Маргарита Наваррская
Гептамерон

Полная версия

Вступление

Первого сентября, когда обычно начинается лечебный сезон, в местечке Котерэ^[1], в Пиренеях, собралось небольшое общество, состоявшее из людей, которые приехали сюда из Испании и из Франции; одни прибыли для того, чтобы пить целебные воды, другие – чтобы принимать ванны, иные же – чтобы лечиться грязями, столь чудодейственными, что больные, от которых отказались все доктора, возвращались после этого лечения совершенно здоровыми. Однако я отнюдь не собираюсь рассказывать вам о местоположении или о целебных свойствах этих купаний. Я хочу без промедления перейти к тому, что является непосредственным предметом моего рассказа.

Все больные, собравшиеся в этом местечке, провели там более трех недель, по истечении коего времени они убедились, что поправились окончательно и могут возвратиться домой. Но как раз в эту пору хлынули дожди и были столь обильны, что казалось, Господь забыл о своем обещании, данном Ною, больше не посылать на землю потопа. Все домики местечка Котерэ залило водою, так что оставаться в них долее было нельзя. Больные, приехавшие из Испании, вернулись к себе на родину по горам, кто как сумел, причем избежать опасности было, разумеется, легче всего тем, кто хорошо знал дороги. Что же касается сеньоров и дам из Франции, то они решили, что возвратиться в Тарб^[2] им будет так же легко, как легко было приехать сюда. Однако расчет их не оправдался: все горные ручейки настолько разлились, что перебраться через них стоило теперь большого труда. Когда же путники попробовали перейти Беарнский ручей ^[3], глубина которого в обычное время не превышала двух локтей, то оказалось, что ручей этот превратился в целую реку со столь стремительным течением, что им оставалось только вернуться назад. Они принялись было искать переправы, но мосты все были деревянные, их сорвало и унесло потоком. Отдельные смельчаки попытались было, держась за руки, переправиться вброд, но их так стремительно отбросило течением, что у приятелей их, оставшихся на берегу, пропала всякая охота испытывать свои силы. И вот, отчасти оттого, что между ними не было согласия, а отчасти и оттого, что приходилось искать новые переправы, вся компания разделилась на несколько групп и разбрелась в разные стороны. Одни, перевалив через горы и миновав Арагон, поехали в графство Руссильон, а оттуда в Нарбонну, другие же направились прямо в Барселону, а там уже морем кто в Марсель, кто в Эг-Морт ^[4].

Некая же вдова по имени Уазиль^[5], женщина уже пожилая и умудренная опытом, забыв всякий страх, решилась идти по самой плохой дороге, лишь бы как-нибудь добраться до монастыря Серранской Божьей Матери ^[6]. При этом она была вовсе не настолько благочестива, чтобы думать, что Пресвятая Дева могла оставить свое место одесную сына и сойти на эту пустынную землю. Ей просто очень хотелось увидеть святые места, о которых она столько слыхала. К тому же она была уверена, что, если только вообще существует какая-либо дорога, монахи во всяком случае должны ее знать. И намерение свое она исполнила, хотя для этого и пришлось пробираться по очень крутой тропинке с частыми подъемами и спусками, по которой в обычное время никто не ходил. И, невзирая на свой возраст и полноту, госпожа Уазиль проделала весь этот трудный путь пешком. Прискорбнее всего было то, что почти все ее слуги погибли за время пути, а лошади пали. И вот в сопровождении одного только слуги и одной служанки, оставшихся в живых, она добрела до Серранса, где ее приветливо встретили монахи.

Среди прочих французов были также два дворянина, которые отправились на купанья не столько для того, чтобы поправить здоровье, сколько для того, чтобы сопутствовать двум замужним дамам, по которым они воздыхали. Кавалеры эти, видя, что компания расстроилась и что мужья увезли своих жен, решили следовать за ними поодаль – так, чтобы никто их не видел. Когда же однажды вечером обе супружеские четы остановились на ночлег в доме некоего крестьянина, – который в действительности оказался просто разбойником, – молодые люди расположились неподалеку от них, на мызе.

И вот около полуночи они вдруг услышали страшный шум. Они вскочили с постелей вместе со своими слугами и спросили мызника, что случилось. Бедняга, который сам не мог прийти в себя от испуга, сказал им, что это явились бандиты и требуют, чтобы их сообщник отдал причитающуюся им часть добычи. Дворяне сразу же схватили шпаги и вместе со слугами поспешили выручать дам, ибо они больше всего на свете боялись их потерять и готовы были отдать за них жизнь.

