полная версия

Никита Владимирович Чирков
Декорации

Полная версия

День 5

Ильза

Ильза Этвуд приехала в санаторий, который уже не один десяток лет занимался детьми с ограниченными возможностями, получающий финансирование от Центра Развития Технологиями. Но прибыла она сюда, чтобы увидеть только одного человека. Для нее подобные места являлись примером добродетели со стороны ЦРТ и многих людей, проводивших всю свою жизнь на должностях воспитателей, преподавателей и просто помогая.

Елизавета встретила ее в своем кабинете, но не за личным столом, а в более комфортных условиях – на одном из двух кресел, стоявших друг напротив друга и разделенных чайным столиком. Елизавета была уже в преклонном возрасте. И это, как ни странно, шло ей – описать ее как мудрую и опытную женщину, чей ум и знания высоко развиты, не составляло труда. На вид она была очень приятным человеком, из тех, кто гостеприимно принимает любого гостя.

– Я бы хотела задать вопросы касаемо событий в Природных землях…

– Меня там не было. – Прервала Елизавета журналистку.

– Я знаю. Но вы хорошо знакомы с Майей Мироновой.

– Ее гибель – крайне трагичное событие. Мне, как и многим другим, будет ее не хватать, – размеренная и даже теплая речь была преисполнена уверенности.

– Почему же вы не пришли на похороны?

– Возможно, я приду тогда, когда никого там никого не будет. Сентиментальность – не моя сильная сторона. После смерти человек остается жить в нашей памяти. Ни один памятник, ни один символ или могила не заменят наших воспоминаний и чувств о покинувшем нас человеке.

– Позволите процитировать?

– Вы хотите написать статью про недавнюю трагедию, но мне не понятно при чем тут я и моя работа.

– Я хочу разобраться во всем. Составить полную картину произошедшего.

– Интересный подход, раньше от вас такой дотошности не наблюдалось. Я читала не все, но многое. Слышать от вас, Ильза, о стремлении собрать полную картину – это нонсенс. Отсюда вопрос: откуда взять уверенность в правильном интерпретировании моих слов, особенно, учитывая вашу репутацию человека, умело выискивающего двойное дно.

– Мы с вами мало знакомы, но не кажется ли мне, что эта речь – попытка добраться до моей совести? Если это так, то не стоит, – Ильзе не впервой подобное, в такие моменты она обычно проявляла недюжинную упрямость вкупе с некоторым нарциссизмом.

– Юная Этвуд, если бы я хотела пробудить вашу совесть, пробиваясь через ваш горячий нрав, являющийся лишь защитным механизмом, то, пусть и деликатно, но я все же подняла бы тему ваших родителей, чья участь в той же мере трагична, в какой оправдывает ваше видение попытки везде отыскать корысть и тьму.

Елизавета внимательно наблюдала за Ильзой, пытающейся найти хлесткий ответ.

– За неимением фактов и, уж тем более, мнения, я могу уйти прямо сейчас, легко оставив написание текста статьи моему богатому воображению, которое будет отталкиваться именно от упомянутых вами событий, связанных с моими родителями. Я давно не ребенок, Елизавета, не стоит думать, хоть вам и очень хочется, словно я не знаю своих проблем. Мы можем довольно долго обсуждать сейчас, откуда растут корни, но я уверена, у вас много работы, а я – небольшой любитель эмоциональных откровений. Вы еще можете повлиять на то, что и как я буду писать. Не упустите шанс, иначе, мне ничего не останется, как заполнить пробелы собственными домыслами.

Возникла пауза, во время которой каждая из сторон решала для себя – насколько она готова быть откровенной.

– Поправьте, если я не права – вы были на похоронах? – Ильза кивнула, – тогда, я смею предположить, общение с Бенджамином у вас не сложилось, ведь иначе он одарил бы вас таким количество информации, после которого тратить сейчас время на меня – это тратить время впустую ради каких‑то крох.

– Он был немногословен, с этим не поспорить.

– Для него это был день траура, какую реакцию вы ожидали, задавая свои поросы?

– А когда мне их еще задавать? Каждый день можно сделать днем траура, если подсчитать, сколько людей умирает во всем мире за каких‑то двадцать четыре часа.

– Можно подождать день другой, дать людям прийти в себя, куда спешить?

