Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Часть III
Преемство
Глава 1. Самая лучшая песня
Милиционеры встретили катер на причале и забрали измученных собственной злобой и бессилием бандитов. Договорились, что завтра с утра Володиша заскочит в райотдел и напишет все, что положено в таких случаях. Покончив с формальностями, героический страж водных богатств родины с легким сердцем воскликнул:
– Ну теперь вперед, ребята, к родному очагу! Заводи мотор!
– Ой, Володиша, родной очаг – это он для тебя родной, а для меня родная деревня, – поправил друга Степан.
– Ну что, спорить будем? А Маша пусть мерзнет? – и Володиша, находясь в романтическом кураже, что есть силы, дернул на себя шнур. Мотор взревел, катер, как молодой нетерпеливый конь, встал почти на дыбы, но показав свою прыть, быстро опустился на воду и бережно понес путешественников к «родному очагу».
Волны равнобедренным треугольником расходились от носа к берегам, покачивая лавницы, лодки, забрызгивая нехитрую речную утварь, прикрепленную хозяевами к несложным береговым сооружениям.
Володиша по-капитански серьезно подправлял руль, гордо поворачивал голову, высматривая на высоком берегу избы родной деревеньки. А они, выстроившись в ряд, казалось, восторженно глядели на местного героя всеми своими окнами-очами, украшенными белыми резными наличниками. Ладные домики, составлявшие улицу, стояли близко друг к другу. Их сплоченный ряд со стороны реки казался неприступной крепостной стеной, а деревня – крепостью. Слева она была защищена Красным яром – древней гранитной преградой, одолеть которую невозможно и в наши высокотехнологичные времена. Лишь с поскотины деревня оказывалась беззащитной, поэтому каждый хозяин с этой стороны делал высокий дощатый заплот, надеясь, что он защитит и от зверья, и от худого человека.
Катер привычно скользнул по деревянному настилу и на полкорпуса вылетел на берег.
– Ну вот и приехали. Степа, помогай высаживаться.
– Это чего вы так долго в райцентре задержались? – певуче спросила подошедшая молодая женщина.
– Вот моя Валя! Узнаешь, Степан? – восклицательно произнес Володиша.
Вглядываясь в красивое лицо юной женщины, Степан находил знакомые черточки, с трудом осознавая, что перед ним та маленькая соседская девочка, которую когда-то он видел каждый день и не принимал во внимание.
– Если б Володиша не сказал, что это Валя, ни в жизнь бы не узнал.
– А ты, Валюша, узнаешь?
– Неужели, Степка? Боже мой, как возмужал. Степан, откуда? С женой? В гости? Надолго ль? Насовсем?
– Остановись, Валя, дай из катера выйти. Обо всем расскажу, ничего от тебя не утаю, – строго пресек вопросы жены муж.
– Пойдемте в дом, все готово, и банька и стол, – взволнованно и заботливо щебетала молодая женщина. – Я давно заприметила катер, но подумала, что он на вечную стоянку у причала в райцентре встал. Уже собралась племянника отправить разузнать, что случилось.
– Да все нормально, груз милиции передавали.
– Милиции?
– Ей родной. Хватит разговоров, пошли, – строго сказал Володиша.
Степан в разговоре не участвовал, сложное чувство сжимало его сердце. И радостно, и больно быть гостем в родной деревне, откуда уехал мальчишкой, а вернулся мужчиной, закаленным в сражениях с теоретическими выкладками и практической таежной наукой. И где нет уже твоего родного дома, и не осталось никого из родни. Чужаком почувствовал себя Степан.
Дверь в дом Володиши не закрывалась – гостей не считали. Кто-то садился за стол и расспрашивал Степана о жизни в городе, женщины, знавшие односельчанина с детства, обнимали, целовали – кто в щеку, кто в макушку, удивляясь и богатырскому росту молодого человека, и красоте, унаследованной от матери.
Дарья Петровна, мать Володиши, поглядывая на Степана, утирая кончиком платка глаза, несколько раз повторила одну и ту же фразу.
