Никита Владимирович Чирков
Декорации
Бенджамин
Безуспешные попытки выйти на связь с Пилигримом не прекращались уже четыре часа. Бенджамин был оповещен в то же мгновение, когда Агата информировала ЦРТ, и, прибыв в Центр Управления Полетами, он отменил все свои встречи. ЦУП был под управлением Георгия Мирина, человека, к своим пятидесяти годам, умело руководившего полетами в космос – как спутников, так и кораблей.
Огромный зал, именуемый командным центром, имел круглосуточную связь, как с орбитальной базой земли, так и кораблем пилигримов и с марсианской базой. Большие экраны занимали три стороны зала: три метра в высоту и пять в ширину. На том, что был основным терминалом связи, передавалось изображение Агаты и других космонавтов. Экраны по левую руку во всех подробностях проецировали схему полета корабля, движение планеты и, в отдельных окнах количеством тридцать штук, Новый горизонт, изображение которого передавалось с роботов, круживших вокруг для возможного перехвата космического мусора и визуального контроля за состоянием. Экран по правую руку – это множество параметров, графиков с информацией о станции, которая сейчас была на связи со всеми. Десятки сотрудников в данный момент занимали свои места, постоянно переговариваясь и перебирая варианты причин происходящего.
– Итак. На данный момент связи с Пилигримом нет. Визуальное подтверждение с телескопов точно дает понять – антенны целы, как и сам корабль. С Нового горизонта сигнал поступает, есть небольшая задержка, но это погрешность. Значит – проблема внутри корабля. Агата, ты курировала экипаж и последняя, кто общалась с ними, было что‑то требующее внимания?
Это была словно речь, трактующая последние события, явно под определенным углом, дабы подвести все это к конкретному человеку, допуская обвинение.
– Нет, – твердо произнесла Агата, взяв защитную позицию, – как раз после диалога команды с твоим психиатром, я говорила с капитаном корабля, Филиппом, и связь оборвалась. Запись нашего разговора есть в архиве, так что я бы сосредоточилась на другом вопросе.
– Это важный вопрос, – Бенджамин смотрел строго на Агату, она же отвечала взаимностью, – человеческий фактор был и остается одним из самых главных нерешаемых проблем.
– Я не прошу отвергать вариант. Но даже если и так, исправить это пока невозможно. Уверена, психиатр подтвердит, причин для подозрения индивидуального или коллективного нарушения приказов и обязанностей – нет.
– Доктор, вы это подтверждаете?
Белла появилась рядом с ней на экране.
– Я согласна с Агатой. Ни один член команды не вызвал у меня сомнений в своей компетентности. После я детально изучила записи наши диалогов, сделав отчет, который уже отправлен. Никаких явных признаков расстройств психики не было замечено.
– Но это не значит, что их нет… – задумчиво произнес Бенджамин и будто обмяк, что не осталось незамеченным Агатой.
– Конечно, не значит, – доктор старалась соблюдать нейтралитет, – но мы должны помнить – это первый полет такого типа. Они там, одни, летят в место, далекое от дома. Даже если учесть какой‑то срыв, повлекший за собой, осознанно или нет, поломку связи, – это не значит коллективную причастность. Никогда нельзя игнорировать природу людей, я понимаю ваши опасения. Но сейчас я скажу уверенно – это последнее, о чем я бы волновалась.
– Легко повесить все на команду, но, может быть, мы будет решать конкретную проблему. – Агата пыталась занять главенствующую позицию в диалоге. – Нельзя без доказательств обвинять наших космонавтов. Смею полагать, вряд ли мы поверим в некий заговор или возникшую патологию.
Большинство смотрели на нее в страхе возразить, прекрасно понимая, как какое‑либо возражение должно быть обоснованно.
– Есть возможность переключить камеры с роботов, дабы посмотреть на корабль с носовой части?
– Они слишком слабы, – ответил Георгий Агате, держась все это время в стороне, – мы говорим о расстоянии в десятки миллионов километров. Мы ничего не увидим, а Новый горизонт телескопами пока не оборудовали.
