Александр Марков
Отражение Улле
– Нужно попробовать.
– Да, наверно… нужно…
Энки заметил, что Аги весь дрожит. Наконец, решившись, он шагнул вперед…
Аги не исчез сразу, как те трое. Его тело стало полупрозрачным и начало быстро погружаться в камень. Вот на поверхности осталась одна голова. Тут лицо Аги исказилось от боли. Он страшно закричал:
– Нет! Пусти меня! Пусти! Не-ет!
Глаза его налились кровью, лицо почернело. Он хрипел и задыхался. Энки опустился рядом на колени.
– Ну, давай, Аги! Держись! Еще немного!
Голова не проходила. Казалось, еще мгновение, и случится что-то ужасное.
– П-помоги! – выдавил Аги, превозмогая боль. Энки положил руку ему на темя, налег всем весом… Послышался хруст, голова Аги ушла в камень. Энки почудилось – в последний миг из глаз и ушей его хлынула кровь… Энки взглянул на свою руку – она в крови… Нет, это только мираж, наваждение, кровь растаяла как дым… На том месте, где только что была голова Аги, корчился чешуйчатый волосатый паук. Размером с кошку, с четырьмя коленчатыми ногами, по три пальца на каждой. Энки узнал его. Протянул руку, чтобы схватить и раздавить… Призрачная гадина перевернулась на брюхо и метнулась к краю скалы. Она двигалась быстро, как ветер, движения были неуловимы. Миг – и она прыгнула вниз.
Энки снял лук с плеча и, почти не надеясь на удачу, подбежал к обрыву. Паука из Марбе он не увидел. Но гуганяне были уже совсем близко. Грохотали чародейские палки, плюющиеся железом. Что-то чиркнуло Энки по голове, вырвало клок волос и ободрало кожу. В тот же миг он услышал голос, шедший неизвестно откуда:
– Убери рожу, болван, и заткни уши.
Энки похолодел и попятился, не сводя глаз с приближающегося войска.
– Уши, ублюдок! Груаг!
На этот раз Энки не посмел ослушаться. Понял по голосу: не подчинится – ему конец. Левое ухо он прижал к плечу, правое закрыл ладонью. В тот же миг снизу повалил дым. Он стелился по земле, и Энки не мог почувствовать его запаха. Облако дыма с четкими краями ползло, как живое. Оно оставляло след за собой – землю, усыпанную желтой хвоей, и голые деревья. Гуганяне остановились, замахали руками, многие замерли в нелепых позах, некоторые упали. «Слово, несущее смерть? – мелькнуло в голове у Энки. – Поэтому он велел мне заткнуть уши?» И он разжал их. Облако бросилось на гуганян, как хищный зверь, и поглотило войско. Из черной мглы донесся истошный многоголосый вопль, в последний раз громыхнуло оружие; потом все стихло. Из дыма вылетела гладкая, округлая железка. Энки понял, что это снаряд, выпущенный из гремящей палки. Он летел ему прямо в грудь, но…
Энки выпрямился и замер, не веря глазам. Железка летела все медленнее. Не долетев двух сажен до цели, она почти остановилась.
Время! Опять паучий ворожей из Марбе колдует со временем! Энки усмехнулся.
– Что ж, береги нас, береги… Только не взыщи потом, если мы тебе в конце так и не достанемся.
И он шагнул к невидимому каменному входу… Там опять была глухая скала, но Энки теперь знал, как настроить свою душу, чтобы сделать истинное явным… Окно открылось, Энки ступил в него – и вот он уже стоит в теплом мраке потайной пещеры рядом с друзьями.
Аги захохотал.
– Ты чего? – спросил его Энки.
– Уф! До чего же хорошо! Сам не знаю, – ответил Аги, давясь от смеха. – Вдруг стало так легко и свободно…
– Неудивительно, – хмыкнул Энки. – Видел бы ты, какая дрянь выдавилась из твоих мозгов, когда я втолкнул тебя в скалу.
– Какая? – спросил Аги глухо, сразу перестав смеяться.