– Вот бы мать твоя, Степа, дожила, как бы радовалась. Коли дожила – ах, как бы радовалась наша красавица. – И, безнадежно махнув рукой и смахнув слезу, утвердительно заключила:
– Видно, на все воля Божия.
День был трудный, а вечер выдался хоть и радостный, но шумный, мучительно многолюдный. Первой сдалась на милость сна Маша. Валя, заметив мучения девушки, потихоньку вышла, чтобы соорудить ей ночлег в чистой половине амбара, которая летом использовалась как покои для ребятни или молодых. Степан за прошедший день устал сильно и тоже рад был бы рухнуть в сено, но Володиша взбодрил его непререкаемым шепотом:
– Терпи, Степа, порядок такой, обидятся. Мы еще с тобой по деревне должны пройти, чтобы все на нас смогли посмотреть, чтобы было потом о чем сельчанам посудачить. Гости у нас не часто бывают. Ты разве не помнишь, что в любого гостя деревня вглядывается внимательно, радостно, а потом обсуждает и рост, и цвет волос, и что пьет, и что носит. Эта традиция вековые корни имеет. Так что терпи, коль к родине захотел прикоснуться.
Природа подбодрила двух друзей, зарядив дополнительной энергией, излучающейся от тайги, от реки, от неба. Даже солнце, казалось, замедлило свое, неминуемое в этот час падение за Красный Яр и щедро озаряло путь плазменными сполохами своих еще горячих лучей.
Володиша и Степан в компании нескольких друзей зашагали по единственной деревенской улице. У каждого дома их останавливали односельчане, расспрашивали Степана о жизни, разглядывали его городской костюм, иногда со смехом вспоминали его детские проказы, в которых, однако, принимали участие все друзья, идущие сейчас с ним по этой приветливой деревенской улице, на которой он никогда уже не встретит своих родных. Опять защемило сердце, и Степан, словно вспомнив что-то неотложное, быстро проговорил:
– Володя, у меня к тебе просьба: подбрось меня завтра к сестре.
– Ну о чем ты говоришь, как голову от подушки оторвешь, так сразу и поедем.
– А милиция?
– Не волнуйся, везде успею.
– Может, я с утра на могилку к матери, а…
– Ну вот, пока ты там, я в милицию успею, – закончил мысль Степана Володиша, заметно утишая голос. Подняв указательный палец в знак окончания разговора, он указал им куда-то вдаль. Туда, откуда лилась до слез знакомая, правильная, самая лучшая в мире песня.
Это, расположившись на высоком берегу, пели местные девчата. Их песня легко летела над Илимом, огибала подлесье, ударялась о глухую стену Красного Яра и уносилась в дальнюю даль.
Степан не заметил, как стал подпевать. Он много раз слышал эту песню по радио, знал ее слова, но сейчас она звучала по-особому. Потому что это был голос и слова его сердца, наполненного любовью, нежностью и еще какими-то чувствами, о которых он прежде не знал.
«Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить»…
«Да, – вздохнул Степан, и повторил про себя – “…но как на свете без любви прожить”». А что такое – любовь? Прежде он не думал об этом. Почему же сейчас так сладко у него на душе? Неужели от того, что она наполнена любовью? Но как такое может быть? Почему в один миг захлестнуло его нежданное счастье? А может, он ошибается, и это томление связано с усталостью, с негой родных мест? Как узнать? Ни у кого не спросишь. Да и спрашивать о таком сокровенном нельзя, это он точно знал. И понял сегодня Степан, что на все эти сложные вопросы должен найти ответы сам.
Молодого человека охватила такая истома, что задрожали ноги, и он вынужден был присесть на попавшийся дощатый выступ какой-то старой ограды. Откинув голову, он блаженно прикрыл глаза, и сразу явилась она, Маша, – ослепительно красивая, радостная, излучающая очами свет небес. А вокруг ее головы сияли звезды – это он точно видел: много звезд, Вселенная простиралась за ее спиной.
– Степан, ты чего, уснул что ли?
