Маргарита Наваррская
Гептамерон
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Во второй день каждый рассказывает то, что ему пришло на ум
Вступление
На следующее утро, как только все встали, всей компании захотелось поскорее вернуться туда, где накануне они получили столько удовольствия. У каждого был уже приготовлен свой рассказ, и ему не терпелось поделиться с остальными тем, что он знает. После того как они прослушали чтение и толкование госпожи Уазиль и мессу, во время которой каждый возносил помыслы свои к Богу, прося его помочь им осуществить их замыслы, они отправились обедать, вспоминая многое из того, что рассказывали друг другу накануне.
Пообедав, они отдохнули в отведенных им комнатах и в назначенный час пришли на ту же лужайку. День был такой ясный, что казалось, само солнце благоприятствует их затее. И когда вся компания расселась на зеленом ложе, Парламанта сказала:
– Вчера я рассказывала последняя, и поэтому сегодня выбирать рассказчика должна я. А так как вчера мы начали с госпожи Уазиль, как с самой почтенной и самой мудрой из нас, я предоставлю сейчас слово самой юной – я вовсе не хочу сказать самой безрассудной, – и я уверена, что, если все мы последуем ее примеру, мы не задержим начало вечерни так, как это случилось вчера. Итак, Номерфида, сегодня распоряжаться нами будете вы. Только, прошу вас, не заставляйте нас начинать этот день слезами.
– Просить меня об этом не приходится, – ответила Номерфида, – ибо одна из нас уже подсказала мне мой выбор, и теперь история эта так крепко засела у меня в голове, что при всем желании я не могла бы рассказать ничего другого. Если же случится так, что рассказ мой вас опечалит, то это будет значить, что сами вы по своей натуре склонны предаваться грусти.
Новелла одиннадцатая
Госпоже де Ронсекс, гостившей в Туарском монастыре, так спешно понадобилось пойти в известное место, что, не успев разглядеть, прибрано там или нет, она второпях угодила прямо в нечистоты и перепачкала и зад свой, и платье. Рассчитывая, что кто-нибудь из женщин поможет ей, она стала звать на помощь. Но вместо дам явились их кавалеры, которые застали ее обнаженной и в таком непривлекательном виде, в каком ни одна женщина ни за что не захотела бы показаться мужчине[56].
В доме госпожи де ла Тремойль жила некая дама по имени Ронсекс. И вот однажды, когда вместе с хозяйкой дома они гостили во францисканском монастыре в Туаре[57], даме этой понадобилось незамедлительно пойти туда, куда вместо себя никто не может послать другого. Она позвала было с собой одну молодую девушку, Ламот, но та была столь скромна и стыдлива, что не решилась составить ей компанию. И таким образом госпоже Ронсекс пришлось одной войти в это довольно темное помещение, которым пользовались все монахи, причем так усердно, что и само сиденье и пол вокруг были запачканы возлияниями Бахусу и плодами Цереры, принявшими несколько измененный вид, после того как они побывали в желудках монахов. Бедная дама так спешила, что едва успела поднять юбку перед тем, как сесть, и по несчастной случайности попала в самый грязный угол этого помещения. Она перепачкала нечистотами и бедра и зад и со всех сторон была так облеплена этой гадостью, что не решалась не только сойти с места, но даже и пошевелиться, боясь, что от малейшего ее движения все станет еще хуже. И она принялась изо всех сил кричать:
– Ламот, милая, беда со мной! Пропала я!
Девушка, которая еще раньше слыхала о злонамеренных проделках монахов этого монастыря, решила, что кто-нибудь из них спрятался там в темноте и теперь напал на несчастную даму, и побежала туда со всех ног, зовя за собою всех, кого встречала дорогой, и громко крича:
– Бегите скорее спасать госпожу Ронсекс, она в отхожем месте, и на нее напали там монахи!