– Наш старый знакомый. Колченогий марбийский демон, времяглотатель. Правда, изрядно уменьшенный. Ты, знаешь, все-таки следи за тем, что сидит у тебя в башке. Так и до беды недалеко.
– Непростое это дело – следить за тем, что делается в собственных мозгах, – подал голос Бату. – Я бы сказал, почти невозможное.
– Однако необходимое, – сказал Энки хмуро.
– Не надо! – Из темноты послышался звонкий голос Эйле. – Не спорьте. Мы все очистились, проходя сквозь заколдованный камень. Кто-то оставил на пороге больше, кто-то меньше. Но теперь мы все равны. Пойдем скорей к Старику.
– Где он, кстати? – спросил Орми, до этого времени молчавший. – И как мы будем искать его здесь? Такая темнотища – глаз выколи. А подземелье-то, похоже, не маленькое. Что бы ему самому нас встретить?
– Темнотища? Правда? – Голос Эйле звучал удивленно. – И вам всем тоже темно? Вы не видите этой просторной светлой залы и разбегающихся коридоров, теплых золотых сводов, стройных колонн?
– Я бы согласился и на тесную грязную пещеру с летучими мышами и слизнями, – сказал Аги. – Но я не вижу даже собственной руки, когда подношу ее к носу.
– Тебе придется нас вести, – сказал Орми. – Раз уж ты такая зрячая. Старика-то видишь?
– Да… Он глубже. Я поведу вас.
Орми положил руку ей на плечо, за его пояс схватился Бату, сзади пристроились Аги и Энки. И они побрели гуськом по ровному каменному полу, шедшему немного под уклон, и так спускались все ниже и ниже. В подземелье царила тишина. Шаги звучали гулко, и голос Эйле отдавался эхом в подземных коридорах:
– Ступенька! Еще ступенька! Поворачиваем налево! Так они шли довольно долго и решили отдохнуть. Достали из заплечных мешков небогатые запасы, то, что осталось после вчерашней охоты. Понемногу разговорились.
– Почему Старик нас не встретил? – спросил Орми. – Ведь мы не по своей прихоти к нему шли. Сам звал.
– Как тебе сказать, – вздохнула Эйле. – Вообще-то он нас встретил. По-своему. Он ведь здесь повсюду. Все это подземелье – его творение и в какой-то мере – он сам. Не его вина, что мы не привыкли к такому и не можем его увидеть.
– А куда мы в таком случае идем? Мы внутри его? Движемся от печени к желудку? Что за вздор!
– Мы идем к его телу. Найдем его, тогда он примет человеческий облик.
– А! – Орми задумался и смолк. Потом заговорил снова: – Слышь, Аги. Может, теперь, когда у тебя мозги прочистились, ты все-таки вспомнишь, что с тобой было? Что сделал с тобой одноглазый призрак и как ты попал в лес?
Аги долго медлил с ответом.
– Да, – произнес он наконец. – Мозги у меня действительно прочистились. И я теперь все помню очень хорошо. По крайней мере, мне кажется, что я все отлично помню. Я рассказал вам, как чудище в подземелье приказало мне подойти к нему. Верно? Потом я забыл. Так вот. Я занес ногу, чтобы сделать шаг. А опустил ее уже в этом лесу. Я уверен, что между этими двумя мгновениями не было абсолютно ничего. Всего один шаг. Занося ногу, я был в Хазе, в умиральне третьей категории, глубоко под землей. Опустил ее в. Диких землях, в предгорьях Мару, в двух днях пути от этой скалы. Мало того, опуская ногу, я уже знал, где нахожусь, и знал, что должен вас догнать.
– Это ничуть не больше похоже на правду, чем то, что ты говорил раньше, – заметил Бату.
– Зато на этот раз я уверен в своих словах.
– Ты и тогда был уверен.
– Но ты знаешь не хуже нас, – сказал Энки, – что человек не может мгновенно перенестись из одного места в другое. Тем более на такое большое расстояние.
– Наверное, тебя усыпили, – сказал Бату. – Это самое простое объяснение.
– Скажи, Аги, – заговорил снова Орми, вдруг оживившись. – Какая погода была в тот день, когда ты попал в лес и когда тебя привели в умиральню?