– Да нет, Володиша, хотя немного отдохнуть после такого насыщенного дня не мешало бы, – радостно солгал Степан, не открывая глаза. Но ему уже не хотелось спать, ему хотелось рассматривать ее волосы, тонкие пальцы, поднося к губам каждый пальчик по очереди, чувствовать их благоухание, откликаться на трепетание ее тела, целовать ее лоб, щеки, медленно спускаясь к губам, и коснувшись их, прильнуть к ним, горячим, желанным, отзывчивым, и обнять ее на всю свою жизнь.
– Так в чем дело, пошли.
– А как же ребята? – нарочито зевая, глухо откликнулся Степан.
– Ребята до первых петухов будут бродить, сначала кучками, потом парами. Забыл, как мы, будучи пацанами, мешали молодежи целоваться.
– Такое разве забудешь. Радостно смотреть на ребятню, что горячим табунком стоят вон там – у старой кривой сосны. Видишь? Они-то и являют новую жизнь, новое счастье. Все это повторяется от века к веку, закон жизни, которому никто не учит, он внутри каждого человека, – философски подытожил Степан.
– Этому не научишь. Это – любовь, – с интонацией опытного мастерового заключил Володиша. – Ну пошли, Степан.
А над Илимом, над деревней, над всем миром все еще разливалась девичья песня, заставляющая поверить, что горя нет, ночи нет, смерти нет. Есть только вечная Жизнь и счастливая Любовь.
Глава 2. Горизонт без края
Сестру Степан отыскал в огороде. Пользуясь погожими днями, она собирала народившееся добро: морковь, свеклу, редьку и всякую другую зелень, которая неожиданно появляется невесть откуда в конце лета.
Увидев брата, женщина будто обомлела, не поверила своим глазам, прищурившись, присмотрелась, и через мгновение уже бежала к нему, по-матерински раскинув руки.
– Степан, Степа, братик родной! Долгожданный! Как же я давно тебя не видела!
Он тоже поспешил к ней навстречу. Обнялись крепко, горячо. Сестра не уставала повторять.
– Ласточка ты моя, солнышко! Степушка! Какой же ты молодец, что приехал!
– Мила, Мила, ну не надо, я же не маленький. Ты, кажется, не замечаешь, что я уже вырос. Неловко при народе такие нежности выказывать, – ласково упрекнул ее брат.
– Да я при всей деревне тебя солнышком назову, – восторженно проговорила сестра.
Степан подвел ее к Володише и Маше.
– Ну, Степан, знакомь меня с твоими друзьями, – проговорила Мила, раскрасневшаяся от радостного волнения.
– С Володишей-то тебя чего знакомить, ты его знаешь, мы ведь вместе учились.
– Ну, это ты учился. А я с его сестрой Светкой в одном классе науку постигала. Так это Назаровский, что ли, парень? – всплеснув руками, наконец, поняла Мила.
– Он.
– Здравствуй, Володя, вот ты какой. Я слышала о тебе много хорошего, о твоей работе, конечно. Герой ты на всю округу.
– Спасибо, тетя Мила. Это не геройство – это моя работа, обязанность.
– Неужели я такая старая, что уже и для тебя тетей стала? – то ли шутливо, а скорее всерьез, упрекнула Володишу молодая женщина.
Тот смутился и по-детски ответил вопросом на вопрос:
– Но не Милой же мне вас называть?
– Можно и Милой, – пококетничала она, – в том плохого ничего нет, мне в радость, будто и не минули долгие годы со дней моей юности.
Но взглянув на красавицу Машу, посерьезнев, добавила:
– А это твоя жена, Володя?
– Нет, – односложно ответил Володиша, не желая продолжать тему.
Сестра вопросительно посмотрела на брата.
– Это Маша. Мы недавно познакомились, идем вместе почти с Хребтовой, – неуверенно, явно подбирая слова, пояснил Степан.
Маша пришла ему на помощь, очень кратко пояснив:
– Я шла с группой ребят из Усть-Кута, у одной девушки произошел вывих ноги, она со своим парнем осталась в Илимске, в больнице, а я напросилась со Степаном до райцентра, а потом он уговорил меня и у вас побывать. Я очень люблю путешествовать.