Все поспешили за ней и увидали несчастную госпожу Ронсекс, которая действительно звала на помощь, ожидая, что кто-нибудь из женщин поможет ей обтереть налипшую грязь. Боясь перепачкать платье, она подняла его, и весь зад ее был обнажен. На крик ее сбежались все приехавшие с ними в монастырь кавалеры, которые и увидели это необычайное зрелище: вместо насильников-монахов глазам их предстал вымазанный в нечистотах зад. Сколько тут было смеха и сколько ей пришлось вытерпеть стыда! Ведь вместо женщин, которые очистили бы ее от грязи, на помощь ей прибежали мужчины, которые увидели ее обнаженной, в самом позорном для женщины виде. И стыд перед мужчинами оказался сильнее страха перед вонючими нечистотами, и она опустила платье, отчего перепачкала в испражнениях и свое белье, которое до этого было еще чисто. А едва только она выбралась из этого отвратительного места, ей пришлось все с себя снимать и переодеваться во все чистое, прежде чем начать собираться в дорогу. Она очень была рассержена той услугой, которую ей оказала Ламот, но, узнав, как бедная девушка перепугалась, думая, что со спутницей ее случилось нечто гораздо худшее, перестала сердиться и посмеялась над этим происшествием вместе со всеми.
Не правда ли, благородные дамы, рассказ этот и не Длинен и вовсе не грустен, – вы сейчас услыхали от меня как раз то, чего вы хотели.
Все стали весело смеяться.
– Хоть в этом рассказе и много всякой гадости и грязи, – сказала Уазиль, – достаточно знать тех, о ком идет речь, чтобы увидеть, что ничего непотребного в нем нет. только хотела бы я посмотреть, какое выражение лица было в эту минуту у Ламот и у той, кому она так хорошо услужила! Но раз уж вы сумели так быстро завершить свой рассказ, то передайте слово кому-нибудь, кто бы рассказал нам историю подлиннее.
– Если вы хотите, чтобы кто-то исправил мою ошибку, – ответила Номерфида, – я передаю слово Дагусену он так скромен, что скорее умрет, чем расскажет какую-нибудь пакость.
Дагусен поблагодарил ее за то, что она так высоко оценила его рассудительность, и начал так:
– История, которую я решил вам сейчас рассказать, повествует о том, как любовь ослепляет самые возвышенные и благородные сердца и как трудно одержать верх над злобой, сколько бы сил вы ни положили на борьбу с ней.
Новелла двенадцатая
Герцог Флорентийский, которому никак не удавалось добиться взаимности некой молодой девушки, доверился ее брату, прося его помочь ему в этом деле. Тот сначала никак не соглашался, но потом сказал, что исполнит его просьбу. Вместо этого, однако, он убил герцога в постели, в ту минуту, когда тот был уверен, что желание его наконец осуществится и упорство неприступной красавицы сломлено. Таким образом молодой человек не только спас честь и жизнь сестры, но также и избавил свое отечество от тирана[58].
Лет десять тому назад городом Флоренцией правил герцог из рода Медичи, женатый на Маргарите, побочной дочери императора. А так как жена его была еще слишком юной, то он не жил с нею в супружестве, а терпеливо ждал, пока она достигнет более зрелого возраста, и старался ее беречь. А тем временем влюблялся в живших в этом городе дам, посещая их ночью, в то время как жена его спала. В числе этих дам оказалась одна, которая была очень хороша собой, благородна и скромна. Это была сестра одного дворянина, которого герцог любил, как самого себя, и который пользовался в доме у него такою властью, что все его слушались беспрекословно, как и самого герцога. А так как у герцога не было от него никаких тайн, то друг этот был как бы его двойником. Герцог испробовал все бывшие в его распоряжении средства, чтобы объясниться молодой даме в любви. И вот, убедившись, что добродетель ее весьма велика и что ему не приходится надеяться на взаимность, он призвал своего любимца и сказал:
– Друг мой, поверь, что если бы сам я не был готов исполнить любую твою просьбу, я ни за что бы не открыл тебе моих чувств, а тем более не стал бы тебя ни о чем просить. Но я так люблю тебя, что если бы мне понадобилось для спасения твоей жизни пожертвовать женой, матерью или дочерью, я бы решился на это без колебаний. Вот я и думаю, что если я, твой господин, питаю к тебе такую любовь, то ты, мой слуга, должно быть, любишь меня не меньше. Поэтому я хочу поведать тебе одну тайну, которую я ото всех скрываю и которая повергла меня в отчаяние, столь безысходное, что спасти меня может либо смерть, либо твоя помощь.