– Люди не приходят в себя просто так, им нужна помощь со стороны, уж вы‑то не будете этого отрицать. И совершенно неважно, как себя чувствует тот или иной человек, важно лишь то, какие ответы он получит на свои вопросы, касаемые причин его скорби.

– Для этого есть официальные заявления.

– Да бросьте, мы обе знаем, как и для чего они сочиняются. Удовлетворяй людей отговорка, – я бы осталась без работы. Люди хотят знать уже сейчас, чего или кого им боятся, как долго, а главное – почему. Радикалов из Природных земель, противостоящих научному прогрессу, или же кого‑то, кто обладает властью.

– Ответьте мне на один вопрос, честно, и тогда спрашивайте все что хотите, я скажу по мере своих знаний, – Ильза не повела и виду. – Вы занимаетесь этим, ради непреодолимого желания помогать обществу или все это – лишь попытка доказать всем и каждому, что ваше видение мира является единственно верным, с помощью всех ужасных трагедий и тех, кто за ними стоит?

Ильза промолчала, обдумывая путь наименьшего сопротивления. Стоило ей открыть рот, как не успела она и слова произнести, Елизавета тут же перебила ее.

– Не продолжайте, – Ильза была несколько удивлена, но сразу осознала проигрыш партии, – на самом деле, ответ мне уже известен. Задавайте ваши вопросы, но помните – я мало участвую в жизни ЦРТ и еще меньше – в жизни Саламиса.

– Кто причастен к атаке? – Немного резко и нетерпеливо спросила она.

– Я не знаю.

– Почему она произошла?

– Потому что кто‑то захотел это сделать. Возможно, из‑за мести, возможно, здесь имела место быть политика – этого мне неизвестно, и, если честно, не хочу даже приближаться к порогу этого дома. И вам не советую.

– Это моя работа.

– Мы обе знаем, это – не просто работа.

Ильза откинулась в кресле, оглядываясь по сторонам, после перевела взгляд на Елизавету, которая спокойна наблюдала за ее реакцией, не чувствуя никакого дискомфорта, находясь сейчас как рыба в воде. Казалось даже, игра с журналисткой ее искренне забавляет.

– Сначала мне казалось, что вы попросту не хотите говорить со мной. Но лишняя минута размышлений, и я делаю обратный вывод. Не так сложно выгнать меня, имея охрану. Так что, смею предположить, по‑своему опыту, скромному или нет, но все же, вам что‑то нужно от меня.

– Мне нравятся ваши статьи вопреки тому, какие мысли вы транслируете через них. Вы юны, у вас есть потенциал и возможности, но вы расточительно относитесь к своим талантам. Возможно, во мне говорит работа.

– Мне не нужна помощь в вопросах жизни.

– Она нужна была тем, кому были поставлены имплантаты. Тем, кто не мог видеть, давали такую возможность. Пусть радикально, но это лучше, чем ничего. Людям, обладавшим врожденными или приобретенными проблемами с деятельностью долей мозга, дали шанс жить полноценной жизнью. Его программа сканирования и выявления дефектов позволяла понять, почему у кого‑то болезнь Паркинсона, а кто‑то теряет память. Почему, к примеру, некоторые люди обладают математическим даром, а другие нет? Программа была создана для попыток раскрыть тайны многообразных возможностей мозга, как и то, как этим можно управлять. Цель была проста – помочь людям жить полной жизнью и избавиться от дефектов. У Итана почти получилось, но что‑то пошло не так.

– Я слышала подобное оправдание слишком много‑много раз, причем от самых разных людей, уже надоедает.

– И все же считаете, что это все было сделано специально, ради выгоды, ради чьей‑то прихоти или злого умысла. Не забывайте, я читала ваши статьи, Этвуд. Мнение крайне красноречиво, хоть и имеет под собой корни, но на самом деле, переполнено злостью и жаждой крови. Разве так должна работать…

– Только не говорите, что хотите как‑то помочь мне и научить видеть… добро? Прозвучало ужасно банально, аж захотелось помыться.

– Что та трагедия, что эта: они обе лишь последствия добрых намерений. Итан Майерс жил непреодолимым желанием сделать людей лучше и поплатился за это куда большим, чем карьерой. Я прошу вас не трогать его, а также я прошу не спешить с выводами касательно недавней трагедии. Мотивы определяют отношение к результату, а не наоборот. Процитируйте лучше это.

