Михаил Константинович Зарубин
Илимская Атлантида. Собрание сочинений
– Замерзнешь, – были ее первые слова, певуче-заботливые, согревающие.
Леха почувствовал, как волны холода пробираются под рубашку. Зачем-то закивал головой, словно соглашаясь с ней, нехотя отвернулся, покорно сделал несколько шагов. А потом они оглянулись одновременно, она – с лучезарной улыбкой смотрела на него. А он, словно пытаясь убежать от неизвестного ему тогда, впервые появившегося чувства счастья, окончательно смутившись, побежал изо всех сил по белому снегу, разговаривая сам с собой.
– Какая она красивая. – Лицо его пылало от волнения. – Откуда она здесь?
Алексей узнал, что эта девушка – первокурсница, и вскоре в техникумовском клубе он пригласил ее на танец.
Лешка впервые ощутил ее взгляд, глаза она не отводила, не прятала их, не смущалась. Смотрела прямо и открыто. Постепенно исчезла неловкость. Музыка их сблизила, подружила, обнадежила.
Алексей помнил до мгновений тот чудный вечер, когда в первый раз провожал ее до дома.
На улице шел снег. Сейчас ему кажется, снег был лейтмотивом всей их жизни, дан был свыше для умягчения всех ее невзгод, для того, чтобы было больше света и чистоты. Снежинки, сверкая, кружились в лучах фонарей, словно невесомые драгоценные камушки. Падая, покрывали землю шероховатой алмазной пылью.
Проверяя исполнение всех своих, данных рабочим, распоряжений, согласовывая план дальнейших действий, Зубов задержался на объекте. Только поздним вечером он добрался до своего гостевого домика. Вячеслава еще не было, Людмила хлопотала по хозяйству.
– А где Слава, Людочка?
– Все еще на работе, забега́л на минутку, выпил стакан чая, взял бутерброд и опять на боевой пост.
– Вроде больших бед ураган не наделал.
– Да, слава Богу, но и мелкие беды для нас не подарок.
– Останусь у вас еще на ночь, дорогая хозяюшка. Завтра утром машина приедет за мной, и отправлюсь я в обратный путь.
– О чем разговор, Алеша. Живи сколько надо. Мы очень рады такому гостю, как ты.
После ужина Алексей Николаевич ушел в свой уютный домик. Быстро разделся, забрался под пуховое одеяло, и снова, как и вчерашним вечером, вспомнилась ему та унизительная, до слез несправедливая проверка, которая была, как сейчас подумалось Зубову, сродни этому всеразрушающему бурану.
* * *
Особенно въедлив был старший лейтенант из министерства по делам Гражданской обороны и чрезвычайным ситуациям. Он вел себя так, как будто землетрясение или атомная атака должны произойти с минуты на минуту. Проверив на складе противогазы и увидев, что разрешенный срок их использования истек, устроил такой громкий скандал, который не смогли успокоить никакие уговоры. «Старлей» требовал за эту провинность ни много ни мало – уволить директора, стращал, что если завтра начнется война, то все сотрудники компании задохнутся и погибнут. И это будет на совести генерального директора. Похоже, для проверяемой организации начальство специально подыскало психически больного человека, которому вообще предписана изоляция от общества. Он устроил проверку боевой готовности сотрудников, заставлял каждого работника ходить с противогазом, пугал ядовитыми парами зараженного воздуха, который непременно должен угробить всех.
Что пришлось пережить Алексею Николаевичу за время и после этой бдительнейшей инспекции, известно только ему одному. Потом он долго обивал пороги кабинетов всевозможных начальников, покорно держал ответ перед мировым судьей. Лишился цокольного этажа в здании, потому что инспектору пожарной части не понравился проход туда через главный вход, а вход со двора, по которому он разрешил ходить всем, был неудобен. Зубов получил штраф за отсутствие сертификата на мыло и еще за что-то. Это была цена за то, что не дал взятки деньгами, не отправил строительные материалы и рабочих на строительство дачного дома одному из проверяющих, не выделил транспорт другому. Да много чего не сделал из того, на что намекали «защитники» народа.
