Александр Марков
Отражение Улле
Глава 11
ТЕНИ
– Что будем делать с выродками? – повторил Кулу, хмуро оглядывая свое обожравшееся, заспанное племя.
– Чего мудрить? – сказал Рах Длиннорукий. – Вспороть животы, кишки к дереву привязать, и пусть ходят вокруг. Так веселее всего.
– Каждый раз ты предлагаешь, Рах, одно и то же, видно, больше одной мысли в твою башку не помещается. Мне твое мотание кишок уже вот где сидит. Намотались. Кто еще скажет?
– Ну, пусть сами друг друга сожрут, – предложил Слэк. – Это и забавно, и шевелиться не надо.
– Не станут. – Кулу покачал головой и смачно плюнул. – Это ж выродки. Их поди заставь. Ну, а ты, Барг?
– Не знаю я, – проворчал Барг. – И так обожрался. А тут думай еще. Пропади они пропадом. Сами пусть думают. Надоело.
Тут лицо Кулу налилось кровью, и он вдруг заорал не своим голосом:
– А кому не надоело? А мне? Мне не надоело? Черви вы, падаль, гниль вонючая, дерьмо! Всех, всех ненавижу! Всем кровь пущу!
– Э, ты чего, вождь?.. Э! – попятились ядозубы. Кулу схватил железный меч и стал размахивать им, рыча и брызжа слюной. Потом со всей силы всадил меч в ближайшее дерево, сел на камень и задумался. Ядозубы несмело приблизились.
– Скучно, – сказал Кулу. – Дрянь все. Каждый день одно и то же. Одна радость – Улле служить. Служим, служим. Выслужились. Каждому по Клыкачу в глотку. Ловко.
– Ладно, вождь, – сказал Слэк. – Повеселимся еще. Вон, два выродка есть. А о наших, что благую смерть приняли, чего тужить. Им-то хорошо.
– Где? – Кулу в упор посмотрел на Слэка.
– Чего где? Им, говорю, хорошо. В пустоту они ушли. Нету их, вот им и хорошо.
– Если их нету, кому тогда хорошо?
– Так ведь хорошо, когда тебя нету!
– Ну. Вот ты, Слэк, когда тебя мамка еще не родила, тебе хорошо было или как?
– Нормально было. Никак не было. Хоть не мучился.
– А теперь, значит, мучаешься?
– А то.
– Ну так сдохни, – медленно, с расстановкой процедил Кулу.
– Чего?
– Сдохни, не мучайся.
Слэк попятился. Глаза его испуганно забегали. Потом он вдруг рванул со всех ног и исчез в зарослях.
– Дерьмо, – сказал Кулу. Ядозубы оторопело молчали.
– Ну, вождь, ты сегодня сердитый, – сказал наконец Барг. – Чего нас спрашивать? Возьми сам да реши, что делать с выродками.
– Ладно. – Кулу помолчал немного, потом повернулся к пленникам: – Эй, Орми! Небось хочешь сдохнуть побыстрее?
– Не хочу, – ответил Орми.
– Как же так? Слэк хочет. Все хотят. А ты не хочешь.
– Тебе-то что за дело? Ты Улле служишь, вот и служи. Давай. Наматывай кишки, жри нас живьем.
– А не боишься, что я сейчас такое придумаю, что тебе и не снилось?
– Не придумаешь. Ты попробуй, Кулу, выдумай нам такую муку, чтобы тебе от нее хоть на миг жизнь показалась лучше смерти. Не сумеешь. А ведь бывает такое. Бывает, что подыхать не хочется даже быстро.
– Ага. Бывает. У выродков. Потому-то мы вас и ненавидим. Мы, меченые, до смерти мучиться должны. А вы, твари вонючие, радуетесь.
– Ты тоже мог бы.
– Я – нет. Я меченый, понял? Меченым родился и сдохну. И пусть я дерьмо, но ты сдохнешь первым.
– Что-то я не пойму. То ты говоришь, что хочешь сдохнуть, то радуешься, что сдохнешь не скоро. Ты уж выбери что-то одно.
– Ты обо мне не заботься! – рявкнул Кулу. – С собой я разберусь как-нибудь. О себе лучше подумай.
– Со мной-то ясно. Я счастливчик. Я выродок. На Улле вашего я плевать хотел. А вы, сколько бы меня ни мучили, счастливее не станете. Только жаль мне вас. Вы сами себя поедом жрете и не замечаете.
– Жаль, говоришь? Так, может, ты нас выручишь? Научишь, как нам, простым меченым людям, стать такими, как ты, радостными вонючими выродками?
Ядозубы заулыбались, но как-то неуверенно. Слишком необычно вел себя вождь.
– Научу, если выслушаешь, – спокойно сказал Орми.
– Ну, что? – Кулу посмотрел на ядозубов. – Послушаем?
– Пусть говорит, – сказала Хреса. – Какая-никакая забава.
– Бабе слова не давали, – прорычал Кулу злобно.
– Пусть говорит, змееныш, – махнул рукой Барг. – Пусть все говорят. Жрать теперь не скоро захочется.
– Я вот что придумал, – сказал Рах. – Засунем им в зад по горящей головне. Смешно будет.
– Не будет, – сказал Курги Плешивый. – Старье. Послушаем лучше змееныша. Хоть что-то новенькое в кои-то веки.
Эйле приподняла голову, посмотрела на Курги и чуть заметно улыбнулась. Тот заметил ее взгляд и шумно высморкался, зажав пальцами ноздрю.
– Говори, Орми. Видишь, народ решил, – сказал Кулу.
И Орми начал:
– Раньше на Земле не было никакого поганого Улле. Хозяином в мире был Имир. Он всех живых тварей создал. И берег их, и не давал в обиду. Люди друг друга не убивали. И никакого горя у них не было. Жить было любо. Все что хотели, то и делали.
– Брехня, – сказал Рах. – А если кому захотелось кого-то сожрать, тогда что?
– А им не хотелось. От хорошей жизни людей жрать не захочется. Ведь людоеды погано живут. А те жили хорошо.
– Вождь, надо ему глотку заткнуть, – сказал Рах. – У меня от его речей в животе буря поднимается. Дай я ему углей в пасть напихаю.
Кулу молча пнул Раха ногой в живот. Тот захрипел и упал.
– За что… вождь… за что…
– Это чтоб ты мне не указывал, кого заткнуть, а кому слово дать. Валяй дальше, змееныш.
Орми снова заговорил:
– Потом явился Улле. Хотел он вот чего: убить всех тварей живых, чтобы остались одни упыри. И сделать это он решил руками людей. Он влез людям в мозги и внушил им, будто жизнь – мука, а смерть – благо. Меченые – это те, у кого Улле в башке сидит и нашептывает лживые слова. А выродки – просто обычные люди, до которых Улле не добрался. Видите, все очень просто. И можно сделать так, чтобы на Земле снова стал править Имир. Для этого надо одну волшебную штуковину украсть у оборотней на севере, ну и еще кое-что сделать. Пойдем с нами. Это опасно, конечно, но если получится, все будут победителями. И вы – даже больше, чем я.
Кулу слушал, неподвижно сидя на камне. Меч он сжимал в руке. Ядозубы толпились за его спиной и о чем-то шептались. Рах махал руками. Когда Орми замолчал, затихли и они.
Кулу встал – лицом к Орми, спиной к ядозубам. Сбросил с плеч накидку, остался в одном обрывке шкуры на бедрах. Скрипнул зубами. Выхватил нож и рассек себе кожу на груди крест-накрест. И заорал страшно, так что земля вздрогнула:
– Врешь, падаль! Докажи, что не врешь! Время тебе даю до темноты! Докажешь – я с тобой, вместе пойдем Улле кровь пускать. Заплатит за все. А если врал – не прощу. Всей жизни не пожалею, смерти не пожалею. Десять лет буду тебя грызть, жечь, рвать! Сломаю тебя. Дерьмо из тебя сделаю. Плакать будешь, зад мне лизать, сам себе гу откусишь и съешь. А я все равно не прощу. И смерти не жди. Будешь жить – дерьмом, червем раздавленным будешь жить, пока я сам не сдохну.
– Эй, Кулу! – крикнула вдруг Эйле, до сих пор лежавшая тихо. – Берегись!
Кулу подпрыгнул, повернулся, рассекая мечом воздух, и столкнулся нос к носу со Слэком. Тот шел на него с дубиной в руках. Дубина была занесена. Еще мгновение, и вождю настал бы конец.
– Га! – Кулу всадил Слэку меч острием в полуоткрытый рот. Голова развалилась надвое; Слэк рухнул, как мешок с костями.
Кулу обвел ядозубов бешеным взглядом. Там у них происходила какая-то потасовка. От толпы отделились шесть людоедов: Барг, Хреса, Курги и еще трое. Они молча встали рядом с вождем.
– Вы все – выродки! – крикнул Рах. – Вам крышка! Скоро я увижу, Кулу, как ты жуешь свои уши!
– Никак, это бунт? – усмехаясь, процедил Кулу. – А?
– Дерьмо это, – сказал Барг и плюнул.
Отряд Раха – четырнадцать человек – двинулся вперед.
– Развяжи меня, – сказал Орми. – Я буду драться.
Кулу, не оборачиваясь, покачал головой.
– Слишком просто, змееныш. Лежи, не дергайся.
Людоеды бросились друг на друга. Началась схватка. На Кулу нападали сразу трое. Вождь был силен, но не умел обращаться с мечом. Он пытался орудовать им то как копьем, то как дубиной. Рах ударил его ножом в плечо и снова замахнулся.
Эйле стонала и билась, ее глаза закатились, на губах появилась пена. Потом ее тело вдруг изогнулось дугой, как натянутый лук, и ремни на руках и ногах с треском лопнули. Эйле вскочила – почти взлетела в воздух, выбросила вперед обе руки и крикнула хриплым, сорванным голосом:
– Угахатан-рах-кудур!
И в тот же миг тело Раха обуглилось и покрылось дымящимися трещинами, по нему пробежали красные огоньки, и Рах рассыпался золой и пеплом, так и не успев нанести удар.
– Га! – Кулу подпрыгнул и разрубил второго нападавшего от темени до пояса. Те, кто был еще жив, бросились бежать и скрылись среди деревьев. Кулу потерял в схватке одного человека.
Эйле упала без сил.
– Вот оно что… – пробормотал Орми, содрогаясь. – Опять… Петля… Нас убили, и кто-то снова вытащил нас из прошлого… Только зачем? Эйле, как же это… кто у тебя в голове?
– Никого, – шепнула Эйле. – Я сама.
– Ну, нет. Слишком уж похоже… И петли не было?
– Петли? – Эйле вдруг сморщилась, как от боли. – Может, и была… были… как же без петель…
Кулу подошел к ним, зажимая рукой рану. Внимательно взглянул на Эйле и сказал:
– Слышь, Орми. Где ты ее взял?
– Встретил. Она из плена бежала. Из Гугана.
– Немудрено, – усмехнулся Кулу, поддев ногой обрывок ремня. – Так откуда хошь сбежишь. Значит, людей заклинаниями сжигаем? Ловко. – Кулу нагнулся и схватил Эйле за горло косматой ручищей. Девушка замерла. Кулу бросил косой взгляд на Орми:
– Не серчай, змееныш. Сам видишь, надо ее прикончить.
– Попробуй только. Сгоришь, как Рах. Только медленно. – Орми скрипнул зубами.
– Ну, это ты, положим, врешь, – осклабился Кулу. – Ладно! Кто там есть… Барг! Завяжи девке пасть и скрути покрепче, не так, как в прошлый раз. Ты усек, что она ремни рвет и смертное слово знает?
– Усек, – пробасил Барг. – Не дурей тебя небось.
Кулу передал Эйле Баргу, уселся на землю рядом с Орми и скрестил руки на груди. Глаза его были холодны и насмешливы. Крови, сочившейся из раны, он, казалось, не замечал.
– Ну, так. Время идет. Я жду дотемна, Орми.
– Постой… Тебе разве мало? Сам видел только что силу Имира!
Кулу покачал головой.
– Я видел силу Улле, змееныш. Но я и без вас ее видел. Насмотрелся вот так.
– Эйле убила твоего врага. А тебя не тронула.
– Ты языком не мели. И задурить меня не пытайся, не выйдет. Ей это нужно было больше, чем мне.
– Каких же ты хочешь доказательств?
– Это уж твоя забота. Думай. Сделай так, чтоб я поверил. И чтобы они все, – Кулу махнул рукой в сторону своих людей, угрюмо сидевших вокруг холодного кострища, – чтобы они все тоже поверили.
Кулу оставил пленников и пошел к очагу. Людоеды развели огонь.
– Выпотрошить, что ли, этих? – Курги показал на трупы.
– Потроши, если охота, – сказала Хреса.
– А что, жрать никто не будет?
– Да их и в рот-то взять противно, падаль эту.
– И то верно, – вздохнул Курги.
Орми закрыл глаза. Как глупо, думал он. Они все уже наши, но понять этого не хотят, да и не могут. И если я не ткну их рожей в какое-то очевидное доказательство, они так и не поймут. И убьют нас обоих. Стиснут зубы и убьют. Им только начать. Гордость не позволит отступиться. Другие, может быть, и плюнули бы, но только не Кулу. И никакие тут тайные помыслы не помогут. Ничьи.
Или все же помогут?
Время шло. Надо было рискнуть. Уже далеко за полдень Орми позвал Кулу:
– Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.
– Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
– Как проверить? Говори, – произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.
– Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
– Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
– А без толку ждать. Сразу все решим.
– Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
– Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
– Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
– Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
– Дерьмо, – прошипел Кулу. – Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь – все равно ненавижу. Червяк позорный. – Он помолчал и добавил: – Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
– Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, – брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет – вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
– Сам-то чего лег? – спросил Эрк Носатый.
– Я потом, – сказал Кулу. – Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, – подумал Орми. – Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
– А что, вождь, срок-то не истек, – сказал Хлу.
– Да плевать, – сказал Кулу.
– Я первая. – Хреса вразвалку пошла к пленникам.
– Чего это – ты? – Барг догнал ее и отпихнул. – А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
– Эй, вы что, сдурели? – рявкнул Кулу. – На всех хватит!
– Не хватит, – сказала Хреса. – Нас шестеро. А ушей всего четыре.
– Мне не оставляйте, – сказал Кулу. – Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
– Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса пощекотала Эйле под подбородком длинным грязным ногтем. Хлу подергал Орми за ухо.
– Это все не то, – сказал Курги мечтательно. – Я уши жа-ареные люблю. Надо бы огня притащить.
– Дело говоришь, – сказал Хлу и начал было вставать, но Хреса его опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в огонь. Последние жидкие клочья серых волос на ее голосе вспыхнули, завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась из огня и принялась кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где лежала, тихо поскуливая.
– Дура косолапая! – заорал Курги с неожиданной яростью. – Ходить не умеет!
Курги встал и направился к костру. Нагнулся, стал выбирать головешку. Полез зачем-то руками в самый жар. Обжегся, запрыгал, на ладони стал плевать. Тогда Кулу поднялся и с размаху ударил его кулаком в висок. Курги рухнул беззвучно и замер.
– Болван! Соплянка!
Кулу подошел к пленникам. Хлу все еще сидел на корточках рядом с Орми и рассеянно дергал его за ухо.
– Рви, – сказал Кулу. Хлу поднял голову.
– Рви!
Хлу сжался в комок и пробормотал:
– Ну – оторву. Чего орать-то. Оторву. А что потом? Ты мне скажи, потом-то что?
– Ничего. Рви.
– Что, жить будем?
– Не понял.
– Жить, говорю, потом будем, что ли? Слышь, вождь… Надоело мне все… уши рвать руками. Ты мне ножик дай. Я ножиком люблю.
Кулу протянул ему каменный нож. Хлу вскочил. Глаза его горели ненавистью.
– Ты, вождь… падаль! Ты сам выродок! Я давно заметил! Первым сдохнешь!
Хлу замахнулся, и тогда вождь точным ударом в челюсть уложил его на мох рядом с Орми. Подобрав нож, Кулу молча разрезал ремни на руках и ногах пленников. А потом бросился на землю лицом вниз и завыл.
Отряд двигался на восток – восемь всадников на двух мамонтах. Белолобый потерял резвость: рваная рана в боку не позволяла ему бежать так же легко и быстро, как раньше. Поэтому его подруга, горбатая и косматая мамонтиха Мама то и дело забегала вперед и останавливалась, поджидая своего спутника. На Белолобом ехали Эйле, Орми, Хреса и Хлу. На шее Мамы восседал Кулу с длинным копьем и железным мечом – Орми уже не надеялся получить назад свое оружие. За спиной Кулу тряслись на мохнатом горбу мамонтихи Барг, Курги и Эрк.
Мамонты нагнали их на другой день после того, как Кулу, мрачно выслушав рассказ Орми о Зерне Имира, кивнул ядозубам, буркнул «пошли» и побрел на восток, никого не дожидаясь и не оборачиваясь.
Путешествие проходило в молчании. Ядозубы были подавленны и угрюмы.
Лес остался позади. Они ехали по сухой каменистой равнине, отличавшейся от Мертвых земель лишь стелющимися кустами можжевельника и редкими пятнами лишайников на серых валунах. Гутанская стена однообразно и бесконечно тянулась по левую руку. Часовых не было видно. По стене и у ее подножия, перебирая толстыми щупальцами, как серые тени, ползали змееноги. Их кожа, принявшая цвет камня, делала их почти невидимыми, когда они замирали, повиснув бесформенными мешками на гладко отесанных плитах.
Местность понижалась. Впереди, в низине, клубилась бурая хмарь. Почва стала влажной и топкой. Вскоре пропала всякая растительность, а потом не стало и змееногов. Мамонты брели, проваливаясь на два локтя в вязкую жижу.
Они вошли в туман. Мгла стелилась по земле тонким слоем, так что всадники могли видеть верхнюю часть стены, торчащую из зыбкого моря, и серое небо; пешими они бы видели не дальше, чем на пять шагов. Здесь негде и не из чего было развести костер. Люди спали на мамонтах, а мамонты спали стоя или дремали на ходу. Люди ели сырое мясо, отрезая тонкие ломти от туши оленя, уже начавшей разлагаться. Мамонты копали бивнями в болоте, изредка отправляя в рот какие-то вонючие черно-бурые пучки – то ли водоросли, то ли гнилые корни.
Ядозубы не знали, как называется эта гиблая страна, а Орми и Эйле помалкивали. В голове у Орми бесконечно крутились смутные слова с Веоровой шкуры: «На востоке страна Каар-Гун – бескрайняя топь, где у людей меняются лица и души, страна Клыкачей, где сгнившее время тяжелыми пузырями поднимается со дна трясины». Эйле шептала, прижимаясь лицом к мохнатому, затылку Белолобого:
– Беги быстрее, пожалуйста, милый, я знаю, как тебе трудно. Но здесь очень опасно, я чувствую, мне страшно…
Потом налетел южный ветер и развеял туман. Путники увидели бескрайнюю унылую равнину, сплошь залитую бурой жижей. Это было совсем не похоже на озеро. Ветер не в силах был разогнать здесь даже небольшие волны и поднимал лишь сонную рябь. И только стена нарушала мрачное однообразие этого мертвого болота, убегая по прямой, как стрела, каменной насыпи на восток, за горизонт. Огромные белые птицы с длинными и узкими, как мечи, крыльями неслись над водой и громоздились на стену, гортанно вскрикивая: «Каар! Ка-ар! Гун! Гун!»
Орми вздрогнул. «О Имир, смилуйся над нами!»
Три долгих дня мамонты брели по болоту, с трудом вытаскивая ноги из вязкой трясины. Туман снова поднялся над равниной – на этот раз даже стена пропала из виду, и день стал похож на сумерки.
На четвертый день Орми почувствовал боль во всем теле – странную боль, одновременно тупую и резкую, как будто болело сильно, но немного в стороне и не совсем у него. Он посмотрел на свои руки и вскрикнул от ужаса. Руки были изрезаны, изгрызены, сожжены – кровавое горелое месиво. Но он мог шевелить пальцами, и они сохранили осязание. Потом он почувствовал, как выдавленные глаза стекают по щекам тягучей массой… Но он не ослеп, он видел. Он весь как бы разделился надвое – одно тело истязали невидимые существа, другое же оставалось невредимым. Его охватила дрожь. Он позвал Эйле и не узнал собственного голоса – таким он стал хриплым, жалким, чужим.
Эйле сидела впереди. Не оборачиваясь, она сказала глухо, как будто издалека:
– Мужайся, Орми. Тень иного времени упала на нас. Главное время разорвано. Это перекресток миров.
– Я весь в крови… Глаза вытекли… Меня пытают невидимые призраки!
– Будет хуже. – Голос Эйле доносился словно из глубокой пещеры. – Все миры, все пузыри и петли встречаются здесь. Время стало совсем мягким, оно расщепилось и расползлось…
– Откуда ты знаешь? Повернись!
Эйле повернулась… Нет, не Эйле! Изуродованный труп со следами ужасных пыток. Лицо было обезображено до неузнаваемости. У Орми перехватило дыхание. Страх, холодный и липкий, как туман над болотом, пронизал все его тело. Труп Эйле приоткрыл ссохшийся, окровавленный рот и произнес:
– Я знаю все. В миллиардах миров моя душа обитает по ту сторону жизни. Мертвым все видно. Я знаю. Сейчас мы расстанемся, Орми. Мы уйдем в разные стороны и вряд ли найдем дорогу назад. Вот куда мы попали, милый мой друг. Тени всех миров и времен – на нас. Страна-оборотень, мир-оборотень, время-оборотень.
– Иные миры, все эти петли, ведь они выпадают из вселенной, как же они оказались здесь?
– Они есть. Они не исчезали. Сейчас мы просто видим больше. Верь всему, что увидишь, Орми. Это не сон.
Туман сгустился, и говорящий труп исчез. Потом Орми почувствовал, как лопается под ним шкура Белолобого. Ноги погрузились в мертвое и холодное. Мамонт тоже был мертв, он сгнил и развалился на части.
И вдруг туман рассеялся, и вместе с ним исчезли и люди, и мамонты. Не было больше ни стены, ни болота. Орми стоял посреди бескрайней каменистой равнины. Без деревьев, травы и мха. Только сухой ветер и пыль на камнях.
Орми бесцельно побрел вперед. Боль прошла. Тело стало легким. Куда-то пропала одежда, оружие. Он был наг, и душа опустела. Он шел долго и вдруг увидел людей. Таких же нагих и прозрачных. Они шли ему навстречу. Первой приблизилась женщина с волчьей головой. Орми узнал ее. Это была Ильг, его мать.
– Вот и ты, Орми, – сказала она.
– Мать…
– Ты думал, я исчезла? Посмотри вокруг. Какая пустота! Это та пустота, в которую мы все ушли. Ничто не исчезло, Орми. В том-то и дело. Ничто и нигде не может исчезнуть. Теперь ты поймешь это сам. В этом – смысл. А печаль – в том, что нигде ничего не появится. Мы прошли сквозь время. Отсюда нам видно. Мир недвижен. Он мертв. И поэтому лучше всего быть в пустоте. Здесь нет обмана и не кажется, будто что-то можно изменить.
Орми узнал и других умерших: болотного выродка – своего отца, погибших ядозубов. Полчища мертвых окружили его. Толпа призраков покрыла равнину до горизонта.
– Выведи меня отсюда, о мать моя, собакоголовая Ильг! – взмолился Орми. – Я попал сюда по ошибке. Я еще жив. Я еще должен так много сделать!
– Жив? Жив?! Жив?!! – заголосили мертвые, отступая от Орми, погружаясь в землю, взмахивая сухими руками.
Ильг-волчица покачала головой:
– Отсюда нет возврата. Но ты оскорбил нас глупыми и жалкими речами. Пустота исторгает тебя. Ты пойдешь еще глубже. Вон!!!
Ильг взмахнула когтистыми лапами и завыла по-волчьи, вытянув морду по ветру.
Мертвецы исчезли. Не было больше ни камней, ни пыли. Земля стала розовой и теплой. Круглые ямы – все одинаковые, с ровными пологими краями – испещряли ее поверхность, образуя правильные ряды. Кое-где торчали толстые, изогнутые деревья без ветвей и листьев – одни лишь черные стволы. «Это место я знаю, – усмехнулся про себя Орми. – Это живая земля, мешок с горячей кровью, из моей упыриной петли. Ямы – поры на коже, деревья – волоски».
Упыри, с раздутыми красными животами, похожие на насосавшихся комаров, валялись повсюду. Они цеплялись когтями за упругую кожу земли. Вдруг один из них пошевелился, встал и пошел к Орми. Его брюхо зыбко качалось, задевая колени. Это был Имро. Из оставленной им дырочки в земле сочилась кровь.
– Ты и я – одно, – прошипел упырь. – Даже время нас не разделит. Сейчас мы сольемся. Ты увидишь, как это сладко, когда время бежит вспять. Это уже скоро. Ну, куда же ты?
Орми попятился. Споткнулся о какого-то упыря, упал.
– Берегись! – раздался в его голове голос Эйле. – Если он дотронется до тебя, вы сольетесь! Тогда тебе уж не вернуться в главное время!
Имро прыгнул, оттолкнувшись ногами, как лягушка. Орми вскочил и побежал прочь. Он слышал, как позади шлепает по земле брюхо Имро, – упырь скакал следом. Все ближе, ближе…
Потом все стихло. Упыри исчезли.
– Спасен… – пробормотал Орми. – Упыриное время пошло вспять, и их унесло в прошлое. Разошлись мы с тобой, дружище, кошмарный мой двойник. Да поможет мне Имир больше с тобой не встречаться!
Кожа земли побледнела и стала холодной. Кровь перестала бежать из ранок. Накатила волна смрада. Земля умерла. Орми стоял на застывшем разлагающемся трупе. Шипящий упыриный голос в голове Орми произнес те же слова, что и Ильг:
– Ты пойдешь еще глубже!
И вот земля снова стала твердой. Теперь она вся состояла из мельчайшей пыли. Пыльные ямы и пыльные холмы. Здесь царила полная тишина. Никакого движения, ни ветерка, ничего живого. Воздух был совсем тонок, его не хватало для дыхания. В почерневшем небе мерцал огромный темно-красный круг, весь в черных прожилках и пятнах. «А это что за мир? – подумал Орми. – Он еще хуже прежних. Совсем мертвый. И отсюда уже, наверное, недалеко и до конца. Впрочем, что мне за дело».
Он сел в холодную пыль и закрыл глаза. «Только глупец мог бы надеяться… – шептал он в темноту, – найти нужный путь в этом лабиринте времени. Все кончено…»
Орми знал, что все увиденное им в последние часы – не сон и не бредовые видения. Чувство реальности было крайне острым и ни разу не покидало его. Нет, все правда. Он вспомнил, что сказала Эйле перед тем, как исчезнуть. Все эти времена и миры существуют. Просто раньше мы не видели их. А теперь вдруг стали видеть больше, гораздо больше, чем раньше. Это и есть дыра во времени, перекресток миров – место, где человек прозревает.
Уж лучше бы он оставался слепым.
Успокой свои мысли, Орми. Так, кажется, говорил Элгар? Успокой свои мысли. Весь этот хаос – порождение твоего разума. Поверь, что ты ничего не видел и не видишь. Поверь, и тогда сразу – фьють! – и ты в главном времени. Едешь себе на Белолобом по поганому Каар-Гунскому болотищу. Что может быть лучше! Ну, поверь же!
– Э, постой! Так ничего не выйдет!
Голос раздался не в голове, где-то снаружи. Говорящего Орми не видел. Голос не человеческий, но и не упыриный. Да и вряд ли он мог принадлежать живому существу. Какой удивительный голос! Бесконечно чужой и в то же время знакомый. Пожалуй, так могло бы заговорить ожившее озеро. Или гора. Или, в крайнем случае, сухое дерево. Глубинный, водяной, каменный голос.
– Так ничего не выйдет. Улетишь в мир призраков, в тень, в сон, где все желания будут исполняться: что захочешь, то и увидишь! Но тебе ведь это не нужно! А даже если и это, нет на то твоей воли! Держи!
Из пустоты возникла бурая кожистая пятипалая рука. Орми взялся за нее, не думая, что делает. Рука сжалась и потащила его вперед. Силы в ней было побольше, чем в хоботе мамонта. Орми оторвался от земли и полетел. Вокруг мелькали обрывки тумана и тени. Потом он увидел того, кто его вел. Человекоподобное существо с шероховатой темной кожей. Лицо его было обращено к Орми: бурое и строгое, как скала, с одним огромным клыком, торчащим из левого угла рта и свисающим ниже подбородка. И все же существо не было страшным. Зло не сочилось из него, как из порождений Улле. Правда, и добра Орми не ощущал. Было что-то иное. Некая неизвестная сила, стоящая в стороне от схватки богов. Глядящая на них извне, со спокойной улыбкой.
– Куда ты меня тащишь? – спросил Орми.
– Туда, откуда ты выпал, – в главное время.
– Кто ты? Сын Имира? Ты пришел мне на помощь?
– Мой долг – спасти тебя. Но я не сын Имира. Я сын гибнущей Земли. Я Клыкач.
Орми вскрикнул и забился, пытаясь вырвать руку из могучей хватки незнакомца.
– Не рвись, – сказал Клыкач. – Не выпущу.
Орми затих, ненадолго задумался и сказал:
– Ты не Клыкач. Ты бы разорвал меня.
Полет закончился. Орми стоял по грудь в болотной жиже. Кругом клубился туман. Воняло тухлятиной. Где-то кричали птицы: «Каар! Каар!»
Незнакомец стоял рядом, тоже в болоте по грудь.
– Пойдем, – сказал он. – Я отведу тебя к Белолобому.
Они побрели по вязкому дну. Двигались очень медленно. Орми заметил, что снова одет, и лук при нем, и копье.
– Не я гублю все живое, – сказал Клыкач. – А ярость, дремлющая в каменных шарах, рождаемых Мертвыми землями. Я разгрызаю скорлупу вот этим клыком и выпускаю губителя.
– Убийца! – сказал Орми. – Проклят ты во веки веков! Ты хуже, чем Улле!
Клыкач покачал головой.
– Я не хорош и не плох. Я то, что я есть. Разве я живая тварь, чтобы можно было назвать меня хорошим или дурным? Я не живой, я есть – и меня нет. Гибнущая Земля породила меня, чтобы я ходил по ней, никому не видимый, и обращал зло сынов Улле против них самих. Я караю безумцев, обманутых, безвольных. Предателей жизни, позорящих ее имя. Я Клыкач, сын Земли, карающий демон.
Клыкач шел впереди. Орми замахнулся и ударил его в спину копьем. Копье разлетелось в щепки, словно наткнувшись на камень. Клыкач не обернулся.
Орми шел молча какое-то время, а потом спросил:
– Зачем ты убиваешь все живое? Разве не к тому стремится и Улле? Чем ты лучше его порождений?
– Люди слепы, – сказал Клыкач. – Вам не понять и малой доли того, что происходит вокруг. Но ты, Орми, видел чуть больше. Ты мог бы уже догадаться: все, что ты видишь и знаешь, – лишь ничтожная часть, обрывок, смутная тень Того, Что Есть. Как же ты можешь судить о справедливости? Не стоит и пытаться. Но я могу сказать и иначе, так, чтобы тебе показалось, что ты понимаешь. Я не убил ни одного выродка. Мной уничтожены лишь те края, где власть зла стала безраздельной. Дети Имира уходят или гибнут. Только тогда я выпускаю Ярость Земли. Я не трону тех стран, где сохранилась надежда. Судьба мира еще не решена. Будущее окутано тьмою. Туда, где все должно решиться, я не пойду. Туда пойдете вы. А я – следом, если вы проиграете. Улле не будет царствовать в этом мире.
– Да, – сказал Орми, помолчав. – Кажется, я понимаю. Но почему ты погубил страну Мару в тот самый день, когда мне и Энки открылись тайные знаки и мы увидели лик Солнца?