– Если бы я могла поговорить с Майерсом, то направилась бы сначала к нему. От ЦРТ пользы нет, Бенджамин меня готов живьем сожрать – а иначе я не смогу узнать его версию… мнение, да называйте, как хотите. На мой взгляд, изгнание для него – несправедливая мера наказания. Он должен был получить сраный тюремный срок. Но раз уж так вышло, пусть имеет смелость появиться и посмотреть в глаза тех, кто пострадал из‑за его программы, его обещаний и его неприлично пафосных лозунгов. Годы прошли, но люди‑то помнят. Может, пора выбраться из норы и взять ответственность, вы не считаете?

– Я могу сказать лишь одно – он не будет с тобой разговаривать, как и, в принципе, ни с кем. Страшно представить, как больно может быть человеку, посвятившему себя одной цели, а, в результате, потерявшего все, а, главное – самого себя. Советую прекратить искать одного единственного виновного, которого вы так хотите поставить на эшафот перед всем народом, теша тем самым своё самолюбие и доказывая свое мастерство. Ведь вы могли бы общаться с пострадавшими, к примеру, но нет, вам нужен тот самый – недоступный для всех, ведь ничто не красит свое отражение в зеркале, чем чувство своей уникальности.

– Почему мне кажется, что у вас на все есть мнение и оправдание?

– Я простой человек, дорогая, за долгие годы работы и жизни я перестала мыслить глобально и искать теории заговоров. Я помогаю тем, кому могу, имея лишь то, что у меня есть. Сколько не обвиняй Итана, ЦРТ или еще полсотни людей, они остаются теми, кто пытался что‑то сделать во благо других, жертвуя своими жизнями. Точно также, как мать стремится прокормить дочь, живя вдвоем на окраине города в небольшой комнате, работая на двух работах, не зная выходных, не щадя здоровье, и все это – ради дочери, которую не хочет видеть отец. Она проводит свои бесконечные дни в одиночестве, с единственными друзьями – книгами.

Ильза молча смотрела на Елизавету, прекрасно чувствуя ее доминирование, не позволявшее журналистке добиться своего. Она в очередной раз получила укор за то, каким обладает видением ситуации. Но, когда та перешла на личное, все же используя ее мать и то, на какие жертвы та пошла ради дочери, Ильза не смогла сказать ничего более весомого, кроме прощания. Двигаясь к своему транспорту, она чувствовала себя маленькой девочкой, отчитав которую заставили задуматься о содеянном. Ильза это ненавидела, ведь ничто иное как слабость, это не провоцировало, заставляя окунутся в свое прошлое, в то время, когда она боялась не столь мира, а свою мать.

Агата

Раз в два года Марс находится на максимально близком расстоянии, и полет занимает всего месяцев семь, из‑за чего сроки было невозможно нарушить. Прямо сейчас мир следит за новостями полета «пилигримов» уже вне реального времени, довольствуясь лишь официальными отчетами. Один из которых сейчас проверяла Агата перед отправкой Бенджамину и ответственным за связи с общественностью людям. Отчет составлял не только состояние команды, «саркофагов» и корабля, в него обязательно входило и, пожалуй, для многих это было куда важнее – состояние орбитальной базы Новый горизонт. Каждый день, каждый час все данные, поступающие с нее, отслеживались, начиная от датчиков давления, заканчивая количеством кислорода и работы системы жизнеобеспечения. Инженеры и строители, собиравшие станцию с нуля руками роботов, потратили пять лет жизни на то, чтобы будущий дом был опорой. Сотня человек занимала огромное помещение рядом с Центром Управления Полетом, контролируя стройку каждую минуту, следя за каждым миллиметром и живя тем, дабы великая стройка, стала новым чудом света.

Она вызвала по связи Виктора.

– Виктор, здравствуй. Ты уже изучил новое обновление программное обеспечение для роботов?

– Нет. Займусь в ближайшие дни, у меня пока хватает забот.

– Тебе отправили их утром. Твои обязанности…

– Не пойми неправильно, но я знаю свои обязанности. Нам еще лететь семь месяцев, времени достаточно. Роботы никуда не денутся, мы никуда не денемся. Все будет хорошо, верь мне.

– Не надо меня успокаивать, я знаю свою работу…

– А я знаю свою, – снова он ее перебил. – Это всего лишь программное обеспечение, уже завтра вы можете прислать мне новое обновление для пользования железками с обычного пульта. Ты прекрасно знаешь, что я не пытаюсь подрывать твой авторитет.

– Завтра жду отчета о первом тесте.