– Спасибо, цифры мне известны. Возможно, как предположение, – акцентируя последние слова, произнесла она медленно, – есть некая неполадка, которую они устранят и сразу выйдут на связь. Прошло всего четыре часа. Если не работает ни обычная связь, ни экстренная, то выйдут из Пилигрима в открытый космос и подать визуальный сигнал. Они знают, мы наблюдаем за ними.
– По протоколу они должны подать визуальный сигнал через пять часов, если нет связи. Подождем час‑другой, – пробормотал Георгий озадаченным тоном.
– А если они не могут? – Бенджамин произнес это громче, чем хотел. Осмотревшись, он увидел обращенные на него взгляды. – Повторюсь: если там все же произошла диверсия, а то и вовсе конфронтация, способная привести к жертвам или взятию контроля полетом, то стоит предполагать худшее. Либо – они физически не могут подать знак, либо – не хотят.
После паузы, от которой повеяло холодом, он продолжил:
– Агата, я знаю, возможно, как никто другой – ты веришь в своих людей и в их добросовестную работу. Вопреки всему я не могу игнорировать вариант неподчинения команды. Это не значит, – сделал он акцент, – что данная версия находится в приоритете. Но мы должны быть готовы ко всему. На кону куда больше, нежели жизни космонавтов.
Пока он говорил, все сотрудники молчали, привыкая к возможности неблагоприятного варианта. Это их задача – предполагать и адаптироваться, Агата знала, как это работает и как она должна мыслить в такие моменты, но не могла принять факт источника проблем. Внутри нее разразилась настоящая война, в которой она никак не могла объявить победителя – чувства к человеку или знания возможных исходов, основанных на статистике и человеческом факторе, к чему она, как руководитель, обязана быть готова.
– Почему мы не поднимаем другие причины? – Агата заполнила образовавшуюся тишину.
– Потому‑что десятки людей указывают искать проблему в другом месте, а не только в связи.
– Только если ее специально не глушат, – Агата говорила хладнокровно и уверенно, словно обвиняя в халатности, и под этим было основание, – теоретически, корабль могут изолировать от сигналов, введя в глухую зону. Они сами могут этого не знать. Мы делаем первый крупный шаг по освоению космического простора, не было задачи важнее, чем эта. Уверена, если поискать, то можно найти тех, кто не одобряет это стремление.
– Считаете, это провокация? – Георгий задал вопрос настороженно, поправляя очки.
– Я озвучу то, что, по‑видимому, никем не берется в учет, – тон ее становился строже, Бенджамин не сводил с нее взгляд, – недавно был потерян контакт со спутниками, лишив территорию Природных земель глаз и ушей. И эти два события слишком близки по времени и составу. Насколько мне известно, коммуникации там снова нет, словно вам разрешили забрать выживших, а потом вернули все обратно.
Холодный взгляд Бенджамина скрывал не только чувства о недавней трагедии: страх, рождаемый словами Агаты – ведь все и правда может быть взаимно связанно.
– Ни пресса, ни гражданские не должны узнать о временных трудностях! Паника неприемлема. Особенно после трагедии в Природных землях. Экипаж, вполне возможно, не знает о происходящем. Наша задача остается прежней, лишь с некоторыми поправками.
Агата понимала, что, в целом, Бенджамин прав – такой подход к проблеме закономерен, и на его месте, вполне вероятно, она поступила бы так же. Но она знает, как все это организовывалось. И хоть они с Бенджамином были в хороших отношениях, даже, казалось, стали неплохими друзьями за годы работы, все равно, стоило подняться важному вопросу, иерархия делила их мгновенно.
– Мы будем продолжать поиски контакта, – Георгий подхватил речь Бенджамина, – возможно, найдем неполадки с нашей стороны.
– Агата? – Бенджамин обратился спокойнее, словно они были наравне. – С капсул еще идут сигналы жизни‑деятельности?
– Нет. Но это не означает ничего.
– Их могут вскрыть раньше времени?
– Теоретически – это возможно, – Мария впервые вышла на первый план по видео связи, говоря неуверенно, словно сама только‑только начинает осознавать происходящее, – если… если будет угроза их жизни, или какая‑нибудь, может быть, такое возможно, неполадка в капсулах, которая может навредить им, то… пробуждение будет автоматическим. Я верю, что Морган Уэбс и Алиса Сафонова не будут рисковать жизнями людей, пробуждая их раньше времени, причин‑то для этого нет, а лишний кислород на корабле им взять неоткуда и…
– Спасибо Мария, – не дав закончить, поблагодарил Бенджамин, видя ее нервное состояние, – будем надеяться, вы правы.