Сейчас они, как герои дурного романа, безликой очередью выстроились у входа в гостевой домик, подползали к его постели, цепкими длиннющими пальцами пытались вцепиться в горло несчастного директора… Отбиваясь от их загребущих рук, Зубов провалился во тьму сна.
Утро поприветствовало его веткой сирени, склонившейся под тяжестью снега у заиндевелого окна. Алексей Николаевич, восторженно ощутив близкое пришествие весны, углядел на ветке даже крохотные зеленые почки. Порадовался бойким пичужкам, облюбовавшим для утренних своих процедур ветви яблони. На одной из них он восхищенно заметил сморщенное, перезимовавшее яблоко. Обернутое в снежную вату, это плотное, охристое яблоко казалось символом не увядания, но стойкости и извечного возрождения.
* * *
Завтракали молча, сосредоточенно. Вячеслав Иванович был чем-то расстроен.
– Слава, ну чего ты все всухомятку жуешь, запей хоть чем-нибудь, – как ребенка, воспитывала его жена.
– Люда, чем запить? Чай очень горячий, обжигает.
– Молоком запей.
– Молока не хочу.
– Что у тебя случилось, Вячеслав? – обратился к приятелю Алексей Николаевич.
– Ничего, – безразлично ответил тот. – На работу быстрее надо.
– Что-то произошло? Вроде, буран закончился, все обошлось, бед катастрофических нет.
– Бед нет, а комиссию уже из района отправляют.
– Комиссию?
– Да, будут расследовать мои просчеты во время непогоды.
– А какие были недочеты, Слава? Вы что, как панфиловцы, должны были встать грудью, телами остановить снежный поток?
– Не шути, Алексей, твоя метафора сейчас не к месту. Едут считать ущерб.
– Отнесись спокойнее ко всему, Слава. Надо как можно скорее привести все в порядок, а комиссии приезжают и уезжают.
– Всё так, Алексей, но главный урон приносят именно они. Вместо помощи – оргвыводы и наказание виновного. Я ощущаю себя перманентно подсудимым. Если ничего не найдут, то осудят за то, что я лично не бегал по дворам, не предупреждал о непогоде, в результате сено у таких-то унесло ветром и развеяло по полю, у других – сломало яблоню. И все это запишут в протокол.
– Вот видишь, ты даже заранее результат знаешь. А надо знать, кто возглавляет комиссию.
– Тоже знаю: мальчишка, только назначили начальником отдела – Боровков Валентин Евгеньевич.
– Кто? Кто? Кто? Боровков… – Алексей Николаевич даже на стуле подпрыгнул.
– А ты с ним знаком?
– Если бы увидел, точно бы сказал.
– Подожди, вот, в интернете покажу.
– Хорошо, покажи.
Вячеслав Иванович принес ноутбук, пробежал по его клавишам своей натруженной рукой, и на экране показалось знакомое Алексею Николаевичу лицо.
– Да, известная мне личность.
– По каким делам?
– Пока дойдем до конторы, расскажу.
После завтрака, поблагодарив хозяйку, одевшись потеплее и выйдя на расчищенную от снега улицу, друзья неторопливо пошли пешком к центру поселения. Машина, пришедшая за Зубовым, уже ждала его у здания администрации.
– Тебе, Слава, общую дать характеристику Боровкова или рассказать об этой личности подробно?
– Леша, рассказывай все, что знаешь.
– Что ж, тогда наберись терпения и внимательно слушай…
Алексей Николаевич рассказывал, а перед глазами разворачивалась многослойная художественная картина прошлого, вспоминались мельчайшие подробности, ощущения, интонации. Он даже не понял, что рисуя приятелю картины из своего прошлого, смешал минувшее и настоящее.
* * *
В санаторий «Белые ночи» я с женой приехал раньше оговоренного с администрацией времени. Маша, взяв сумочку с документами, отправилась разыскивать персонал, надеясь, что заселение оформят пораньше и нам не придется несколько часов сидеть в вестибюле. А я устроился перед телевизором в уютном холле. Увлекся программой новостей до такой степени, что не сразу расслышал свое имя, которое несколько раз призывно повторил стоявший передо мной мужчина лет шестидесяти, среднего роста, с нервным худым лицом. Сразу было видно, что он нездоров: острые, обтянутые кожей скулы, впалая грудь, седые волосы вздыблены ершиком. Глядя на меня, незнакомец постоянно покашливал, не прикрывая рот салфеткой или платком.