Прибежав в дом, они увидели, что наружная дверь сломана и оба сеньора вместе со своими слугами мужественно сражаются с негодяями. Но так как и тот и другой были ранены, а многие слуги убиты, и к тому же разбойники превосходили их числом, они были вынуждены отступить. Заглянув в окна, молодые люди увидели несчастных дам: они заливались слезами и громко взывали о помощи. Охваченные безумной жалостью, кавалеры почувствовали в себе такую отвагу, что ринулись на врагов подобно двум разъяренным горным медведям и были столь неистовы, что те не смогли устоять. Большинство разбойников было убито, а остальные, не желая, чтобы их постигла та же участь, бежали и скрылись.

Разделавшись с грабителями (хозяин оказался в числе Убитых), молодые люди увидели, что хозяйка еще злонамереннее, чем ее супруг, и тут же прикончили ее ударом шпаги. Войдя в низенькую комнату, они обнаружили, что один из сеньоров уже мертв, а другой почти не пострадал и только платье его во многих местах разодрано, а шпага сломана. Видя, сколь великую помощь они ему оказали, он горячо поблагодарил молодых людей за все и стал просить, чтобы они их не покидали. Те, разумеется, весьма охотно исполнили его просьбу. Вслед за тем, похоронив убитого и утешив его жену так, как они только могли, они отправились дальше, но дороги они не знали и положились на волю Божью. Если вам угодно узнать имена этих трех дворян, то вот они: сеньора звали Иркан, жену его – Парламанта, вдову – Лонгарина, а двоих молодых людей – Дагусен и Сафредан^[7]. Путники проехали целый день верхом. Когда же стало смеркаться, вдали показались колокольни монастыря, и они пришпорили коней, чтобы добраться туда до наступления ночи, что сделать было не так-то легко. Там их гостеприимно встретили аббат и монахи. Это было аббатство Сен-Савен ^[8]. Аббат, происходивший из очень благородной семьи, оказал им самый любезный прием. Он велел приготовить им комнаты и, проводив их туда, стал расспрашивать, как они попали в эти края. Когда они рассказали ему, что с ними приключилось в пути, он сообщил им, что у них есть товарищи по несчастью и что в соседней комнате находятся две молодые дамы, которые избежали подобной же опасности и даже, пожалуй, еще большей, ибо им пришлось иметь дело не с людьми, а с диким зверем. В расстоянии полумили от Пьерфита ^[9] бедняжки натолкнулись на медведя, спустившегося с горы. Увидав его, они пришпорили коней и неслись столь быстро, что у ворот монастыря оба коня упали под ними мертвые, а две служанки, явившиеся уже много времени спустя, рассказали, что всех остальных слуг загрыз медведь. Тогда обе дамы и сопровождавшие их трое мужчин вошли в эту комнату и, увидев плачущих девушек, узнали, что это Номерфида и Эннасюита ^[10]. Обняв их обеих, они рассказали им о беде, которая с ними стряслась, после чего немного успокоились, слушая напутствия доброго аббата и радуясь тому, что так неожиданно обрели друзей. Наутро же все они присутствовали на мессе и благочестиво молились, воздавая хвалу Господу за то, что он уберег их от смерти.

И вот в то время, когда они слушали мессу, в церковь ворвался какой-то человек в одной рубахе, спасаясь от погони и громко призывая на помощь. Иркан и другие сеньоры тотчас же кинулись к нему и увидели, что за ним гонятся двое мужчин с обнаженными шпагами. Столкнувшись с таким большим обществом, разбойники испугались и пытались скрыться. Но Иркан и его товарищи догнали их и убили. Когда же Иркан обернулся, он увидел, что человек в ночной рубахе был не кто иной, как один из их спутников. Жебюрон^[11] – так звали несчастного – рассказал им, что он остановился на ночлег в одном из домиков в Пьерфите и, когда он уже лежал в постели, туда ворвались трое мужчин. Но хотя он и был раздет и при нем была только шпага, он так ловко ранил одного из разбойников, что тот был не в силах подняться. Когда же двое других стали поднимать его с полу, Жебюрон, сообразив, что он гол и бос, а те хорошо вооружены, решил, что ему остается только одно – спасаться бегством: бежать-то ведь всегда сподручнее тому, кто легче одет. И он возблагодарил Бога и своих спасителей, которые за него отомстили.

