чтобы вернуться через несколько месяцев за тобой.
Она послала ей рукою поцелуй и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Поезд тронулся.
«Я ей дала предварительное лекарство, – думала мать, сидя в купе первого класса. – Она будет занята мыслью о своем замужестве. Это займет ее до моего возвращения, а это все-таки лучше, чем ее настоящее, неопределенное состояние духа».
Вечером Ирена, в свою очередь, ложась спать, говорила себе:
«Мой сон, значит, был предчувствием! Сны не обманывают. Моя мать, верно, кого-нибудь уж знает, на кого она рассчитывает для меня. Странно будет, если это тот самый, кого я нынче ночью видела во сне… Князь…»
Засыпая, она все еще припоминала нерасслышанную фамилию князя, образ которого носился перед ней.
VIII. Наяву
На следующее утро Ирена проснулась рано, и, странное дело, первая ее мысль была не о матери, с которой она рассталась накануне вечером и, быть может, не увидится в продолжение полугода. Правда, по истечении этого срока ее жизнь совершенно изменится, и над этим стоило призадуматься.
Вследствие исключительного свойства нервных и впечатлительных натур молодая девушка проснулась далеко не с чувством готовности терпеливо ожидать исполнения неясных обещаний матери, а, напротив, с потребностью их немедленного осуществления.
Сердце ее усиленно билось, точно перед наступлением какого-нибудь рокового события, и в ее уме слагалось несомненное убеждение, что она встретит олицетворение призрака, явившегося в ее сновидении, и что он будет играть роль в ее жизни.
Она стала думать о своем замужестве не как о гадательном плане ее матери, а как о чем-то уже решенном и определенном. Ее суженый должен существовать. Ее мать его знает, она сама избрала его для нее. Какое-то необъяснимое предчувствие, пробуждавшее в ней целый рой неведомых доселе ощущений, подсказывало ей, что он недалеко, что она его увидит, и увидит скоро.
Ирена встала, оделась, причесалась тщательнее обыкновенного и пошла прямо в лес по той тропинке, где накануне беседовала со своею матерью, и не подозревавшей, какое значение придаст ее словам дочь и какой они произведут переворот в этом молодом, только что расправляющем крылышки существе.
Если бы кто-нибудь спросил Ирену, зачем она пошла в лес именно на то место, где была вчера с Анжеликой Сигизмундовной, вопрос этот очень бы смутил ее и она не знала бы, что на него ответить. Она шла искать того, что ищет всякий, молодой и старый, во все времена года, на всем пространстве земного шара: она шла искать счастья.
Было майское теплое утро. Лес только что пробудился и стоял весь залитый солнечными лучами, полный благоухания.
Птицы наперерыв пели свои утренние песни.
Капли росы блестели на зеленеющих ветвях.
Небо было ясно; солнце сквозь частую листву светлыми, причудливой формы пятнышками играло на дорожках.
Ирена шла бодрым, легким шагом, вдыхая ароматный воздух, чувствуя себя счастливой, находя что-то общее между весной своей жизни и природой, которая, казалось ей, в это утро как-то особенно приветливо улыбалась.
Вдруг на повороте тропинки она остановилась как вкопанная. Навстречу ей шел прогулочным шагом неизвестный господин.
Он был в нескольких шагах от нее.
Ей показалось, что ее вчерашний сон повторяется наяву: безотчетный испуг и необъяснимая сильная радость одновременно сжали ее сердце, биение его остановилось, в глазах потемнело, и молодая девушка без чувств упала почти к ногам приблизившегося незнакомца.
Он остановился, также пораженный, но это было, как и падение Ирены, делом одного мгновения.
Он бережно взял ее на руки, отнес на прилегающую к тропинке лужайку и уложил на траву.
Незнакомец, напугавший Ирену до обморока, был мужчина высокого роста, несколько сухощавый, статный и безукоризненно одетый в светло-серую летнюю пару, видимо, сшитую лучшим столичным портным.
Вся его фигура дышала тем аристократическим благородством, которое приобретается не только воспитанием и светскою жизнью, но главным образом рождением, породой.
Пропорционально сложенная фигура, гибкий стан с первого взгляда обличали в нем необычайную мускулистую силу, впечатление которой ослаблялось врожденной грацией.
Он далеко не был молодым человеком: на вид ему было лет около сорока, метрическое же свидетельство говорило, что ему пятьдесят.
Взгляд его был полон огня, жизни и молодости, той особенной молодости, которая, хотя и редко, но встречается у мужчин, успевших много пожить, но сумевших сохранить опыт без утомления.
