Маргарита Наваррская
Гептамерон
– Сеньор мой, я не могу перед вами оправдываться и приуменьшать ту любовь, которою я возгорелась к этому дворянину и которая не укрылась от ваших глаз; ведь если. бы я стала это делать, вы все равно бы мне не поверили, да и как вы могли бы мне верить после того, в чем убедились сегодня. Я хочу только рассказать вам, как все это случилось. Знайте, сеньор мой, что ни одна женщина не любила так своего супруга, как я вас. С тех пор как я стала вашей женой, и до самых последних лет в сердце моем не было места ни для кого – в нем была лишь любовь к вам. Вы знаете, что, когда я была еще совсем девочкой, родители мои хотели выдать меня замуж за человека богаче вас и знатнее вас родом, но достаточно мне было один раз только увидать вас и поговорить с вами, как согласия моего на этот брак они уже никогда не смогли добиться; вопреки их желанию, я твердо решила стать вашей женой, и мне не было дела ни до бедности вашей, ни до всех возражений, которые от них я тогда услыхала. И вы не можете не помнить, как дурно вы обращались со мною совсем еще недавно, – ведь за все это время я не встретила в вас даже простого уважения, не говоря уже о любви. И все это ввергло меня в такое горе и в такую тоску, что если бы не участие госпожи, которой вы меня поручили, я, вероятно, дошла бы до полного безумия. Но в конце концов, когда я увидела, что все находят меня вполне созревшей женщиной, и притом женщиною красивой, и относятся ко мне с большим уважением, – все, кроме вас одного, кто ничего этого не хочет видеть, – любовь, которую я питала к вам, превратилась в ненависть, смиренное послушание мое – в жажду мести. И вот, когда я пребывала в таком отчаянии, судьба столкнула меня с известным вам вельможей, но он оказался человеком малодушным: приказание короля заглушило в нем голос сердца, и он покинул меня тогда, когда я стала находить истинное утешение в чистой любви. А потом я встретила этого дворянина, и ему не пришлось меня долго упрашивать. Он ведь статен, обходителен, благороден, и добродетели его были столь велики, что он по праву заслужил к себе расположение достойнейших женщин. Я первая влюбилась в него, и он ответил мне любовью, в которой было столько неподдельного благородства, что ни разу в жизни он не потребовал от меня ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь запятнать мою честь. И несмотря на то, что моя к вам любовь исчезла почти бесследно и у меня были веские причины больше не верить вам и не оставаться вам верной женою, любовь к Господу нашему и честь моя уберегли меня от измены и теперь мне не в чем каяться перед вами и нечего больше стыдиться. Я не стану отрицать, что всякий раз, когда к тому представлялся случай, у нас были свидания с ним в гардеробной, куда я удалялась, сказав, что иду молиться. Тогда ни одна душа об этом не знала. Не скрою и того, что, находясь с ним вдвоем в месте столь уединенном, так, что никто не мог меня ни в чем заподозрить, я целовала его горячее, чем вас. Но клянусь вам самим Господом, что большего между нами ничего не было, что он никогда на том не настаивал и сердце мое не требовало другого. Радость моя от того, что я вижу его, была так велика, что всякая мысль о каком-то другом наслаждении была чужда мне. Неужели же вы, сеньор мой, будучи единственным виновником моего несчастья, захотите теперь отомстить мне за легкомыслие, пример которого вы же сами мне подали, причем, в отличие от меня, вас не сдерживали ни совесть, ни честь? Мне ведь доподлинно известно, что та, кого вы любите, не довольствуется тем, что дозволено Богом и разумом. Если закон людской клеймит позором женщин, забывших свой долг перед мужем, то разве Божий закон не осуждает не меньше и мужей, которые изменяют женам? А что, если взвесить мое поведение и ваше? Вы настолько старше меня, разумнее и опытнее, что могли бы избежать искушения, я же со своей молодостью и неопытностью не могла противостоять силе любви. Я была вам верной женой, благоговела перед вами и любила вас больше жизни, а вы платили мне за все пренебрежением и неприязнью – вы обращались со мною хуже, чем с самой нерадивой служанкой. Вы полюбили женщину, которая старше меня, не так хороша собой, как я. Я же полюбила человека, который моложе вас, красивее и обходительнее. Вы любите жену одного из самых близких друзей, какие только есть у вас на этом свете, и возлюбленную вашего повелителя, оскорбляя тем самым дружеские чувства, которые вы питаете к одному, и то уважение, которое вы должны испытывать к ним обоим, а человек, которого люблю я, свободен и если чем-нибудь связан, то только своей любовью ко мне. Судите же сами, кто из нас заслуживает кары и кто – снисхождения: вы ли, человек разумный и опытный, который без всякого к тому повода с моей стороны вел себя так низко, и не со мною одной, но даже и с самим королем, – а ведь вы ему стольким обязаны, – или я, молодая неопытная женщина, униженная и презренная вами, которую полюбил благороднейший и красивейший из всех дворян Франции и которая его полюбила, после того как вы же сами повергли меня в отчаяние, лишив последней надежды на вашу любовь?