Не все работали так же, как и она, живя проектом или заданием, не отвлекаясь ни на что иное вокруг. Агата прекрасно это знала, но не могла ощутить на личном опыте то, что есть у людей, в частности, несколько иные способы провести свободное временя. С недавнего времени это изменилось.

– Привет, Филипп.

– Привет, Агата, – улыбаясь ответил он ей.

– Каков статус команды? – она старалась выглядеть профессионально.

– Все отлично, причин для беспокойства не наблюдаю… – он сразу понял – причина звонка не в этом. – Знаешь, чего здесь не хватает?

– Чего же? – она озадаченно посмотрела на него.

– Дуновения ветра и тепла солнечных лучей, только не тех что сейчас, они могут убить, – Агату удивил его не самый лучший способ пошутить, несколько секунд они молчали, потом чуть ли не засмеялись.

– Да, если ты находишься на земле, солнце как будто больше тебя любит.

– Ты как всегда меня понимаешь.

– Вы много времени с отцом проводили на природе, скучаешь поэтому?

– И да, и нет. Мы жили в военном городке, а с таким отцом как у меня, ты наслаждаешься природой лишь, когда отдыхаешь от тренировки. Кстати, ты радуйся, что он не видит нас сейчас, а то бы уже отчитал о болтовне на работе.

– Уверена, так бы и было, – она не заметила, что они уже улыбались друг другу, – будет интересно с ним познакомиться.

– Поймал тебя на слове, но потом не жалуйся, если он поправит твою форму или скажет, что волосы слишком короткие.

– Как так получилось, что ты не перенял у него этот консерватизм и строгость?

– Не знаю… – Филипп задумался, а она с любопытством смотрела на его попытки найти ответ, – возможно, я просто всегда знал, почему он такой. Отец рос в суровых условиях, да и мой дед – тот еще урод, – она слегка покосилась на него, удивленная подобным речевым поворотом, – только это между нами, хорошо?

– Да… да, конечно, – неловко выговорила она, идя на встречу.

– Как же здорово, что мы так хорошо понимаем друг друга, – он хотел сказать нечто личное, и она это видела.

– Но с другой стороны, тебе повезло, разве нет? Благодаря режиму, дисциплине, воспитанию в целом ты смог стать капитаном первой в истории группы колонистов. Думаю, это был его особенный способ показать свою любовь, как и полагается родителю.

– Да, в целом это верно, конечно же. Хотя, я доставил отцу проблем на голову, со мной ему было не просто управиться, и ты, я думаю, уже понимаешь почему, – они снова молча смотрели в глаза друг другу, – я могу спросить тебя о твоем детстве или снова "не подходящее время"? – Спросил он, но быстро добавил, – если что, я не настаиваю…

– Я училась… училась и училась, но лишь потом поняла, как отстаю в общении со сверстниками. У меня были хорошие родители, но они зачастую не понимали меня, считая, что ребенок обязательно должен проводить время с другими детьми. Иногда меня попросту выгоняли на улицу, отрывая от чтения против моей воли, но я не могла позволить себе противится их мнению. Я знаю, что это считается нормальным и почему родители желали мне такого…

– Но это было не для тебя, – она кивнула в ответ, чувствуя, что он понимает и поддерживает ее, – твое – это быть на острове под названием Кесслер, – воодушевленно подвел он итог.

– Ну, это работа, и, да, она мне нравится, иначе меня бы здесь не было. Мою работу и усердие в итоге заметили, а руководить у меня, видимо, получалось всегда, раз меня поставили на эту должность, забрав с планеты. А я ведь так и могла остаться в ЦУПе, контролируя систему навигаций… Почему ты сравнил это место с островом?

– До острова трудно добраться, он не для всех и жизнь на нем очень отличается от привычной, ведь подходит очень немногим… отделенный от всего мира, он, в некотором роде, сам по себе и, разве это не походит на Кесслер или Новый горизонт?

– Интересная мысль. Считаешь поэтому нас и тянет в космос, к новым планетам, которые, в каком‑то смысле, острова вселенной?

– В каком‑то смысле, да, почему нет. Это шанс начать все сначала, познать, грубо говоря, возможность иного способа жизни, иного себя. Это интересно, в некотором роде, дает нам новую жизнь.

Она ничего не ответила. Филипп смотрел на нее, думая лишь о том, как жаль ему, что они находятся так далеко друг от друга, проводя у себя в голове связь между его чувствами и темой, которую они обсуждают, осознавая общность одного и другого.

