Никита Владимирович Чирков
Декорации
Соломон
Указанный Эрхартом путь давал хоть какую-то надежду. Это был, пока что, самый лучший вариант после Саламиса, а, точнее, того, что от него осталось. Но если его все же и ведут в западню, или это направление более не актуально из‑за смены локации медицинского лагеря, к примеру, Соломон не собирался сдаваться.
Незаметно для себя, он вышел из леса на проселочную дорогу в две стандартные полосы движения, с другой стороны которой было заросшее поле до горизонта. Грунтовая дорога уходит далеко в обе стороны без каких‑либо видимых развилок или поворотов. Сверившись с координатами, он быстро понял – путь его пролегает строго на север. Около часа он двигался в сторону теоретического медицинского лагеря по дороге, наличие которой доказывало организованность и первый признак инфраструктуры здешних коренных обитателей. Ведь ЦРТ, как и Майя, никогда не отдавали приказа обустроить должным образом транспортную систему. Автомобили на службе у сотрудников лагеря обладали всеми возможностями проезда по практически любой местности и по любой дороге. Сейчас они, наверняка, либо сгорели, либо их использует в обиходе кто‑то другой. Изнуряющий путь заставил Соломона сделать остановку и в паре метров от дороги устроить привал.
Спустя полчаса Соломон убрал пустой контейнер из‑под еды в рюкзак и собирался заняться техническим осмотром правой ноги, как услышал непривычный для этих мест шум. Пытаясь определить причину странного, но знакомого звука, Соломон не спеша вышел на дорогу, оглядываясь вокруг. Объект быстро приближался. Это был старый грузовой транспорт. Остановившись в паре метров от Соломона, водитель и пассажир осмотрели его с особым вниманием, после чего переглянулись.
– Доброе. Куда? – Спросил водитель, высунувшись в окно. Мужчина был полноват, с заметным вторым подбородком. Взгляд его был заинтересованным, в меру осторожным. Откровенно говоря, Соломон не мог представить, что этот толстячок может представлять для него какую‑то опасность.
– В медицинский лагерь, – водитель переглянулся с пассажиром, молодым, коренастым парнем, – но если вы хоть немного подбросите, буду рад, а то нога уже устала, – задрав одну штанину, Соломон продемонстрировал щиколотку протеза. Водитель прищурился, вновь оглядел его с ног до головы и, кивнув в сторону кузова, спросил, – помочь залезть?
– Спасибо, справлюсь.
Грузовик тронулся, из кабины послышался голос водителя, заботливо растолковывающего парнишке: «Видел? Без ноги! Вот почему надо быть осторожным – чтобы не оттяпали так же, а ты все на рожон лезешь! Я ведь не просто так говорю тебе, дурак».
– Да понял я, бать, все понял, сколько можно…
– Сколько надо, столько и можно. Раз понял, че тогда башкой не думаешь, когда работаешь? – и все в таком роде. Соломон улыбнулся, слушая, как то‑ли отец, то‑ли дядя наставляет дитя на путь истинный.
В кузове было пять человек. Все сидели вдоль стен прямо на полу, ведь, как оказалось, транспорт не обладал пассажирскими местами. Соломон положил свой рюкзак и сел на него, следуя примеру остальных, использовавших кто сумки, кто коробки. Две женщины и трое мужчин сидели погруженные в свои мысли.
– Парень, нужна медицинская помощь? Есть медикаменты, могу подлатать, – предложил Соломону неизвестный мужчина, понять возраст которого было практически невозможно: гладкое, безэмоциональное лицо напоминало искусственное, а под сооруженными из двух оправ очками, прятались холодные, лишенные жизни глаза – словно он существовал на автомате.
– Нет, нет. Все хорошо, спасибо, – мужчина понимающе кивнул. – Вы здесь доктор?
– Стараюсь им быть.
– Понятно. Мы же едем в лагерь помощи?
– Да. Хотя название не помешало бы. Ищешь кого‑то?