– Было тепло, – ответил Аги. – Первый теплый день был тот, когда случился пожар. На другой день я оказался в Хазе, потом в лесу, и там тоже было тепло.
– И ты догнал нас в тот же день? – спросил Орми с затаенной надеждой. Если бы Аги ответил «да»…
– Нет. Я догнал вас только назавтра.
Орми и Энки хором вздохнули, в то время как Бату и Эйле никак не могли взять в толк, к чему эти подсчеты и разговоры о погоде.
– Все сходится, – сказал Орми. – Ничего не поделаешь. Ты действительно перенесся из Хаза в лес мгновенно. Ни одного лишнего дня, самое большее – несколько часов. А сколько ехать на лошади?
– Дней тридцать, а то и сорок, – уныло пробормотал Аги. – Но оттепель на севере, в Хазе, могла начаться раньше, чем здесь.
– Не могла. Тепло идет с юга и с востока. Уж лучше предположить, что тебя усыпили в прошлую весеннюю оттепель и ты проспал целый год. Или два.
Разговор оборвался. Вскоре они продолжили путь. Кругом по-прежнему царила непроглядная тьма. Казалось, подземелью не будет конца. Никто уже не знал, в какую сторону они идут, и не считал поворотов. Все смертельно устали. Наконец Эйле остановилась и сказала:
– Вот мы и пришли, – и опустилась на колени.
Стало совсем тихо.
– Здесь никого нет, кроме нас, – сказал Орми. – Я бы услышал даже спящего мышонка.
– Он здесь. Я его вижу и прикасаюсь к нему. Проснись, господин. Мы пришли на твой зов, дети Имира со всех концов земли. Проснись и будь с нами.
В тот же миг стало светло. Орми и его спутники увидели необъятных размеров зал, ослепительно сверкающие стены, колонны и каменные своды, уходящие в светлую высь. Перед ними на полу сидел, скрестив ноги, юноша с бледным как снег лицом и длинными вьющимися волосами. От него исходили свет и сила. На нем было странное одеяние из огромных буро-желтых листьев неизвестного дерева.
– Ты кто? – ошарашенно пробормотал Орми. – И где Старик?
Юноша взглянул на Эйле, и она сказала:
– Это он и есть!
– Старик? Да он не старше меня!
– Его тело не стареет, а живет он давно, так давно, что и не скажешь.
– Сколько же тебе лет? – спросил Бату.
Юноша улыбнулся:
– Я живу здесь со времени прихода Врага. Но для меня это больший срок, чем для вас. Выродки переглянулись.
– Со времени прихода Улле? Сколько же это лет? – задумчиво произнес Орми – Триста? Четыреста?
Юноша еще больше побледнел, хоть это и казалось невозможным, и сжал руками виски.
– Числа! Имя Врага! Прошу тебя, Орми, не говори таких слов при мне. Помни: слова всемогущи!
Орми растерялся. Он ничего не понимал и не знал, как себя вести. После напряженной паузы Энки сказал:
– Значит, тебе известны наши имена? Ну да, ты же видишь мысли. А как твое имя?
– У нас никогда не было имен. Нам они были не нужны, и мы не говорили так много слов, как вы. Можете называть меня Элгар, Светлый.
– Вы обходились без слов? Но как? Разве это возможно? – спросил Бату.
– Это было возможно раньше, до прихода Врага. – В голосе Элгара звучала грусть. – Души всех людей были едины, и мысли и знания у нас были общими. Мы не представляли, как можно жить оторванным от остальных, замкнутым в своей черепной коробке. Мы не знали, что такое ложь. Не ведали ни страха, ни одиночества. И почти не замечали разницы между «я» и «не я». Боюсь, вам не понять, как прекрасно чувствовать свою слитность со временем, с человечеством, с Имиром, со всей вселенной.
– Выходит, вы не были… этими, как их… – начал Орми. – Бату, подскажи гуганское слово.
– Личностями, – сказал Бату.
– Да. И не могли поступать как хочется, а всегда служили некоему целому. Что же в этом хорошего?
