Николай Гейнце
Дочь Великого Петра
XX. Погребение
Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния. Похороны отличались особенной торжественностью и многолюдством. Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почетными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью.
Большинство, конечно, влекло к исполнению этого долга не чувство к покойной, так как многие из прибывших знали ее только в лицо, а некоторые даже понаслышке, а любопытство присутствовать при одном из актов трагедии жизни, с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не все наместничество.
В натуре человеческой есть одно весьма некрасивое свойство, прикрытое обыкновенно тогой сочувствия к ближнему в постигшем его несчастии, – это самодовольное сознание, что случилось это несчастье с другим, а не с сочувствующим, на долю которого выпал приятный жребий высказывать сочувствие. Тут далеко до искренней радости. Не следует верить людям, которые говорят, что совершенно убиты горем своего друга, или же, что привалившее приятелю счастье делает их самих счастливыми. Это ложь, так как во все времена и у всех народов сохраняет свою силу известное римское изречение: человек для человека – волк.
Все эти сочувствующие несчастью, обрушившемуся на дом княгини Полторацкой, собрались, повторяем, в Зиновьеве отдать последний долг покойной. Они рассыпались перед молодым князем в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты – княжны.
– Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, – отвечал Сергей Сергеевич.
– Это более чем нужно, – замечали сочувствующие.
Княжна Людмила, которую также донимали непрошеные радетели о ее будущей судьбе, отделывалась полусловами, короткой благодарностью. Любопытные оставались ею далеко не удовлетворенными.
– Гордячка! – заключали некоторые.
Другие качали головой.
– Кажется, испуг на нее сильно подействовал… Она какая-то странная, совершенно непохожа на себя.
Это мнение долетело до ушей и князя Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.
– Ужели Федосья права и княжна помутилась?
Прибывший из Тамбова доктор, которого князь тотчас же отвез в Зиновьево, осмотрев больную, хотя и успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен по выходе из комнаты больной, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, этот жрец медицинской науки, безусловно, запретил говорить с княжной о чем-нибудь таком, что может ее взволновать.
– Мне нужно будет переговорить с ней о нашем будущем… Ей надо как-нибудь устроиться, – возразил князь.
– Надо повременить, ваше сиятельство.
– Но сколько же времени?
– С недельку, в крайнем случае хоть несколько дней…
Князь вздохнул. Приходилось подчиняться. Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней. С князем она поздоровалась менее холодно, даже протянула ему руку, которую он почтительно поцеловал.
Сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую, отданную ему руку, но расстроенный вид молодой девушки и присутствие посторонних лиц заставили его сдержаться. Эта сдержанность причиняла ему страшные страдания.
Печально-торжественна, глубоко-потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы выносили из дома и процессия со священниками во главе потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Луговской священник отец Николай принял тоже участие в похоронном служении. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семеновны. За этим гробом шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха. Далее следовали многочисленные провожатые, начиная с тамбовского наместника и других почетных лиц города, до старых заслуженных дворовых. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб, окрашенный в желтую краску, с телом несчастной Татьяны Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За гробом последней шла небольшая кучка дворовых и крестьян.
В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, на которое и поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него, отступя на несколько шагов, нашел себе место гроб с телом дворовой девушки. Служба началась.
По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашел себе упокоение и муж Вассы Семеновны. Склеп был устроен около церкви и над ним возвышалась часовня с множеством образов святых. Татьяну Берестову похоронили на кладбище, тоже расположенном при церкви, и над ее могилой водрузили большой черный деревянный крест с белой надписью, просто гласившей с одной стороны креста: «Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», а с другой: «Упокой, Господи, душу ее в селениях праведных». Этот крест был водружен по распоряжению княжны Людмилы Васильевны.
После того как гроб опустили в могилу, все приглашенные возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян на дворе, под открытым небом.
Княжна, несмотря на то что казалась вначале бодрой, несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец унесена была замертво с кладбища, так как в момент опущения гроба с телом ее матери в склеп с ней сделался истерический припадок. Князь Сергей Сергеевич, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом.
По окончании обеда княжна, однако, снова появилась среди гостей, которые стали уже разъезжаться.
– Могу я остаться, побеседовать с вами? – улучив минуту, спросил ее князь Луговой.
– Не сегодня, князь. Не сегодня. Я положительно еле стою на ногах, – сказала княжна.
