Николай Гейнце
Дочь Великого Петра

Полная версия

XIV. После признания

– Не скажешь ли чего мне, Люда? – пытливо спросила дочь княгиня Васса Семеновна, когда карета выехала из ворот княжеского дома и покатила по дороге в Зиновьево.

– Он приедет завтра, мама, – чуть слышно отвечала княжна Людмила Васильевна, не поднимая на мать глаз.

– Вот как, может быть, ты мне скажешь и зачем он приедет?

– Он будет просить моей руки.

– А сегодня просил у тебя? Это по-модному, по-петербургски, – с раздражением в голосе заметила княгиня.

– Мама, ты сердишься? – подняла голову княжна Людмила и посмотрела на мать.

– А ты думаешь, шучу. У нас это не так водится, не для того я его с тобой иногда одну оставляла, чтобы он перед тобой амуры распускал. Надо было честь честью сперва ко мне бы обратиться, я бы попросила время подумать и переговорить с тобой. Протянула бы денька два-три, а потом уже и дала бы согласие. А они на, поди… Столковались без матери. Завтра приедет просить твоей руки. А я вот возьму да завтра не приму.

– Мама! – воскликнула княжна Людмила.

В голосе ее слышались ноты искренней мольбы.

– Что мама… Уж семнадцать лет я тебе мама.

Княгиня серьезно рассердилась на такое нарушение со стороны князя освященных обычаев старины, но радость, что все-таки так или иначе цель достигнута, возобладала, и княгине очень хотелось расспросить дочь подробно.

– Но ведь это случилось так нечаянно, – точно угадывая мысли матери, жалобно продолжала княжна.

Княгиня Васса Семеновна окончательно смягчилась.

– Ну его, Бог его простит, шалый он, петербургский.

– Дорогая мамаша!

Княжна схватила руку матери и горячо ее поцеловала.

– Ну, расскажи, плутовка, как это так нечаянно случилось? – погладила княгиня Васса Семеновна дочь по опущенной голове.

Княжна Людмила Васильевна начала свой рассказ. Она подробно рассказала, как они пришли и сели в эту вновь открытую беседку.

– И ты не боялась?

– Потом, мама, мне сделалось вдруг страшно.

Она передала матери форму, в которой князь начал ей признанье в любви в беседке.

– Ну, не права ли я, что он шалый, нашел место! – воскликнула княгиня Васса Семеновна.

– Но, мамочка, ведь я и ушла. А потом случилась страшная вещь.

Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем матери. Это был не страх перед родительским гневом. Нет, это было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.

– Что же случилось? – нетерпеливо спросила княгиня.

Княжна рассказала, что когда князь окончил признанье, то вдруг раздался резкий хохот.

– Хохот? – испуганно переспросила княгиня Васса Семеновна и даже побледнела.

– Да, хохот, мама, и такой неприятный. Нам обоим показалось, что он был слышен со стороны… этой… беседки… – с дрожью в голосе подтвердила княжна Людмила Васильевна.

– И вы действительно оба его слышали? Впрочем, что же я спрашиваю. Какой-то странный звук слышала и я, он раздался именно с той стороны парка.

– Князь сказал, что это сова.

– Сова?

– Да.

– А знаешь ли, он, может быть, и прав. Мне самой показалось, что это был крик совы.

Собственно говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в любви жениха, мог навести на размышление суеверных – а княгиня была суеверна, – но все-таки он лучше хохота, ни с того ни с сего раздавшегося из роковой беседки. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.

– Но почему же, мама, сова крикнула всего один раз? – озабоченно спросила княжна Людмила.

– Да потому, матушка, что ей, вероятно, хотелось крикнуть только один раз, – с раздражением в голосе отвечала княгиня.

Этот вопрос дочери нарушил душевное равновесие княгини Вассы Семеновны, которое она умела восстанавливать внутри себя путем самоубеждения. Остановившись на крике совы, княгиня несколько успокоилась, а тут вдруг совершенно неуместный, но вместе с тем и довольно основательный вопрос дочери. Княгиня начала снова задумываться и раздражаться. К счастью, карета въехала на двор княжеской усадьбы и остановилась. Княгиня и княжна молча разошлись по своим комнатам.