– Нужно отправить к ним ремонтный зонд, – несколько резко вырвалось из Агаты, – на случай если проблема именно в технике. Нужно работать на опережение.
– Это хорошая идея, – Георгий поддержал Агату перед Бенджамином, – заодно, дадим им знать, что не бросили их. Мы сможем отправить такой с Кесслера через три часа.
Бенджамин одобрительно кивнул. Причина, почему он так надеялся строго на человеческий фактор, а не в техническую неполадку, была настолько же проста, насколько неприятна: проблема в технике была бы прямой виной его и ЦРТ, которую смогли бы использовать как рычаг давления вышестоящие, а вот человеческий фактор – это крайне непредсказуемое явление. Все это может создать очередное, крайне сложное и непреодолимое препятствие, на пути реализации всех его проектов и того результата, к которому он стремится последние пятнадцать лет. Слишком многое стоит на кону. Предвкушение очередных неудач или даже трагедии, давало ему карт‑бланш на использование крайних мер.
Он смотрел на людей вокруг, безостановочно следующих цели выполнить свою задачу, превращаясь в некий рой. Подобное всегда воодушевляло: некое содружество, единение людей в нечто общее, способное созидать. Мир будущего, создание чего было целью его существования и всех его трудов, с каждым годом словно выскальзывал из его рук все больше и больше, отчего Бенджамин не раз начинал подозревать, что, возможно, выдумал его… Но сейчас, видя настоящую, будто независимую от всего, жизнь, он убеждался, насколько цель его реальна: создать идеальный мир, где не будет болезней, не будет горя и боли, а знания и поиски этих знаний – не что иное, как путеводная звезда для всех и каждого.
– Этого не может быть! – Вдруг выкрикнула Агата, разглядывая что‑то на экране планшета, находившегося у нее в руках. Бенджамин поднял взгляд – для него вокруг вдруг настала идеальная тишина – в глазах Агаты он увидел смесь страха и растерянности.
Связи с орбитальной базой Новый горизонт больше нет.
Итан
– Нельзя полагаться на, скажем‑с так, своеобразный закон органической эволюции, ведь это сродни банкротству науки, где, достигнув определённого этапа, единственный выход – это обнуление. А из‑за неимения возможности двигаться вперед, приходится начинать сначала. Не в последнюю очередь, используя подмену понятий, дабы никто ничего не заметил.
– Как же это сделать? Грубое развитие будет воспринято неоднозначно, к тому же, уж вам ли не знать, как важно понимать полную составляющую глобальной идею.
– Возможно, нужно просто поднять вопрос открыто. У меня еще есть влияние, а с учетом… трагедии… скажем‑с так, вниманием я точно обделен не буду.
– Но зачем?
– Что значит «зачем»? – Подобного вопроса Итан не ожидал. – Я пытаюсь сделать хоть что‑то, чтобы ее смерть не была напрасной, чтобы… разве не к этому мы пришли в прошлый раз, уточняя мою неспособность отпустить прошлое, используя гнев как ресурс…
– Итан! Я прекрасно помню, чем наш разговор закончился в прошлый раз, не надо сомневаться в моей памяти. Мы здесь не за этим.
– Прошу прощения, – он искренне постарался извиниться, чувствуя, как вновь теряет контроль, – я не хотел оскорбить.
– Ничего страшного, я все понимаю. Но важно уточнить, что мое мнение на счет вашего, уж позвольте так сказать, нрава, безусловно положительно, при условии, что оно под собой имеет больше, чем желание оправдать предшествующие события.
– Но ведь, разве не в этом суть? Придать значение событиям, объяснение коих не поддается пониманию. Возможно… да, для меня важнее не сама работа, а желание оправдать случившееся… Но какая разница, если результат‑то будет один!
