Николай Гейнце
Дочь Великого Петра
IV. Первая встреча
По окончании заупокойной литургии и погребения тела в фамильном склепе князь Сергей Сергеевич пригласил всех прибывших в свой дом помянуть, по русскому обычаю, покойную княгиню. В громадной столовой княжеского дома был великолепно сервирован стол для приглашенных. Не забыты были князем его дворовые люди и даже крестьяне. Для первых были накрыты столы в людской, а для последних поставлены на огромном дворе княжеского дома, под открытым небом.
Князь Сергей Сергеевич и в доме своем принимал своих гостей с тою же печальною сдержанностью, как и в церкви, но это ему не помешало быть с ними предупредительно-любезным и очаровать всех своим истинно русским гостеприимством. Княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила заняли почетные места у стола, и князь, имея по правую руку священника сельской церкви, а по левую княгиню, весь обед проговорил с ней о хозяйственных делах, о своих намерениях изменить некоторые порядки в имении, почтительно выслушивал ее ответы и советы. О покойной своей матери он сказал лишь несколько слов по поводу ее продолжительной и тяжкой болезни, не поддавшейся лечению лейб-медиков, присылавшихся императрицей. Более он о покойной не распространялся, так как княгиня Полторацкая совершенно не знала ее.
Между прочим, он счелся родством.
– Ну, что касается родства, то оно у нас очень отдаленно… – заметила княгиня.
– Да, если я не ошибаюсь, сто лет тому назад одна из княгинь Полторацких была замужем за князем Луговым…
– Может быть, может быть… – ответила княгиня.
При этом известии княжна Людмила навострила уши.
«Что, если через сто лет это повторится…» – мелькнуло в ее уме.
Она густо покраснела. Это было кстати, так как молодой князь в этот самый момент обратился к ней с вопросом.
– Я слышал, что вы часто гуляли в здешнем парке… Мне очень приятно, что он вам нравится…
– У нас в Зиновьеве есть тоже хорошие места, но они не могут сравниться с вашим парком, – ответила за дочь княгиня, – моя девочка летом чуть не каждый день ходила сюда.
– Тем дороже для меня будет этот парк… – любезно произнес князь Сергей Сергеевич и, как заметили завистливые маменьки бесцветных дочек, метнул на княжну Людмилу довольно выразительный взгляд.
– Постыдился бы так явно ферлакурить… – злобствовали они между собой по окончании поминального обеда, когда были приглашены в гостиную и разбились на группы. – Мать только что опустил в могилу.
– Известно, петербуржец, – они безбожники.
– Ишь увивается, смотреть противно.
Действительно, князь Сергей Сергеевич после поминального обеда почти не отходил от княгини и княжны Полторацких. Они первые поднялись после десерта и стали собираться домой. Князь Луговой проводил их до кареты.
– Надеюсь, увидимся… – сказала княгиня Васса Семеновна.
– Я не премину, княгиня, очень скоро лично у вас поблагодарить вас за сочувствие, которое вы выказали мне в память моей покойной матери, и за честь, которую вы оказали мне своим посещением.
После отъезда княгини и княжны стали разъезжаться и остальные гости. Князь всем сумел сказать на прощанье что-нибудь приятное. Все, кроме огорченных маменек взрослых дочерей, уехали от него обвороженные.
Княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила некоторое время молчали. Обе были под впечатлением давно ожидаемого ими свидания. На обеих князь произвел сильное впечатление.
Надежда, что ее дочь найдет в Луговом свою судьбу, превратилась в сердце княгини Вассы Семеновны в уверенность. Она видела, но, конечно, не показала виду, что заметила, какие восторженные взгляды бросал молодой князь на ее Люду, видела озлобленные лица других маменек и заключила основательно, что ее дочь одержала победу. Дальнейшие визиты князя, конечно, быстро решат интересующее ее дело.
Княжна Людмила встретила в молодом князе Луговом олицетворение созданного ее воображением «жениха». Она мысленно таким воображала себе мужчину, который поведет ее к алтарю. Она чутьем девушки, которое никогда не обманывает, догадалась, что произвела на князя впечатление.
– Я ему понравилась, – неслось в ее уме, – а он, он… я в него влюблена.
Она вспыхнула при этом самопризнании. Наконец, княгиня Васса Семеновна нарушила молчание.
– Какой милый молодой человек этот князь… – сказала она.
Дочь молчала.
– Я даже этого не ожидала.
– А я напротив… – вырвалось у княжны Людмилы.
– Что напротив? – спросила удивленная мать.
– Я именно его таким себе и представляла.
– Представляла?..