Таню, пришедшую в комнату княжны Людмилы, последняя встретила радостным восклицанием.

– Таня, милая Таня, он меня любит!

– Сказал?

– Да, Таня, и как было страшно.

– Страшно? – удивленно взглянула на нее Татьяна Берестова.

– Страшно, Таня, страшно.

– Что же тут страшного?

Княжна Людмила подробно рассказала своей служанке-подруге прогулку свою с князем Сергеем Сергеевичем по парку, начало объяснения в беседке и крик совы после окончания объяснения на скамейке аллеи.

– Ха-ха-ха! – захохотала Таня.

Княжна вздрогнула. В этом хохоте ей вдруг послышалось сходство с хохотом, раздавшимся несколько часов тому назад в княжеском парке. Впрочем, это было на минуту. Княжне самой показалась смешной мелькнувшая в ее голове мысль.

– Чему ты смеешься?

Таня продолжала хохотать, но сдержаннее.

– Я не понимаю.

– Как же, барышня, не смеяться, совы испугались, точно маленькие дети.

– Если бы ты слышала!

– Сколько раз слыхала. Да и вместе с вами.

– Действительно, я тоже слыхала, но, значит, это вследствие другой обстановки.

– Расчувствовались… да разнежились.

Княжна густо покраснела. Она вспомнила о подаренном ею князю поцелуе, который скрыла не только от матери, но и от подруги детства.

– Он говорил с княгиней? – спросила последняя.

– Он приедет завтра делать предложение.

– Что же, поздравляю.

Княжне опять показалось, что ее служанка-подруга высказала это поздравление слишком холодно, но она снова осудила через минуту себя за подозрительность.

«Чего ей не радоваться… Если мы поедем в Петербург, я возьму ее с собою, – мелькнуло в голове княжны Людмилы Васильевны, – ей там будет веселее в большом городе».

Она сейчас же высказала эту мысль Тане.

– Ваша барская воля, – отвечала Татьяна Берестова.

– Опять, Таня… Что с тобой?

– Ничего… Я говорю, ваша воля.

– А самой разве тебе не хочется?

– Мне все равно…

– Все равно? – повторила княжна.

– Конечно… Где ни служить, в деревне ли, в городе…

– Но там же веселей.

– Господам.

– Всем.

– Какое веселье холопкам? Одна жизнь… – с горечью заметила Татьяна.

– Опять ты за старое… Холопка… Какая ты холопка, ты мой лучший друг.

– В деревне…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да очень просто… В городе у вас найдутся друзья богатые и знатные, вам ровня… Что я…

– Ты нынче опять не в духе…

– С чего же мне быть не в духе?

– Не знаю…

– Я говорю, что думаю… Вы заняты другим… Вы не думаете о жизни… А я думаю…

– Довольно, Таня… Я не хочу сегодня ни говорить, ни думать ни о чем печальном.

– Слушаю-с…

Княжна переоделась и пошла к ужину.

Таня вернулась к себе в комнатку. Когда она осталась наедине сама с собой, лицо ее преобразилось. Злобный огонь засверкал в ее глазах. На лбу появились складки, рот конвульсивно скривился в сардоническую улыбку.

– Вот как, ваше сиятельство, вы желаете получить меня в приданое. Вы делаете мне честь, будущая княгиня Луговая, избирая себе в горничные… Красивая девушка, хотя и видна холопская кровь… Для Петербурга это нужно… Посмотрим только, удастся ли вам это… – злобным шепотом говорила сама с собой Татьяна Берестова.

– Надо нынче повидать отца… – сквозь зубы продолжала она, – поведать ему радость семейства княжеского… Пусть позаботится обо мне, своей дочке…

Слово «отец» и «дочка» она произнесла со злобным ударением.

Княгиня и княжна между тем, обе успокоившиеся от охватившего их волнения, первая все же не ожидала такого скорого исполнения ее заветной мысли, а вторая первого признания любимого человека, мирно беседовали о завтрашнем визите князя и об открывающемся будущем для княжны.