Молодой человек, видя, что слова его господина – сущая правда, ибо тот обливается горькими слезами, проникся к нему несказанной жалостью и ответил:
– Ваша светлость, вы облагодетельствовали меня: всем моим богатством, всем положением в свете я обязан вам одному. Будьте же со мной откровенны, как с самим собой, и вы можете быть уверены, что я сделаю для вас все, что будет в моих силах.
Тогда герцог поведал ему о любви, которой он воспылал к его сестре, и сказал, что любовь эта столь велика, что он скоро умрет, если друг ему не поможет, ибо он хорошо знает, что ни мольбами, ни подарками он все равно ничего не добьется. И герцог попросил его, если он действительно любит его не меньше, чем себя, найти способ исполнить его желание, что без его помощи никак невозможно сделать. Молодой человек души не чаял в сестре, и честь семьи была для него, разумеется, дороже, чем прихоти герцога. Он пытался отговорить своего покровителя, обещая сделать для него все, что он только захочет, и умолял не позорить их дома, говоря, что ужаснее этого нет ничего и ни сердце его, ни честь не позволяют ему совершить подобную низость.
Услыхав это, герцог рассердился. Кусая себе ногти, он гневно воскликнул:
– Ладно же, коли ты не хочешь доказать, что ты мне предан, поступай как знаешь, я-то знаю теперь, что мне делать.
Молодой человек, зная, сколь жесток его господин, испугался и сказал:
– Ваша светлость, раз вам это угодно, я попытаюсь поговорить с сестрой и сообщу вам ее ответ.
– Что же, если ты сохранишь мне жизнь, я сохраню и твою, – ответил герцог.
У молодого человека не было ни малейшего сомнения в том, что означали эти слова. Два дня он старался не попадаться герцогу на глаза и все раздумывал о том, как ему поступить. На одну чашу весов легли все благодеяния, которыми его осыпал герцог, на другую – честь его дома, целомудрие и честь его сестры, которая – он хорошо это знал – ни за что бы не согласилась на это низкое предложение. Герцог мог взять ее только силой или обманом, но ведь ее несчастье легло бы вечным позором на весь их род. И вот он решил, что скорее умрет, чем станет посредником в бесчестии сестры, которая была образцом добродетели во всей Италии, и что долг его – избавить отечество от тирана, бесстыдство которого дошло до крайних пределов. Теперь он уже был твердо убежден, что, пока герцог жив, жизнь его самого и всех его близких будет всегда в опасности. И вот, ни слова не говоря сестре и никого не посвящая в свой замысел, он решил, что одним ударом спасет себе жизнь и отомстит тому, кто готовит ему такое бесчестье. Через два дня он явился к герцогу и сказал ему, что приложил все усилия, чтобы сломить упорство сестры, что это стоило ему большого труда, но что в конце концов она согласилась, однако при условии, чтобы все осталось в тайне и, кроме него, ее брата, никто ничего не узнал.
Герцог очень этого ждал и поэтому легко поверил его словам. Он обнял своего верного друга и, обещав ему все, чего тот захочет, стал просить его поскорее устроить свидание. Они тут же сговорились и назначили день и час. Радость герцога не знала границ. Когда наконец наступила долгожданная ночь, обещавшая ему победу над той, которую все считали неприступной, он рано удалился вместе со своим другом к себе в опочивальню, надел свои лучшие уборы и надушил рубашку самыми изысканными духами. А как только все улеглись спать, они оба отправились в дом, где жила молодая девушка, и, прокравшись туда, очутились в прекрасно убранной комнате. Там молодой человек раздел своего господина и, уложив его в постель, сказал:
– Ваша светлость, я сейчас приведу к вам ту, кого вы ждете: входя сюда, она покраснеет от стыда, но я надеюсь, что к утру вы ее успокоите.
С этими словами он покинул герцога и прошел к себе в комнату, где его ждал один из его слуг, и спросил его:
– Хватит ли у тебя мужества пойти со мной и помочь мне отомстить моему заклятому врагу?
Не зная, что его господин собирается делать, тот ответил:
– Да, господин мой, даже если бы этим врагом был сам герцог.
Услыхав эти слова, дворянин сразу же повел его за собой, так что тот не успел даже прихватить никакого оружия, кроме кинжала, который был при нем.
Как только герцог услыхал шаги, он решил, что друг его возвращается вместе с той, кого ему больше всего хотелось увидеть. Он отдернул пологи, открыл глаза, чтобы встретить свою любимую, но глазам его в этот миг явилась не жизнь, а смерть: блеснула обнаженная шпага, и молодой человек ударил ею герцога, который был в ночной рубашке. Но хотя при герцоге и не было в эту минуту оружия, храбрость его не покинула. Не растерявшись, он привстал и, крепко обхватив своего противника, вскричал:
– Так вот как ты держишь свое обещание!
И, видя, что кроме зубов и ногтей ему защищаться нечем, он со всей силой укусил молодого человека за руку и стал отбиваться от него, как только мог. Они вцепились Друг в друга и оба свалились с кровати на пол. Молодой человек боялся, что не справится один, и стал звать своего слугу. Тот, видя, что его господин и герцог сплелись в один клубок и что их невозможно даже расцепить, вытащил обоих за ноги на середину комнаты и перерезал герцогу горло кинжалом. Сначала тот еще яростно защищался, но потеря крови была так велика, что вскоре он совсем обессилел. Тогда хозяин дома и слуга положили его на постель и добили ударами кинжала. Потом они задернули полог и заперли труп в комнате.
А когда молодой дворянин увидел, что он восторжествовал над врагом, смерть которого, как он думал, даст свободу всей стране, он решил, что задачу его нельзя считать завершенной, пока остаются в живых еще пятеро или шестеро ближайших сподвижников герцога. И, собираясь довести свое дело до конца, он хотел послать за каждым из них по очереди своего слугу, чтобы расправиться с ними так же, как расправился с жестоким правителем. Но слуга его, который не был столь безрассудно смел и оказался достаточно благоразумен, ответил:
– Мне кажется, господин мой, что на сегодня с нас хватит и что теперь вам следует помышлять не о том, чтобы лишать еще кого-то жизни, а о том, чтобы спасти свою. Ведь если мы потратим на каждого столько же времени, сколько мы потратили на герцога, мы не успеем управиться с ними до рассвета. Да хорошо еще, если при них не окажется оружия.
Молодой дворянин, которого начинала уже беспокоить совесть, испугался. Он послушался совета своего слуги и, взяв его с собою, отправился к епископу, который распоряжался городскими воротами и почтовыми каретами. И он сказал епископу:
– Сегодня вечером я узнал, что брат мой при смерти. Я просил герцога отпустить меня к нему и получил его согласие. Поэтому, прошу вас, прикажите почте дать мне пару хороших лошадей, а привратнику – открыть ворота.