– Да, мама, представляла… Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь мне сделал предложение…
– Что ты, что ты? Когда я это говорила… – замахала руками княгиня.
– Если ты не так говорила, мама, то все что-то вроде того… Я теперь позабыла.
– Ну, положим… Что же дальше?
– Вот с тех пор, как ты мне сказала об этом князе, я начала думать…
Княжна остановилась.
– О чем же ты начала думать, моя крошечка?
– Я стала себе представлять его, какой он может быть на самом деле…
Девушка склонилась к плечу своей матери и опустила головку.
– И каким же ты его себе представила?
Княжна Людмила ответила не сразу.
– Говори же, деточка…
– Да, таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.
– Глупенькая моя, – потрепала княгиня по щеке свою дочь, но вдруг заметила, что эта щека мокрая.
Княжна плакала.
– О чем же ты плачешь, Людочка?
– Это так, мама, это пройдет.
– Но все же, о чем?
– Все это так странно…
– Что странно?
– Да то, что он именно такой, каким я себе его представляла.
– Значит, он тебе нравится?
Княжна молчала.
– Скажи же, родная?
– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.
– Вот и хорошо… Кажется, и на него ты произвела впечатление.
– Ты заметила?..
– Да…
– Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты взрослая девушка, невеста. До сих пор мне не было необходимости говорить тебе об этом, так как не было человека, который бы мог претендовать на твою руку, а теперь, не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.
– Он скоро к нам приедет? – вместо ответа задала вопрос княжна Людмила.
– Вероятно, на днях… Не станет медлить.
Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась. Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.
– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторженно воскликнула молодая девушка, бросаясь на шею своей служанки-подруги.
– Да неужели же, ваше сиятельство?
– Что с тобой, ты опять на меня сердишься… – отшатнулась от Тани княжна Людмила.
– Смею ли я…
– Что это за тон…
Таня с некоторых только пор, а именно со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового, стала титуловать свою молодую госпожу, особенно как-то подчеркивая этот титул. Княжна Людмила Васильевна запрещала ей это, и Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала ее просто Людмила Васильевна, но когда бывали гости и несколько дней после их визитов Татьяна, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбу своей госпожи и каждую минуту звала ее «ваше сиятельство».
– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна, не дождавшись ответа от Тани.
– Да ничего, что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?
– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты мой лучший и единственный друг.
– Какой же друг, крепостная.
– Что же из того? Я и мама любим тебя, как родную.
– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь красавец.
– Ах, Таня, такой красавец, такой красавец, что я и не видывала.
– Лучше Оси?
Княжна задумалась. Будучи еще совсем маленькими девочками, они обе были влюблены в Осипа Лысенко, и чувство это с летами, несмотря на продолжительное отсутствие предмета детского чувства, а быть может, именно вследствие этого отсутствия, не изгладилось в их сердцах.
– Совсем в другом роде, – после некоторого молчания произнесла княжна.
– А…
Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстегиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чем думала она? О прошлом или настоящем?
– Какой же он из себя? – первая нарушила молчание Татьяна.
Княжна Людмила вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описывать своей подруге-служанке церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.
– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила княжна свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?..
– Коли удастся посмотреть в щелочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.
Княжна Людмила не заметила этого. Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери, сидевшей на террасе в радужных думах о будущем ее дочери, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны. В этом самом платье он видел ее, говорил с ней и, по ее словам, увлекся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.
«Сама увидишь, – дрожа от внутреннего волнения, думала она, – прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щелку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха».
И рука Татьяны, вооруженная платяной щеткой, нервно ходила по платью княжны.
В то время, когда все это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Сергеевич Луговой медленно ходил по отцовскому кабинету, убранному с тою роскошной, массивной деловитостью, которой отличалась наша седая старина. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой столовой и других комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и присел на широкий дедовский диван с трубкой в руке.
Долго усидегь он не мог и стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Трубка, которую он держал в руках, давно потухла, а князь все продолжал свою однообразную прогулку. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и мысли его, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших перед ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Ее образ носился неотвязно перед ним. Это его начинало даже бесить.
«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда?»
Для очень молодых людей, недалеко ушедших от возраста мальчиков, прозвище «мальчишка» является очень оскорбительным. Князь Сергей Сергеевич был именно таким молодым человеком.
«Впрочем, ведь она, несомненно, очень хороша».
И князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле Васильевне, но все же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, красота, несомненно, выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всем теле княжны Людмилы, проявлялась во всех ее движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя.
Он, выехавший из Петербурга с твердым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь, с первого дня своего пребывания в поместье, решил пожить в нем, присмотреться к хозяйству и к соседям. Думая о последних, он, конечно, имел в виду лишь княгиню и княжну Полторацких.