– Увезет тебя молодой муж в Петербург…

– А ты, мама, разве не поедешь с нами?

– Куда мне на старости лет трясти себе такую даль кости…

– Мама… – умоляюще начала дочь.

– Может, когда устроитесь совсем, поднимусь да и приеду навестить, но чтобы совсем переселяться в этот Вавилон… Этого я не смогу… Я привыкла к своему дому, к своему месту…

– Мама, я возьму Таню…

– Таню… Зачем?

– Мне же будет нужна горничная… Я ей уже говорила.

– Что же она?

– Говорит, ваша барская воля.

– И только?

– Да, мне даже показалось, что она этому не рада.

– Мм… – произнесла княгиня.

– Вообще, она за последнее время стала какая-то странная…

– Замуж ее надо тоже выдать.

– Таню, замуж?.. За кого же?..

– За кого?.. За такого же дворового, как и она! – с невольной резкостью в тоне сказала княгиня. – Не графа же выбирать. Мало ли у меня холостых на дворне на нее заглядывается.

– Князь говорил, что она далеко не похожа так на меня… Он сказал, что это только кажущееся сходство… – вдруг заметила княжна.

– Конечно же… Для свежего человека это виднее… Мы так уже пригляделись к этой случайности…

– Он говорил, – продолжала княжна Людмила, – что все-таки в ней видна холопская кровь.

– Конечно, конечно… – подтвердила княгиня.

Из груди ее вырвался облегченный вздох. Надо заметить, что всегда, когда разговор между ею и дочерью касался Татьяны Берестовой, а это случалось почти каждый день, княгиня Васса Семеновна непрестанно боялась, что ее дочь задаст ей вопрос о причине такого необычайного сходства между ней, княжной, и ее дворовой девушкой. Хотя у княгини было приготовлено объяснение, но она все же думала иногда, что этот ответ не удовлетворит Люду и ее мысль начнет работать в этом направлении, а старые княжеские слуги, не ровен час, и сболтнут что лишнее. Особенно беспокоил княгиню этот вопрос со времени возвращения в Зиновьево «беглого Никиты».

Теперь она могла успокоиться. Мысль о сходстве действительно пришла в голову дочери, но она высказала ее не ей, матери, а князю Луговому; последний же в форме комплимента, разумеется, отрицал это сходство дворовой девушки с понравившейся ему княжной. Понятно, что княжна Людмила, увлекшаяся князем, поверила ему на слово, и вопрос для нее был решен окончательно – она к нему более не возвратится. Надо лишь не допустить ей взять Татьяну в Петербург. В светских столичных и придворных кругах не только сейчас обратят внимание на это поразительное сходство княгини и служанки, но даже начнут непременно делать выводы, близкие к истине.

– Если ты хочешь, мама, выдать ее замуж, то, значит, она должна будет остаться здесь?

– Конечно же, душечка.

– Я очень люблю ее.

– Если это так, то ты должна желать ей счастья. Неужели ты пожелаешь, чтобы она для тебя на весь свой век осталась в девках?

– Конечно же нет, но…

– Какое же но… Ты можешь выбрать себе девушку, даже двух или трех, из других… Мне же позволь позаботиться о судьбе Тани. Я ведь с детства воспитала ее как родную дочь… Ужели у меня нет тоже сердца… Хотя сходство ее с тобой и небольшое, но все же она будет несколько напоминать мне тебя… Я устрою ее счастье, будь покойна… Я ведь тоже люблю ее…

Деланная искренность княгини ускользнула от княжны Людмилы.

– Какая ты добрая, мама! – воскликнула она и стала покрывать руки княгини Вассы Семеновны горячими поцелуями.

XV. Предложение

Когда после ужина княжна Людмила Васильевна прошла к себе и, конечно, встретила ожидавшую ее Таню, она не преминула сообщить ей содержание своего разговора с матерью.

– Мне казалось, Таня, что за последнее время ты стала сомневаться в любви к тебе, как моей, так и мамы.

– Что вы, когда я сомневалась, – ответила та.