– Ну пойдемте, дорогие мои, в дом, – ощутив неловкость своих расспросов, заключила сцену знакомства Мила.
– Я-то, пожалуй, поеду, – воспротивился приглашению Володиша.
– Куда собрался, Володя? В кои-то веки встретились и в дом не зайдешь? Нет уж, пойдем, а там будет видно.
– Хорошо, хорошо, Мила, конечно, я побуду с вами.
– А где Юра, сестренка?
– У него, как в доме работа, так неотложные дела находятся. Прибежит сейчас. Вы же на катере приехали?
– Да.
– Значит, скоро будет. Он же не знает, что ты приехал, подумает, что рыбинспекция к нам нагрянула.
Не успела Мила договорить, калитку распахнул ее муж Юрий.
– Вот, легок на помине, всегда готовый отметить и радость, и поминки.
Юра пропустил мимо ушей слова жены, увидев Степана, заулыбался ему, схватил дорогого гостя в свои сильные, широкие объятия, попытался приподнять его как маленького, приговаривая:
– Ну, наконец-то, Степа, а то ведь ждем-ждем, а тебя не дождаться.
Но попытка оторвать высоченного Степана от земли не удалась.
– Мужиком стал, – сделал Юрий очевидный вывод, – а раньше я тебя легонько вверх подбрасывал.
– Выпивать меньше надо, водочка она ведь силы забирает, – проворчала жена.
– Мила… – Юра посмотрел на нее осуждающе.
– Заходите все в дом, я мигом на стол соберу.
Маша зашла в сени первая и растерялась. Это было просторное помещение с одной большой металлической кроватью у окна. Рядом – стол, покрытый скатертью, расшитой по центру крупными васильками и ромашками, а на кайме гордо вышагивали друг за дружкой по всему периметру огненные петухи с ярко-желтыми гребешками.
Девушка вопросительно посмотрела на кровать, потом на Степана. Тот понял причину ее растерянности.
– Так это сени, а за перегородкой клеть. Летом здесь живут, в доме душно.
Маша смущенно улыбнулась, движением плеч давая понять, что ошиблась в своем предположении о месте ночлега.
– Извини, я ведь не часто бываю в деревенских домах.
– Ну что ты, Маша, вот вход в дом, – Степан по-хозяйски распахнул массивную дверь, пропуская гостью вперед.
Переступив высокий деревянный порог, молодые люди вошли в главное помещение избы – это была большая квадратная зала. В правом углу – сердце таежного жилища – большая русская печь. Все кирпичики были бережно и тщательно затерты глиной и побелены. Перед загнеткой печи – маленькая кухня, она отделялась от основного помещения легкой деревянной перегородкой. В небольшое по таежным законам окно вливался в достаточном количестве дневной свет.
По диагонали от печи, как и положено, между восточной и фасадной стенами, над столом, красовалась божница, заставляющая всех входящих в первую очередь обратить свои взгляды именно в этот угол и склонить головы пред иконами. Их, расположившихся на двух полочках, было немного. Образа обнимало длинное узкое домотканое полотенце с густой орнаментальной вышивкой на концах. Степан заметил, что на верхней полке сбоку отдельно лежала одна толстая книга, а рядом стопочкой еще какие-то тонкие брошюры, потрепанные, видно, много раз читанные.
Поклонившись красному углу – кто вольно, кто невольно – гости уселись на длинную отполированную долгим использованием лавку, находящуюся вблизи окон, выходящих на улицу.
Володиша и Степан, взглянув в окна, залюбовались широким Илимом, который, как рушник над божницей, бережно своим водным нетканым полотном обнимал деревню. Как будто хотел защитить ее от невзгод и непогод.
– Наверное, здесь мелковато, – перевел романтическое созерцание в прозу жизни будущий строитель, желая показать и свою наблюдательность, и теоретический опыт. – Володиша, видишь, какой Илим широкий. При такой ширине глубин больших быть не может.
– Да я бы не сказал, – возразил друг, – метра три точно будет. Здесь я на моторе прохожу спокойно, это в других местах мелководье, там приходится мотор приподнимать и идти на веслах.