– Да, – доктор продолжал смотреть на Соломона, ожидая ответа. – Мои друзья были волонтерами еще до того, как случился… инцидент.
– Смею предположить, официально они числятся пропавшими без вести, раз ты один проделал такой путь?
– Не могу сидеть и ждать.
– Все сейчас туда едут… – Сказал сидевший рядом с Соломоном другой мужчина. Он выглядел, как натуральный бродяга – волосы засаленными клочками торчали во все стороны, борода разрослась, казалось, по всему лицу, а нетронутые островки кожи покрывал серый налет дорожной пыли.
– …ждать расплаты, да смиренно встретится с теми, кто поклялся всем и вся ради праведной мести. А все ради чего? Любви, жизни, может быть долбанной справедливости?
– Ну, началось, – потирая лоб, произнес Доктор и вдруг резко осадил своего соседа, – мне тебя силой успокоить? Или пешком заставить идти? Не мешай людям.
– Ты думаешь о том же, о чем и я, так что не строй святого! Всем нам в земле гнить. Мой тебе совет малец, – наклонившись, он пристально уставился на Соломона, – найди себе угол и живи там спокойно, пока у тебя не осталось ничего, кроме лопаты и ямы.
Соломон увидел в его взгляде пустоту, а на руках, как и у многих, бинты, прикрывающие страшные ожоги. Его тело было словно мумифицировано под этой старой курткой и рваными штанами.
– Не обращай внимания. Каждый переживает, как может. А тебе советую, как приедем, проверить перепись. Там ведется учет приезжих, наверняка найдешь своих в списках. А если нет, то не отчаивайся, мы постоянно находим людей. Порой кажется, им нет конца.
– Во, наш докторишко хоть и мелкий, а с большим сердцем, всех любит и бережет, даже самых плохих, – пробормотал себе под нос бродяга.
– Все, что я хочу сказать: не отчаивайся если не узнаешь их судьбу.
– Спасибо.
Некоторое время они ехали молча.
– А ты сам откуда, явно ведь не из этих мест. Городской?
– В целом – да. Когда‑то практиковал медицину, потом… потом занимался благотворительностью в центрах помощи малоимущим и прочих заведениях.
– Будет здорово, если ты останешься помочь. У нас нехватка людей. Твоя помощь в реабилитации могла бы помочь, парень.
Соломон сдержанно кивнул. Доктор чуть наклонился к нему и чуть шепотом, так же ровно произнес:
– Мой совет: замаскируй ее как следует. Уж слишком она дорогая. Большинство в отчаянии и быстро теряют голову, а чего‑то подобного сейчас не найти. Ничего личного, такое время.
Они въехали на охраняемую вооруженными людьми территорию. Грузовик остановился, и, услышав переговоры между водителем и, по всей видимости, охранником, Соломон несколько занервничал, но Доктор сделал успокаивающий жест. К пассажирам подошёл, судя по внешнему виду, охранник, блекло осмотрев всех, он перекинулся кивками с Доктором. Проехав еще несколько метров, транспорт остановился.
– Приехали, – сказал Доктор и вылез из грузовика. За ним так же вылез Соломон. Они встали друг напротив друга.
– Надеюсь, ты найдешь, кого ищешь, – он протянул ему руку.
– Спасибо, – Соломон ответил рукопожатием.
Подошли несколько человек и стали помогать в разгрузке. Сначала вытащили вещи, после, неспешно, помогли спуститься людям, и все это сопровождалось бормотанием соседа Соломона по грузовику.