– Может быть, это мне только показалось, но все же я очень рада, что могу доказать тебе сегодня, что не только я – это ты видишь сама, – но и мама тебя очень любит.

– Я верю, верю…

– Нет, все-таки послушай, – и княжна Людмила передала почти дословно беседу со своей матерью за ужином.

– Я очень благодарю княгиню за это, – покорно и даже, как показалось княжне, с чувством ответила Таня.

– Вот видишь ли, видишь… Мне очень жаль расстаться с тобой, но я понимаю маму… Ей со мной и тобой сразу тяжело расстаться, и к тому же я не хочу мешать твоей судьбе, пусть мы будем счастливы обе.

– Благодарю вас, ваше сиятельство…

– Опять «сиятельство», ты неисправима, Таня.

– Виновата, я забыла.

– Скажи мне, Таня, откровенно, так же как я говорю обо всем с тобою. Тебе кто-нибудь нравится?

– Кто нравится? – с испугом спросила молодая девушка.

– Ну, кто-нибудь из наших мужчин?

– Каких мужчин, барышня?

– Ну, вот, например, Михайла, Сергей… Они холостые.

Михайла был дворецким, Сергей – выездным лакеем.

– А-а… Вы об этих…

В тоне Тани Берестовой прозвучало нескрываемое презрение.

– Скажи.

– Нет, никто не нравится.

– Я к тому это спрашиваю, что, если бы кто-нибудь тебе нравился, я бы сейчас сказала маме и ты тоже была бы невестой, как и я.

Таня улыбнулась.

– Зачем вам это?

– Когда чувствуешь себя счастливой, так приятно видеть и вокруг себя счастливых людей.

– Это правда… А когда несчастна, то счастливых людей видеть очень неприятно. Только усугубляет несчастье.

– Ты несчастна?

– С чего это вы взяли, – спохватилась Таня, – я просто к слову.

– А… Но как все-таки жаль, что тебе никто не нравится из наших.

– Странная вы, барышня, но если бы даже нравился, ведь и его спросить надо, нравлюсь ли я.

– Это само собою разумеется. Каждый из них будет счастлив, если бы имел надежду сделаться твоим мужем.

– Вы думаете?

– Конечно, ведь ты красивее наших дворовых девушек.

– Не по хорошу мил, а по милу хорош…

– Жаль, жаль… – повторила княжна, уже ложась в постель.

Таня вышла из ее комнаты и через девичью, не заходя в свою каморку, вышла на заднее крыльцо, спустилась с него и, быстро пробежав двор, очутилась в поле. Она вздохнула полною грудью.

– Ишь ты, ее сиятельство забота обо мне одолела, – со злобным смехом заговорила она сама с собою, пробираясь по задворкам деревни за околицу, – люблю ее, дочь мне будет напоминать… Судьбу ее устрою… Не хочешь ли замуж за дворового… Эх, ваше сиятельство, я и за князя вашего замуж выйти не захочу. Вот что!

Быстро пробежала она небольшую деревню и очутилась у Соломонидиной избушки. В окне светился тусклый огонек.

– Дома… – радостно прошептала Таня и уже без всякого страха, видимо по привычке, быстро вбежала по трем подгнившим и покосившимся ступенькам крыльца и отворила дверь.

Никита сидел на лавке перед лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Татьяны Берестовой, спокойно поднял голову при шуме отворенной двери, окинул ее проницательным взглядом.

– Здравствуй, Никита Спиридонович, – так было отчество «беглого Никиты», – сказала она.

– Здравствуй, красная девица… Что так запыхалась?

– Бегом бежала.

– Ишь, али очень я понадобился… Садись.

Таня села и несколько времени молча тяжело дышала.

– Сказывай…

– Князь завтра свататься приедет наконец! – каким-то надтреснутым голосом произнесла молодая девушка.

– Завтра… Ты откуда знаешь?

– Княжна сказала.

– Ей, значит, открылся…

– Сегодня.

Таня подробно рассказала Никите, со слов княжны Людмилы, обстановку первого признания и смех, их испугавший, который они приняли за крик совы.