– Что, и вверх по Илиму вручную?
– Бывают места, где даже шестом толкать приходится.
Профессиональный разговор приятелей прервал удивленный голос Маши.
– Степан, Степан! Подойдите же сюда. Ну скорее!
Молодые люди оглянулись. Мария стояла у божницы с иконой в руках.
– Что случилось, Маша? – взволнованно спросил подошедший к ней Степан.
Девушка протянула ему трехстворчатый складень:
– Откуда это у вас?
Степан ничего не мог ответить, только пожал плечами, потом позвал сестру, занятую приготовлением праздничного обеда.
– Мила, Мила, подойди сюда, – крикнул он в окно, выходящее во двор.
– Что такое? Что за спешка? Подождать не можете? – напевно откликнулась возбужденная радостными заботами Мила.
Не дожидаясь, Маша сама вышла на улицу, неся на ладонях, как драгоценность, икону. Девушка была явно встревожена и удивлена до такой степени, что не могла сформулировать свой вопрос точнее.
Людмила, Степан и все остальные ждали от нее пояснений по поводу так взволновавшего ее образа.
– Откуда эта икона у вас? – еле слышно промолвила Маша.
– Она всегда у нас была, и до нас была: у наших родителей, кажется, даже у их родителей тоже.
– Подождите, – Маша бережно, как бесценное сокровище, переложила икону на ладони Степану, а сама побежала в сени и принесла оттуда свой рюкзак. Порывшись в нем, извлекла кожаный мешочек, крепко затянутый шелковым шнурком. Дрожащими пальцами она с трудом развязала два тугих узла и достала складень, как две капли воды похожей на икону, которую Степан держал на вытянутых руках.
– Посмотрите! Посмотрите! – восклицала Маша как маленькая девочка, рукой приглашая всех присоединиться к созерцанию этого радостного чуда.
– Да, как близнецы, – задумчиво произнес Степан. Людмила поклонилась обеим иконам и перекрестилась.
– Чудеса да и только, – вымолвил Володиша.
Юрий долго и внимательно разглядывал складни, то закрывая их, то опять разворачивая, старательно вглядывался в изображение, поднося к глазам то одну икону, то другую.
– Посмотрите-ка, тут что-то написано, – провел по тыльной стороне пальцем Юрий, как подчеркнул. – А еще герб какой-то полустертый.
– Где, покажи? – через его плечо Степан тщетно пытался рассмотреть надпись.
– Юра, ты положи икону на лавку, в твоих руках ничего не видно, – с нетерпением приказал молодой человек.
– А много ль ты на лавке увидишь? Здесь через лупу надо смотреть.
– Через лупу, говоришь? Нет ничего проще, – усмехнулся Володиша и вытащил из кармана тканевый кисет, а из него – лупу небольшого диаметра.
– А ты всегда с лупой ходишь? – удивленно спросил Степан.
– Сначала посмотри через нее, может, прочитаешь начертанное, а потом любопытство проявляй, – подавая Степану лупу, самодовольно ответил Володиша.
– Так, так – тянул Степан время, разглядывая еле заметные штрихи, – Первая буква «А», вторая «Л», третья – не пойму, вроде, по-иностранному написано.
– Степан, дай мне посмотреть, – нетерпеливо попросила Маша, выхватывая лупу из рук друга.
– Да! Я так и думала! – взглянув на отметины, победно воскликнула девушка. – Здесь написано – Алексей. И герб похож.
Воцарилось молчание. Все внимательно смотрели на Машу как на капитана судна, попавшего в невероятное приключение.
– Это икона Алексея Ильича Чирикова.
Присутствующим такое заявление мало что пояснило. Они продолжали молчать.
– Неужели вы не знаете ничего про этого великого человека?
– Дорогая Маша, не задавай неразрешимых загадок, не уличай нас в незнании. Давайте все сядем за стол, и ты расскажешь нам и про икону, и про великого человека Чирикова, – рассудил Володиша.
– Правильно! Молодец! – сразу поддержала его Мила, – а то посередине двора говорим о том, чего не знаем.