Однако что-то в этом человеке мне показалось знакомым. Я лихорадочно вспоминал, где и когда мог его видеть.
– Не узнаешь?
«Если человек начинает с ходу тебе “тыкать”, значит, бесспорно, мы знакомы», – подумал я, но в деле опознания это не помогло.
– Глаза знакомые, – сказал я и про себя отметил: – «вызывающие какие-то, наглые…»
– Хорошо хоть что-то осталось. А голос тоже не узнаешь?
И тут моя память прояснилась.
– Боже мой, – Валентин! – воскликнул я. – Неужели ты?
– Наконец-то, а я уже хотел паспорт показать.
– Сколько же мы с тобой не виделись?
– Похоже, лет двадцать. Ты только что приехал?
– Да.
– А у меня завтра прощание с этим благословенным местом.
– Понравилось?
– Больше, чем понравилось. Я за эти годы много где побывал, объездил практически всю Европу, Соединенные Штаты, но дома все-таки лучше. Как говорится, хороша страна Болгария…
Подошла жена.
– Маша, узнаешь?
Она внимательно посмотрела на Валентина, и, чуть сконфузившись, развела руками.
– Вспомни, это же Валентин Боровков!
– Здравствуй, Валентин, – без удивления сказала Маша, словно они расстались вчера. Никаких восклицаний и междометий. Я удивился ее равнодушию, подумав, что душа женщины – верный барометр.
– Давайте, ребята, встретимся после ужина, тогда и поговорим, – предложил наш старинный приятель.
– Договорились.
Я остался с женой в вестибюле, ожидая часа, когда, наконец, оформят документы и поселят в номер.
– Да, Машенька, как все-таки время меняет человека, – задумчиво констатировал я банальную истину.
– Ты тоже моложе не становишься, – засмеялась Маша.
– Ну, не настолько же. Его ведь не узнать…
– Может, он чем-то болен? Худой, кашляет непрерывно. Его личность, правда, меня и раньше настораживала. Какой-то он фальшивый, деланный.
– Надо же, где встретились! Двадцать лет не виделись, даже, пожалуй, больше, – вслух размышлял я. – Друзьями мы не были, но все-таки приятельские отношения нас связывали. Ты помнишь, мы даже вместе с ним и его женой Тамарой в театр ходили. Забыла?
– Забыла. Но Тамару я запомнила по вечерам отдыха в доме культуры, танцевала она хорошо.
– Вечера вечерами, но мы же единственные из всех начальников строительных управлений поддерживали приятельские отношения. С другими здравствуй-прощай и все, в лучшем случае рюмка водки в праздник. А с ним мы обо всем говорили. Помогали друг другу. Бывало, бригады в помощь посылали, без приказов сверху.
– Алексей, успокойся. Твоему сердцу не нужны такие эмоции.
– Не нужны такие встречи, ты хотела сказать.
– Не лови меня на слове, – отшутилась Маша.
– Он завтра уезжает, так что за эти несколько часов ничего не произойдет с моим сердцем. Вспомним, поговорим.
– У тебя, Леша, был с ним конфликт и не такой уж мелкий, как я припоминаю.
– Валентин помогал мне, когда избирали меня на должность генерального директора. Да много чего у нас было тогда общего. Правда, домами не дружили, как ты знаешь. В гостях я у него ни разу не был, да и он у меня тоже. А после выборов словно подменили человека: замкнулся, куда только приветливость делась. На производственных совещаниях сидел как сыч.
– Может, он сам хотел быть генеральным?
– Возможно. Но если бы и хотел, до выборов бы не допустили. В партии он не состоял, высшего образования не имел. Начальником управления стал благодаря стажу и протекции приятеля, работника Горкома партии.
– Чего же он в партию-то не вступил при таком приятеле?
– Была причина, по тем временам серьезная.
– Многоженство? – пошутила жена.
– Ерунду не говори. Судимость у него была, и срок условный.
– За что судили?