– Совы!.. Как бы не так… – угрюмо сказал Никита. – Да разве совы при солнце кричат… Это «он» над ними потешается.

– Кто «он»? – спросила Таня.

– Известно кто, не к ночи будь помянут.

– А-а… – догадалась Таня.

– Да, по всему видно, что им судьбы своей не миновать…

– Не миновать… Какое уж не миновать… свадьбу, чай, быстро устроят, да и уедут в Питер… Поминай как звали…

– Ну, сейчас видно, что девка ты дура… Коли я сказал не миновать, так Никита Берестов, должна ты это знать, слова даром не вымолвит…

– Уж ты прости меня… Томит меня очень… Раздумье мучит, – заметила Татьяна Берестова.

– А ты плюнь и не думай, положись на меня…

Никита Берестов встал, тихо прошел несколько раз по избе и наконец сел на лавку рядом с Таней.

– Ты вот послушай лучше, что я тебе скажу.

– Для того и пришла… Сердце все выболело от злости.

Он придвинулся к ней еще ближе и стал говорить ей что-то пониженным шепотом. По мере того как он говорил, лицо Татьяны Берестовой прояснилось, на губах радостно-злобная улыбка сменялась улыбкой торжества.

– Эх, кабы все это так и сделалось! – воскликнула она.

– Сделается как по писаному, – ответил вслух Никита и снова стал шепотом говорить Татьяне.

Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в прекрасном расположении духа.

Второй туалет княжны, после утреннего чая, занял в этот день больше времени, чем обыкновенно. Княжна Людмила считала себя невестой и старалась тщательнее обыкновенного одеться для своего жениха. Одно совещание о выборе платья занимало более получаса времени. Таня проявила весь свой вкус, отнять которого у нее было нельзя, и княжна Людмила осталась совершенно ею довольна. У нее даже снова мелькнула мысль, нельзя ли как-нибудь уговорить маму отпустить Таню в Петербург. Она там может выйти замуж за одного из лакеев князя Лугового, лакеи эти, как петербургские, конечно, франтоватее и лучше деревенских и кто-нибудь из них может приглянуться разборчивой дворовой девушке.

Так думала княжна Людмила, когда совещание о выборе платья было окончено и Таня ловко и легко причесала голову княжны. Мысль о матери, остающейся в скором времени совершенно одинокой в Зиновьеве, заставила, однако, княжну Людмилу Васильевну отказаться от этого плана.

«Бедная мама, – замелькало в ее голове, – она так любит Таню, кроме того, она будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо быть эгоисткой… Здесь она будет даже счастливее… Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры… Так и с ней может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»

В таком роде слагались в голове княжны мысли о будущем Тани. В этих мыслях нельзя было искать логики – влюбленные страдают ее отсутствием. Княжна была влюблена. Наконец туалет был окончен.

Княжна Людмила отправилась к матери, находившейся на террасе. Княгиня осталась ею довольна.

– Когда князь приедет, – сказала она, – ты уйди в свою комнату.

– Зачем? – удивленно вскинула на нее глаза дочь.

– Так водится… Он должен со мной объясниться с глазу на глаз, а потом я, может быть, позову тебя…

– Может быть… – печально повторила княжна.

У нее покраснели глаза, как это бывает перед тем, когда навертываются слезы.

– Полно, ты, кажется, собираешься плакать… Я пошутила… конечно, позову… Что с вами поделаешь. Совсем вы от рук отбились. По старине бы следовало сразу не согласиться, попросить время подумать…

– Мама! – жалобно воскликнула княжна Людмила.

– А попробуй я по старине начать… Слез от тебя не оберешься. Так будь по-вашему… Скажу, что согласна, и тебя позову…

– Мамочка, какая вы добрая!.. – бросилась княжна целовать руки матери.

В это время где-то вдали чуть послышался звон колокольчика.

– Это он едет! – встрепенулась княжна Людмила.

– Где он? – спросила княгиня.

– Слышите?

Звон колокольчика становился все явственнее и явственнее, даже для немного тугой на ухо княгини Вассы Семеновны.