– Забавно, – улыбнувшись, сказала Агата.

– Что?

– Я только что вспомнила наше знакомство, когда только начинался набор в команду корабля.

– Кажется, что это было вечность назад.

– Еще как. Я тогда подумала, что ты просто зазнавшийся засранец, которого по просьбе протолкнули в программу.

– И что проблем от меня не набраться, – почти смеясь, ответил Филипп, – да, помню такое. Как и помню, что думал о тебе, как о строгой зануде.

– Да, такое возможно, – она понимала такое отношение к ней, и это не было проблемой.

– Как оказалось, это не правда, чему невозможно не радоваться. И благодаря ей, я все же заслужил это место.

– Да, – весело начала она, – так‑то заслужил, правда, всё время искал способы выпендриться и завоевать все трофеи, назовем это так.

– Совсем не то, что ты ожидала.

– Ты не представляешь, как. Я даже больше скажу – я ведь всерьез просила тебя исключить, – наигранно угрожающе высказал она, все реже ловля себя на мысли, что они флиртуют.

– Правда? – С улыбкой вырвалось из него, – вот это откровение! Так меня хотели выгнать, ничего себе. И ведь никто не сказал, вот же засранцы.

– Конечно не сказали – умеют выполнять приказы, в отличии от некоторых.

– Между прочим, я – умею выполнять приказы, просто не всегда. Да и как можно в таком обвинять, капитана корабля Пилигрим? Агата, уже поздно что‑то менять.

– Я бы и не стала. Все же, как оказалось, ты лишь прикидываешься таким, а на деле как раз тот, кто нужен.

– Это все благодаря тебе, – она с интересом ждала развития, – ведь всегда стоит вопрос приоритетов, и когда есть кто‑то, кого ты уважаешь, ценишь и… кому ты рад, то разочаровать его не хочется.

– Прекрасные слова, Филипп. Рада, что в итоге, мы нашли общий язык.

Они улыбались друг другу и где‑то между строк, словно между ними не было огромного расстояния, витала тема, которую они так толком и не обсудили. Для большинства на их месте, возможно, это был бы признак ошибки или нежелания продолжать отношения… но для них – отсутствие дискуссии на тему того дня, проведенного вместе, с которого началась новая история, являлось важностью чувств, наличие которых они долго не позволяли себе допустить.

– Знаешь, а ведь большое стечение обстоятельств, послужило тому, что я здесь, а ты там, и этот путь, проделанный нами, в какой‑то степени, оказался куда более важным, чем кажется на первый взгляд.

– Отлично сказано, – удивленно произнесла она. Он неловко улыбнулся, явно желавши сказать чуть больше, чем они договаривались не произносить, пока не будет законченно задание, и он не вернется. Агата увидела в нем это, и непроизвольно кивнула, еще раз удивившись тому, как охватили ее чувства, ранее не испытываемые к кому‑либо.

Надпись «отсутствует сигнал» неожиданно заменила изображение Филипа. В некотором замешательстве, Агата пробовала связаться с ним несколько раз, пока не получила подтверждение – связь с кораблем была потеряна.

Соломон

Что делать дальше? Направиться ли в санаторий, где за его здоровьем будут следить круглосуточно, а давление четырех стен вскоре превратиться в защиту от внешнего и пугающего мира, или же поступить так, как он бы сделал с самого начала, получи он своё пространство? Сделать выбор ему помогло неожиданное понимание скоротечности времени: то быстро, то невероятно медленно, но чувство бесполезности превращалось в стабильный навязчивый, словно заноза в мозгу, зуд. Последнее, чего ему хотелось – это тратить время на самобичевание в четырех стенах, не имея цели, позволяя чувству вины пожирать его изнутри.

Пока он шел через коридоры ЦРТ прямо к своему угловому кабинету, часть людей смотрели на него с жалостью, обнимали или похлопывали по плечу, постоянно повторяя, что он может обращаться к ним за помощью в любое время. Другие либо показательно не замечают его, либо просто кивали, уважая личное пространство. В целом он не хотел внимания, но каждый раз понимающе кивал, благодарив за поддержку, без промедления следуя в свой кабинет, откуда две прозрачные стены открывали завораживающий вид Мегаполиса, с высоты сотого этажа. Многие из тех, кто так же, как и он выжили, использовали возможности, дарованные ЦРТ, и отправились в отпуск, и сегодня, идя по коридорам, он впервые пожалел о своем решении выбрать противоположный путь. Как это ни странно, но даже с теми, кому удалось спастись из Природных земель, он не чувствовал никакого единства. Все вдруг стали словно чужими ему.