Небольшой, тонкий, насмешливый и несколько надменный рот оттенялся выхоленными шелковистыми, изящно подстриженными густыми усами; коротко остриженные, тонкие волосы, уже слегка поредевшие на лбу и в особенности на затылке, еще вполне сохраняли, как и усы, свой прекрасный каштановый цвет.
Большие голубые глаза с сероватым оттенком были красиво очерчены, а легкая тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб был невысок, с немного выдающейся надбровною костью.
Все манеры незнакомца обличали безупречного аристократа, который скорее убьет, нежели скажет неприличное слово и сделает резкое движение.
Словом, это был один из тех мужчин, которых женщины обожают и от любви к которым умирают.
Убедившись, что молодая девушка только в обмороке, он, казалось, не допытывался умом его причины и спокойно стал рассматривать лежащую.
«Прехорошенькая!» – вывел он результат своего осмотра.
Оправив ей платье, обнаружившее тонкие, стройные ножки, исполнив этот долг приличия, он встал перед ней на одно колено, положил свою левую руку под ее затылок, чтобы приподнять голову, вынул правою рукой из кармана флакончик с солями, которые и дал понюхать еще не приходившей в себя Ирене.
Стараясь привести ее в чувство, он не забывал делать свои наблюдения:
«Восемнадцать лет… не более… Это не крестьянка… это скорее отпущенная на каникулы пансионерка!»
Он внимательно посмотрел на ее руки.
«Маленькие, прехорошенькие ручки… хотя и не особенной породы! Прелестная шейка… Да эта девочка просто лакомый кусочек! Откуда она и кто она такая?»
Ирена пошевельнулась.
«Вот она приходит в себя. Посмотрю, какие у нее глаза, зубы, послушаю ее голос!»
Он выше приподнял ей голову, чтобы облегчить дыхание.
«Она, верно, живет здесь в окрестности! Это доказывает ее костюм… И одна в лесу… Может быть, какое-нибудь свидание, назначенное избраннику сердца или… любовнику».
Недоверчивая, равнодушная улыбка скользнула по его губам, в глазах блеснул огонек.
Молодая девушка, между тем, снова пошевельнулась, вздохнула, легкий румянец появился на ее щеках; она открыла глаза и увидела над собой склоненную голову того, кто за несколько минут так сильно поразил ее своим внезапным появлением. Их глаза встретились.
«Самые хорошенькие глазки в мире! – подумал он. – Прелестный ротик, чудные зубки! Да этот ребенок просто клад!»
Он улыбнулся ей той светской, свойственной ему улыбкой, которая доставляла ему столько побед.
– Mademoiselle, это ничего, не бойтесь, сильный испуг, я на повороте дорожки вырос перед вами, как из-под земли, вы испугались, хотя я не понимаю причины.
– Ах, я видела вчера сон!.. – вся зардевшись, сконфуженно пробормотала Рена.
– Сон? – удивился незнакомец.
Молодая девушка смешалась еще более и сильно рассердилась на себя за свою болтливость…
– Да… нет… – прошептала она едва слышно. Он не стал расспрашивать.
– К счастью, – переменил он разговор, – вы упали не на корень дерева, я перенес вас сюда и мне удалось привести вас в чувство.
Ирена, приподнявшись на локтях, не сводила с него глаз.
– Теперь вы совсем пришли в себя, – продолжал он, – как вы себя чувствуете? Не ушиблись ли вы?
Она сделала над собой неимоверное усилие, снова побледнела, потом покраснела. Сердце ее сильно билось.
– Нет, теперь мне совсем хорошо! – наконец пробормотала она. – Благодарю вас.
Движением она выразила желание встать. Он сейчас же помог, и она, опершись на его руку, встала, но ноги у нее все еще подкашивались.
– Вы очень слабы, – сказал он ей, – не могу ли я пойти предупредить ваших родителей? Вы, вероятно, живете здесь поблизости, за вами могли бы приехать.
– Нет, нет! – поспешно отвечала она. – Я живу около Покровского… через четверть часа я буду дома.
– Около Покровского? Действительно, это очень близко. Вы мне позвольте проводить вас, так как одна вы идти не можете.
Ирена смотрела на него в замешательстве. Он любовался ее смущением.
– Благодарю вас! – тихо произнесла она.
– Достаточно ли вы сильны, чтобы идти?
– Да!
Она сделала несколько шагов, сначала несмело, потом более уверенно, опираясь все еще слегка дрожавшей рукой на его руку.
«Она очаровательна! – говорил он сам себе. – Кто она такая? Ни малейшего знания светского обращения!.. Очень застенчива. Несозревший плод… но зато какой плод!»