– К несчастью, разница есть. Желая придать значимость, вы, Итан, будете следовать бесконечному пути, так и не поймав момент подведения итога. Ведь невозможно понять должный результат, где ужасная трагедия является не спонтанным проявлением человеческого фактора, а несколько более важным, сподвигающим вас или кого‑то еще на действия, кои не должны были произойти без случившегося. Не окажется ли так, допустим, что именно родившаяся на почве трагедии затея, сама является частью большой мозаики?
– Предначертание или адаптация?
– Именно.
– Этого знать невозможно… но и не является причиной не делать чего‑то, ведь иначе, ничего и не произойдёт, будет лишь пустота и сожаления.
– Я понимаю, – она замолчала, вскоре продолжив, – но как же последствия?
– Последствия?!
– Да, они самые.
– И что же тогда делать?! Сидеть на месте и скорбеть? Я ведь не просто человек, на мне бремя определенных знаний и ответственности. Чем не повод сделать большее?!
– Я не пытаюсь вас отговорить, Итан. Моя дотошность в этом вопросе направленна строго на желание убедиться в том, насколько вы отдаете себе отчет в дальнейших действиях. Поймите правильно, любая работа во благо – это прекрасно, но нельзя использовать ее как панацею.
– Так ведь ничего более не остается! – Снова погорячился он, отчего сразу же постарался успокоиться, – скажем‑с так, я не могу просчитать будущее, уж точно не на короткое время, а, значит…
– Итан – перебил нежный и успокаивающий голос, – совершенно не важно, как вы сможете увидеть конечную точку своей работы, важно то, какой ВЫ видите ее. Независимо от последствий, независимо от новых, открывшихся возможностей.
Итан молчал.
– Знаете, какой итог ожидает вас, если строго преследовать желание оправдания смерти, а не результата работы? Вас ждет самая страшная потеря – самого себя. Разве таков ваш удел? Ведь точно так же, как я могу судить, вы поступили когда‑то давно, после несправедливой кончины вашей сестры Валентины. Посмотрите, к чему это привело. Я не вешаю ярлык, я лишь уточняю, насколько важно понимать свою цель, следовать ей и уметь остановится.
Итан слушал насквозь пропитанную заботой речь, с каждым словом понимая к чему она ведет.
– Да. Да, я понимаю. – Говорил он нехотя, кивая головой и пряча взгляд, словно стыдясь. – Я встречал людей, настолько погрязших в работе, в стремлении что‑то создать или открыть, от чего они попросту теряли связь с реальность… Превращались в затворников, параноиков, даже в фанатиков собственного дела. Это я могу понять.
– Вы испытываете уважение к таким людям? – Вопрос был задан с искренним любопытством.
– На удивление, да, – сказал он бодрее, поражаясь своему отношению к этому, даже гордясь. – За годы работы, я встречал таких людей и с каждым разом понимал, что совершенно невозможно провести грань между простой преданностью делу и фанатизмом. Но, вот что забавно…
– Что же?
– Я никогда не боялся этого.
– Не боялись перейти эту черту?
– Не боялся. Работа была единственным в моей жизни, а я очень люблю эту работу. Ни на что бы ее не променял, – Итан усмехнулся, – забавно такое произносить, даже не помню, говорил ли я такое когда‑нибудь или кому‑нибудь.
– И все же, сейчас вы по‑другому оцениваете такой исход?
– Я не знаю… честно, не знаю. – Чуть подумав Итан сказал сам себе: – Лишь те, кто рискуют зайти слишком далеко, знают, как далеко они могут зайти.
– Вы вспомнили цитату известного поэта Томаса…
– Да, она самая, – перебил он ее, снова погрузившись в размышления, – я вспомнил ее, потому что когда‑то, еще в студенческие годы, она была оправданием для нашего, практически бесконтрольного, фанатизма к профессии. Тогда не было идеи, нет и сейчас. Меня не покидает стремление что‑то делать… – Итан явно собирался закончить мысль, и было отчетливо видно, как он формирует у себя в голове подходящий вывод, – но этого не произойдет… Все было бы слишком просто, а это не для меня. Иначе, я бы не отличался от остальных… а я – отличаюсь. Кое‑кто взвалил на меня это бремя, с которым я не справился. А ведь, по‑настоящему забавно, но я крайне рад этому. Иначе важность моей работы, да, как и всей моей жизни, так и определялась бы парадоксом.