Муж ее, услыхав эти справедливые укоры, которые его красавица жена высказала ему сейчас так решительно и смело, как могла сделать только женщина, убежденная в своей невинности, растерялся. И единственное, что он мог возразить ей, – это то, что в вопросах чести к мужчине и к женщине нельзя подходить с одной и той же меркой. Но так как она ему поклялась, что между ней и молодым дворянином не было никакого греха, он сменил гнев на милость и, взяв с нее еще одно обещание никогда больше с ним не встречаться и не вспоминать обо всем, что было, последовал за нею в опочивальню, где они спокойно улеглись спать.
Наутро пожилая служанка, которая не на шутку опасалась за жизнь своей госпожи, пришла к ней и спросила:
– Как вы себя чувствуете, ваша милость?
– Право, дорогая, – ответила та, – лучше моего мужа нет никого на свете, – представь себе, он ведь поверил моей клятве.
Так прошло еще пять или шесть дней, в продолжение которых муж денно и нощно следил за женой, ни на шаг от нее не отходя. Но и в эти дни она все-таки ухитрилась поговорить со своим возлюбленным в очень укромном и необычном месте. И она проделала все это так искусно, что ни одна душа не могла ни о чем догадаться. Но по дому прошел все же слух, что один из лакеев застал какого-то дворянина с дамой в темном стойле, находившемся как раз под комнатой, где жила знатная покровительница. Как только муж об этом проведал, последние сомнения его рассеялись, – он решил, что убьет оскорбившего его человека, и собрал всю свою многочисленную родню и всех друзей, прося их помочь ему отомстить обидчику. Но самый высокопоставленный из его родственников оказался большим другом этого дворянина и вместо того, чтобы участвовать в облаве, осторожно уведомил приятеля о том, что ему угрожает. Впрочем, дворянин этот пользовался такой любовью при дворе и его так берегли, что он мог не бояться врагов. Но однажды он отправился в церковь, – он хотел увидеться там со знатной покровительницей своей возлюбленной, которая ни о чем не знала, ибо в ее присутствии влюбленные никогда не встречались. Дворянин рассказал ей о подозрениях оскорбленного мужа и о тайном замысле, который тот собрался привести в исполнение. Он добавил также, что, хоть он ни в чем не повинен, он все же решил отправиться куда-нибудь в дальнее путешествие, чтобы положить конец распространившимся слухам. Почтенную даму рассказ этот крайне изумил, и она решила, что муж жестоко ошибся, заподозрив добродетельнейшую из женщин, которая в ее глазах не заслуживала этих упреков и была выше всех подозрений. Но, памятуя о решении, которое принял муж, и для того чтобы рассеять неприятные слухи, дама посоветовала юноше на некоторое время уехать, в то же время убедив его, что сама не верит всем этим глупым россказням. После чего дворянин и его возлюбленная явились к ней уже вместе, обрадованные тем, что она так расположена к ним обоим и такого хорошего о них мнения. И тогда знатная покровительница уговорила молодого человека перед отъездом все же поговорить с оскорбленным супругом, и тот решил последовать ее совету, и в дворцовой галерее, возле королевских покоев, он встретился с ним. Сохраняя полное спокойствие и со всей приличествующей его положению учтивостью, он сказал ему:
– Сеньор мой, всю жизнь я стремился чем-нибудь услужить вам. И что же я слышу: вы, оказывается, разыскивали меня вчера для того, чтобы убить. Прошу вас, сеньор мой, подумайте о том, что, хотя у вас и больше славы и могущества, чем у меня, я, в конечном счете, такой же дворянин, как и вы. И знайте, я не хочу лишаться жизни из-за какого-то пустяка. Прошу вас, опомнитесь, подумайте о том, сколь добродетельна ваша супруга. Ведь если найдется хоть один человек на свете, который посмел бы с этим не согласиться, я первый скажу ему в лицо, что он нагло лжет. А что касается меня, то, уверяю вас, я не совершил ничего такого, за что вы должны были бы хотеть мне зла. И если вы пожелаете, я готов быть вашим слугой, но во всяком случае помните, что я верный слуга короля, чем я премного доволен.