Он вел ее с удивительною ловкостью и поддерживал с нежным, почти женским, вниманием.
Вдруг Ирена подняла на него свои большие взволнованные глаза. В них отразилась какая-то тайная, неуловимая мысль, придававшая столько прелести ее взгляду, сообщив ему глубину, мало подходившую к ее возрасту.
– Кого я должна благодарить? – спросила она его.
– Князя Облонского.
– Князя… – повторила она громко, потом чуть слышно прибавила:
– Так оно и есть!
Она пошатнулась и остановилась.
– Что с вами?
– Ничего… А я… меня зовут Ирена Вацлавская.
– Вацлавская? – повторил в свою очередь удивленно князь.
Он бросил на нее пытливый взгляд. «Гм! – сказал он сам себе. – Неужели?.. Это было бы очень странно».
IX. «Он»
Князь Облонский и Ирена вдруг разом остановились и взглянули друг на друга: она – как бы ожидая от него чего-то, ей уже ранее известного, он – с дерзкой полуулыбкой, значения которой, если бы даже она ее заметила, то не поняла бы…
– M-lle Вацлавская? – медленно повторил он. Он смолк на минуту, как бы в раздумье.
– Ваши родные живут здесь?
– Нет!
– То-то я здесь не знаю никого, кто бы носил такую фамилию.
– Моя мать живет постоянно в Петербурге.
Он пристально посмотрел на нее, так пристально, что она опустила глаза, веки которых были опушены длинными темными ресницами.
– Вы дочь Анжелики Сигизмундовны Вацлавской?.
– Да! Разве вы ее знаете? – спросила она дрожащим голосом.
– Я знаю одну прелестную женщину, которая носит такое имя и которая живет в Петербурге, на Большой Морской.
– Это она! – вскрикнула Ирена, вся просиявшая, окинув его взглядом, выражавшим полное доверие.
Князь принял к сведению эту радость и уловил появившееся в ее взгляде доверие.
Он улыбнулся и стал подробно описывать наружность Анжелики Сигизмундовны.
– Как вы ее хорошо знаете! – снова радостно воскликнула молодая девушка.
– Да, – отвечал Облонский, – я очень хорошо ее знаю… Я бывал у нее, но вас я никогда не видал и даже не знал, что у г-жи Вацлавской есть дочь.
– Это потому, что я никогда не была в Петербурге.
Они продолжали идти очень тихо, оба до крайности заинтересованные разговором.
– Тогда я больше не удивляюсь тому, что вижу вас в первый раз. Значит, вы не часто видитесь с вашей матерью? – пытливо начал князь.
– Очень редко, она приезжает в Покровское два или три раза в год – не более, и то всего на несколько часов, иногда, впрочем, дня на два. Вы знакомы с моею матерью, вам должно быть известно, что ее задерживают в Петербурге серьезные дела…
– Да, – отвечал он с едва заметной улыбкой, – г-жа Вацлавская действительно занята в Петербурге серьезными делами…
– Она вдова, – продолжала вопросительным тоном Ирена, – потому одна должна хлопотать по делу громадного наследства…
Облонский не заметил или не хотел заметить этого тона и отвечал вопросом:
– Вы знаете вашего отца?
– Нет! Я была еще совсем ребенком, когда он умер.
– И это здесь, в Покровском, вы получили воспитание?
– Да, я жила и живу у няни Ядвиги, еще у меня была гувернантка…
Оба замолчали.
Он первый возобновил разговор.
– Но если вы жили в этой деревне до сих пор, – сказал он, – то невозможно, чтобы вы в ней остались навсегда… Вы больше не ребенок… вы прелестная молодая девушка… Рано или поздно ваша мать, вероятно, рассчитывает взять вас к себе…
– О, да, – отвечала Ирена, – она мне обещала это вчера…
– Вчера?
– Она приезжала ко мне и два дня провела со мною… Сегодня, прогуливаясь одна по тем местам, где мы ходили с нею, я встретила вас…
– И я имел несчастие испугать вас и счастье с вами познакомиться.
Он слегка улыбнулся и прибавил:
– И вы скоро к ней поедете?
– Через пять или шесть месяцев она за мной приедет, и мы больше не будем расставаться.
– Конечно! Вы уже в таком возрасте, когда пора вас вывозить в свет, и вместе с тем настолько хороши, что не можете остаться незамеченной.
Он посмотрел на нее нежным взглядом, проникавшим в сердце молодой девушки, которое усиленно билось.
Ее неопытность, ее неумение скрывать свои чувства давали ему возможность ясно видеть, какое впечатление произвел он на нее.
– Это будет, – продолжал он, – большой и благоприятной переменой в вашей жизни, потому что вы, несомненно, должны очень скучать в этой глуши.