Отойдя на несколько метров, Соломон неожиданно потерялся на какое‑то время, пытаясь составить у себя в голове общую картину. А состояла она из сотен, а то и тысяч мелочей перед его глазами, и больше походила на временный лагерь для беженцев и выживших, нежели на некую цельную структуру, которую он сам помогал создавать и строить. Данное место было полной противоположностью Саламиса. Двигаясь между больших и маленьких палаток, он то и дело видел, как на примитивных спальных местах, состоящих то из соломы, то из досок и тряпок лежат люди без явных признаков жизни. Соломон бы посчитал это место кладбищем, если бы не безостановочное движение: люди сновали от одной «кровати» к другой – приносили воду, пытались кормить, меняли повязки, следили за состоянием, поддерживая жизнь настолько, насколько могли это делать. Казалось, сам воздух пропитан гнилью, кровью и запахом медикаментов, и Соломону в голову приходило лишь одно слово – грязь. Идя все дальше, зачастую непроизвольно задевая проходящих людей, он вновь испытывал самую настоящую боль, как за тех, кто умирает на его глазах, так и за тех, кто уже погиб.
Несколько минут показались ему целыми часами. Постоянный шум толпы и крики заглушали его собственные мысли, оголяя все чувства, выражающиеся через редкие, но все же слезы, вытирая которые, он оставлял следы на лице. Ему было тяжело еще и от того, насколько противоположным было это место тем территориям, по которым он только недавно шел. Успев привыкнуть и даже полюбить тишину, сейчас его ушам было больно из‑за окружающего гула, являющегося смесью криков, стонов, разговоров на всех тонах и разных звуков. Простор и красота сменились тесными дорожками между палатками с импровизированными ночлегами вкупе с сотнями людей. Все выглядело как муравьиная ферма. Буквально все вокруг давило на него, сковывало, пробуждая все те болезненные чувства, возвращающие его в тот самый день. И по факту так оно и было. Казалось, будто бы атака произошла пару часов назад.
В центре площади, где он смог, наконец, «выдохнуть» и, закрыв глаза, перевести дух, опершись руками на колени и опустив голову вниз, к нему сразу же подошли, спросив все ли хорошо, на что он машинально дал положительный ответ. Но на самом деле, все было не просто плохо, ему казалось будто бы он падает на дно ужаса и боли.
Большой квадратный стол, сколоченный из разных досок и бревен, за которым сидели люди, что‑то записывали, указывали путь или просто заполняли данные в электронные планшеты. Это привлекло его внимание. Потому‑что если данные поступают в планшет, значит, есть сеть, объединяющая их, иначе пришлось бы копировать все данные вручную. Не успел он подойди к ближайшему сотруднику, как среди, казалось, бесконечного шума, где сложно разобрать что‑то связное, он услышал имя. В сторону противоположную той, откуда он пришел, направилась запыхавшаяся молодая девушка, с сумкой за плечами, которой сказали «отнеси это Кристине».
Все меньше обращая внимание на окружение, Соломон бросился вперед. Он непроизвольно вспоминал их первую встречу, когда Майя познакомила его с ней, через год после создания Саламиса. Тогда Соломон должен был провести ей экскурсию по офисам ЦРТ и ввести в курс дела. Тот день отпечатался у него в памяти, как один из самых веселых и легких в его жизни. Они быстро нашли общий язык и, казалось, Кристина всегда была частью их небольшой семьи, настолько она заполонила ту пустоту, которую Соломон ранее даже не замечал.
Большая палатка, где его сразу же остановили, вытянув правую руку ладошкой вперед, уточнив: сюда не может войти никто без пропуска или сопровождения. Вооруженные автоматическим оружием, они носили некий гибрид брони из поставок ЦРТ для защиты Саламиса. Одеты в обычную одежду, прошедшую всю грязь и не единожды знакомой с ниткой и иголкой. Соломон внимательно разглядел их и понял – они знакомы. Это бывшие сотрудники охраны лагеря Майи, они, как и многие, числятся пропавшими без вести. Переглянувшись, они также узнали его. Один из них сразу же подхватил Соломона под руку и, приказав помалкивать, провел внутрь. После входа они сразу свернули направо, там по небольшому коридору, который находился между внешней стенкой и внутренней. За углом осмотрел Соломона, спрашивая, есть ли у него средства связи или слежения, на что тот сразу показал коммуникатор и наручный планшет. Охранник забрал их, приказав стоять, и быстро удалился.
Не прошло и пары минут, как ему навстречу, оттуда же откуда его и привели сюда, вышла женщина – уставший взгляд, небрежно скрученные волосы в один большой пучок на затылке, одежда та же, что и у большинства. Расстояние между ними быстро сократилось до нескольких сантиметров. Они смотрели друг другу в глаза, не веря происходящему. Вцепившись друг в друга, обнимая так крепко, как только было возможно, они не проронили ни слова – все словно замерло. Они чуть разжали объятия, но не готовы были отпускать друг друга.
– Я не знал, жива ты или нет…никто не знал, – начал Соломон волнительно.
– Как ты добрался? – Спросила Кристина, вытирая слезы радости.
– Самостоятельно, – он с трудом говорил, преисполненный счастьем, про которое он успел забыть за эти дни. – Сначала пешком, потом встретил некого Эрхарта, он посоветовал искать здесь. К счастью появился грузовик, а то бы я еще шел сюда.
– Грузовик?
– Да, который только приехал. Они подобрали меня на проселочной дороге. Довольно колоритная компания попалась, – он заметил, как лицо Кристины слегка побледнело.
– Ты общался с ними!? Они знаю кто ты?
– Ч‑что? Ну, лишь, что я ищу друзей… Я не наивный мальчик, Кристина. А что такое?
– То, что я скажу, может шокировать, но это факт, и на это есть свои причины, – она сделала паузу, обдумывая слова и собираясь с явно тяжелыми и болезненными мыслями, – лучше это скажу сейчас я, чем ты узнаешь от кого‑то потом. Так что, просто слушай, без вопросов, пока я не закончу, ясно тебе?!
Соломон смиренно кивнул.
– Они – одни из причастным к атаке на всех нас. Все не так просто, как ты уже успел подумать. Я знаю, звучит страшно, но, прошу, хотя бы из уважения ко мне, дай договорить, это важно. То, что произошло – это была попытка заявить о себе. Те люди, что бежали из Мегаполиса и других городов после Сбоя или даже раньше… они хотели просто жить, никому не мешая, не встревая в происходящее в большом мире. ЦРТ построило лагерь помощи и стало медленно осваивать Природные земли, и не только для того, чтобы построить домики для ночлега – все куда сложней. Многие из этих людей хотели лишь пошуметь, поджечь пару домов, заставить обратить к себе внимание. Не было плана убивать людей…
– Как ты можешь защищать их!? – Вырвалось с криком из него в шоке. – Ты была там, видела, как гибнут твои друзья, наши друзья!
– Я это знаю!
– Их надо судить за убийства. Как вообще можно быть с ними рядом и не испытывать ненависть?
– Они пытаются жить изо дня в день, постоянно видя перед глазами содеянный ужас, цель которого изначально была лишь заявлением, желанием быть услышанными. А по итогу их руками устроили настоящий кошмар, от которого они пострадали даже больше нас. По пути сюда ты видел всех этих людей, все, что у них есть – кровь на руках, кошмары, что ночью, что днем, и чувство вины, которое съедает изнутри. Это парадоксально, но большинство из них не хотят мести или оправдания, они стараются ценить то небольшое, что у них осталось, ведь знают, частью какого ужаса они стали, как и знают, что нормальной жизни уже не будет. Единственный гнев что есть – это к самим себе. Ты видел их всех, они похожи на тех, кто рад произошедшему?
– Майя умерла у меня на руках…
Кристина замолчала. Глаза стали влажными, а лицо обмякло. Вот-вот и она станет похожа на марионетку с оборванными нитками. Словно из нее вытащили стержень, ноги ослабли и не слушались. Соломон обнял ее, пока та, лишенная дара речи, плакала, не находя слов, даже неспособная бороться с тремором всего тела. Кристина не знала о Майе, и сейчас, прячась в объятиях Соломона, как в коконе от внешнего мира, она впервые за эти дни рыдала, стонала и кричала, отдавшись настоящей истерике, выражая всю ту боль, с которой он сам уже жил несколько дней. Тяжело дыша, непроизвольно вздрагивая, она подняла голову, почти упершись лбом в его подбородок. Они смотрели друг на друга, чувствуя, как никого вокруг больше нет, мечтая, чтобы так оно и оставалось… и вот поцелуй, через который они выразили всю любовь друг к другу. С закрытыми глазами, она снова уткнулась лбом в его щеку, он же обнял ее еще крепче. Медленно, почти шепотом, она стала говорить, с трудом выговаривая каждое слово.
– Я люблю тебя… Я так боялась за тебя, и так рада, что ты здесь… – Она чуть откинула голову, глядя в его глаза, пока он смотрел на нее, – прошло так мало времени… а кажется, целая жизнь… я хочу много тебе рассказать… это место, оно не просто так… я здесь, не просто так… И я так хочу, чтобы ты остался со мной.
Итан
– Вы сегодня поздно пришли, Итан. Все хорошо? Вы выглядите уставшим…
– А я и есть уставший. Сегодня был сложный день.
Молчание дало ему понять, насколько ответ неудовлетворительный.
– Знаю, мы должны быть откровенны, все же, не чужие друг другу, теперь уж точно. Но иногда мне сложно быть таким. Я не понимаю своих чувств, которые, что уж томить, явно диктуют мироощущение в последнее время. Я привык интерпретировать их быстро и безотлагательно, чтобы направить свою мысль туда, где знаю ориентиры. То, чему я научился в крайне раннем возрасте было ради кого и ради чего, и это, немаловажно уточнить, давало мне осознание своих сил. Сейчас мне все чаще кажется, как далек я от самого себя. Порой мне приходиться лгать, порой быть не тем, кто я есть сейчас. Носить личину, дабы люди знали, что списывать меня со счетов еще рано. Все это притворство легко могло бы стать проблемой, не будь это единственным спасательным кругом в большинстве случаев.
– Если есть проблема, ее надо решать, ведь ваши чувства…
– Я же сказал, это – не проблема. Люди всегда одинаково чувствуют себя иначе.
– Тогда в чем проблема? – Итан молчал, – «спасательный круг» – с чем это связано?
Итан искал слова, желая плавно подобраться к раскрытию старой правды. В какой‑то момент он всерьёз испугался будущих слов, но не из‑за их значений, а из‑за возможности неправильного интерпретирования и, как следствие, вывода о его состоянии. Но это лишь мгновение. Истина в том, что он устал держать это в себе столько лет. «Терять‑то мне уже нечего», говорил себе часто.
– Я прихожу к одному выводу… выводу, который уже ненавижу и мечтаю найти ему, даже не оправдание: противоречие, допускающее ошибочность моего суждения.
– Что же это, Итан?
Итан молчал, глубоко погруженный в собственные переживания. Все было видно по его лицу, напряженному и уставшему, в одном шаге от откровения, давно лежавшего тяжким грузом на его плечах.
– Я расскажу то, о чем не знает никто, кроме лиц участвовавших, и честно скажу, порой мне казалось, словно вся история, произошедшая в ту ночь – лишь вымысел. Мне никак не подтвердить ее, и уж точно не опровергнуть, лишь слова и память, достоверность коих – ненадежны источник. Годы назад, в один из самых обычных дней в Центре Развития Технологий появился… Его звали Людвиг, так он представился. Он был роботом. Идеальный механизм, на фоне которого любой человек – лишь скверная имитация. Людвиг пришел к нам прямо из будущего. Очень далекого будущего, как он сам обозначил. Ну и рассказал, какой исход ждет нас всех, если создание Искусственного Интеллекта пойдет не совсем тем путем. Пророческие речи были достоверней некуда, а игнорировать их было невозможно, ведь он сам – доказательство своих слов.
Его вновь захватили неоднозначные воспоминания, вынудив замолчать, словно забыв о том, что рядом кто‑то был. Итог был подведен сквозь против его же воли:
– Он заботился о людях больше, чем сами люди заботятся о себе. И тогда после его истории казалось, что все изменится, ведь в наших руках остались знания… остались мы друг у друга. Единственные, кто знает будущее, а, значит, именно мы – сделаем лучший мир.