Выслушав его, муж ответил ему, что у него действительно возникло подозрение, но что он считает его человеком вполне порядочным и хотел бы жить с ним в дружбе, а не во вражде. И, прощаясь с ним, он снял шляпу и обнял его, как близкого друга. Можете себе представить, что стали говорить те, кому еще накануне было поручено убить прелюбодея, при виде таких свидетельств взаимной дружбы. Молодой дворянин пустился в путь, а так как денег у него было очень мало, дама дала ему кольцо, подаренное ей мужем и стоившее три тысячи экю, и он заложил его за полторы тысячи.
Спустя некоторое время после его отъезда муж пришел к знатной даме, под покровительством которой находилась его жена, и стал просить, чтобы та разрешила жене его поехать к одной из его сестер. Та сочла его просьбу очень странной и попросила его объяснить, зачем ему это понадобилось. Муж привел какие-то доводы, но удовлетворить ее они не могли. После чего молодая женщина простилась со своей покровительницей и со всем двором и без слез и сожалений отправилась туда, куда ее послал муж, поручивший ее попечению одного дворянина, которому было велено зорко за ней следить и паче всего не допускать, чтобы она могла где-нибудь на пути увидеться и говорить со своим бывшим возлюбленным. Жена же его, хорошо осведомленная об этом распоряжении, не давала покоя своим провожатым и насмехалась над ними, говоря, что они плохо ее охраняют. И вот однажды поутру она повстречала монаха верхом на лошади и до самого вечера ехала с ним рядом на своем иноходце и много с ним разговаривала. И когда им оставалось не более четверти мили до места ночлега, она сказала:
– Святой отец, за то утешение, которое вы мне дали сегодня, вот вам два экю, я завернула их в бумагу, так как знаю, что иначе вы не возьмете их в руки[63]. И прошу вас, как только вы расстанетесь со мной, поезжайте не дорогой, а напрямик полем, и остерегайтесь, чтобы спутники мои вас не увидели. Я очень признательна вам и не хочу, чтобы вы подвергли себя опасности.
Монах, довольный тем, что получил от нее два экю, галопом понесся по полю. А когда он был уже очень далеко, дама громко сказала своим провожатым:
– Хорошо, значит, вы меня стережете, если тот, кого вам более всего велено опасаться, мог сегодня с утра до вечера преспокойно разговаривать со мною, а вы ничего даже и не заметили! Не платы вы заслужили от своего господина, а палки.
Когда охранявший даму дворянин услыхал подобные речи, он был так огорчен, что не нашел даже, что ей ответить. Он пришпорил коня и, в сопровождении двух слуг, погнался за монахом, который, заметив приближающуюся погоню, понесся во весь опор, пытаясь скрыться. Но лошади у них были лучше, и они догнали несчастного. Он же, неизвестно по какой причине, стал молить о пощаде. И только когда он откинул капюшон и обнажил голову, чтобы молить их с еще большим смирением, они сообразили, что это совсем не тот, кого им следовало искать, и что госпожа их посмеялась над ними. А когда они все вернулись ни с чем, она стала потешаться еще больше и сказала:
– И это еще называется оберегать даму: сначала они позволяют ей разговаривать неизвестно с кем, а потом, поверив всему, что она им наболтала, понапрасну срамят служителей церкви.