День 6
Соломон
Именно сейчас, подъезжая к черте на карте, за которой, как пишут газеты, «бесчинствует оголенное человечество», Соломон подводил итоги принятых им решений за последние двадцать четыре часа. Свыкаясь с ролью самородка и возможным клеймом предателя от лиц, желавших прикрыть все хвосты с ситуацией в Природных землях, Соломон даже не допускал мысль о возможной альтернативе своим действия. Все началось с отправки необходимой информации важным людям, после чего он, используя служебное положение, практически заставил, чуть ли не угрозами, своих старых знакомых, которые некогда были с ним в приюте, а сейчас заведуют транспортными перевозками людей, довезти его до границы. Не все, кто вышел из тех же дверей, откуда и он в этот большой мир, смогли избежать вовлечения в криминальную среду. Не видя для себя иного выхода, Соломон не принимал отказов и не реагировал на угрозы. Нужен был лишь транспорт и безопасный проход на территорию, и, как оказалось, все это решается симбиозом денег и связями. Очень многое он сделал того, чего бы никогда не было в его резюме, если бы не отсутствие альтернатив.
Как только транспорт отъехал, оставив его одного на много километров вокруг, реальность, наконец, пробилась через его состояние аффекта, преобразовав уверенность и силу в приступ паники. Отдышка и, казалось, близкий сердечный приступ, уронили его на колени, заставляя глотать воздух и чувствовать на лбу холодный пот. Теперь он – один, как и хотел. Он вернулся в Природные земли, как и хотел. Человек, обладающий искусственной ногой, выбрал самый трудный путь. У него нет запасных частей для ремонта, и нет возможности заменить ее здесь, даже если бы за плечами в рюкзаке имелась бы запасная.
Проходит некоторое время, как дыхание восстанавливается, контроль снова в его руках, и все, что остается – это встать и идти по назначенному маршруту. Адреналин несколько сдает позиции, позволяя более трезво оценивать ситуацию. Прохладный воздух наполнял его легкие. Близившийся рассвет уже давал о себе знать, сменяя темноту светом, символично напоминая ему, что с этого дня он идет совершенно другой дорогой в жизни. Пересекая каменистую равнину, лишь слегка перебивающуюся маленькими островками, где растет трава, он оглядывался по сторонам, следя за своей безопасностью. Ожидая снова оказаться под угрозой, ему было довольно тяжело свыкнуться с чуждой тишиной.
Остановившись на половине пути и обернувшись, он увидел под пробивающимися первыми лучами солнца обратную сторону ограждающей стены. Бетонные блоки, высотой пять метров, выглядели крайне неестественно среди девственной природы, куда ныне въезд гражданским запрещен. Хотя, было в этом виде некое символичное противостояние между существующим с начала времен, и тем, что выставлялось как проявление цивилизации.
Сделав глубокий вздох, позволив себе блеклый взгляд на восходящее солнце, Соломон уверенно двинулся в сторону леса. Высокие стволы деревьев закрывали часть неба, рождая невероятные узоры, открывшиеся ему впервые в жизни. Путь был то по ровной и мягкой земле, то приходилось перешагивать огромные корни, словно желавшие схватить его за ноги. Кусты и невысокие деревья создавали иногда непроходимую зону, преодолеть которую было возможно, лишь используя силу или выбирая обход. Для него идти сквозь дикую природу, нетронутую бульдозерами и электричеством, было настолько же непривычно, насколько и волнительно. Конечно, он бывал в подобных местах еще когда рос в приюте, посещение зеленых зон было важным этапом освоения. Но это было давно, и тогда вокруг были люди, в частности Елизавета, приглядывающая за учениками.