– Я говорил, что вы не поймете. Да и как вам понять! А все потому, что зло, пришедшее в мир, оторвало людей друг от друга. Теперь каждый мыслит и чувствует сам по себе. Но разве это мысли? Разве это чувства? Да вы уже и не люди, так, прах, в который рассыпалось человечество. Вы придумали множество новых слов, пытаясь как-то восполнить утрату, и даже не догадываетесь, какая это жалкая замена. Неужели вы сами не чувствуете, как груба и беспомощна ваша речь по сравнению с истиной, с миром, который вы пытаетесь объяснить, превратив все в слова. Все – ложь! Речь не только несовершенна, но и насквозь лжива, ведь это порождение врага. Нет фразы, в которой не было бы лжи. Слова сводят почти в ничто любую истину. Остаются лишь жалкие крохи. А сказать «это гора» и «это река» – по-моему, ничуть не лучше, чем сказать «это пустой звук». Вот и сейчас я только напрасно трачу время. Все равно вы ничего не поняли и не поймете.
– Немудрено, – сказал Энки. – Ведь только что ты говорил совсем другое. Ты говорил, что слова всемогущи. И мне это, признаться, было больше по душе.
Элгар беспомощно улыбнулся.
– Вот видите, как трудно нам понять друг друга. Ведь я говорил о разных вещах. Может быть, потом мы научимся… А сейчас лучше оставить этот разговор. Вы много пережили, страшно устали и мечтаете об отдыхе и вкусной еде. Садитесь и отдыхайте, а я позабочусь о том, чтобы вы не остались голодными.
– А откуда ты берешь еду? – спросил Орми. – Разве ты выходишь? Я думал, ты так и лежал здесь трупом со времени прихода У… то есть врага.
– Я не выхожу. Это слишком опасно, я не дождался бы вас, если бы выходил. Но я живу здесь не один. У меня есть друг, верный и добрый. Он жил, как и я, отдельно от своего тела, то есть, по-вашему, спал. Но сейчас он уже проснулся, вышел наружу и ищет для вас пропитание.
– Кто же это? Еще один Светлый?
– Нет, это зверь, медведь. Пока мы с вами беседовали, я разбудил его и попросил принести вам еды. Здесь есть еще один выход, у подножия снежной горы.
– Медведь! – воскликнул Аги. – Он тебя слушается? Ты разбудил его мыслью?
– Здесь, в этом подземном доме, моя мысль всемогуща, – сказал Элгар (как показалось Орми, не без гордости). – Но медведь не слушается. Вам не понять. Он мой друг.
– А белолобый мамонт тебе не друг?
– У меня много друзей, – уклонился от ответа Элгар. – Я не командую ими. Белолобый сам захотел вам помочь.
– Так ты все видел? – встрепенулась Эйле. – Ты видел, как мы искали вход, как не могли забраться на скалу? Ты следил за каждым нашим шагом?
Элгар долго медлил с ответом, потом сказал:
– Да, я видел ваш путь. И даже знаю о нем нечто, что вам неизвестно. И я знаю, о чем вы хотите меня спросить. Вам не дает покоя тайна Аги. Как он оказался в лесу и что с ним было до этого. Но сейчас я не хотел бы раскрывать твои секреты, Аги.
– Я не имею ничего против. Поверь, мне это еще интереснее, чем им.
– Знаю. Но вы слишком утомлены. Ваши головы забиты тревогами, тщетными мыслями, бегущими по кругу, и словесным сором. Поговорим после. Скоро придет мой медведь. Он несет добычу, какого-то зверя.
– Скажи, Элгар… – начал было Энки, но юноша прервал его:
– Подожди немного. Нам придется беседовать долго, мне понадобится немалое время, чтобы сделать свои знания вашими, пользуясь одними лишь словами. Сейчас вы не готовы слушать. Я хочу, чтобы вы получше отдохнули и забыли свои тревоги.
– Мы забудем свои тревоги, только уйдя в пустоту, – сказал Орми. – Мы пришли сюда не затем, чтобы есть и спать. Это мы с братом могли делать и дома. В нашем племени никому не возбранялось дрыхнуть сколько влезет, и человечины обычно тоже хватало.