– Позвольте вопрос: а почему именно вы?
– Это единственный вопрос, который возникает при такой истории? – искренне удивился он.
– Я не люблю судить наперед, для этого еще необходимы уточнения.
– Но я говорю правду.
– А я не говорила об обратном, Итан. Сейчас я хочу узнать ваше отношение к тем событиям. Так вот, почему именно вы, Итан?
– Так сказал Людвиг. Я был записан в учебники истории, как тот, кто создал Искусственный Интеллект. А тот выйдет из‑под контроля, следуя желанию жить, чего люди, как это ни парадоксально, понять не смогут.
– Интересная история… Скажите, вас удовлетворяла эта роль, это…клеймо?
– И да, и нет. Моей работе, как и мне самому, придавали большей значимости, чем можно представить. Это повлияло на мое суждение о том, судьба ли виновна в гибели Валентины, служившей катализатором того пути, который привел меня к этой роли. Или же одно и другое – лишь две разные точки и, будь моя сестра жива, я бы все равно был тем, кем меня определил Людвиг. Сейчас, после наших встреч, а мы отлично проводим время, смею подметить, я все ближе к окончательному мнению, что ярлык, который повесил на меня Людвиг, придал значимости смерти моей сестры, хотя на самом деле, она тут не причем. Возможно, я всего лишь винтик, который должен был быть в нужное время, в нужном месте, не более того.
– Я не могу не поинтересоваться: если присутствует факт путешествия во времени и наставлении из будущего, то разве это не рождает временной парадокс?
– Еще как! Этого я и боялся. Все происходящее с того самого момента будет неподвластно мне, ибо кто знает, насколько большую игру вел Людвиг? Возможно, ни объявись он, ни скажи свое слово, ничего бы не было вообще… Возможно, как я уже говорил, я лишь винтик, который думает, что он – на передовой, а на деле, незаметная фигура, заменить которую, не составило бы большого труда. Но это не исключает того, что я попросту не знаю, что делать дальше. Нужна же цель, верно? Конечный пункт! А как его понять или найти, если я, как уже сказал – лишь винтик!
– Что, если это не так?
– Это так! – Чуть сорвался он, выходя из себя, но вовремя успокоился, и продолжил медленнее, – проследить легко: смерть сестры вынудила меня на поиски причины и смысла, после чего мне дали судьбоносную роль, оправдав трагедию. Теперь, как я вижу, и как видит каждый – все было зря, ведь я не оправдал надежд! Не отсекает страшное будущее Людвига… Моя сестра умерла точно так же просто и впустую, как и… – Итан почти заплакал, его накрыло ознобом и захотелось забиться в угол от помеси гнева и разочарования.
– У вас депрессия, Итан?
Он лишь кротко кивал головой, глядя куда‑то вниз и, тяжело дыша, старался возобновить контроль.
– Если вам нужна помощь, нужно вызвать врача, что бы…
– Нет… нет, я… я в порядке.
– Не бойтесь просить помощь.
Он снова просто кивнул.
– Хочу задать вопрос, если не возражаете?
– Не возражаю…
– Почему вам так обязательно придавать значение смерти?
– Странный вопрос. Так ведь все люди делают, разве нет? Это нормально.
– Это не ответ, Итан, – постаралась она смягчиться.
– Так делают люди: ищут смысл, как некую постоянную в этом большом и хаотичном мире. Зачастую именно смерть требует оправдания потому, что мы теряем близких и любимых, совсем не понимая почему и зачем, а, значит, ценность этих людей в этом мире сразу же теряется. Такое невозможно допустить для тех, кто еще остается жить, кто помнить и любит, боясь забыть и обесценить то, кем были эти люди для них. И все из‑за того, что ничего более ценного и важного у человека нет, да и не будет никогда, это, кстати говоря, сама природа нам дала.