– За фарцовку, спекуляцию.
– Сейчас это зовется предпринимательством.
– Это сейчас, а тогда реальные сроки давали. Однако он как-то сумел сделать так, что о его грешках никто ничего не знал – мужик он был башковитый, авторитетный. А вот ушел из строительства еще при советской власти. Непонятно как-то ушел. Через полгода после выборов, помнишь, я взял отпуск и мы уехали с тобой в Пятигорск? За меня оставался заместитель. Так вот, через день после моего отъезда Валентин подал заявление на увольнение и на все уговоры и просьбы упрямо отвечал одной фразой: «нет, обратно не заберу». И уточнял: «есть закон, он касается всех, вот его и исполняйте». Надеялись зацепиться за передачу материальных ценностей, но он и здесь подготовился. Его заместитель и главбух подписали акт без единого замечания. Когда я вышел на работу, Валентина уже и след простыл. Куда он исчез, не знал никто. Скажу больше: даже от знакомых я ничего о нем не слышал. И вот – эта встреча. Странно все это как-то, необычно. Он был человеком заметным, успешным, и вдруг – исчез, испарился… Куда?
– Наверное, надо ему было так поступить. Что здесь странного? – без интереса сказала жена.
– Странным была таинственность и туман, которым все это было окутано. И я не думаю, что мы и сейчас узнаем об этой истории много подробностей.
В первый день пребывания в санатории обычно дел невпроворот: надо встретиться с врачом, уточнить расписание процедур, сходить в бассейн, так что на ужин хотя и поторопились, но вышли из ресторана одними из последних посетителей. Валентин сидел на диване в холле, смотрел телевизор.
– Извини, Валя, задержались.
Приятель только развел руками.
– Думал, вы уже позабыли обо мне.
– Плохо же ты о нас думаешь! – неудачно парировал я.
– Это я шутя. Хотел по улице с вами прогуляться, однако уже прохладно.
Маша умоляюще посмотрела на Валентина и попросила.
– Я так за день устала, может, отпустите меня?
Приятель, поклонившись, развел руками и с улыбкой согласился:
– Конечно, о чем разговор, первый день – он трудный самый. Да и мы с Алексеем долго не задержимся, я ведь завтра уезжаю. Смена заканчивается. Но утром еще увидимся, отъезд во второй половине дня.
– Тогда до завтра! – Маша сдержанно помахала рукой.
Мы вышли из холла и расположились на диване в небольшом закутке около спортивного зала. Здесь сохранялась девственная тишина, не проникали никакие звуки. Даже отголоски развеселой музыки с танцплощадки, отражаясь от козырька на потолке, огибали наше убежище, не попадая в него.
С трудом подбирая первые слова, я начал разговор с малозначащих вопросов:
– Ты долго здесь был?
– Три недели. По полной программе, как в былые времена.
– Как тебе здесь?
– Алексей, если иметь в виду мои годы и мои болезни, то сносно. Правда, молодым я не стал, бегать, как олимпийцы, не научился. Но отдохнул прекрасно. Все здесь хорошо: и процедуры, и парк природный, и залив. Нам бы начать приезжать сюда пораньше, хотя бы лет двадцать назад…
– Валентин, ты что, забыл, как нам отпуск годами не давали? То один «важняк» сдавали, то другой начинали, и конца-края этому не было. Ни зимой, ни летом, никого продыху. Я однажды вырвался с женой осенью на море, через неделю телеграмма: «выезжай на объекте ЧП!». Да что сейчас об этом вспоминать! Ты мне лучше вот что скажи: где ты был все эти двадцать лет?
Валентин поморщился, как будто вопрос ему был неприятен, помолчал, повздыхал, покашлял, но, встретившись со мной взглядом, ответил:
– Знаешь, Алексей, увидев тебя сегодня, я пытался подобрать слова, чтобы себя оправдать и других не обвинить. Да так и не подобрал…
– Подобрать слова? Оправдать, не обвинить? Это ведь не твой лексикон.
– Может, и не мой, но стыдно встречаться с бывшими коллегами. Хотя уверен, что я не сделал ничего плохого.
– Валентин, двадцать лет прошло. Давай попробуем обойтись без этой слезной мелодрамы.
– Ты мою жизнь называешь слезной мелодрамой? Обижаешь. А вот я, как увидел тебя, так сразу многое вспомнил – и хорошее, и плохое. Все вернулось.
– Что вернулось? Что я сделал тебе плохого?
– Прошлое вернулось. И оно, это прошлое, постоянно напоминает мне о том, что я в чем-то виноват.
– В чем же?
Мне надоело ждать затянувшегося признания приятеля, и я встал у окна. Уже было темно, еле различимые кроны корявых сосен тонули во мраке сумеречных небес.
– Странно, почему фонари не зажигают? – негромко спросил я.
Но не успел произнести эти слова, как над всеми дорожкам и тропинкам парка засверкали огоньки лампочек, большие и маленькие, яркие и лучистые, казалось, звезды рухнули с небес. Я даже вздрогнул от неожиданности.
Валентин усмехнулся и пронзительно, как выдохнув, сказал:
– Ну вот и свет появился. Выслушай меня. Кто знает, встретимся ли еще когда-нибудь. Вот сижу с тобой рядом, и говорить вроде бы не о чем. А ведь когда-то мог вести с тобой долгие беседы… Воображаемые, конечно.
– Скажи мне главное, Валентин, почему ты тогда, двадцать лет назад, бросил меня? – пытаясь встретиться со взглядом своего оробевшего собеседника, твердо спросил я.
– А зачем я был тебе нужен? У тебя все было хорошо, у меня – плохо. Как говорится, гусь свинье не товарищ.
– Непонятно.
– Да чего тебе непонятно? Я ведь до конца был с тобой, когда тебя выбирали. Многим рисковал, разве ты не знал этого?
– Знал.
– Но каждый после твоей победы что-то получил в результате. Одни – должности, другие – оклады. Все получили, кроме меня.
– У тебя и так была должность выше некуда.
– Ты считаешь, что начальник строительного управления – высокая должность?
– Знаешь, Валя, я раньше не говорил тебе об этом, но сейчас скажу. Я пытался согласовать тебя на должность технического директора треста.
– И что, не получилось?
– И не могло получиться.
– Поэтому ты и взял технического директора со стороны.
– Ты прекрасно знаешь, что не со стороны. А с тобой не могло получиться, потому что первый отдел познакомил меня с твоими документами.
– Это с какими же? Что такого интересного нарыли?
Разговор приятелей был четкий, быстрый, слова, как теннисный мячик, летели от одного участника беседы к другому и обратно.
– В первую очередь судимость, – не задумываясь, выпалил я.
– Она уже была закрыта, – парировал Боровков.
– Но не для таких должностей, Валентин. Кроме того, поддельный диплом о высшем образовании.
– И это им было известно?
– Меня попросили, Валентин, вопрос о тебе не поднимать.
– Вот с этого и надо было начинать, Алексей. А мне почему не сказал об этом?
– Зачем?
– Чтоб знать, где я нахожусь и что мне делать. Все можно было решить, даже тогда, при советской власти.
– А почему ты со мной не поговорил по душам? Не открылся старому приятелю?
– Да я об этом и не задумывался.
– Ну да, привык обманывать.
– А повежливее нельзя?
– Сам напросился…
Мы, сидя рядом, замолчали, оставаясь каждый со своей правдой. Я думал о том, какую тяжелую ношу взвалил тогда на свои еще неокрепшие плечи. Как быстро, даже толком не начавшись, закончилась перестройка! При новых порядках и ценностях, когда призывы к демократии и сплоченному гражданскому обществу были у всех на слуху, появились бандиты, не скрывающие ни от кого, что они бандиты. Это ведь они решали, кто и как должен жить, они диктовали правила игры и це́ны на «свободном рынке».
Сколько сил и здоровья положил я тогда, чтобы сохранить коллектив, не пустить людей по́ миру. Да и сейчас не легче. Уже почти три десятка лет минуло после революционных преобразований так называемой «перестройки», но и поныне каждый день – это борьба за выживание, чтобы остаться на плаву. Сколько друзей и приятелей, пустившихся самостоятельно в рыночное плавание, пошли ко дну. Одни стали банкротами, благодаря мошенникам, обещавшим «златые горы», другие пали жертвами рейдерских захватов, третьи купились на сказочные обещания финансовых пирамид, сопереживая телевизионным приключениям хитроумного Лени Голубкова и его дородной супруги.