И так вот, развлекаясь разными шутками, она доехала до места, куда приказал ей отправиться ее супруг, и жившие там две его сестры, из которых одна была замужем, стали содержать ее в большой строгости. В это время муж узнал, что кольцо, которое он подарил жене, было заложено за тысячу пятьсот экю, и это очень его огорчило. И, чтобы спасти честь жены и выручить кольцо, он через своих сестер велел ей взять обратно это кольцо, сказав, что он сам за него заплатит. Ее же это нисколько не тревожило, ибо она знала, что деньги достались тому, кто был ей всего дороже на свете. Но когда муж стал выпытывать у нее, куда девался его подарок, она написала своему возлюбленному, прося его возвратить кольцо, а чтобы тот не подумал, что чувства ее к нему изменились, послала ему алмаз, который ей подарила ее знатная покровительница и который она любила больше, чем это кольцо. Дворянин тут же прислал ей расписку ростовщика и остался очень доволен тем, что получил и полторы тысячи экю, и алмаз в придачу, а главное – подтверждение того, что дама по-прежнему его любит, хотя, пока был жив ее муж, ему так и не удалось ее больше увидеть и они могли только посылать друг другу письма. Когда же муж ее умер, он поехал к ней и, надеясь, что чувства ее неизменны, стал настойчиво уговаривать ее выйти за него замуж. Но оказалось, что за время его долгого отсутствия она повстречалась с человеком, которого полюбила еще больше. Несчастный был так удручен этим, что начал избегать женского общества и пристрастился к опасным походам. И он погиб, мужественно и благородно завершив свои дни.
Так знайте, благородные дамы, что я отнюдь не хочу быть чрезмерно снисходительной к нашему полу. Я просто хотела рассказать эту историю мужчинам, и пусть они знают, что даже в женщинах, у которых доброе сердце, жажда мести чаще всего одерживает верх над скорбью, вызванной неразделенной любовью. Дама эта долго боролась со своим чувством, но в конце концов предалась отчаянию. Но ни одна добродетельная женщина не должна этому поддаваться – можно ли чем бы то ни было оправдать дурные поступки! И чем больше то искушение, которое одолевает нас, тем добродетельнее нам следует быть, чтобы мы могли претворить это зло в добро, а отнюдь не платить злом за зло, ведь очень часто случается, что, роя другому яму, мы попадаем в нее сами. Счастливы те, кого Господь наградил целомудрием, кротостью и чистотой душевной!
– По-моему, Лонгарина, дама, о которой вы нам рассказали, – воскликнул Иркан, – в поступках своих руководилась не столько любовью, сколько досадой и гневом, ведь если бы она действительно любила этого дворянина так, как она делала вид, что любит, она ни за что бы не покинула его ради кого-то другого; поэтому ее с полным на то основанием можно назвать самолюбивой, мстительной, упрямой и непостоянной.
– Вам легко так говорить, – возразила Эннасюита, – но вы не представляете себе, что значит любить, когда не отвечают взаимностью!
– Сказать по правде, – ответил Иркан, – мне этого никогда не приходилось испытывать, – если бы та, кого я любил, хоть немного изменила свое отношение ко мне, я, не раздумывая, расстался бы и с этой дамой, и с самою любовью.
– Ну, от вас-то, конечно, этого можно ждать, – сказала Парламанта, – вы любите только свое удовольствие, но порядочная женщина не должна так вести себя по отношению к мужу.
– Что бы там ни было, героиня этого рассказа, должно быть, на некоторое время забыла о том, что она женщина, – воскликнул Симонто. – Да и среди мужчин мало кто мог бы изобрести подобную месть!
– Если среди женщин нашлась одна, которая поступила столь опрометчиво, то это вовсе не значит, что таковы и все остальные, – сказала Уазиль.
– Во всяком случае, все вы прежде всего женщины, – воскликнул Сафредан, – и в какие бы наряды вы ни рядились, прикидываясь образцами целомудрия и чести, – тот, кто сумеет залезть к вам под юбку, убедится, что все вы одинаковы.
– Если мы будем слушать вас, – вступилась Номерфида, – то весь день у нас пройдет в спорах. А мне не терпится выслушать еще один рассказ, и я прошу вас, Лонгарина, передать кому-нибудь слово.