«Надо вытащить их из этого захолустья. Надо уговорить хотя на зиму поехать в Петербург. Государыня любит красавиц, но не одного с нею склада лица. Княгиня может сделаться быстро статс-дамой, а княжна – фрейлиной».
«Какой эффект произведет ее появление на первом балу, а он их сосед, хороший знакомый, конечно, будет одним из первых среди массы ухаживателей, первый по праву старого знакомства. Можно и жениться. Она – княжна древнего рода. Терентьич, – так звали управляющего Лугового, – говорил, что она очень богата, да это мне все равно, я сам богат».
Вот те думы, которые после первой же встречи обуревали молодого князя, не позволяли ему усидеть на месте и потушили его трубку, с которой он делал свою размеренную прогулку по кабинету. Нельзя сказать, чтобы эти думы в общих чертах не сходились с мечтами и надеждами, питаемыми в Зиновьеве. Исключение составляла разве проектируемая князем поездка в Петербург.
О ней, впрочем, думала и княгиня Васса Семеновна, но в несколько иной форме: «Женись и поезжай».
V. Беглый
Незадолго перед разнесшимся слухом о предстоящем приезде в свое имение князя Лугового тишь, гладь и Божья благодать жизни Зиновьева нарушило одно происшествие, сильно взволновавшее не только всю зиновьевскую дворню, но и самою княгиню Вассу Семеновну Полторацкую.
Случилось это ранней весной. Однажды, после вечернего доклада ее сиятельству, староста Архипыч, благообразный старик, бодрый и крепкий, с длинной седой бородой и добродушными с «хитринкой» глазами, одетый в чистый, даже щеголеватый кафтан синего домашнего сукна, стал переступать с ноги на ногу, как бы не решаясь высказать, что у него было на уме.
– Теперь ступай, так все делай, как сказано… – заметила княгиня, думая, что староста ожидает от нее еще каких-нибудь приказаний.
Архипыч продолжал мяться.
– Еще что-нибудь есть? – спросила княгиня.
Староста откашлянулся.
– Говори…
– Никита вернулся…
– Что-о-о?.. – вскинула на него глазами княгиня Васса Семеновна.
– Никита вновь еще на заре пришел… В лесочке хоронился, а в обед в деревне объявился…
– Что же теперь делать? – как-то растерянно обводя вокруг себя как бы взывающим о помощи взглядом, сказала княгиня.
– Я-с, ваше сиятельство, и докладываю, как прикажете?
– Уж я и сама не знаю… Что он хочет?
– Чего ему хотеть, ваше сиятельство, в чем душа держится…
– Он болен?
– Этого сказать не сумею… Но только худ очень, и к работе его ни к какой не приспособишь…
– К какой там работе… И не надо, только бы жил тихо да зря не болтал несуразное.
– Это вестимо, ваше сиятельство, зачем болтать.
– Это ты так говоришь, а он…
– Я ему уж сказывал, о прошлом-де забыл ли, как я о тебе, о шельмеце, ее сиятельству доложу…
– Что же он?
– Он мне в ответ: что прошло, быльем поросло, умереть мне в родных местах охота…
Лицо княгини сделалось спокойнее.
– Если так, пусть живет, но где?
– В Соломонидину хибарку можно его поместить, – степенно заметил Архипыч.
– В Соломонидину, это где же?
– А за околицей, у березовой рощи… Избушка пустует со смерти Соломониды…
– Отлично, пусть живет, месячину ему отпускать по положению, как всем дворовым, только ты с ним строго поговори, накажи, чтобы язык держал за зубами…
– Уж будьте без сумления, ваше сиятельство…
Староста вышел. Княгиня Васса Семеновна осталась одна. Некоторое время она сидела в глубокой задумчивости. Доклад старосты, состоявший из двух слов: «Никита вернулся», всколыхнул печальное отдаленное прошлое княгини.
Никита Берестов был мужем Ульяны, матери Тани. Он служил дворецким при покойном князе Полторацком и, конечно, знал, какую роль при его сиятельстве играла его жена Ульяна. Когда князь задумал жениться, Никита вдруг стал грубить своему барину, и последний, выйдя из терпения, приказал выпороть его на конюшне. На другой день после наказания Никита сбежал. Ульяна Берестова осталась в ключницах и после женитьбы князя и считалась вдовой. Почти одновременно с молодой княгиней она родила дочку Таню, которая, таким образом, была на месяц или на два старше княжны Людмилы. Теперь этот Никита возвратился.