И зачем сейчас, встретившись с приятелем через столько лет, ворошить прошлое?
– Валентин, не будем вспоминать об этом. Расскажи лучше, как ты живешь.
– Да чего рассказывать? У меня все просто и грустно. Я на пенсии, давно не работаю. Собственно, и работы настоящей у меня за эти годы не было. То помогал кому-то, то советовал. Своего дела не завел, да и вряд ли потянул бы его, учитывая новые условия. За чужой спиной всегда легче.
– А дома как?
– Дома плохо. Я остался один, Алексей.
– Как один? У тебя же сын, жена.
– Был сын, была жена.
– Что случилось?
– Сын мой со своей женой попали в автокатастрофу, спасти их не удалось. Тамара смерть сына не перенесла. Остался я один с внуком. Он-то меня и спас. Ради него я жил и живу.
– Тамара мне всегда казалась сильной женщиной. Значит, не смогла перенести трагедию…
– Она еще за год до гибели сына начала болеть. Боли в сердце, иногда они не проходили сутками. Врачи сначала советовали одно, потом другое. Таблеток море, а результат нулевой. Когда беда с сыном случилась, тут все болезни проявились. После его похорон она уже не вставала.
– Прими мои соболезнования, Валентин. Очень сожалею. Очень!
– Да, ладно, все уже быльем поросло. Может, о себе расскажешь?
– Нечего рассказывать, Валентин. Главное – все живы. За это время мои девчонки выросли, вышли замуж. Появились внуки. А о делах моих все написано в интернете.
– Читал, читал. Одно могу сказать – молодец. Сохранил в трудные годы коллектив и построил много чего. Таких темпов и при советской власти не было.
– Хватит тебе, не на юбилее находишься.
– Добрые слова и без юбилея сказать можно. Кто-нибудь из стариков еще работает с тобой?
– Почти все, кто еще жив. Молодежь-то надо кому-то учить.
– Ну и как?
– И сами де́ржатся, и молодых учат. Правда, молодые разные встречаются. Многие нос по ветру держат. Повыше заработок почуют и помашут рукой…
– Надо удерживать молодых.
– Надо, кто спорит, только как? Чтобы закрепились на одном рабочем месте на всю жизнь, много чего надо: и работу интересную подавай, и технологии современные, и зарплату высокую.
– Главное – жилье нужно молодым.
– Стараюсь, как могу. Да хватит уже об этом. Все о работе да о работе: и дома, и на отдыхе, и в санатории…
– А чего тут плохого? Вот мне и рассказывать не о чем, сплошной отдых, с утра до вечера. Поспал и опять отдых.
– С нашими связь держишь?
– Нет, все оборвалось, как будто и не было стольких лет дружбы.
– Да, удивительно, у тебя ведь столько было приятелей.
– Правда твоя, было.
Разговор прервался, пауза затянулась.
– Алексей, я пойду отдыхать. Если утром не увидимся, то до свидания. Прощаться не будем.
– Ты телефон мой возьми.
– Зачем? Я и так твой телефон знаю, и мобильный, и городской.
– А что же ни разу не позвонил?
– Причин не было. Как найду причину, позвоню.
– Хорошо.
* * *
Валентин позвонил скоро.
– Здравствуй, Алексей.
Я не узнал я по телефону голос бывшего друга. Ко мне давно уже так никто не обращался, по-свойски, как к старому приятелю и к тому же ровеснику.
– Здравствуйте. Простите, не узнаю, – ответил я.
– Это Валентин Боровков.
– Рад, Валентин, извини, но по телефону мы так давно не общались, что забыл твой тембр голоса. Чем могу быть полезен?
– Хочу встретиться.
– Завтра с утра сможешь?
– Утро когда у тебя начинается?
– В восемь, как всегда.
– Буду в восемь у тебя, правда, не один, с внуком.
– Жду. Прошу без опозданий.