Лонгарина взглянула на Жебюрона и сказала:
– Если вы можете рассказать нам о какой-нибудь добродетельной женщине, прошу вас, приступайте к рассказу.
– Раз уж этого нельзя избежать, – ответил Жебюрон, – то я расскажу вам одну историю, которая произошла в Милане.
Новелла шестнадцатая
Одна миланская дама, вдова итальянского графа, решила, что она никогда больше не выйдет замуж и не сможет уже никого полюбить. Тем не менее некий молодой француз в течение трех лет настойчиво добивался ее расположения. И вот в конце концов, после того как она не раз имела случай убедиться в искренности его чувства, вдова снизошла к его ласкам, и оба поклялись друг другу в вечной любви[64].
Во времена правления главнокомандующего Шомона[65] в Милане жила некая дама, которая славилась своей добродетелью. Она была замужем за одним итальянским графом, а после того как овдовела, жила в доме братьев мужа и даже не помышляла о вторичном замужестве. И вела она такую скромную и благочестивую жизнь, что во всем герцогстве не было ни одного француза и ни одного итальянца, который бы не относился к ней с превеликим уважением. Но однажды, когда братья и сестры ее мужа устроили бал в честь Шомона, молодой вдове пришлось нарушить свои правила и присутствовать на этом балу. И когда французы увидали ее, то все они пришли в восхищение от ее красоты и скромности, особенно же один из них, имени которого я не назову, а скажу только, что он был наделен такой красотой и таким благородством, что никто из находившихся в Италии французов не мог с ним соперничать. Он сразу же обратил внимание на одетую в траур даму, которая, вместо того чтобы развлекаться вместе со своими сверстницами, сидела поодаль в обществе старушек. Будучи человеком смелым, он подошел к ней и, вступив с нею в разговор, снял маску и не стал больше танцевать, чтобы провести все это время с той, которая ему так понравилась. И весь вечер он проговорил с ней и с пожилыми дамами, в кругу которых она сидела, и получил от этого больше удовольствия, чем от болтовни с веселившейся молодежью. Когда же настала пора расходиться, то он даже не заметил, как пролетело время. И несмотря на то что разговор между ними шел, как это обычно и водится, о вещах ничего не значащих, она прекрасно поняла, что он возгорелся желанием ее видеть, и тут же решила, что этого ни за что не допустит. И после этого вечера ни на каких празднествах он ее уже не встречал. Француз, однако, постарался разузнать, какой образ жизни она ведет, и выведал, что она регулярно ходит в церковь и нередко даже посещает монастыри. И он стал так внимательно следить за нею, что всякий раз, как только она отправлялась слушать мессу, она заставала его в церкви, где до конца службы он не сводил с нее глаз. А глядел он на нее с таким обожанием и с таким восторгом, что даме этой не приходилось сомневаться, что он ее действительно любит. Тогда, чтобы избежать новых встреч, она сказалась больной и в течение многих дней никуда не выходила, а мессу слушала у себя дома. Француз был этим очень огорчен, ибо для него это была единственная возможность ее увидеть. Наконец, решив, что, может быть, ему уже наскучило ходить за ней вслед, дама стала снова появляться в церкви. От француза это не укрылось, и, побуждаемый любовью, он стал опять пользоваться каждым случаем, чтобы ее увидеть. И вот, боясь, как бы что-нибудь снова не помешало ему встретить ее и открыться в своей любви, ибо иначе он так бы и не узнал ее ответа, однажды утром, когда она молилась в укромном углу капеллы и была уверена, что ее никто не видит, он подкрался потихоньку и, убедившись, что около нее никого нет, выждал минуту, когда священник вышел со святыми дарами, повернулся к ней и голосом нежным и ласковым произнес:
– Сударыня, беру в свидетели того, к кому сейчас взывает святой отец, что жизнь моя и смерть в ваших руках. Ведь, даже если вы мне не дадите возможности объясниться, вы все равно не можете не узнать всей правды, вы легко прочтете ее в моих истомленных глазах, на моем высохшем от печали лице.