После того как месса закончилась и все пообедали, один из слуг был послан узнать, можно ли переправиться через горный поток. Вернувшись, он сказал, что переправы никакой нет, после чего присутствующие долго не могли решить, как им быть. Аббат настойчиво уговаривал их погостить в монастыре до тех пор, пока вода не схлынет, и в конце концов они вняли его просьбам и решили остаться там еще на день. Вечером же, когда они собрались ложиться спать, в монастырь пришел старый монах, который из года в год ходил в сентябре на богомолье в Серранс^[12]. Они стали расспрашивать его, что нового он видел в пути, и он рассказал, что реки настолько разлились, что ему пришлось карабкаться по горам и что такой трудной дорогой он в жизни никогда не хаживал. Он рассказал также, что случайно сделался очевидцем страшной картины: некий дворянин по имени Симонто ^[13], которому надоело ждать, пока вода пойдет на убыль, решил перебраться через реку, собрал всех своих слуг и верхом на коне вместе с ними ринулся в водоворот. Но едва только они оказались на середине, как все его слуги вместе со своими лошадьми были унесены стремительным течением и погибли. Оставшись один, сеньор этот пытался повернуть коня назад, но сделать это было так трудно, что он не удержался в седле и свалился в воду. Однако Господь оказался к нему милостив: вдоволь нахлебавшись воды, Симонто наконец с большим трудом на четвереньках выбрался на берег и, совсем уже измученный и ослабевший, упал на голые камни. И случилось так, что пастух, гнавший вечером стадо домой, нашел его там, на камнях, промокшего до костей и глубоко опечаленного потерею слуг, которые погибли у него на глазах.

Пастух, услыхав о постигшей путника беде и увидев, в сколь жалком состоянии он находится, взял его под руку и отвел в свою убогую хижину. Набрав щепы, он развел огонь и помог ему согреться и высушить одежду. В тот-то самый вечер Господь и привел туда старика-монаха, который рассказал молодому человеку, как пройти в монастырь Серранской Божьей Матери. Старик заверил его, что там он сможет отдохнуть лучше, чем где бы то ни было, и сказал, что там сейчас гостит пожилая вдова Уазиль, которая, так же как он, попала в беду. Когда вся компания услыхала, что их милая Уазиль, а также благородный Симонто нашлись, все несказанно обрадовались и возблагодарили Создателя, который, не пощадив, правда, слуг, смилостивился над их господами. Особенно же обрадована была Парламанта, ибо Симонто с давних пор был ее верным кавалером.

После того как они подробно разузнали от старика, каким путем им следует идти в Серранс, они решили пойти туда. И сколько монах ни предупреждал их о трудностях этой дороги, на следующий же день все отправились в путь. Аббат снабдил их самыми лучшими лошадьми и обеспечил вином и всяческим провиантом. И они были так хорошо снаряжены, что не испытывали ни в чем никакой нужды. К тому же, чтобы они не заблудились в горах, он дал им хороших проводников. Изнемогая от усталости, компания хоть и с большим трудом, но добралась до монастыря Серранской Божьей Матери. Настоятель этого монастыря был человеком нехорошим, но он не посмел отказать им в ночлеге, боясь навлечь на себя гнев короля Наваррского, ко всем им весьма благоволившего. Лицемер этот встретил их с притворной любезностью и повел к госпоже Уазиль и сеньору Симонто.

Радость друзей, оттого что они нашли наконец друг друга, была так велика, что всю ночь они провели в церкви, благодаря Господа за то, что он был к ним столь милостив. Под утро они немного отдохнули, а потом отправились слушать мессу и все приобщились святых тайн, как подобает истинным христианам, прося того, кто собрал их вместе, помочь им благополучно завершить свое путешествие. После обеда они послали узнать, не спала ли вода, и когда им сказали, что река разлилась еще шире и нет никакой надежды перейти ее в ближайшие дни, они решили перебросить мост с одной скалы на другую в том месте, где расстояние между двумя берегами было всего короче. Там и посейчас еще лежат доски, положенные для пешеходов, которые, следуя из Олерона, не хотят переходить реку вброд. Узнав об их намерении, аббат очень обрадовался: он был уверен, что после этого число паломников и паломниц, прибывающих в монастырь, возрастет еще больше. Он дал им рабочих, но сам он был чрезвычайно скуп и не затратил на эту постройку ни одного денье^[14]. Рабочие объявили, что мост будет построен не раньше чем через десять-двенадцать дней, и известие это весьма опечалило всех, как кавалеров, так и дам. Но жена Иркана, Парламанта, не привыкла сидеть сложа руки и предаваться унынию; испросив позволение супруга, она обратилась к почтенной Уазиль со следующими словами: – Госпожа моя, вы столь опытны в жизни, что годились бы всем нам в матери. Неужели же вы не придумаете какого-нибудь времяпрепровождения, чтобы разогнать скуку, которая, разумеется, будет одолевать нас эти дни? Ведь если у нас не окажется на это время занятия приятного и благостного, мы легко можем даже захворать от тоски.