Князю Сергею Сергеевичу оставалось только откланяться. Он уехал домой.
Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но княжна не принимала его.
– Что с нею, она больна? – допытывался князь Сергей Сергеевич у Федосьи.
– Слабы очень, а не то чтобы больны были, – докладывала Федосья, – немножко посидят, а все больше в постельке. Каждый день плачут.
– А-а, – протянул князь.
– Да и как не плакать, ваше сиятельство, такое горе.
– Это верно, но…
Князь не докончил своей фразы.
– Не узнаю я совсем ее сиятельство. Точно подменили, – продолжала между тем словоохотливая Федосья.
– А что?
– Да так. Точно она, и точно не она.
– Что ты за вздор мелешь?
– Это я к тому, ваше сиятельство, что как горе-то меняет.
– В чем же ты находишь перемену?
– Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство; еще с неделю тому назад только вы, ваше сиятельство, у нее и на языке были, а теперь – ведь я своим глупым умишком раскидываю, следовало бы им вас принять, а то не могу да не могу. И какая тому причина, ума не приложу.
– Пускай отдохнет, выплачется, – со вздохом ответил князь.
– Оно так-то так, но все-таки… – начала было снова Федосья, но князь Сергей Сергеевич резко перебил ее:
– Ну, хорошо, хорошо, это уже наше с ней дело. Идите к ней и, главное, ничем ее не раздражайте. Если спросит обо мне, то скажите, что я был несколько раз и прошу ее уведомить, когда она меня сможет принять.
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
Князь Сергей Сергеевич уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь присылкой ежедневно нарочного «справляться о здоровье ее сиятельства».
Наконец, посланный вернулся однажды с утешительным известием, что ее сиятельство чувствует себя лучше и просят его сиятельство завтра пожаловать к ним. Не надо описывать радость, которую испытал князь Сергей Сергеевич при этом известии. Он не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания. Наконец, этот час настал, и князь поехал в Зиновьево.
Княжна Людмила Васильевна приняла его в бывшем кабинете ее покойной матери.
«И она и не она!» – мелькнуло в его уме выражение Федосьи, высказавшейся неодобрительно об изменившихся отношениях княжны к нему, ее жениху.
Хотя князь, как мы видели, тотчас же прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову. В эту неделю своего невольного затворничества в Луговом он часто возвращался к воспоминанию об этих словах.
Ему казалось, что он нашел причину перемены княжны в отношении к нему. Пораженная обрушившимся несчастьем, она, как и он, приписала его легкомысленному поступку князя, из простого любопытства, из желания угодить ее капризу открывшему роковую беседку. Ее, княжну, поразил удар за это нарушение дедовского заклятия, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она, разбитая и нравственно и физически последствием, не могла отнестись равнодушно к причине. Причиною же она считала его, князя. Она обвиняла его.
«Это пройдет, конечно, пройдет со временем, – думал князь Сергей Сергеевич. – Не может же она не рассудить, что у него не было в данном случае никакого желания, ни даже мысли причинить ей зло. Она ведь знает, как он любит ее, знает, что он готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли – это было бы сумасшествием».
«Она не в себе, помутилась», – мелькало в его уме выражение Федосьи.
Тогда, конечно, можно было ожидать всего, но Бог не допустит этого.
Утром и вечером князь Сергей Сергеевич горячо молился, и молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце. Он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить все.
Наконец, он дождался его.
Княжна Людмила Васильевна встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к поданной ею ему руке и горячо поцеловал ее. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.
– Садитесь, князь! – тихо сказала она.
Он не узнал ее голоса, но повиновался и, только тогда, когда сел в кресло, противоположное тому, в которое снова опустилась княжна, взглянул на нее.
Она страшно изменилась. Бледная, худая, с опухшими от слез глазами, она была неузнаваема.
– Княжна, поберегите себя, – невольно вырвалось у него восклицание.
– Зачем? – почти шепотом начала она. – Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей: мою мать, которую я боготворила, Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.
При последнем слове голос княжны дрогнул.
– Вы забываете, княжна, что есть еще один человек, который готов за вас умереть! – заметил князь Сергей Сергеевич.
– Я не забываю этого, князь… и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким…
– Что вы говорите, княжна! – побледнел князь.
– По крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.
– Я понимаю это, – упавшим голосом проговорил князь.
– А год – много времени. Может все переменится. Вы уедете в Петербург.
– Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжелых воспоминаний, немыслима.
– Вы правы, я тоже поеду туда.
– В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под свое покровительство.
– С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в ваших чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите и меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.
Князь не верил своим ушам. Он сидел бледный, уничтоженный.
XXI. Неожиданное решение
Княжна Людмила заметила впечатление, произведенное на жениха ее последним словом. Ей, видимо, стало жалко его.
– Это не разрыв, князь, это только необходимая отсрочка…
Князь Сергей Сергеевич, казалось, не слыхал этих слов. Он продолжал смотреть на княжну почти безумными глазами.
«И она и не она… Не в себе… Помутилась…» – пронеслись в его голове эти слова Федосьи.
Только через несколько минут он овладел собой.
– Вы отказываете мне в вашей руке, княжна?
– Ничуть… Я повторяю вам, князь, что это лишь неизбежная отсрочка… Вы сами согласитесь со мной, что до истечения года траура не может быть речи о свадьбе…
Княжна остановилась, как бы желая слышать подтверждение от своего жениха. Князь молча наклонил голову.
– Целый год быть женихом и невестой, – продолжала княжна Людмила Васильевна, – это будет стеснительно и для меня и для вас…
Князь Сергей Сергеевич сделал жест возражения. Княжна остановилась, видимо желая дать ему высказаться, но он молчал. На лице его проходили одна за другой тени, указывавшие на переживаемые им внутренние страдания.
– Я не говорю, что я через год отказываюсь быть вашей женой, я только против того, чтобы это было оглашено преждевременно и наложило бы таким образом на меня и на вас трудноисполнимые путы. Лучше будет, если мы будем свободны. Вы уедете в Петербург, я приеду туда же. Мало ли с кем столкнет вас и меня судьба. Мало ли что меня и вас может заставить изменить решение.
– Только не меня, княжна… – с необычайным волнением сказал князь Луговой.
– Дай Бог… Быть может, и я не изменюсь к вам, и тогда наш союз перед Богом будет совершенно свободным, а не вынужденным обязательством, принятым на себя за целый год вперед.
– Ваша воля, княжна!.. – после некоторой паузы произнес князь Сергей Сергеевич.
В тоне его голоса слышалось беспредельное отчаяние.
– Я знала, что встречу в вас сочувствие моему плану. С вашей стороны было бы невеликодушно воспользоваться данным словом девушки, ничего и никого не видавшей, и, таким образом, взять на себя тяжелую ответственность в случае, если она после венца сознает свою уже непоправимую ошибку… Я много думала об этом за эти дни и рада, что не ошиблась в вас.
Князь молча поклонился.
– Год жизни в Петербурге достаточен будет для меня, чтобы я узнала свет и людей и сознательно решила свою участь. Я думаю, князь, что пальма первенства останется все-таки за вами.
Она протянула ему руку. Он не заметил этого движения княжны и сидел в глубоком раздумье. Княжна убрала руку и спросила с особым ударением:
– А ваш друг?..
– Он уехал… – вышел из задумчивости князь.
– Уехал?.. Отчего?..
– Ему необходимо было быть в Тамбове, а оттуда он спешит в Петербург.
– Мне очень жаль, что не удалось с ним проститься, – заметила княжна.
Князь Сергей Сергеевич быстро и внимательно посмотрел на нее. Она сидела с опущенным вниз взглядом. В глазах князя мелькнул ревнивый огонек. Уже не графу ли Свиридову обязан он, князь, изменившимися к нему отношениями княжны Людмилы? Нехорошее чувство шевельнулось в его душе к его другу, но князь тотчас же осудил себя мысленно за это чувство.
«Нет, это не то, – неслось в его голове, – просто она считает меня обреченным на несчастие и хочет так или иначе от меня отделаться».
Эта мысль холодила ему сердце, но самолюбие вступило в свои права, и князь не нашел возможным просить любимую им девушку изменить ее решение.
«Будь что будет, – решил князь. – Да будет воля Твоя!» – вспомнилась ему суть его молитв последних дней.
– Он, конечно, с вашего позволения, не преминет сделать вам визит в Петербурге, – деланно холодно сказал князь Сергей Сергеевич.
– Я буду рада… – уронила княжна.
– Я передам ему… Я еду завтра в Тамбов и с ним вместе с Петербург, – продолжал князь.
– Значит, до свидания на берегах Невы… – быстро встала княжна.