Княгиня Васса Семеновна вздрогнула. Она под первым впечатлением жалости к больному человеку, каким оказался вернувшийся беглец, согласилась пустить его в Зиновьево, когда имела полное право отправить его в острог, как беглого, и сослать в Сибирь. Она упустила из виду, что Таня Берестова по бумагам считается его дочерью. Что, если он пожелает видеться с ней и даже расскажет ей об ее происхождении? Она, княгиня, и так сделала большую ошибку, допустив сближение в детском возрасте девочек, так разительно похожих друг на друга. Она сделала это из недальновидного великодушия к своей сопернице, а главное, для того, чтобы исполнить волю покойного князя, позаботиться об Ульяне и ее ребенке.
Странное чувство возбуждал в Вассе Семеновне ее муж. Она вышла за него замуж не любя, так как любила Ивана Осиповича Лысенко, и с первого дня брака почувствовала, какое преступление совершила против человека, с которым связала свою судьбу. Оргии, которым предавался князь через несколько месяцев после свадьбы, продолжающаяся его почти явная связь с Ульяной – все это при тогдашнем своем настроении духа княгиня Васса Семеновна считала возмездием за свою вину. Она глубоко жалела князя, и когда он умер на ее руках, благословив ее и дочь, с просьбой позаботиться об Ульяне и Тане, ее замертво вынесли из его спальни.
Она впервые полюбила своего мужа мертвого. Полюбила до того, что стала жестоко после его смерти ревновать Ульяну к покойному и действительно, непосильной работой и вечными попреками ускорила исход и без того смертельной болезни молодой женщины.
Смерть Ульяны снова совершила в княгине Полторацкой нравственный переворот. Она горько оплакивала свою бывшую соперницу и, исключительно для самобичевания за совершенные ею, по ее мнению, преступления против мужа и его любовницы, взяла в дом Таню Берестову и стала воспитывать ее вместе со своею родной дочерью.
Годы шли. Девочки выросли, и княгиня постепенно стала исправлять свою ошибку и ставить Татьяну Берестову на подобающее ей место дворовой девушки…
Мы видели, к какому настроению души бывшей подруги княжны привело это изменение ее положения. Если княжна Людмила недоумевала относительно состояния духа ее любимицы, то от опытного глаза княгини не укрывалось то, как она выражалась, «неладное», что делалось в душе Татьяны.
«Отогрела я, кажется, змею на груди…» – в минуту особенного пессимистического настроения говорила сама себе княгиня.
«Надо ее поскорее выдать замуж…» – решила для себя Васса Семеновна.
Таня, таким образом, была права, предчувствуя, что княгиня охотно выдаст ее замуж за первого, кто поклонится «ее сиятельству».
«Если она, Татьяна, теперь так ведет себя, то что будет, если она узнает свое настоящее происхождение? Надо поговорить с Никитой… Архипыч не сумеет, хоть и сказал он «будьте без сумления, ваше сиятельство», в этом мало успокоительного… Самой лучше… Покойнее будет…»
Остановившись на этом решении, княгиня Васса Семеновна позвонила.
– Позвать ко мне Архипыча, – приказала княгиня вошедшей горничной.
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
Через четверть часа внушительная фигура старосты уже появилась в дверях кабинета княгини.
– Вот что, Архипыч, приведи его ко мне.
– Кого-с, ваше сиятельство? – не сразу понял староста.
– Никиту.
– Когда прикажете?
– Да попоздней, когда барышня ляжет, да и в девичьей улягутся.
– Слушаю-с…
– Он где?
– Да уж на новом месте я его устроил, как приказали.
– Наказывал, что я тебе говорила?
– Как же, наказывал.
– И что же?
– Да я все перезабыл, что и было, чуть ли не два десятка лет прошло, говорит.
– Хорошо, но все же я сама ему накажу, крепче будет.
– Вестимо, ваше сиятельство, крепче, это вы правильно, то наша речь, холопская, то княжеская.
– Так приведи.
– Будьте без сумления, ваше сиятельство.
Княгиня снова осталась одна в своем кабинете и пробовала заняться просмотром хозяйственных книг, но образ Никиты – мужа Ульяны, которого она никогда в жизни не видала, рисовался перед ее глазами в разных видах. Ей даже подумалось, что он явился выходцем из могилы, чтобы потребовать у ней отчета в смерти его жены. Княгиня задрожала. Это настроение было, по счастью, прервано докладом, что ужин подан.
В Зиновьеве ужинали рано. Княгиня почти ничего не ела. Ожидаемая после ужина беседа с Никитой, по мере приближения ее момента, все сильнее и сильнее ее волновала. Наконец, ужин кончился. Княжна Людмила, поцеловав у матери руку и получив ее благословение на сон грядущий, удалилась в свою комнату. Княгиня направилась в кабинет, в соседней комнате с которым помещалась ее спальня.