– И что того хуже, – добавила молодая вдова Лонгарина, – мы впадем в уныние, а это недуг неизлечимый. А у каждого из нас есть свои утраты и достаточно причин, чтобы предаваться печали.

– Но ведь не у каждой же из нас, – смеясь, заметила Эннасюита, – как у тебя, погиб муж, а что касается гибели слуг, то это не должно никого особенно огорчать, ибо не столь уж трудно достать себе новых. Я все же считаю, что нам следовало бы придумать какое-нибудь приятное занятие, чтобы скоротать эти дни, не то мы завтра же пропадем от скуки. – Ее поддержали и кавалеры, и все стали просить госпожу Уазиль, чтобы она посоветовала им, чем себя занять.

– Дети мои, вы задали мне очень трудную задачу, – ответила она, – придумать занятие, которое бы избавило вас от скуки. Такого средства я искала всю свою жизнь, и вот оказалось, что единственное средство от всех печалей – Священное Писание; оно дает истинную и совершенную радость духу, от которой проистекает покой и здравие телесное. И если вы спросите меня, благодаря чему я в мои столь преклонные годы всегда здорова и весела, то знайте, что утром, едва только встав с постели, я беру Библию и, читая ее, каждый раз умиляюсь доброте Господа нашего, ради нас пославшего на землю сына своего возвестить людям его святое слово, ибо сын Божий, возлюбивший нас и ради нас понесший страдание, обещает нам прощение всех грехов и оставление всех долгов наших, даруя нам любовь свою. Созерцание это вселяет в душу мою такую радость, что я беру потом мой псалтырь и с величайшим смирением повторяю в сердце своем и шепчу губами прекрасные псалмы и песни, которые святой дух вдохнул в творения Давида и других песнопевцев. И мне от этого бывает так хорошо на душе, что все горести, которые могут постичь меня в течение дня, кажутся мне благословенными, ибо в сердце моем всегда жив тот, кто ради меня перенес такие жестокие муки. То же самое я делаю и перед ужином: ухожу к себе и всегда предаюсь каким-либо назидательным размышлениям. А перед тем, как лечь спать, я вспоминаю все, что я делала в этот день, чтобы испросить прощения у Господа за мои проступки и возблагодарить его за все его милости. А потом, в любви, в страхе Божьем и в мире, оградив себя от всех печалей, я вкушаю отдых. Вот, дети мои, то времяпрепровождение, которое я себе избрала, после того как долго искала, чем бы себя занять и ничто не давало душе моей истинного покоя. Мне думается, что, если вы каждое утро стали бы в течение часа читать Священное Писание, а затем во время мессы благоговейно повторяли бы ваши смиренные молитвы, вы в этих пустынных местах обрели бы ту красоту, которой полны города, ибо для тех, кто познал Бога, прекрасным становится все то, что осенено его присутствием, без которого все и пусто и уныло. Вот почему я и прошу вас, если вы хотите жить в радости, последуйте моему совету.

– Госпожа моя, – возразил ей Иркан, – каждый, кто читал Священное Писание, – а я убежден, что все мы его читали, – должен будет признать истинность ваших слов. Только не следует забывать, что мы еще молоды и не хотим отказывать себе в развлечениях и всякого рода телесных упражнениях; живя дома, мы, например, постоянно охотимся, и охота отвлекает нас от множества сумасбродных мыслей. Что же касается наших дам, то у них для этого есть рукоделие и хозяйство, а порою и танцы, которые нередко самым благородным образом их развлекают. Словом, от имени мужчин я хочу просить вас, чтобы, как самая старшая, вы читали нам по утрам про жизнь Господа нашего Иисуса Христа и про великие дела, которые он творил ради нас, с тем, чтобы на все остальное время мы избрали себе какое-нибудь занятие, которое, не будучи вредным для души, было бы приятным для тела, и, таким образом, каждый день был бы для нас радостным.

Госпожа Уазиль сказала, что она настолько уже отошла от светской суеты, что вряд ли сумеет сама выбрать такого рода развлечение, и что следовало бы по этому поводу посоветоваться со всеми. Первым она попросила высказать свои мысли Иркана.

– Что до меня, – сказал он, – то если бы я был уверен, что выбранное мною развлечение будет столь же приятно кому-то из нас, как и мне, я назвал бы его сразу. Но покамест я лучше промолчу и послушаю, что скажут другие.

Жена его Парламанта, решив, что он намекает на нее, покраснела и, полусердясь, полушутя, ответила:

– Иркан, может быть, та, которую вы больше всего боитесь огорчить, нашла бы чем вознаградить себя, если бы захотела. Но не стоит сейчас вспоминать о развлечениях, доступных только двоим, поговорим лучше о тех, которые могут быть интересны для всех нас.