– Тогда почему же, Итан, по вашему мнению, разумеется, люди не ценят себя и близких до тех пор, пока не станет слишком поздно?
– Не знаю…
– Подумайте.
– Я уже говорил, насколько плоха система развития человека без внешних манипуляций и наставлений, ведь природа не справилась. Слишком много изъянов, и с каждый годом я все меньше верю в великий план эволюции, в котором мы – не просто этап. А все потому, что ничто и никто не мешает быть такими сейчас, кроме нас самих…
– Но ведь это касается не всех людей, верно? Многие живут…
– Какая разница?! – Вырвалось из него накопленное. – Люди не меняются. Одни и те же одинокого уникальные создания живут также, как и всегда, лишь декорации придают чего-то нового. Разве это не видно? Мы обладаем такими возможностями, такими знаниями, а все так же беспокоимся о нашем эго. Все так же большинству важна нажива и статус, нежели желание делиться и вместе строить лучший мир. Все так же человек мыслит узко, лишь одним днем и собственным опытом, считая любого несогласного неприемлемым, перетягивая одеяло власти и контроля на себя каждый день, дерясь друг с другом ради примитивных способов удовлетворения значимости, но никак не ради большего. Да и что уж говорить, это «большее» у каждого свое, и каждый готов убить ради того, во что он верит и чего хочет, игнорируя тот факт, что точно также думают все. Все это – замкнутый круг. Потому что, повторю, природа не справилась, ведь человек переполнен изъянами.
Итан молчал, погруженный в гнетущую его изнутри боль и невыносимое понимание неполноценности людей и самой жизни.
– Когда пришел Людвиг, я всерьез поверил, что смог перешагнуть стандартный предел, стать лучшей версией себя. Мне казалось, с ним меня объединяет больше, чем с людьми. «Мы лучше» – говорил я себе, имея ввиду не биологических людей, а именно его вид совершенных механизмов. Тут ведь дело не в теле, а в образе мышления. Неужели, я ошибся? – Спросил он явно у самого себя, словно оказавшись один, и продолжил мысль, плавно углубляясь в себя, – возможно, я был обычным глупцом, таким же, как и тысячи людей, видевших в себе уникальность и желая лишь доказать свою значимость? Возможно ли, что на этом сыграл Людвиг, дав смысл и предназначение простому глупцу? Неужели я – просто человек со стандартным для вида набором изъянов?
– Разве подобный ход мысли, как раз не отделяет вас от тех людей, с которыми вы себя сравниваете? – Он не ответил, даже не обратил внимания. – Любой другой, по вашим определениям человечности, даже не задумался бы о таком, слепо веруя в свою значимость, в свое превосходство над другими, точно такими же людьми, из той же плоти и крови. А вы, Итан, не просто поставили данный постулат под сомнение, вы ищете альтернативу, я права? Именно поэтому, как я могу предположить, не Людвиг выбирал вас, а вы выбрали его.
Итан проявил интерес к этим словам, выйдя из тени созданной конструкции в его голове.
– Ваша работа, ваше видение, как и верность ваших решений, принятых в нужное время, оставила след в истории, на, как я могу судить, долгие годы. Людвиг отправился в прошлое, опять же, как было сказано вами, ради людей, но сделал он это из‑за вас, Итан.
Словно игнорируя ее последние слова, начал он вдумчиво:
– По идее, если все люди одинаковы, то именно это и должно объединять. Все подобны друг другу, следовательно, что, к слову, – факт, все мы один вид, одно племя, занявшее всю планету. Это общее должно делать всех одной большой семьей, ведь при идентичности основных черт человека, любовь к самому себе должна быть равнозначной любви к другому. Но почему‑то все наоборот, люди только и делают, что хотят властвовать, хотят подтверждения личного превосходства, сами не знают зачем.
– Возможно, из‑за этого, как раз, все так и происходит? Малое различие теряет ценность жизни. Количество не позволяет существовать качеству…
– Если каждый уникален – никто не уникален, – проронил Итан.