Князю Сергею Сергеевичу Луговому снова понадобилось много силы воли, чтобы остаться наружно спокойным, когда горячо любимая им девушка так явно выразила свою радость при известии, что он уезжает из Лугового. Он рассчитывал, что княжна Людмила выразит хотя бы сожаление о его отъезде или попросит его повременить этим отъездом, чтобы помочь ей устроить дела по имению. И вдруг она его почти прогоняет. Сделав над собой это усилие воли, князь встал.
– До свиданья, княжна, – сказал он упавшим голосом.
– До свиданья, до лучших времен… Простите, князь, что, быть может, я невольно действовала не так, как вы бы того хотели.
– Помилуйте, княжна.
– Вы сами, раздумав, убедитесь, что я права, предложив вам не связывать до поры до времени ни себя, ни меня…
– Я уже говорил вам, княжна, что это ваша воля…
– Вы меня ведь совсем не знаете, быть может, теперь, сделавшись самостоятельной, я себя покажу вам совсем в ином, далеко для вас не привлекательном виде…
– Не утешайте меня, княжна, – не выдержал наконец князь Сергей Сергеевич, – я не нуждаюсь в этом утешении, хотя не скрою от вас, что ваше неожиданное решение до боли сжало мне сердце… Но я не хочу вам навязываться в мужья, и если вы действительно хотите в этот год испытать меня и себя, то я преклоняюсь перед этим и не боюсь, со своей стороны, этого испытания; если же вы избрали этот путь как деликатный отказ мне в вашей руке, то и в этом случае мне остается только покориться вашей воле и ждать, когда для меня станет ясно то или другое ваше намерение… До свидания.
Княжна подала ему руку.
– Мне жаль, князь, что мы расстаемся при условии, что я оставила в вашем сердце некоторое сомнение и раздражение, но время покажет, что вы ошибаетесь, теперь же я не могу вам сказать ничего более того, что сказала. До свиданья в Петербурге.
Последнее слово княжна подчеркнула. Князь поцеловал ее руку, на этот раз с далеко не деланною холодною почтительностью, и вышел. Он не помнил дороги до Лугового. Только в тиши своего кабинета князь стал всесторонне обдумывать свое положение.
Любимая им девушка, видимо, старалась отделаться от него. Он, князь, таким образом, снова свободен, снова одинок.
– Твое спасение в любимой девушке, – пришли ему на память слова призрака.
– Теперь, значит, спасенья нет… Будь что будет… Да будет воля Твоя…
На князя напало хладнокровие обреченного человека.
Для того чтобы совершенно успокоиться, по крайней мере, насколько это было возможно, ему надо было переменить место. Он отдал приказание готовиться к отъезду, который назначил на завтрашний день. На другой день князь призвал в свой кабинет Терентьича, забрал у него все наличные деньги, отдал некоторые приказания и после завтрака покатил в Тамбов. По въезде в этот город князь приказал ехать прямо к графу Свиридову, к дому графини Загряжской.
Дом был, как оказалось, прекрасный и стоял на лучшей улице города. Граф Петр Игнатьевич был дома и, увидев в окно открытый экипаж, в котором сидел князь Луговой, выбежал встретить его на крыльце.
– Что с тобой? Что случилось? – встретил он его восклицанием.
Действительно, прошедшие с момента последнего свидания с княжной Людмилой Васильевной Полторацкой с небольшим сутки отразились роковым образом на лице князя Сергей Сергеевича Лугового. Он страшно осунулся и исхудал. Глаза получили какой-то тревожный, лихорадочный блеск.
– Говори же, говори! – озабоченно спрашивал князя граф Петр Игнатьевич, вводя его в угловую большую комнату, служившую ему кабинетом и спальней.
В доме своей покойной тетки граф Свиридов жил, как он выражался, на «биваках».
– Ничего особенного, – нехотя отвечал князь.
– Ты со мной не хитри… Если бы не случилось ничего особенного, ты бы не уехал из Лугового чуть ли не в погоню за мной, а во-вторых, не выглядел бы так страшно… Ведь на тебе лица нет…
– Я просто устал с дороги, – деланно хладнокровно отвечал князь Сергей Сергеевич, опускаясь действительно с видом крайнего утомления на диван, крытый тисненым коричневым сафьяном. Он действительно был утомлен, не столько, впрочем, дорогой, сколько пережитыми треволнениями.