– Раз моя жена верно поняла мой намек, – сказал Иркан, обращаясь к дамам, – и подобного рода развлечения ее не прельщаются полагаю, что она лучше всех сумеет найти нечто такое, что могло бы понравиться каждому. С этой минуты я всецело доверяюсь ее выбору. Для меня существует только одна ее воля, своей у меня нет.

Решение его было одобрено всеми. Парламанта же, видя, что, жребий пал на нее, сказала:

– Если бы я была столь же хитроумна, как древние, которые изобрели все искусства, то, чтобы исполнить возложенную на меня обязанность, я непременно придумала бы какое-нибудь занятие или игру. Но, хорошо зная, что способности мои и уменье позволяют мне только хранить в памяти то хорошее, что совершали другие, я почла бы себя счастливой, если бы могла следовать по стопам тех, кто некогда уже умел развлечь вас. Между прочим, я думаю, что все вы читали сто новелл, написанных Боккаччо, которые совсем недавно были переведены с итальянского на французский^[15] и которые король Франциск Первый, монсеньор Дофин ^[16], его супруга и королева Маргарита так расхваливали, что, если бы Боккаччо мог сейчас узнать, сколь велика оказанная ему честь, он бы непременно воскрес из мертвых. Мне довелось услыхать, что совсем недавно две упомянутые выше дамы вместе с несколькими придворными решили написать нечто подобное этой книге, позволяя себе разойтись с Боккаччо только в одном: не писать ни одной новеллы, которая не была бы истинным происшествием. Таким образом, обе эти дамы решили написать по десять новелл каждая, и к ним присоединился господин Дофин. Впоследствии же они решили довести число рассказчиков до десяти и выбрать для этого тех, у кого будет что рассказать. Заправских писателей они решили не приглашать: монсеньор Дофин не хотел, чтобы в эту затею вмешивались люди, хорошо владеющие пером. К тому же он боялся, что погоня за риторическими красотами может в какой-то мере повредить жизненной правде. Но случилось так, что последовавшие вскоре после этого события – мир, который наш король заключил с королем английским, разрешение от бремени супруги Дофина и многие другие ^[17], достаточно значительные, чтобы занять внимание всего двора, – заставили их позабыть об этом намерении. И вот мы сейчас как раз могли бы осуществить его, воспользовавшись для этого тем досугом, который выдался нам на долю в ожидании, пока мост через реку будет построен. И если вам будет угодно, мы каждый день от полудня и до четырех часов можем проводить на этой прелестной лужайке на берегу горного ручья, где листва так густа, что солнечные лучи не в силах пробраться туда и помешать нам насладиться прохладой. Там каждый расскажет какую-нибудь историю, свидетелем которой был сам или которую слышал от человека, заслуживающего доверия. За десять дней у нас наберется сотня таких рассказов, и если Господь сочтет, что труд наш достоин быть прочитанным упомянутыми дамами и господами, мы по возвращении из путешествия преподнесем его им, как принято подносить молитвенники и образки. Но, впрочем, если кто-нибудь из вас изобретет нечто более занимательное, чем то, что я предлагаю, я охотно соглашусь с его выбором.

Все воскликнули, что лучшего ничего не придумать и что им не терпится поскорее приняться за игру, начать которую решено было на следующий же день.

Весь остаток дня общество провело очень весело, каждый вспоминал и рассказывал другому то, что когда-то видел. А на следующее утро все собрались в комнате госпожи Уазиль, которую они застали уже за молитвой. После этого они в течение часа слушали ее чтение, а потом со всем подобающим благочестием присутствовали на мессе. В десять часов они пообедали и каждый удалился к себе в комнату и занялся своими делами. В полдень же все они встретились в долине, которая была так хороша, что нужно было бы искусство Боккаччо, чтобы ее описать. Надеюсь, однако, все мне поверят, если я скажу, что это был уголок неслыханной красоты. Когда все общество расположилось на зеленой траве, такой мягкой и нежной, что не потребовалось ни ковров, ни подушек, Симонто спросил:

– Кто же из нас начнет?

– Раз вы первый заговорили, – ответил Иркан, – то вы теперь нами и распоряжайтесь. Ведь в игре этой мы все равны.

– Я ничего не хотел бы другого в жизни, – сказал Симонто, – как распоряжаться этой компанией!

При этих словах Парламанта, которая хорошо поняла их смысл, вдруг раскашлялась. Это помешало Иркану заметить, как она покраснела, и он попросил Симонто начать свой рассказ.