Маша подчинилась, сложила оба складня и, прижав их к своей груди, пошла в дом.
– Мила, – зашептал как о сокровенном Степан, – а у нас-то откуда эта икона?
– Сядем за стол, там и поговорим обо всем. А сейчас, брат, помоги мне – спустись в ледник, достань сала, грибов, огурцов малосольных, а я с картошкой уже заканчиваю.
Людмила с двумя помощниками, Степаном и Юрой, быстро накрыли на стол. На простой дощатый, отскобленный ножом добела стол Людмила накинула хрустко накрахмаленную белую скатерть, вышитую своими руками. К столу придвинули табуретки, в центр Юра взгромоздил бутыль самогона, а перед каждым гостем расставил по небольшой граненой стопке из простого с синеватым отливом стекла. Гости с восхищением глядели на немудреную деревенскую снедь, загодя заготовленную хозяйкой и принесенную что из клети, что из кути, забыв на время о своем происшествии.
Пить, кроме Юры, никто не пожелал, видя это, Людмила отодвинула стопку и от мужа, попытавшегося возразить жене. Но сдавшись под непреклонным выражением ее сердитых очей, он обреченно махнул рукой и, повернувшись к гостям, обиженно покачал головой.
Степану не терпелось услышать Машин рассказ, но сестра старательно потчевала гостей и просила, чтобы они не обижали ее и обязательно отведали и то, и то другое, и… десятое кушанье.
Через некоторое время стол заметно опустел, Юра по привычке потянулся за послеобеденной папироской, однако понял торжественность момента и не стал зажигать спичку: Маша начала говорить об Алексее Ильиче Чирикове.
– Алексей Ильич, выдающий мореплаватель, один из первооткрывателей Северо-Западной Америки, капитан-командор.
– Вот это да! – восхищенно воскликнул Степан. – А на Илиме он как оказался?
– По этим местам проходила дорога на Тихий океан, и первая Камчатская экспедиция под руководством Витуса Беринга шла по этой дороге.
Девушка замолчала.
– Ну а дальше-то что?
– Это известная история, о ней написано много книг. Меня больше волнует судьба иконы. Почему она оказалась здесь?
– Может, он потерял ее, – неуместно предположил Степан.
– Не придумывай, – одернула Мила брата.
– А у тебя другая есть версия?
– Да, есть другая. Сколько я себя помню, эта икона всегда была с нами. Бабушка Степанида незадолго до своей смерти рассказала о ней. Мне трудно сейчас вспомнить точно, была я тогда девчонкой-пионеркой и особого желания слушать про иконы не было. Запомнила, что какой-то богатый человек подарил нашему прапрапрадедушке этот складень за спасение жизни. Тот барин тонул на Илиме у Качинской сопки, а наш далекий предок его спас.
– А где эта сопка? – заинтересовалась Маша.
– Да вот она, милая, стоит и нас смотрит. Взгляни в окно, Машенька.
Степан одной своей ладошкой накрыл Машину руку, а другой – указал на Качинскую сопку.
– С тех самых пор, – продолжила Мила, отводя глаза от нежного жеста брата, – эта икона передается в нашей семье по мужской линии.
– Выходит, она должна принадлежать мне! – после недолгого раздумья воскликнул Степан.
– Выходит.
– Тогда почему она у тебя?
– Ты же у нас атеист. Когда ты уезжал в Иркутск, я предложила тебе ее взять. А ты мне что сказал? Помнишь?
– Нет.
– А я помню. Ты сказал, что у меня не все в порядке с головой, раз про иконы говорю.
– Так и сказал, сестренка?
– Так и сказал. Да что теперь об этом вспоминать. – Икона твоя, возьмешь в любое время. А вы, Маша, какое имеете отношение к таким древностям?