Епископ, на которого возымели действие как просьба, так и приказание герцога, снабдил его бумагой, по которой он получил лошадей и право покинуть город. Но вместо того, чтобы поехать к брату, молодой дворянин устремился прямо в Венецию, где долго залечивал раны, которые зубами нанес ему герцог, после чего уехал в Турцию. Утром слуги герцога, видя, что господин их не вернулся, решили, что он заночевал у какой-нибудь дамы, но в конце концов его долгое отсутствие их не на шутку встревожило, и они принялись повсюду его искать. Бедная герцогиня, которая успела уже привязаться к мужу, видя, что его нигде не находят, пришла в отчаяние. Но когда обнаружили, что любимец герцога исчез одновременно с ним, слуги отправились к нему домой. Увидя на пороге дома кровь, они вошли внутрь, но ни хозяина, ни слуг там не оказалось и ни от кого нельзя было ничего узнать. Тогда обеспокоенные слуги герцога пошли по кровавому следу и так добрались до комнаты, в которой лежал убитый. Дверь была заперта, но им вскоре удалось сломать ее. Видя, что весь пол залит кровью, они откинули полог и обнаружили в кровати тело своего господина, заснувшего непробудным сном. Можете себе представить, как они были удручены; они перенесли тело герцога в его дворец, и вызванный туда епископ рассказал, как молодой дворянин уехал ночью в почтовой карете, обманув его и уверив, что торопится к брату. Все это не оставляло сомнений, что убийцей был именно он. Оказалось также, что его сестра ничего об этом не знала. Как бедная девушка ни была поражена всем, что случилось, она только еще сильнее стала после этого любить брата, который рисковал жизнью, чтобы спасти ее от посягательств флорентийского тирана. И жила она потом добродетельной и чистой жизнью. Несмотря на то, что страшное убийство оставило ее в бедности, ибо дом и все имущество их были конфискованы, она и ее сестра вышли впоследствии замуж за людей, с которыми в Италии никто не мог сравниться ни по благородству, ни по богатству. И обе сестры снискали всеобщее уважение, которое вполне заслужили.
Итак, благородные дамы, вам надо бояться маленького божка, который любит мучить и принцев и бедняков, и сильных и слабых, и способен до того ослепить свои жертвы, что они забывают и Бога, и совесть, даже свою собственную жизнь. И все те, кто имеет власть, должны остерегаться обидеть тех, кто ниже их: ибо если Господь захочет наказать грешника, он может воспользоваться для этого любым человеком и для него нет ни великих, ни малых.
Вся компания внимательно выслушала этот рассказ, но мнения присутвующих разделились. Одни считали, что дворянин выполнил свой долг тем, что спас жизнь и честь сестры и вместе с тем избавил свое отечество от тирана. Другие с этим не соглашались, говоря, что ему не следовало отвечать такой черной неблагодарностью человеку, который осыпал его почестями и богатством. Дамы утверждали, что дворянин этот был хорошим братом и доблестным гражданином. Мужчины же, напротив, называли его предателем и лицемером. И интересно было выслушать обе стороны. Но дамы, по своему обыкновению, внимали больше голосу чувства, чем рассудка, – они говорили, что герцог вполне заслужил такую смерть и что честь и хвала тому, кто нанес ему этот удар.
Видя, какой спор разгорелся после его рассказа, Дагусен сказал:
– Бога ради, благородные дамы, не ссорьтесь из-за того, что уже миновало. Бойтесь лучше, чтобы красота каждой из вас не толкнула кого-нибудь на убийство еще более жестокое, чем то, о котором я рассказал.
– Ведь «Красавица, не знающая жалости»[59] сказала нам, что столь радостный недуг не способен губить людей, – сказала Парламанта.
– Дай Бог, чтобы все находящиеся здесь дамы убедились в том, как ошибочно это мнение! – воскликнул Дагусен. – Я уверен, что им не захочется, чтобы их называли не знающими жалости, и не захочется походить на эту Недотрогу, которая послужила причиной смерти влюбленного в нее кавалера, отказав ему в благосклонности.
– Вам, должно быть, нравится, – сказала Парламанта, – чтобы мы подвергали опасности и честь нашу и совесть – и все это ради того, чтобы спасти этим жизнь человека, о любви которого мы знаем только по его заверениям.