Просматривая собранные ранее данные, не успев даже закопаться в таблицах и отчетах докторов, которые заметили развивающуюся тенденцию к бесплодию, ему стало ясно – спасатели забрали не все данные из лагеря Майи. Не прошло и пары часов, как он снова открыл списки погибших, коих было больше, чем пропавших без вести. Одно из имен было для него более ценно, но признать это оказалось не самым приятным, ибо другие люди заслуживали не меньшего беспокойства, чем Кристина. У многих, а, возможно, и всех, сейчас скорбели родители, жены и мужья, дети и друзья.

Простить себя за жизнь в безопасности и уюте, пока десятки людей неизвестно где и выживают неизвестно как – он не мог. Бенджамин тогда сказал ему, что он не может отправиться в Природные земли «по понятным причинам» – это выражение врезалось Соломону в память. Ему часто приходилось слышать подобную фразу в самых разных формулировках, но имевшие один и тот же намек на его дефект.

Пытаясь собраться с мыслями, рука сама потянулась к гарнитуре, лежавшей перед ним. Вставив ее в ухо, он уже открыл рот с целью произнести имя Елизаветы, чей голос так хотел сейчас услышать. Голос женщины, которая почти заменила ему маму, когда он рос в приюте, учась ходить с протезом, не понимая ни как устроен мир, ни своего места в нем. Лишь два факта: он не такой, как нормальные люди и его родители умерли. Возможно, из‑за его состояния и условий жизни, он старался видеть в людях лишь лучшее, помогая им раскрыться и осознать свое счастье быть живыми, а, возможно, все это лишь пример защитного механизма, где его дефект и был бы причиной, почему родители его бросили.

Он ждал ответа по ту сторону линии, но совсем от другого человека – от Бенджамина, того, кто почему‑то считал его слабым и неполноценным. И пусть у него и была искусственная нога, но она же без проблем исполняла свою роль! В ожидании разговора, Соломон чувствовал лишь несправедливое отношение к нему со стороны всех вокруг – его жалели и берегли, кто только мог, но из‑за этого он чувствовал лишь свою слабость и неполноценность, а он ненавидел это с самого детства.

– Соломон, здравствуйте, чем могу вам помочь? – Раздался приятный женский голос.

– Я пытаюсь связаться с Бенджамином Хиллом, – произнес он несколько строже, чем ожидал.

– Да, я понимаю. К сожалению, он сейчас крайне занят. Уверена, вы прекрасно понимаете нынешнее положение вещей.

– Каких вещей? – Нетрепливо вырвалось из него, – что вы вообще имеете ввиду? Смерть людей? Я был там и знаю, что произошло! Именно поэтому мне и нужен Бенджамин, ведь надо что‑то делать, надо…

– Я прекрасно вас понимаю, – перебила она все также учтивым тоном, – и ни в коем случае не умаляю трагичность произошедшего. Уверена, Бенджамин занят самыми важными вопросами и, как только у него появится время, сразу же перезвонит вам.

Вновь Соломон погряз в одиночестве и чуждости.

– Могу ли я передать ему что‑то при первой же встрече, – шаблонным тоном продолжила девушка. Соломон хотел было что‑то сказать, но просто прервал звонок в порыве кратковременного всплеска агрессии, отправившего все вещи со стола на пол. Ему казалось все это немыслимым, непрофессиональным и, особенно, неуважительным. Он сидел на месте, восстанавливая свое дыхание, стараясь рассуждать трезво. Наверняка, думал он, наверняка его не просто так игнорирую! Ведь Бенджамин дал ему наставление продолжить работу Майи! Но все это с каждой минутой казалось не более чем попыткой занять его, заткнуть, лишь бы сохранить молчание и не поднимать шума.

Все было просто и понятно, стоило лишь сложить кусочки воедино – сейчас до него и до людей в Природных землях никому не будет дела. Если бы это было в приоритете, то там была бы уже армия, наводила порядок. Но все боятся новых конфликтов, новых криков толпы и протестующих. Вина еще лежит на ЦРТ. Его друзья, подчиненные и… Кристина, она еще там, одна, возможно, захвачена в плен! Или умирает где‑то… Он не мог это просто забыть, и на мгновение ему захотелось кричать от безысходности. Как можно забыть людей, как можно просто поставить жизнь одних выше жизни других? "Все это несправедливо": вот-вот и выкрикнул бы Соломон. Складывая всё общую картину, под каким углом не посмотри, явно чего‑то не хватало, некого катализатора, какой‑то точки преткновения. «По понятным причинам»!