Маша помолчала, собралась с мыслями, по тому, как дрожала прядь, выбившаяся из тугого пучка ее волос, было видно, что девушка волновалась не менее прежнего. И продолжила:
– Я из рода Чириковых. Алексей Ильич Чириков родился в небольшой дворянской семье в Тульской губернии. Когда он подрос, то есть достиг возраста десяти лет, отец отдал его на воспитание в семью своего брата Ивана Родионовича Чирикова, проживавшего в Москве. Раньше в благородных семьях с детьми долго не нянчились, они рано понимали свое предназначение – стать лучшими людьми России, людьми чести, верности и других высоких нравственных качеств. В дворянской среде было заведено – служить Родине, исполнять долг на воинской или гражданской службе, своим трудом способствовать благу России. Это был многовековой сословный закон. Рос и учился будущий знаменитый мореход вместе со своим двоюродным братом Иваном. Обоих зачислили в созданную по указу Петра I «Школу математических и навигацких наук», образованную при Пушкарском приказе в 1701 году.
– Ничего себе, как давно это было, – заметил потрясенный Володиша.
Но Маша как будто не расслышала и продолжала:
– Это было первое в России артиллерийское, инженерное и морское училище, предтеча всей системы современного военного образования. Алексей Ильич выбрал морское поприще – он стал знаменитым представителем морского российского флота, являлся помощником Витуса Беринга, за свою жизнь исследовал северо-западное побережье Северной Америки, северной части Тихого океана и северо-восточного побережья Азии.
– Про Беринга я что-то знаю, – решил показать свою эрудицию Степан. – Он организовал и возглавил 1-ю и 2-ю Камчатские экспедиции. Нам об этом на уроках географии рассказывали. Но мне и во сне бы не приснилось, что встречусь с потомком его главного помощника, да еще с таким красивым и умным, – пошутил Степан, одарив Машу влюбленным взглядом.
Но она, находясь в этот миг во временах стародавних, не заметила пристального внимания нового друга и продолжала рассказывать, глядя не по сторонам, а как будто вглубь себя. Там она, казалось, не блуждала, а уверенно шла по тропинкам семейной памяти, находилась во временах, отстоящие от сегодняшних на сотни лет.
– Вот тогда-то, перед отправкой в Навигацкую школу, дядя и заказал для каждого из братьев иконы – складни, чтобы Господь, Богоматерь и Иоанн Предтеча охраняли молодых людей на их трудном поприще. В Триптихе всегда изображали этих святых, составляющих малый деисусный чин. Смысл композиции заключается в заступнической молитве за людей пред лицом Царя Небесного и строго Судии. Интересно, что Богоматерь здесь представлена в непривычной иконографии – без Младенца, но со скипетром в руке. Такая икона называется «Всех скорбящих Радость». Скипетром Богородица подает указание ангелам, которые даруют обиженным заступление, нагим одеяние, больным исцеление, печальным утешение, голодным пропитание, хромым хождение, а морякам – спасение на водах.
Маша вздохнула, бережно взяла в руки одну из икон и продолжила объяснять:
– Складень – это миниатюрный переносной иконостас, трудоемкая, уникальная авторская работа, как сейчас бы сказали. Такого качества вещей делалось очень мало. Любая освященная икона, а тем более такой триптих, обладают защитной силой, способны незримо оберегать своего владельца, посылая ему Божию помощь в нужный час, мудрость, надежду. Вот такую семейную реликвию в день моего шестнадцатилетия бабушка подарила и мне. Это даже был не подарок, это была передача семейной реликвии, требующей особого к себе внимания, хранения и обязательного сбережения для потомков. Бабушка рассказала мне, что икона передавалась в нашей семье по женской линии, что именно этот складень принадлежал брату Алексея Чирикова – Ивану. Но ничего в семье не было известно об иконе Алексея Ильича. Невероятно, но она нашлась.
Маша задумалась и подправила свое заключение:
– Вернее, я почти уверена в этом, – поставив логическое ударение на слове «почти», то есть оставляя вероятностный процент ошибки.
Но Степан, ни минуты не сомневающийся в том, что его икона – та самая, чириковская, – несдержанно выкрикнул:
– Да какое тут может быть сомнение! Конечно, нашлась!
Остальные молчали. Потом, набожно перекрестившись и глубокомысленно вздохнув, Мила произнесла:
– Я тоже думаю, что это та самая икона. И мы со Степаном отдадим ее вам, Маша, раз она принадлежит вашей семье.