– Федосья! – окликнула она, подойдя к полуоткрытой двери, ведущей в эту спальню.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – появилась в дверях горничная княгини, данная ей в приданое, от которой у княгини Вассы Семеновны не было тайн.
– Войди сюда.
Федосья приблизилась и стала перед барыней, опустившейся в кресло.
– Ты слышала, Никита вернулся?
– Слышала, ваше сиятельство, слышала, как с неба упал.
– Что ты об этом думаешь?
– Да что же думать, ваше сиятельство, побродил, побродил, добродился, что, говорят, кожа да кости остались, ну, домой и пришел умирать.
– А не ровен час болтать будет?
– Какой уж болтать. Говорят, еле дышит.
– Так-то так, а все же я велела Архипычу привести его сюда, наказать ему хочу держать язык за зубами, а главное, не видеться с Таней.
– Относительно Татьяны разве… Оно, конечно… – глубокомысленно сообразила Федосья.
– Да, именно относительно Татьяны, чтобы он ей чего в голову не вбил.
– Это вы правильно, ваше сиятельство, тогда с ней совсем сладу не будет, и теперь уж…
Федосья остановилась.
– Что теперь? – взволнованно спросила княгиня и даже задвигалась на кресле.
– Девки болтают, может, и так…
– Что болтают?
– Будто она по ночам не спит, сама с собой разговаривает, плачет.
– Замуж девку отдать надо.
– Вот это, ваше сиятельство, истину сказать изволили. Ох, надо пристроить бы девку, да в дальнюю вотчину.
За дверями в кабинете раздался в это время топот ног.
– Вот они и пришли, потом поговорим, впусти, Федосья.
Федосья пошла к двери, и вскоре на ее пороге появился Архип в сопровождении другого мужика. Княгиня невольно вздрогнула, когда посмотрела на последнего.
«Выходец из могилы», – мелькнула в ее уме мысль, пришедшая ей до ужина.
Действительно, вошедший вместе со старостой Никита Берестов имел вид вставшего из гроба мертвеца. Пестрядинные шаровары, рубаха и рваный зипун какого-то неопределенного цвета висели на нем, как на вешалке. Видимо весь он состоял из одних костей, обтянутых кожей. Лицо, землистого цвета, с выдавшимися скулами, почти сплошь обросло черными волосами, всклокоченными и спутанными, такая же шапка волос красовалась на голове. И среди этой беспорядочной растительности горели каким-то адским блеском, в глубоко впавших орбитах, черные как уголь глаза. Он взглянул ими на княгиню и, казалось, приковал ее к месту.
Это было одно мгновение. Он уже упал в ноги ее сиятельству и жалобным, надтреснутым голосом произнес:
– Не губите, ваше сиятельство.
Несколько оправившись от брошенного на нее взгляда, княгиня Васса Семеновна пришла в себя. Когда она обдумывала это свидание с беглым дворецким ее мужа, она хотела переговорить с ним с глазу на глаз, выслав Архипыча и Федосью, но теперь она на это не решилась. Остаться наедине с этим «выходцем из могилы», как она мысленно продолжала называть Никиту, у ней не хватало духа…
«И кроме того, – неслось в голове княгини соображение, – и Архипыч и Федосья – свидетели прошлого, они знают тайну рождения Татьяны и тайну отношений покойного князя к жене стоявшего перед ней человека».
Их нечего стесняться. Она решила их оставить в кабинете.
– Встань! – властно сказала она. – Бог тебя простит.
Беглец приподнялся с полу, но остался на коленях. Глаза его были опущены долу. Они не смотрели на княгиню, и последняя внутренне была этим очень довольна.
– Живи, доживай свой век на родине, но только чтобы о прошлом ни слова, – сказала княгиня. – Дочь твоей жены у меня на дворне, так с ней тебе и видеться незачем… – после некоторой паузы с усилием произнесла княгиня.
– На что мне она… – как-то конвульсивно передернувшись, произнес тихо Никита. – Не до нее, умирать пора.
– Зачем умирать, поправляйся, живи на покое, но не смутьянь, а то чуть что замечу, не посмотрю, что хворый, в Сибирь сошлю.
В голосе княгини слышались грозные ноты.
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, отсохни мой язык, коли слово о прошлом вымолвлю. Вот оно где у меня, прошлое! – указал Никита на шею. – А девчонку-то эту и видеть не хочу.
– Тогда будет тебе хорошо, теперь ступай, я все сказала.
Никита с трудом поднялся с колен и поплелся вслед за вышедшим из кабинета Архипычем.