– Ужасно! – с искренним порывом отвечала она.
– Я это понимаю! Жестоко держать так долго вдали от общества вас, больше всех способную привести это общество в восторг.
– Это также и большое лишение для моей матери, которая меня обожает настолько же, насколько я люблю ее. Мы обе страдаем от необходимости этой разлуки, к счастью, приходящей к концу.
– Сообщала вам Анжелика Сигизмундовна свои планы на ваш счет в той новой жизни, которую она вам готовит?
– Я знаю только, – отвечала Ирена дрожащим голосом, поднимая на него застенчивый взгляд, – что она заботится о моем счастии.
– Счастлив тот, кому она его поручит! – сказал он, смотря на нее взглядом, приводившим ее в смущение.
Она опустила глаза, между тем как он прибавил тихим, проникающим в душу голосом:
– А для девушки вашего возраста счастьем называется…
Он на секунду приостановился:
– Замужество!
– Ах, вы знаете! – пробормотала она, вздрогнув.
– Нет… я угадываю. Это весьма естественная забота всех матерей, и подобная мысль вам, кажется, приходится по вкусу, что также очень естественно.
Ирена сильно покраснела. Она не отвечала, но ее молчание было знаком согласия.
Князь Облонский, вероятно, узнал все то, что ему хотелось, так как переменил разговор.
– Мне показалось, что, когда я вам назвал мою фамилию, вы сделали вид, что она вам уже знакома. Я не ошибся?
– Действительно, я ее знала, – просто ответила она.
– И это ваша мать произносила ее при вас? – с необычайною живостью спросил он.
– Моя мать?.. Нет! Но я знаю Юлию…
– Мою дочь? – вскричал он с удивлением.
– Да, мы в одном с ней пансионе.
Он вдруг остановился.
– Вы в одном с ней пансионе?
Взглянув на нее, он переменил тон.
– Вас зовут Ирена?
Ее имя, произносимое им, раздалось в ее ушах точно песнь любви и показалось ей таким нежным, будто она слышала его в первый раз.
Да и какая женщина может сказать, что знает свое имя, пока оно не произнесено устами любимого человека.
Князь повторил еще раз.
– Ирена! Вы должны именно так называться – это имя изящно и нежно. Действительно, моя дочь мне не раз говорила об одной из своих пансионских подруг… Это и есть вы!.. Мы непременно должны были встретиться в один прекрасный день. Между нами как будто уже существует что-то общее. Я знаком с вашей матерью, моя дочь знает вас.
– Я люблю ее от всего сердца! – горячо сказала Ирена.
Они достигли опушки леса. Уже сквозь редеющую листву деревьев видна была дорога, ведущая на ферму Залесской, видна была даже сама ферма.
– Вот мы и пришли! – сказала Ирена. В голосе ее послышались ноты сожаления.
Князь остановился.
– Вы здесь живете?
– Да.
– И тут проводите все время ваших каникул?
– Да.
Она как будто колебалась.
– Зайдите, князь, я вас представлю моей няне, чтобы она могла поблагодарить вас.
– Право, не за что, mademoiselle… За мою маленькую услугу я получил лучшую награду, так как имел случай с вами познакомиться и удовольствие проводить зас.
– Прошу вас, – прибавил он вкрадчивым голосом, взяв ее за руку, – не рассказывайте о вашем приключении… Это может возбудить страх в вашей няне… и из желания вам добра, она может помешать вашим прогулкам… Я имею привычку каждое утро гулять в этой стороне леса. Странно, что я до сих пор не имел удовольствия вас, здесь встретить.
Ирена слушала его, опустив глаза.
– Когда вы будете писать вашей матери, также не упоминайте, ей обо мне. Это сюрприз, который я хочу ей сделать при приезде в Петербург. Видите, взамен моей маленькой услуги я прошу у вас оказать мне целых две… Я еще остаюсь вашим должником.
Он пожал ей руку и, не дожидаясь ответа, удалился.
Ирена несколько времени не двигалась с места, поняв, что с этой минуты между ними есть тайна, что он указал ей способ и возможность свидания. Она не обратила внимания на то, что он не пригласил ее посетить ее подругу – свою дочь; зато она была уверена, что ее сон осуществляется, так как князь Облонский был, казалось ей, именно тот, кого она видела в том сне и кого ее мать, по всей вероятности, назначила ей в супруги, не желая ей его назвать. Что касается князя, то он, удаляясь, говорил:
– Дочь Анжель… Да это просто мщение? Однако надо признаться – она очаровательная девочка! Я сегодня прогулялся не даром.