На другой день, ожидая друга, я приехал чуть раньше восьми часов. Не привык опаздывать на встречи, всегда говорю: «Лучше раньше, чем позже…»
Однако в восемь Валентина не было, в полдевятого тоже. Появился он без четверти девять и прямо с порога стал оправдываться.
– Извини, старик, у нас служебных машин нет, пришлось на метро добираться. На такси, как ты понимаешь, тоже денег не хватает – пенсионер. Хорошо у тебя кофе пахнет, не угостишь?
– Угощу, обоих. Садитесь.
Уже через минуту гости с удовольствием пили кофе с печеньем. Валентин, казалось, ревниво, как-то не по-доброму оглядел кабинет, внимательно исследовал содержимое полок застекленных шкафов, рассмотрел картины на стенах. Покачивая головой, стал рассуждать.
– Ну что, неплохо живешь. Здание в порядке, о кабинете и не говорю. Так и должно быть у настоящего руководителя.
Внук сидел с безучастным видом, к разговору не прислушивался. На вид ему было лет двадцать. Значительно выше деда, не меньше метра восьмидесяти, в одежде аккуратен. Видимо, ему нравилось быть элегантно-сдержанным. Но то, что он то ослаблял узел галстука, то вновь его затягивал, свидетельствовало о скрытом волнении молодого человека.
– Алексей, познакомься – мой внук Валентин.
При этих словах, не вставая с кресла, внук склонил голову, на его лице промелькнула вызывающе деланная улыбка.
– Назвали в мою честь, как ты понимаешь, – радовался дед. – Растет второй Валентин Боровков. Что скажешь?
– Да, красивый молодой человек, хорошо и со вкусом одет. Это он – причина нашей встречи?
– Да. Валя недавно пришел из армии, к делу его надо приставить. Ты же знаешь, сколько я сил и здоровья отдал нашей с тобой конторе. Странно будет, если пойду искать работу для внука в другое место.
– В советское время мы все отдавали силы и здоровье чьим-то конторам, – все больше досадуя на неопределенность разговора, ответил я.
– Да ладно тебе! Если бы не мы, уже и забыли бы люди, как звать-величать организацию, которой ты сегодня руководишь, – вызывающе аргументировал приятель.
От таких откровений я опешил. Но, сложив руки в замок, призвал на помощь все свое терпение и сдержанность. Немного успокоился. Потом, подперев подбородок кулаком, я стал слушать исповедь приятеля, не совсем понимая, чего он хочет.
– Так вот, Алексей, я собираюсь из внука сделать строителя.
– А сам-то он этого хочет?
Валентин усмехнулся, взглянул на Валентина-младшего, внимательно рассматривавшего свои новые, начищенные до сияния туфли.
– Разумеется. Но ты прав, я сам этого хочу больше, чем он.
– Сейчас молодежь другая, Валентин. Но все-таки, главное – чего сам хочет твой внук.
– Я спорить не буду. Если можешь – помоги.
– А какая моя роль в этом деле?
– Главная. Сейчас его нужно принять на работу по рабочей специальности.
– По какой именно?
– Да по любой. Это же ступенька, как только начнет работать, сразу поступит в институт.
Я отметил, что внуку скучно и неинтересно все то, о чем идет разговор. Видимо, подобный разговор возникал в их семье десятки раз, и у парня не было никакой охоты участвовать в обсуждении своей, заранее расписанной дедом судьбы.
– Мне нужен автокрановщик, Валентин. Буду рад, если твой внук согласится пойти на курсы. Надеюсь, водительские права у него есть?
Валентин-младший безучастно смотрел перед собой, словно речь шла вовсе не о нем, а о ком-то здесь не присутствующем.
– Хорошее дело, – согласился Валентин-старший. – Это не пыль и грязь, как у бетонщиков и каменщиков. Однако он не водитель. Мы люди скромные, машин не имеем.
– Поэтому и надо с водительских курсов начинать. Хорошо, пусть внук завтра придет, и мы все с ним обсудим и решим.
– Еще одна просьба: пока Валька будет учиться, плати ему зарплату. Да не жадничай, учти и мой вклад в благосостояние треста.
– Только на общих основаниях. Остальное будет зависеть от него.