Дама, делая вид, что ничего не понимает, ответила ему:
– Не следует призывать Господа всуе, как делаете вы; поэты же говорят, что Боги смеются над всеми клятвами и над ложью влюбленных: поэтому женщины, которым дорога их честь, не должны быть ни слишком легковерны, ни слишком жалостливы.
С этими словами она поднялась с места и покинула церковь.
Все, кому приходилось испытывать нечто подобное, поймут, как эти слова должны были огорчить молодого француза. Но он был человеком храбрым и решил, что лучше уж получить суровый отказ, чем так таить свои чувства. А любовь его была неизменна – в течение трех лет он писал ей все время письма и старался увидеть ее, где только мог. И все эти три года он не получал другого ответа, и она всякий раз старалась убежать от него, как заяц бежит от борзой, которая за ним гонится, и делала она это вовсе не из неприязни к нему, но оттого, что боялась за свою честь и за свое доброе имя. Заметив это, он стал преследовать ее еще пуще прежнего. Наконец, после стольких отказов, отчаяния и горчайших мук, видя, как он настойчив и до чего велика его любовь к ней, дама эта сжалилась над ним, и он получил от нее все то, чего добивался так упорно и долго. И когда они пришли к обоюдному согласию, молодой француз отважился войти в ее дом, несмотря на то что это было делом рискованным, ибо жила она вместе со всей родней своего покойного мужа. Но он был столь же хитер, сколь и красив, и очень осторожно пробрался в назначенный час в ее спальню, где она лежала на пышной постели. Молодой человек поспешно разделся, чтобы лечь туда вместе с ней. В это время за дверями послышались приглушенные голоса и лязганье шпаг. Побледнев от страха и вся дрожа, дама шепнула ему:
– Берегитесь, жизнь ваша и моя честь в большой опасности; это вернулись братья мужа, и теперь они ищут вас, чтобы убить! Умоляю вас, полезайте сию же минуту под кровать, и тогда, если они не найдут вас, я потребую от них ответа за весь этот шум и беспокойство, которое они мне причинили.
Молодой человек, который был не из пугливых, спросил:
– Почему это я должен бояться братьев вашего мужа? Пусть хоть вся семья соберется здесь, я уверен, что больше трех раз мне не придется браться за шпагу. Поэтому лежите спокойно и позвольте мне охранять эту дверь.
С этими словами он обернул левую руку плащом, держа в правой обнаженную шпагу, и тотчас же кинулся отворять дверь, торопясь увидеть, кто за ней прячется. А когда он открыл ее, оказалось, что это всего-навсего две служанки, в руках у которых шпаги: они-то и устроили весь этот шум. Увидев его со шпагой в руке, девушки взмолились:
– Простите нас, ваша милость, мы только выполняли распоряжение госпожи, и, поверьте, мы вас больше ничем не побеспокоим.
Увидав, что это женщины, молодой человек мог только послать им тысячу проклятий и перед носом у них захлопнул дверь. После чего он устремился к своей возлюбленной, которую страх не отвлек от страсти, и улегся с нею в постель. И, торопясь удовлетворить свое желание, он даже забыл спросить ее, чего ради она пустилась на такие проделки. Но, когда уже стало светать, он все же захотел узнать, почему она так дурно с ним обращалась, сначала заставив его столько лет себя ждать, а потом сыграв с ним такую злую шутку. Тогда она рассмеялась и сказала:
– С тех пор как я овдовела, я решила, что никого уже больше не полюблю, и все эти годы не нарушила данного себе самой обета. Но с того дня, как я познакомилась с вами на этом празднестве и увидела, какой вы благородный человек, все изменилось, и я полюбила вас не меньше, чем вы меня. Однако честь моя, которая всегда была мне дороже жизни, держала мои чувства в узде и не давала мне сделать ничего такого, от чего бы могло пострадать мое доброе имя. И вот, подобно тому, как раненная насмерть лань перебегает с места на место, думая, что она этим облегчит свою боль, так и я из одной церкви убегала в другую, чтобы только не видеть того, чей образ жил в моем сердце и чье чувство ко мне было столь высоким, что честь моя ничем не могла быть запятнана. Для того чтобы окончательно убедиться в том, что сердце мое и любовь принадлежат вполне достойному человеку, я и устроила вам последнее испытание, велев служанкам моим учинить этот шум. И могу вас уверить, что если бы только, испугавшись за свою жизнь, вы решили спрятаться у меня под кроватью, я бы немедленно поднялась и удалилась в другую комнату и вы никогда бы больше меня не увидели. Но коль скоро вы превзошли все мои ожидания и все, что мне говорили о вашем обаянии, красоте и доблести, и страх не возымел ни малейшей власти над вашим сердцем и нисколько не остудил любовь, которую вы ко мне питали, я решила быть вашей до конца моих дней, ибо знаю, что мне не найти более надежной руки, которой я могла бы вверить и жизнь и честь, и более достойного человека я никогда не встречу.