– Нет, брось томить меня, говори, что случилось? – повторил граф Петр Игнатьевич, нервно ходя по кабинету.
– Говорю тебе, что ничего особенного… Княжна Людмила Васильевна находит это даже разумным и полезным.
– Ты говорил с ней… Что же она?
– Она просила до истечения года траура забыть, что мы с ней благословлены ее покойной матерью.
– Вот как! – широко раскрыл глаза граф Свиридов. – Почему же это?
Князь Сергей Сергеевич передал почти дословно разговор свой с княжной Полторацкой, разговор, каждое слово которого глубоко и болезненно запечатлелось в его памяти. Граф Петр Игнатьевич слушал внимательно своего друга, медленно ходя из угла в угол комнаты, пол комнаты был устлан мягким ковром, заглушавшим шум шагов. Когда князь кончил, граф выразил свое мнение не сразу.
– Знаешь что, – начал он, сделав сперва молча несколько концов взад и вперед по комнате, – она отчасти права.
– Как права?.. – сделал гневное движение князь Сергей Сергеевич.
– Да так… Проведи она этот год в деревне, конечно, у ней не могло бы и явиться мысли, что она может предпочесть тебя кому-нибудь другому, но она решилась поехать в Петербург, и там на самом деле, быть может, она встретится с человеком, который произведет на нее большее, чем ты, впечатление. Ты прости меня за откровенность…
– Гм… – промычал князь.
– Неужели тебе было бы приятно, если бы она вышла замуж за тебя только в силу принятого за год до свадьбы на себя обязательства?
– Избави Бог! – воскликнул князь Сергей Сергеевич. – Я совершенно понял ее и согласился с ней, но ты, кажется, понимаешь, что от всего этого я не могу ощущать особого удовольствия…
– Это я понимаю… Но будь мужчиной… Призови, наконец, на помощь свое самолюбие…
– Я все это сделал… Я здесь и отсюда еду с тобой в Петербург.
– Вот это дело… Женщины, мой друг, любят только тех, кто ими пренебрегает… Истинную любовь, восторженную привязанность, безусловную верность они не ценят… Им, вероятно, начинает казаться, что мужчиной, который так дорожит ими, не дорожат другие женщины… Они начинают искать в обожающем их человеке недостатки и всегда, при желании, если не находят их, то создают своим воображением. Считая такого мужчину своей неотъемлемой собственностью, они привыкают к нему и он им надоедает…
– Ну, все это едва ли может относиться к княжне, еще не искушенной светом… Она просто влюбилась в другого и не смела сказать об этом матери…
– В другого, в кого же? – даже остановил свою прогулку по комнате граф Петр Игнатьевич.
– В тебя… – в упор сказал ему князь Сергей Сергеевич.
Граф расхохотался.
– Ну, брат, ты действительно помутился.
– Не смейся… Я не ревную, доказательством чего служит то, что я приехал прямо к тебе… Ты не виноват в чувстве, которое поселил в княжне, но это ты…
– Из чего же ты это заключаешь?
– Я заметил это сегодня, когда она спрашивала о тебе.
– А она спрашивала? – с плохо подавляемым волнением спросил граф Свиридов.
– Да, и даже очень жалела, что не успела проститься с тобой; выразила желание, чтобы ты посетил ее в Петербурге.
– Это простая любезность, – с деланным равнодушием бросил граф Петр Игнатьевич.
– Может быть, может быть, время покажет.
– В одном я даю тебе слово, что до тех пор, пока ты сам не откажешься от нее и не скажешь об этом мне, я не подам тебе повода ревновать ко мне… Коли хочешь, я даже буду избегать с ней встречи.
– Зачем?.. Поставленные тобою препятствия будут только разжигать ее чувство. Будь что будет! Переменим этот разговор.
От ревнивого зоркого взгляда князя Сергея Сергеевича не ускользнуло впечатление, произведенное на графа его сообщением, что княжна Людмила Васильевна влюблена в него.
«Он сам влюблен в нее… Да и как не быть в нее влюбленным», – неслось в его голове.
Приятели действительно переменили разговор, и граф стал рассказывать князю о легкой интрижке, заведенной им с одной из представительниц тамбовского света. Интрижка оказалась, впрочем, непродолжительной, и друзья недели через полторы покатили восвояси, в Петербург, куда и мы, дорогой читатель, за ними последуем.