Весь этот день я чувствовал себя удрученным. Казалось бы, ничего особенного, бывали разговоры и потяжелее, но от этого на душе остался мутный осадок. Не покидало ощущение, что я узнал о своем приятеле то, что он прежде так умело скрывал. Я увидел уродливую гримасу его души. Или образ постперестроечного человека?
Младший Боровков появился у меня через две недели. Вернувшись с объектов, я заметил его в приемной. Он был в модном светлом костюме. Развалившись в кресле, что-то увлеченно объяснял секретарю. Увидев меня, поспешно встал и выразил деланную учтивость.
Пригласив Валентина-младшего в свой кабинет, я спросил:
– Где столько времени пропадал?
– Да дел много было.
– Но ведь мы с тобой договаривались. Я руководителя управления механизации вызывал для встречи с тобой.
Молодой человек, медленно пережевывая жвачку и рассеянно глядя в окно, негромко, но твердо ответил:
– Да мало ли о чем мы договариваемся.
– Может, ты передумал? Скажи прямо сейчас, и не будем зря время тратить.
– Я, может, и передумал, да дед хочет, чтобы я работал у вас.
– Зачем? Работы в городе завались.
– Не знаю.
– И как нам быть?
– А как договорились с дедом, так и делайте.
– Что ж, будем обучать тебя на автокрановщика. Знаешь, что это такое?
– Приблизительно.
– Оформим тебя слесарем, будешь работать в мастерских по ремонту техники, а вечерами учиться.
– Выходит, я и работать должен, и учиться?
– Должен. А как же иначе?
– Дед говорил, что я буду на курсах учиться, и мне за это зарплата полагается.
– Нет, так сейчас не бывает. Это было раньше, при богатой советской власти. А при капитализме мы должны каждую копейку считать и за каждую отчитываться.
– Тогда надо посоветоваться с дедом.
– Посоветуйся. Однако, я вижу, что работать ты не собираешься. Или я ошибаюсь?
Валентин-младший искоса посмотрел на меня и, ничего не ответив, вышел из кабинета. Через несколько минут мне по мобильному позвонил Валентин-старший:
– Алексей, извини, что по телефону говорю, а не лично. Скажи, ты думаешь внука на работу принять?
– Я-то думаю, но он не желает.
– Как это не желает?
– Хочу оформить его слесарем в ремонтных мастерских, а по вечерам – на курсы крановщиков. Не желает.
– А я по-другому хочу.
– Тогда расскажи, Валентин, чего ты хочешь.
– Отправь его на курсы и плати зарплату слесаря, хотя бы ради меня. Не коммунистические времена, ему твои героические нагрузки не по силам.
– А по-моему, вполне крепкий молодой человек. Справится. Впрочем, могу предложить компромисс: днем пусть работает слесарем, а в дни учебы буду давать отгулы.
– Это уже лучше.
– А твой внук-то захочет иметь такое расписание?
– Надеюсь, не обидишь. А хочет он, не хочет, плевать мне на это. Главное, – я хочу. Потому что знаю – именно так можно сделать из него человека.
Прошло еще две недели. Я поинтересовался у начальника управления механизации рабочей судьбой Боровкова-младшего.
– Да он за две недели был на работе всего три дня, затем позвонил и сказал, что заболел. Больше не появлялся. Правда, наши ребята видели его в городе, он сидел за рулем иномарки.
– Они не ошиблись?
– На светофоре встретились, разглядеть можно было.
– Как появится, узнай аккуратно, в чем дело. Мне он не скажет.
– Хорошо, попробую.
Появился внук Боровкова через неделю после этого разговора, принес больничный. Все честь по чести, но какие-то сомнения закрались у меня. Поручил проверить достоверность больничного листа. Проверили. Все оказалось в порядке.
Время шло, но, как я ни старался, ничего с Боровковым-младшим не получалось: ни учебы, ни работы. Пригласил парня для разговора.
– Скажи, Валентин, может, тебе чем-то другим заняться? – спросил я напрямик.
– Может быть, – утвердительно и довольно резко ответил внук моего приятеля.
– Много времени прошло, а водительские курсы до сих пор не окончил. Это же не высшая математика.