И, как если бы воля человека была непоколебима, оба они поклялись в том, что вовсе не было в их власти: в вечной любви, которая, вообще-то говоря, неспособна ни зародиться, ни пребывать в сердце мужчины. Но только те из вас, благородные дамы, кому удалось испытать на собственном опыте лживость подобных клятв, знают, как недолго они обычно длятся.
Итак, благородные дамы, если вы достаточно благоразумны, вы непременно будете остерегаться нас, как олень, если бы у него был разум, всегда стал бы остерегаться охотника. Ведь вся наша слава, все наше счастье и наше удовлетворение собой зиждятся на том, чтобы овладеть вами и отнять у вас то, что самим вам дороже жизни.
– Что я слышу, Жебюрон, давно ли это вы сделались проповедником? – воскликнул Иркан. – Не вы ли утверждали всегда совершенно противоположные вещи?
– Вы правы, – ответил Жебюрон, – всю свою жизнь я думал иначе, но так как зубы мои стали теперь слабее и мне не разжевать ими лакомой дичи, я хочу всего-навсего предупредить бедных ланей, чтобы они остерегались охотников, и, может быть, этим мне удастся хоть на старости лет искупить те беды, которые я готов был им причинить в молодые годы.
– Спасибо, Жебюрон, за то, что вы заблаговременно нас об этом предупредили, – сказала Номерфида, – но мы не очень-то вам верим: вы ведь, верно, ни разу не обращались с подобными речами к тем, кого вы любили; это означает только, что у вас нет ни малейшего интереса к нам, и больше того – вы даже не хотите, чтобы кто-нибудь нас полюбил. А мы, однако, считаем себя такими же добродетельными и скромными, как те, за кем вы гонялись в дни вашей молодости. Но старики ведь привыкли думать, что они всегда умнее, чем поколение, которое идет им на смену.
– А скажите-ка, Номерфида, – воскликнул Жебюрон, – когда кто-нибудь из ваших поклонников обманет вас и заставит испытать на себе коварство мужчин, согласитесь вы тогда со мной или нет?
– Мне кажется, – сказала Уазиль, – что этого молодого дворянина, которого вы так расхваливали за его храбрость, следовало бы скорее похвалить за его неистовую любовь, а ведь это такая сила, что даже трусливейший из людей, если он одержим ею, способен совершить то, что заставит призадуматься самого отменного храбреца.
– Госпожа моя, – возразил ей Сафредан, – может быть, и в самом деле я испытал бы страх, если бы не считал, что от итальянцев можно ожидать каких угодно слов, но никак не дел.
– Нет, – ответила Уазиль, – он испугался бы, если бы в сердце его не горел тот огонь, который способен испепелить всякий страх.
– Коль скоро вы не считаете храбрость этого человека достойной похвалы, – сказал Иркан, – вы, вероятно, знаете кого-нибудь другого, который ее более достоин.
– Я нахожу, что похвалу эту он вполне заслужил, – сказала Уазиль, – но я действительно знаю пример еще более удивительный.
– Если это так, – сказал Жебюрон, – умоляю вас, займите скорее мое место и расскажите нам эту историю.
– Если вы так расхваливаете храбрость человека, который готов был кинуться на миланцев, защищая свою жизнь и честь своей дамы, – начала Уазиль, – то что же вы скажете о том, кто без всякой надобности и единственно лишь из самой подлинной простодушной храбрости совершил поступок, о котором я вам сейчас расскажу.