Соломон связался с человеком, крайне осведомленным о многих, происходящих в высших кругах, событиях. За годы работы в ЦРТ у него завелось множество знакомств, и, порой, совершенно разные люди оказывали в нужный момент не только помощь, но и делились строго конфиденциальной информацией – всё же, не смотря на строгость системы безопасности, человеческие отношения нельзя недооценивать. И вот сейчас, Соломон узнал то, о чем не должен был даже догадываться, а именно – о потере связи с Пилигримом. Его хороший знакомый, непосредственно связанный с техническим персоналом ЦУПа, украдкой, вскользь рассказал ему об этом. Соломон понимал, насколько тот сильно рискует, но не мог не порадоваться – впервые его положение принесло хоть какую‑то личную пользу.

Так же, как и понимал, насколько жгучая, невыносимая боль до сих пор живет в людях, так и не дождавшихся возвращения родных и близких. Это объединяло его с ними. Соломон не мог забыть и попросту жить дальше в безопасности и уюте. Дело было не только в чувстве вины за то, что он здесь, жив и здоров, а они там – в условиях очень далеких от тех, что у них были. Дело было в том, что он, Соломон Напье, не чувствовал себя спасенным.

Но куда страшней было то, как его вынуждают сидеть на месте, словно робота с определённой программой, не позволяющей сделать ни единого шага в сторону от намеченных кем‑то со стороны маршрутов его жизни. «По понятным причинам».

Лучше бы он остался там, нежели бездействовал сейчас здесь. Соломон прекрасно понимал риски – за подобное его могут не просто уволить, а лишить свободы. Но это будет лучше, чем сидеть и ждать, когда ему сообщат о смерти его любимой. И, раз уж он собирается сжечь мосты, прекрасно осознавая ответственность, то стоит основательно подстраховаться.

«Здравствуйте, Ильза Этвуд. Вы наверняка помните меня с похорон Майи Мироновой. Тогда вы вложили мне свою визитку в руку. Сначала я не понял сути этого действия – все из‑за пережитого шока. Будь у меня иной путь, я воспользовался бы им, но его нет, и мне нужна ваша помощь.

Сейчас, в этот самый момент пока я записываю видео, полностью потеряна связь с Пилигримом и это скрывается. История, случившаяся в Природных землях, куда сложнее, чем знают люди. Я был там. Когда случилась первая атака на моих глазах, за ней последовали еще несколько, но самое страшное, что никакой помощи не было. Каким‑то образом все спутники и средства связи были ослеплены и подвержены вирусной атаке неизвестных людей. Они не выдвинули никаких требований. Поэтому Природные земли до сих пор находятся под колпаком. Любая техника сразу же теряет связь, а попытка настроить внутреннюю сеть оборачивается неудачей. Кто‑то устраивает этот кошмар, и прямо сейчас, случилась новая волна, которая коснулась космической программы.

Я говорю все это, потому что устал терпеть и видеть бездействие со стороны власти и ЦРТ. Пока корпорация пытается спасти научный проект, напрочь игнорируется факт без вести пропавших сотрудников и гражданских в Природных землях. Это несправедливо и неправильно. Раз никто не идет на помощь, это сделаю я. После окончания этого видеописьма, я, самолично, отправлюсь обратно и буду искать коллег и друзей. Если подобная акция не увенчается успехом или будет вмешательство со стороны власти или ЦРТ, прошу опубликовать везде, где только возможно, отправленный мною файл, где я расписал подробно все происходящее в данный момент. Я знаю, это – рискованно, но другого выхода попросту не вижу.

Ильза, я так же знаю, какой вы журналист. Надеюсь вы не станете лукавить и не нарушите мою просьбу. При неблагоприятном исходе шансов получить резонансную историю у вас премного более, чем рискнуть и сделать заявление уже сейчас. Вы, в каком‑то смысле, моя страховка не стать еще одним «пропавшим без вести» … даже если я стану жертвой, я не хочу, что бы так все и закончилось. Люди должны знать правду.»