– Я совсем не это хотел сказать, – возразил Дагусен, – тот, кто любит совершенной любовью, охраняет честь своей дамы даже больше, чем она сама. Вот почему мне кажется, что благой и любезный ответ, которого требует совершенная и благая любовь, послужит только к чести дамы и успокоит ей совесть, – ведь ее верный кавалер другого от нее ничего не захочет.
– Я знаю, вы всегда начинаете свои проповеди с добродетели, – сказала Эннасюита, – только кончаются они каждый раз совсем по-иному. И если все находящиеся здесь захотят говорить только истинную правду, я готова поверить их словам.
Иркан поклялся, что он никогда не любил ни одной другой женщины, кроме своей жены, и надеется, что она никогда не прогневит Бога. То же самое сказал Симонто и добавил, что в жизни ему часто хотелось, чтобы ничья жена не была добродетельной, за исключением его собственной.
– А по сути-то дела вы заслужили, чтобы как раз ваша жена и не была добродетельной, – сказал Жебюрон, – но что до меня, то, клянусь вам, я так любил одну женщину, что скорее бы умер, чем допустил, чтобы ради меня она совершила поступок, после которого я перестал бы ее уважать. Коль скоро вся любовь моя к ней зиждилась на ее добродетели, я ни за что на свете не хотел видеть эту добродетель запятнанной.
– Я думал, Жебюрон, что любви, которую к вам питает ваша жена, и вашего собственного здравого смысла достаточно для того, чтобы спасти вас от опасности, и вы ни в кого не влюбитесь, – смеясь сказал Сафредан. – Но теперь я вижу, что жестоко ошибался, ибо, оказывается, вы продолжаете употреблять те самые выражения, которые помогают нам обманывать самых проницательных женщин и которым даже скромницы внимают без всякой опаски. Какая же из них заткнет уши, если мы заведем речь о добродетели и о чести? Но если бы женщины в этот миг увидели наши настоящие чувства, кое-кто из кавалеров несомненно лишился бы у них успеха. Мы ведь умеем скрывать в себе дьявола и рядиться в ангельские одежды. И под этой маской, прежде чем нас разоблачат, мы успеваем вкусить немало любовных утех. Ведь бывает же так, что сердца наших дам следуют за нами столь далеко, – полагая, что все это путь к добродетели, – что, узрев порок, они уже не в силах свернуть с избранного пути.
– Право же, я был о вас иного мнения, – сказал Жебюрон, – я думал, что добродетель вы цените дороже, чем наслаждение.
– Полноте, – воскликнул Сафредан, – может ли что-нибудь быть добродетельнее любви, ведь любить нам велит сам Господь! И, по-моему, уж лучше любить одну женщину как женщину, чем поклоняться нескольким как иконам. Что касается меня, то я твердо держусь того мнения, что уж коль любить, так любить!
Все дамы стали поддерживать Жебюрона и заставили Сафредана замолчать.
– Да, мне действительно лучше молчать, – сказал он, – слова мои были встречены так неблагосклонно, что мне не стоит больше и рта открывать.
– Виною этому ваше коварство, – сказала Лонгарина. – Неужели вы думаете, что после таких слов порядочная женщина захочет, чтобы вы стали ее кавалером?
– Те из них, которые были ко мне благосклонны, не променяли бы своих добродетелей на ваши, – ответил Сафредан, – но не будем больше об этом говорить, чтобы гнев мой не причинил неприятностей ни вам, ни другим. Посмотрим лучше, кому теперь Дагусен предоставит слово.
– Я предоставляю его Парламанте, – сказал Дагусен, – ибо полагаю, что она лучше всех должна знать, что такое совершенная и благая любовь.
– Раз вы меня избрали, чтобы рассказать сегодня третью новеллу, – сказала Парламента, – я расскажу вам о том, что произошло с одной дамой, которая всегда была моей близкой подругой и поверяла мне все свои тайны.