– Да, действительно, это княжеские колокольчики, – заметила она.

С террасы была видна часть дороги, шедшей по пригорку. На ней вскоре показался знакомый экипаж князя Сергея Сергеевича, запряженный четверкой лихих серых лошадей, замечательно подобранных по масти. Это были любимые лошади княжны Людмилы. Она ими всеми любовалась и даже своеручно кормила хлебом.

– На серых! – воскликнула она.

– Ступай к себе…

Княжна Людмила сперва была удивлена, посмотрев на мать, потом вдруг, как бы что-то вспомнив, встала и ушла с террасы. Она, действительно, первую минуту совершенно позабыла о том, что князь Сергей Сергеевич Луговой приедет просить ее руки, что ей, по словам матери, нельзя встречаться с ним тотчас же, до переговоров с ним Вассы Семеновны, а между тем она именно хотела его встретить сегодня и потрепать по мягкой шелковистой шерсти своих любимых серых. Но, повторяем, через мгновенье она вспомнила все и тотчас подчинилась приказанию матери.

Экипаж князя Лугового между тем въехал на двор и остановился у подъезда. Князь Сергей Сергеевич был в полной парадной форме. На его лице была написана особая торжественность переживаемых им минут. Он с особенною серьезностью приказал доложить о себе лакею княгини Вассы Семеновны, несмотря на то что за последнее время входил обыкновенно без доклада.

– Пожалуйте. Их сиятельство на террасе… – отвечал возвратившийся слуга.

Князь прошел на террасу.

– А, дорогой князь, милости просим! – воскликнула княгиня и, как бы только сейчас заметив, что князь одет в полную форму, добавила: – Что это вы сегодня в полном параде?

Князь между тем поцеловав руку Вассы Семеновны, сел на кресло, стоявшее против кресла княгини, с которого только что за несколько минут перед ним спорхнула княжна Людмила Васильевна. Он не сразу ответил и несколько минут хранил глубокое молчание, как бы собираясь с мыслями, как бы приготовляясь к первому торжественному акту в его жизни. Княгиня смотрела на него деланно вопросительным взглядом.

– Я приехал, княгиня, переговорить с вами по одному очень серьезному для меня делу.

– По серьезному делу? – повторила княгиня Васса Семеновна.

– Да, для меня, княгиня, и не только серьезному, но имеющему для всей последующей моей жизни очень важное, решающее значение.

Он остановился.

– Я полюбила вас, несмотря на короткое время нашего знакомства, как сына, князь, а потому готова выслушать вас и, в чем могу, помочь.

– Я имею честь просить у вас руки вашей дочери… – вдруг выпалил князь Сергей Сергеевич.

Княгиня сделала вид, что она поражена неожиданностью. Несколько минут она молчала. Очередь глядеть вопросительно наступила для князя.

– Я благодарю за честь… – начала княгиня Васса Семеновна. – Я, право, не знаю… Люда еще молода, и притом я не могу ее неволить… Как она сама.

– Княжна Людмила согласна… – сказал князь Сергей Сергеевич.

– Согласна?.. А вы почем знаете?

– Я вчера имел удовольствие выразить ей свои чувства и получил благоприятный ответ.

Удивление княгини, казалось, росло с каждой минутой.

– Вчера… Так вот что вы так долго делали в парке… Это непорядок, князь! Вы должны были обратиться сперва ко мне, как к матери.

– Простите, княгиня, это вышло так нечаянно…

Княгиня Васса Семеновна едва удержалась от улыбки, вспомнив, как вчера и ее дочь уверяла, что это случилось нечаянно.

– Бог вас простит… Что сделано, не исправишь… Но все-таки скажу вам: может, в Петербурге у вас это водится, а у нас нет.

Княгиня умолкла.

– Могу я надеяться, княгиня? – после некоторой паузы с дрожью в голосе спросил князь.

– Коли вы все уже без меня устроили, так мне остается дать согласие, и я даю его.

Князь вскочил с кресла, бросился на колени перед княгинею и, схватив ее руки, стал покрывать их поцелуями.