– Что вы, что вы, Мила. – замахала руками Маша. – Если Алексей Ильич подарил ее вашему предку, она ваша. Главное, я знаю, где она.
– Она – Степанова, – твердо сказала Мила, – надеюсь, брат, что теперь ты от нее не откажешься.
Степан молча взял в руки старинный складень и, мечтательно задумавшись, стал поглаживать его ладонью. Мила спохватилась, что остыло горячее кушанье, и настойчиво повелела гостям продолжить трапезу. Юрий понял, что настал подходящий момент, и тихонечко стал склонять Степана и Володишу отметить этот случай крепким напитком. Но непреклонная Мила, видя, что дело идет к выпивке, убрала со стола бутыль, несмотря на обиженный взгляд мужа.
Молодежь еще долго обсуждала невероятное событие, потом все пошли провожать Володишу. Когда вернулись, Мила выделила Степану место на сеновале, а Маше для ночлега отдала самую лучшую кровать в доме – хозяйскую, попросив Степана помочь девушке расстелить ее. Молодого человека не надо было уговаривать, он с радостью исполнил нехитрое дело и потом предложил Маше выйти во двор, еще полюбоваться таежными звездами. Они, действительно, были огромные, близкие, казалось, жаркие, как разбрызганные капли солнца. Девушка явственно ощутила на своей щеке жар, не сразу сообразив, что он не от звезд, а от пылающей щеки Степана. Он крепко обнял Машу и приник к ней не то что всем своим телом, но сердцем, душой, всеми лучшими мыслями и стремлениями, какие только в нем существовали. Его губы Маша не оттолкнула.
На другой день ранним утром Маша и Степан на моторной лодке отправились к Качинской сопке, которая величественной доминантой над таежной глухоманью возвышалась не то что века – тысячелетия.
Поднявшись на самую ее вершину, молодые люди почувствовали усталость. Они сели на поваленное дерево, блаженно вытянули ноги, которые оказались сильно поцарапанными кедровым стлаником. В него путники попали, свернув на минутку с проторенной горной тропы. Но боль не чувствовалась, казалось, насыщенный таежной благодатью запах, доносившийся из зарослей дикой черной смородины, и врачевал раны, и восстанавливал силы.
Маша долго отдыхать не смогла, вскочила первая и потянула Степана к площадке, откуда был виден Илим. Внизу, сплетаясь в зыбкий узел, расходились ленточками речки, было видно, как много на них стариц и островов, до горизонта просматривался Илим. Маша впервые в жизни видела нехоженые места неоглядной хвойно-лиственной тайги. Степан рассказал ей, что в летние месяцы крестьяне ангарских деревень тащат вверх по течению реки свои лодки-дощаники, поднимаются на десятки петляющих верст к сенокосным угодьям, добираются в тихие рыбные места, не знающие ни выстрела, ни браконьерского взрыва.
Крестьяне, промысловики несколько веков осваивают богатства Илимских земель и лесов. Со времен первопроходцев здесь распахивали землю, охотились, заводили скот, а вечерами, при свете, идущем из жаркой печи, костяной иглой с тонкой жилой вместо нитки, шили себе ичиги, бродни и другую обутку – самую надежную обувь в этих краях.
Степан еще много интересного рассказал Маше, но вдруг говорить расхотелось. На него напала или усталость, или непонятная нега. Ведь Маша, любуясь пречистой, умиротворявшей спокойной водой Илима, стояла так близко. И была непонятна причина дрожания теплого воздуха, происходящего то ли от смены воздушных слоев, то ли от трепета Машиного сердца, взволнованного не только извечной, райской красотой Илимской долины, золотыми соснами в песчаных дюнах, но новым для нее, не унимающимся чувством любви. Маша сама обняла Степана и сказала:
– Теперь я знаю, что такое горизонт без края. И так хочется идти к нему и за него. Почему так кружится голова?
От чего у молодых людей кружилась голова, тоже было непонятно. Наверное, от тишины, которой Степан не позволил долго властвовать над ними и, неожиданно даже для самого себя, сказал:
