Александр Марков
Отражение Улле

– Больше похоже на наших… то есть людоедов.

– А где они?

– Ветер оттуда. – Орми показал на юго-восток. – Значит, они идут за нами следом. Попробуем сбить их с толку, если это действительно погоня.

Они поднялись на каменную гриву и побежали по гребню на запад.

– Ноги ставь только на голый камень. На мох и лужи не наступай, чтобы следов не оставлять!

Грива позволила им уйти почти на милю в сторону от прежнего направления, потом она сровнялась с землей и сошла на нет. Тогда они снова двинулись на север.

– Ну, кажется, все в порядке, – сказал Орми, – Хотя… Погоди-ка…

Визгливые крики огласили лес. Несколько десятков оборванных, тощих людей выскочили из-за скал и деревьев слева и справа от путников. Те не успели опомниться, как были окружены.

Орми некогда было раздумывать. Он выхватил меч и бросился в бой, надеясь сойтись с людоедами врукопашную прежде, чем они пустят в ход луки. Он обрушился на них, как разъяренный змееног. Ни у кого из дикарей не было железного оружия, и Орми ловко перерубал древки копий и уложил уже пять человек, когда услышал за спиной знакомый хриплый голос:

– Ну-ка, братцы, оставьте змееныша. Мы его живого возьмем. Эй, Орми, повернись. Посмотри на меня, крушитель святынь. На этот раз ты попался, и я взял тебя голыми руками, даже не дотрагиваясь до твоего вонючего тела.

Орми перебил всех людоедов, которые были поблизости. Остальные боязливо пятились. Он смог обернуться и взглянуть на говорящего. Конечно, это был он – Кулу, вождь ядозубов. Хотя узнать его было непросто: на его лице лежала печать ужасных лишений, голода и долгих скитаний. Он страшно исхудал и выглядел почти стариком. Не лучше был вид и у его спутников – Орми с трудом, но все же узнавал их теперь, одного за другим.

– Вот и встретились, – ухмыльнулся Кулу. – Бросай свой ножище, а то я перегрызу ей глотку.

Кулу обеими руками вцепился в горло Эйле, та бессильно дергалась.

– Что это? – крикнул Орми, побелев от гнева, – Новый способ охоты? Какое мне дело до девчонки! Я перебью вас всех, как соплянок, своим железным мечом!

Кулу по-прежнему усмехался.

– Нет, не перебьешь. Одно движение, и я прикончу ее.

– Можно подумать, ты оставишь ее в живых, если я сдамся! – в отчаянии выкрикнул Орми.

– Как знать! Га-га-га! – Кулу расхохотался, а вслед за ним все ядозубы. – Так ловят выродков, дружище. Это безотказный прием. Я знаю его от отца, великого вождя Кыку. У вас не хватает ума решить такую задачку. Понял? Не хватает и не хватит! Никогда!!

Орми видел в глазах Кулу такую бесконечную ненависть, что ему стало страшно. Если бы глаза людей могли причинять боль и убивать, как глаза марбиан, Орми уже не было бы в живых.

– Ну что ж, – прошипел Кулу, склоняясь над Эйле. – Я больше ждать не буду. Попью кровцы свеженькой.

– Вот, подавись! – Орми с силой швырнул меч на камень. Полетели искры. Тут же со всех сторон набросились на Орми ядозубы, скрутили ему руки и ноги крепкими кожаными ремнями. Эйле тоже связали. Их положили рядом под сосной.

– Вождь, позволь ушки девке откусить! – заныл Слэк.

– Погоди, – неторопливо произнес Кулу. – С этими двумя спешить не следует. Здесь надо сперва хорошенько поразмыслить. Уши откусишь – и ушей нет. А уши, между прочим, тоже к боли чувствительны. Я хочу все, что у них есть, каждый кусочек их мяса использовать до конца. Так что не спеши, Слэк, с ушами.

Людоеды развели большой огонь и принялись потрошить и жарить погибших. Все, казалось, забыли о пленниках, только Кулу время от времени искоса на них поглядывал.

– Что они собираются делать? – шепнула Эйле.

– Ясно что. Пировать. Вон я им сколько еды припас.

– Не могу на это смотреть.

– Скоро это покажется тебе невинной забавой. Когда они примутся за нас.

– Я не боюсь пыток.

– Да? Никогда бы не подумал.

– Правда. Меня научили терпеть.

– Если так, я тебе завидую. Впрочем, раз ты не боишься, то и я попробую…

– Белолобый… Только он может нас спасти!

– Позови его.

– Я не умею, как Элгар.

– Ну постарайся.

– Я стараюсь. Вообще-то он сам чует, когда мы в опасности. Но, может быть, он ранен. Или убит.

– А Элгар? Можешь послушать Элгара? Вдруг он все-таки отважится вылезти из своей норы?

– Я уже давно его не слышу. Он куда-то пропал. Я не знаю, что с ним.

– Да, впрочем… он все равно не пришел бы. Ведь он нас предупреждал. И как он говорил, так все и вышло. Мы сами выбрали свою судьбу. И погибнем теперь зря.

– Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.

Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.

– Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.

Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них – три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.

Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.

– Хреса…

– А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, – Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. – Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.

– Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.

– Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.

– Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.

– И все же ты хочешь послушать? – недоверчиво произнесла Хреса.

Орми ненадолго задумался и сказал:

– Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.

– Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.

Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями – дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг – все, конец. Лес кончился, дальше – пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы – деру.

– Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?

– Тебе интересно – сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков – не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки – во! – выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.

И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть – и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…

– Что? – спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.

– А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.

– Почему же из-за меня?

– Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, – Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.

Орми повернулся к Эйле:

– Спишь?

– Нет. Я слушала.

– Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.

– После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.

– Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?

– А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?

– Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?

– Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.

– Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще – до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.

– Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:

– Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.

– Если это не случайность.

– Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.

– Я поняла, – сказала Эйле. – Все в мире должно быть уравновешено. Где слишком много белого, обязательно появится что-нибудь черное. И наоборот. Но это значит, что и зло, когда его много… слишком много… должно порождать хоть капельку добра. Иначе все развалится. Понимаешь?

– В жизни не слыхал подобной чепухи. Нет, Эйле, менхур из тебя не получится, это точно.

– Сам дурак! – шепнула Эйле обиженно, – Я все правильно говорю. Я это чувствую. Из зла может выйти добро, только зла должно быть очень-очень много.

– Значит, по-твоему, и в долине Иггир, у самого сердца Улле, мы можем встретить друзей?

– Да, да! Ведь там сила зла огромна, беспредельна… И его лучи высекают тени детей Имира из мертвых камней.

Последние слова Эйле произнесла как-то судорожно, словно задыхаясь. Орми удивленно покосился на нее – он уже собирался высказать все, что думает об ее умственных способностях. Но Эйле была бледна как смерть, глаза у нее закатились, зубы чуть слышно стучали.

«Опять припадок, – подумал Орми. – А я-то с ней как с нормальной разговариваю».

Впрочем, очень скоро Эйле пришла в себя и взглянула на Орми вполне осмысленно.

– Послушай! Ты не мог бы как-нибудь разорвать или перетереть эти ремни?

Орми горько усмехнулся.

– А ты не могла бы позвать Элгара или мамонта?

– Зачем ты так? – Эйле всхлипнула. – Ты же знаешь…

– Ну ладно. А Элгар по-прежнему молчит?

– Молчит.

– Все-таки обидно, имея таких могучих друзей, погибать от рук каких-то замученных, обожравшихся людоедов. Особенно после победы над марбианином. Нелепо. О Имир над небом! Неужели мы ничего не сумеем придумать?

Эйле закрыла глаза. Долго она молчала, только губы беззвучно шевелились. Орми следил за ней в свете почти догоревшего костра и тщетно пытался разобрать, что она шепчет во сне или в бреду. Наконец она очнулась, бросила беглый взгляд на Орми и прошептала:

– Я знаю, что делать. – Затем глубоко вздохнула и заговорила уже в голос, нараспев: – Баю-баю, баю-бай, спи, мой светик, засыпай!

Она повторила заклинание несколько раз, потом шепнула Орми:

– Я знаю еще один заговор… Я услышала его давно, в один из тех припадков, когда я слышу голоса мира. Я не знаю точно, что это значит. Но это, скорее всего, заклинание. Оно должно подействовать. – И громко: – Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал, с поднятой главой по небу пошел! – И снова шепотом: – Это солнце, Орми! Так встает солнце над миром! Так оно поднимается над краем земли, и выходит, гордое и ослепительное, на синее небо, и шествует по нему весь день до заката!

– Что такое диадема?

– Не знаю! Ведь это, наверное, еще не высказанные слова. Это – слова из грядущей жизни, из той жизни, которую мы завоюем… может быть. Их скажут и их поймут через много-много лет… тысячу, десять тысяч. Нет, больше. Через двадцать пять тысяч лет. Вот как не скоро.

И она снова принялась повторять оба заклинания громче и громче. И Орми удивлялся, почему ядозубы не просыпаются, ведь они всегда спят так чутко. Потом он понял: они, должно быть, не слышат этих слов, слов Имира, подобно тому как Светлые не видели зла. Но вот кто-то зашевелился, и поднял голову, и встретился взглядом с Эйле. Это был Кулу. Он смотрел на нее и молчал, а она продолжала твердить заклинания, чуть извиваясь связанным телом в такт таинственному ритму колдовских слов. Потом, точно так же молча, поднял лицо Барг. И он тоже смотрел, не шевелился и слушал. А третьей была Хреса, и больше никто не проснулся.

Потом Эйле замолчала, и ядозубы, все трое, опустили головы и спали дальше до утра. Заснул и Орми.

Его разбудил хриплый голос Кулу:

– Ну, вставайте, братья ядозубы. Утро. Подумаем-ка, что нам сделать с этими грязными выродками.

Глава 10
В ЗЕМЛЕ

– А теперь что они делают? – спросил Энки. Этот вопрос он задал по меньшей мере в сотый раз с тех пор, как ушли Орми и Эйле. Элгар сидел у колонны в главном зале своего подземного дворца; Бату, Энки и Аги сидели вокруг и понуро глядели на Светлого. Элгар не двигался; лицо его выражало тоску и усталость. Он отвечал односложно и нехотя:

– Идут на север.

– Все спокойно? Элгар промолчал.

– Как ты думаешь, – обратился Бату к Энки, – у них есть шанс?

Энки ответил таким мрачным взглядом, что Бату потерял всякое желание продолжать разговор. Время ползло еле-еле, как в мучительном сне. Потом Элгар сказал:

– Бесполезно. И ни к чему все, что я делал. В мире нет места для таких, как мы. Я проиграл эту битву.

– Я не совсем понимаю тебя, Элгар, – сказал Бату. Но Элгар молчал, и тогда заговорил Аги:

– Чего тут непонятного? Слишком сильно все изменилось с тех пор, как Элгар укрылся в подземелье. То, что ему дорого, не нужно уже никому, даже выродкам. Другие законы, другие желания, понимаешь? Орми и Эйле предпочли умереть во внешнем мире, где властвует зло, потому что они… привыкли к нему и он для них важнее, чем все подземные радости Убежища. И Элгар, и этот его мирок – для них не более чем наваждение, один из бесчисленных призраков, которыми наполнена Земля.

– Но мы-то остались, – сказал Бату. Аги усмехнулся.

– Не уверен, что этим стоит гордиться. Вряд ли наши друзья покинули нас из-за того, что в них недостаточно проявилось Слово Имира. Скорее, наоборот. Представь себе гутанян или людоедов на нашем месте. Им предлагают спокойную сытую жизнь, ни малейшей опасности быть убитым, съеденным или замученным. Дрыхни, жри и слушай истории. Не жизнь – мечта. Никто бы не ушел. Руками, ногами и зубами держались бы за это место. Я прямо слышу, как они стонут: «Такая жизнь не хуже благой смерти!»

– Все верно! – воскликнул Элгар, вставая. – И то, что случилось, – знак для меня: Элгар, ты старый дурак. Ты проспал все на свете, ты сгнил заживо в своей благоустроенной норе. Ты забыл, как пахнет воздух. Ну что ж, если так, я отрекаюсь. От всего, что говорил вам.

– А мы тебе поверили! – Энки тоже вскочил и стал размахивать руками перед лицом Элгара. – Выходит, правы они, а не ты! И из-за тебя мы отпустили их одних! Да ты… ты…

– Брось, Энки. – Аги похлопал его по плечу. – Успокойся. У тебя своя голова. Ты был волен выбирать. Орми выбрал свободу и ушел. А ты решил остаться. Обидно, конечно. Но что поделаешь.

– Раньше у нас было принято так, – заговорил Элгар, смущенно улыбаясь. – До прихода Улле мы никогда не обдумывали своих поступков. Сердце подсказывало нам, что делать, и никогда не ошибалось. Потом, когда я остался единственным Светлым на Земле, я был так напуган, что решил: противостоять Врагу можно, только используя его же средства. И я стал думать, рассуждать, взвешивать. Откуда я этому научился – не знаю. Ведь до пришествия Улле мы этого не делали, да и не умели. И вот я, кажется, все продумал. План был неплох, хоть и рассчитан на долгие годы. Но, сам того не замечая, я, видно, попал под власть Врага – по крайней мере, воспользовавшись вражьими уловками, я оказался в ловушке. Ну что ж… Отныне все будет по-другому. Пусть все мои рассуждения катятся… как это вы говорите? Улле в пасть! Пусть менхуры думают!

И Элгар вдруг захохотал и долго не мог остановиться. Потом так же внезапно посерьезнел и сказал:

– Энки, шкура с письменами у тебя?

– Вот она.

– Подумай-ка о ней… Или нет, ладно, дай сюда. Ведь вам не нравится, когда я лезу в ваши мысли. Я сам прочту… Ага! Вот оно: предсмертный бред отца Веора. Теперь все ясно.

– Что тебе ясно?

– Все, представляешь – все! Два пути! Должно было быть два пути! Поэтому они ушли, а мы остались. Они пойдут в Дуль-Куг одним путем, а мы – другим. Но в конце концов мы встретимся.

– Знаешь, Элгар, – сказал Бату, – по-моему, ты слишком увлекся. Много думать, конечно, вредно, это дело менхурье, но нельзя же и вовсе ума лишиться. С чего ты взял, что отцу Веору перед смертью открылось будущее? С чего ты взял, что в своем предсмертном бреду он говорил о нас?

– С чего? – Элгар пристально посмотрел на Бату. – А вот с чего. Пока мы в Убежище были все вместе, по лесу постоянно шнырял марбианин – ждал, пока я выйду. Он ни разу не отошел далеко от Убежища. О втором выходе он не знал, но, видимо, подозревал, что где-то может быть запасная дверь, поэтому время от времени облетал окрестности. Этот марбианин явно собирался сторожить до тех пор, пока я не отважусь появиться на поверхности, – хоть целую вечность. Тут не могло быть сомнений. Если бы я вышел, он бы тут же со мной покончил – ему для этого достаточно сказать одно-единственное слово, вы знаете. Потому-то я и не рвался наружу – что тут удивительного? Я был не в силах ни прогнать марбианина, ни отвлечь. Вам я ничего не говорил, потому что не хотел смущать понапрасну ваши души, только начавшие привыкать к свету… впрочем, это не важно. Главное – я не мог покинуть убежища, пока Ор-ми и Эйле были здесь. Но когда они ушли, марбианин, видно, что-то почуял и кинулся на поиски сбежавших. Сейчас он так далеко отсюда, что я, пожалуй, могу рискнуть и выйти, а потом мы затеряемся в лесу, и пусть ищет нас до скончания века! Короче говоря, получилось так, что мы действительно могли выйти из Убежища только порознь. Вот и ответ на твой вопрос, Бату. Два пути – и отец Веор знал об этом. Но до чего же мы, люди, глупы и самонадеянны! Воображаем, будто что-то зависит от наших решений, а сами крутимся, как колесики в гуганских машинах. Мир слишком изменился, пора бы мне к этому привыкнуть… Ну да ладно, сейчас не время рассуждать. Меня, признаться, очень беспокоит… – Элгар внезапно замолчал и прислушался, подняв вверх указательный палец. Глаза его испуганно забегали, потом он воскликнул: – Бежим! Скорее, может, еще успеем!

Они подхватили свои вещи и понеслись к выходу, все четверо. Медведь скакал за ними следом.

– Что произошло? – кричал на бегу Бату.

– Похоже, марбианин напал на их след! Он приближается к ним, а они до сих пор его не заметили!

– Послушай, Элгар, – пробормотал Аги, задыхаясь от быстрого бега, – как ты собираешься их спасти, если марбианин может убить тебя одним словом? И потом, ты только что говорил о двух путях и о том, что мы встретимся снова лишь в самом конце…

– Да заткнись ты, Улле тебе в глотку! – рявкнул вдруг Элгар с такой решимостью в голосе, что даже Энки глянул на него с уважением.

– Сам не знаю почему, но такая речь мне больше по душе, чем вялые разглагольствования о добре и зле, – бубнил между тем Аги. – Что-то есть в ней такое наше, человеческое.

Перед выходом Элгар остановился и пропустил своих спутников вперед.

– Вы первые. Без меня здесь нельзя оставаться.

Бату, Энки и Аги без труда прошли сквозь заколдованный камень и оказались снаружи в лощине; за ними последовал медведь. Элгар не появлялся.

– Никак, передумал, – сказал Аги. Энки тем временем выхватил меч и яростно набросился на росшую поблизости ольху – та уже потянулась к людям. Его меч работал без устали, пока от кровожадного деревца не остался один пенек.

– Это необратимо, увы! – услышали люди голос Элгара. Светлый уже стоял рядом с ними. – Убежища больше нет! Его всосала временная воронка!

Они оглянулись и с изумлением увидели на месте скалы с потайным входом пустоту, вернее, продолжение ущелья. Кусты и деревья росли как ни в чем не бывало там, где только что была каменная толща.

– Как это получилось? – вымолвил Бату, переведя дух.

– Сейчас некогда! Да и нечего тут объяснять… Убежище держалось в пространстве и времени моей волей, пока я был внутри и составлял с ним единое целое. Теперь оно исчезло – не только в настоящем, но и в прошлом. Его никогда не было. Бежим!

И они побежали точно по следам Эйле и Орми, и тут оказалось, что Элгар умеет бегать куда лучше, чем можно было ожидать от подземного затворника. Даже Энки не мог за ним угнаться. Но когда Светлый остановился и повернулся к своим спутникам, поджидая их, они были потрясены удивительной переменой в его внешности. За какую-то минуту Элгар из юноши превратился в древнего старика. Седая борода свисала почти до колен.

– Что с тобой? – в ужасе воскликнул Энки. – Ты стал стариком!

– Я им и был. Однако я не уступлю никому из вас в силе и в ловкости, и ни одна ученая свинья не найдет моих следов, потому что я их не оставляю!

– Но откуда эта борода! Ты что, оборотень?

– В каком-то смысле. Все мы немного оборотни: сначала выглядим как дети, потом как взрослые. Все дело во времени. Запомни, Энки: все дело во времени. И довольно вопросов. Лучше поторапливайся.

Вскоре им пришлось перейти на шаг, потому что дорога пошла круто вверх; потом они снова побежали.

– Никуда не годится! – крикнул Элгар. Голос у него был ровный, не чувствовалось, чтобы он хоть немного запыхался.

– Что?

– Как вы медленно бежите! Мы опоздаем, это точно.

– А что там с ними? Марбианин уже заметил их?

– Понятия не имею.

– То есть как?

– Почти вся моя сила исчезла вместе с Убежищем. Хорошо еще, что хоть что-то от меня осталось. Я мог бы и начисто испариться.

Как они ни спешили, добраться до места, где Элгар в последний раз видел Эйле и Орми, им удалось лишь к вечеру. Но там никого не оказалось.

– Что делать дальше, я не знаю, – сказал Элгар уныло. – На тебя вся надежда, Энки. Попробуй поискать следы.

Энки долго ползал по земле в наступающих сумерках, принюхиваясь и приглядываясь к каждому листочку и веточке.

– Ну вылитая ученая свинья, – заметил Аги. Наконец Энки встал с земли. Заговорил он не сразу: сначала долго смотрел себе под ноги, не двигался и как-то странно, с присвистом, дышал. Потом обвел своих спутников мрачным взглядом и сказал:

– Орми пришел сюда с юга, оттуда же, откуда и мы. Он спрятался вместе с Эйле вон под той елью. Потом они побежали из укрытия, и вот в этом месте их след исчезает. А рядом, вот здесь, след марбианина. Есть здесь еще следы разных зверей – мамонта, лисы. Но это вряд ли важно для нас.

– Ты хочешь сказать, – неуверенно начал Бату, – что они подошли к марбианину, а он схватил их и унес по воздуху?

– Я сказал все, что мог. Таковы следы. И я был бы рад объяснить их как-нибудь по-другому, но вряд ли это возможно.

Они долго молчали. Аги растерянно бродил по поляне, пока не наткнулся на место, где стоял марбианин. Там кустарник облетел начисто, и в груде осыпавшихся черных листочков копошились жирные черви.

– И все же не будем считать их погибшими, – подал голос Элгар. – Если бы марбианин хотел их убить, мы нашли бы здесь не оборвавшийся след, а два почерневших трупа. Может быть, мы когда-нибудь еще встретимся с ними.

Поужинав жареной вороной, они заночевали неподалеку в заброшенной берлоге змеенога и наутро пошли дальше на север.

– Нам не остается ничего другого, как попытаться самим сделать то, к чему стремился Орми, – сказал Элгар. – Мы пойдем в Дуль-Куг и попробуем выкрасть Зерно Имира.

– По-твоему, это возможно? – спросил Бату.

– По-моему, нет, – ответил Элгар, и потом они долго шли молча.

– А если бы нам это удалось, – прервал молчание Энки, – мы бы смогли победить Улле?

– По крайней мере, если есть способ его победить, то он заключен в Зерне.

– Но ты не знаешь, что это за способ?

– Нет.

– Ну что ж, план неплохой, – съязвил Аги.

– Куда уж лучше, – усмехнулся Элгар.

– Вряд ли вы сможете придумать что-нибудь получше, – сказал Элгар. – Все дело в том, что ни мне, ни вам неизвестно, какими свойствами обладает Зерно Имира в нынешнем мире. С тех пор как я в последний раз был на поверхности, здесь все изменилось. Теперь на Земле новые законы. И вся древняя мудрость стала ненужным хламом. И мне очень хотелось бы узнать, не стали ли таким же хламом и я, и вы, и Зерно Имира, и сама мысль о добре.

На следующий день они достигли стены. Она внезапно выросла перед ними – гладкая и неприступная, вышиной сажен в двадцать, сложенная из больших базальтовых глыб и в швах поросшая лишайником. Перелезть через нее не было никакой возможности. Путники отступили обратно в заросли и стали держать совет.

– Как насчет лестницы, Аги?

– Не может быть и речи. Такую длинную лестницу нам не сколотить. И потом, даже если мы заберемся по лестнице на стену, как потом спустимся вниз?

– Да она небось охраняется, стена-то. Часовые нас сразу заметят.

– Что же делать?

– Пойдем на запад вдоль стены, – сказал Элгар. – Если мы не найдем какой-нибудь лазейки, придется обойти весь Гуган.

– А почему, скажем, не на восток? – спросил Энки. – Насколько я понимаю, на востоке стена быстрее поворачивает на север.

– Не поворачивает, Энки, вовсе нет! Вспомни рисунок Веора. На востоке стена вообще кончается. И там можно пройти в Гуган свободно, путь открыт, пожалуйста. И знаешь, почему гуганяне не сочли нужным строить стену на востоке? Потому что они знали: ни один враг не проникнет к ним восточным путем. Ведь для этого необходимо пересечь страну Каар-Гун, а там есть нечто, охраняющее границы Гугана получше всякой стены.

– Что именно?

– Этого я не знаю. Сколько раз ни пытался разглядеть из Убежища обитателей Каар-Гуна, мне это не удавалось. Нечто невидимое для меня, стало быть, не добро и не зло, а какая-то третья, совсем неизвестная сила… Веор говорит о Каар-Гуне невнятно, так, словно сам толком ничего не знает об этой стране. Да он, конечно, и не мог ничего знать. Но мне достаточно того, что в Каар-Гуне обрывается Гуганская стена, – достаточно, чтобы туда не соваться.

– А что нас ждет на западе?

– Этот лес простирается далеко в ту сторону, а после мы попадем в Хурриан – царство менхуров, и там откроется путь на север, в страну Марбе. Впрочем, Хурриан – не то место, где можно легко пройти незамеченным.

– Ладно, чего тут размышлять, – сказал Энки. – Доверимся судьбе и пойдем – мне-то все равно куда, но раз Элгару хочется на запад, пойдем на запад. Не думаю, чтобы от нашего решения многое зависело. Как говорится, от судьбы не уйдешь, от Улле не спрячешься.

Пошли на запад. Двигались лесом, но от стены далеко не уходили. На третий день убили мохнатого носорога, запаслись мясом. Их заплечные мешки заметно потяжелели. Вскоре после этого путники вышли на край большой поляны с ярко-зеленой травой, какая растет обычно на болотах или по берегам рек. Бату спокойно ступил на траву, но Энки остановил его:

– Погоди. Лучше обойдем это место. Здесь может быть топь.

– Нет, кажется, сухо.

Внезапно позади, в лесу, раздались громкие крики. Стрела просвистела у них над головами и упала в дальнем конце поляны. Как будто из-под земли, в двух шагах от Элгара появился огромный людоед в волчьей шкуре, с тяжелым каменным топором. Он замахнулся, явно намереваясь размозжить Светлому череп. Его маленькие красные глазки горели ненавистью и злобой. Но топор не успел опуститься. В последнее мгновение медведь Элгара бросился на дикаря и сбил его с ног ударом лапы. Тут же из-за деревьев полетели копья и стрелы. Несколько копий попало в медведя; тот встал на задние лапы, истекая кровью, и страшно заревел.