В одну секунду все тело его и взгляд словно запечатали в камень, не позволяя сделать лишнего вздоха и шага, находясь в пяти метрах от ребенка, десяти лет, который так же стоял недвижим. Они оба находились на небольшом куске земли с кустами с полтора метра. Мальчик был невероятно худым – потрепанная рабочая форма висела на нем, словно мешок, верхняя пуговица комбинезона расстегнулась, и можно было заметить острые, выпирающие ключицы, которых слегка касались грязные, маслянистые волосы. Держа лопату в перебинтованных под самые локти руках, он смотрел на Соломона без страха или гнева, как раз наоборот, в его глазах были лишь усталость и скорбь. Соломон отвел взгляд в сторону, не нарушая положения тела, чего было достаточно, дабы разглядеть телегу, виднеющуюся на половину из‑за куста. С двумя колесами и ручками, между которых было что‑то вроде корзины, служившая носилками для мужчины преклонного возраста. Мальчик посмотрел на Соломона, и, недолго думая, кивнул ему под ноги. Соломон опустил глаза – там была яма. Мальчик занимался погребением, возможно, отца или деда, сложно было определить из‑за обгорелого лица и головы мужчины. Это подтолкнуло Соломона на мысль о пожаре, последствия которого живут и по сей день, ведь мужчина этот умер совсем недавно, страшно подумать какие муки он испытывал последние дни. Ему казалось, он видел этого мальчика и мужчину всего несколько дней назад на пастбище, когда вместе с еще живой Майей ехал к новым строениям. Соломон снял сумку и поставил ее рядом, желая лишь помочь ребенку похоронить родителя, на что тот сделал резкий шаг назад, выражая страх. Оба снова замерли.
Медленно открыв рюкзак, Соломон достал контейнер с едой и поставил его на землю. А потом развернулся и попросту ушел, так и не взглянув на выжившую жертву, лишь надеясь, что ребенок закончит похороны и поест. Мальчик, ставший мужчиной слишком рано, явно тащил телегу издалека, желая попросту оказаться в месте не пострадавшем от пожара. Соломон хотел бы ему помочь, но навязыванием и силой было ничего не добиться, а другой путь, более личный и доверительный, потребовал бы слишком много времени. Это то, чему его научила Майя – правильно расставлять приоритеты. И впервые он ненавидел себя за использование этого правила, хотя и было с ним практически всю его жизнь.
Через некоторое время, прилично оставив мальчика позади себя, его ждало новое испытание. Соломон увидел первое дерево, на котором оставили следы остатки пламени, лишь частично забрав всю красоту природы. Шаг за шагом, метр за метром, он погружался в зону пострадавшую от огня, и, не успел оглянуться, как вокруг не осталось ничего – ни одного живого дерева или куста, ни зеленой травы, ни пения птиц. Пожар охватил километры лесов, и лишь позади него оставалось что‑то, напоминающее жизнь. Соломон знал о предстоящему пересечению мертвой земли, но эмоциональная подготовка оказалась полезной лишь в теории. Идя по маршруту, проложенному им еще на подъезде, Соломон ожидал встретить людей или какие‑то лагеря, несомненно пострадавших, но все же… Ошибка состояла в том, что численность людей в Природных землях не была сконцентрирована в больших лагерях или целых деревнях, по большей части – кочевники, максимум небольшие группы десять‑пятнадцать человек. Когда происходит глобальная катастрофа, люди пытаются помочь друг другу, собираясь уже в большие группы, и либо спасаются бегством, либо пытаются сберечь друг друга.
Около двадцати человек, а может и больше, оказались в кольце смерти. Лишенные возможности спастись, они прижимались друг к другу, надеясь, что вот‑вот придет помощь, потушит пожар и у них появится шанс. Спасатели не пришли или было уже поздно… Перед ним была братская могила, практически объединённая в единый «живой» памятник. Обгорелые остатки тел, потративших последние минуты на единение друг с другом, словно сковал огонь, а пепел, разлетевшийся вокруг, практически превратил их в одно целое с орудием их гибели. Спасательные группы не могли их заметить, ведь сверху, словно куполом, навалены стволы деревьев, которые, по всей видимости, упали уже после победы смерти над жизнью, а огонь был яростный, это он знает.
Никому не желавшие зла, лишь хотели жить. Они, как и многие жертвы огня в последние минуты, скорее всего, просто были рядом друг с другом, так близко как могли, чтобы последние мгновения жизни не быть одинокими. Соломон вытер слезы, борясь с болезненным представлением о том, как Кристину постигла подобная участь… Он не ожидал такое увидеть и лишь через какое‑то неопределенное время, проведенное в состоянии близком к шоку, ему хватило сил выгнать страшные мысли из головы и пойти дальше. Но образ, который запечатлелся у него внутри, вряд ли получится забыть.