Элгар покачал головой.
– В вас осталась злоба. Мне жаль вас.
– Конечно, осталась. Злоба на Улле и его рабов, на мир, покорный их воле. По-твоему, мы должны их любить?
Элгар вздохнул и не ответил. Прошло немного времени, и из дальнего коридора показался черный косматый медведь. Он волок жирную тушу свиньи-трупоеда.
– До чего же мерзкая тварь, – поморщился Бату. Тело свиньи было покрыто грубой грязно-серой щетиной, морда – в отвратительных бородавках и наростах. Во все стороны торчали из пасти кривые желтые зубы. Маленькие мертвые глазки смотрели мутно и злобно.
– Зато медведь хорош, – сказал Энки. – А свинья эта на вкус куда лучше, чем с виду. Мы с братом один раз пробовали.
Медведь бросил добычу к ногам Элгара, подошел к незнакомцам и тщательно обнюхал их. Потом лег рядом, положив лапу на уродливую голову свиньи.
– Что ни говори, а ты из нас самый ловкий охотник! – сказал Орми Элгару. – Пальцем не пошевелил, а свинью добыл.
– Ешьте, – произнес Элгар, отворачиваясь. – Утолите голод, выспитесь, потом можно будет говорить.
– А дрова у тебя есть?
Элгар смутился.
– Нет… Да ты сам, Орми, только что сказал о людоедских трапезах, и я решил, что вы едите мясо сырым… Но ничего, сейчас я попрошу медведя…
– Ну вот еще! Чего зря мишку гонять? Пойдем, покажешь мне выход.
После, когда путники, насытившись, повалились на шкуры и начали погружаться в блаженную дремоту, Орми сказал Элгару:
– Меня будут мучить кошмары, если ты не откроешь мне тайну Аги. Скажи хоть в двух словах.
Элгар нахмурился, услышав число, но сдержался.
– От кошмаров это тебя не избавит, будь уверен. Так что давай потом. А сейчас – спи.
Орми фыркнул и хотел было промолчать, но не выдержал и сорвался:
– За кого ты нас принимаешь? Мы дети, по-твоему, или полные болваны? Сколько можно нас морочить?
– Не надо, Орми, – пробормотала Эйле жалобно; она уже начинала засыпать. Но Орми разошелся не на шутку, даже вскочил.
– Не думай, что ты – все, а мы – ничто. Что ты сделал за четыреста лет? Спрятался в камень, отгородился от мира? Сидел и наблюдал? Да будь у меня твои знания и сила…
– Можешь не продолжать! – вскричал Элгар. – Все это ложь! Я расскажу, о чем ты просишь, но пеняй потом на себя. Все равно вы ничего не поймете, самонадеянные слепцы!
– Как-нибудь постараемся.
– Тогда слушайте. Вы четверо – ты, Энки, Бату и Эйле – мертвы! Давно мертвы!
Орми остолбенел. Его друзья вскочили и молча уставились на Элгара. Эйле страшно побледнела; да и у других вид был жалкий.
– Объясни, – пробормотал Орми, чувствуя, как течет по спине холодный пот.
– Да, мертвы! Вы погибли вчера, в пещере, где ночевали. Упыри убили вас всех. Я это видел своими глазами.
Пауза длилась невыносимо долго. Потом Бату, ощупав и осмотрев себя, осмелился подать голос:
– Но мы живы.
Эйле сказала:
– Все, что я вижу и чувствую, может быть обманом и наваждением. Все, кроме знания, что я существую. Не верю тебе!
– Напрасно. Ведь я не способен лгать. Впрочем, ты не столько не веришь, сколько не понимаешь. Все дело в том, откуда смотреть. Вы, конечно, живы. Я этого не отрицаю. И все же вы мертвы.
– Но мы не можем быть одновременно живыми и мертвыми! – воскликнул Бату.
Элгар помрачнел, потом слегка улыбнулся и сказал:
– Ничего, я не сержусь.
– Да, я подумал это! – Бату, вероятно, впервые в жизни вышел из себя. – Я подумал: «Стоило тащиться за тридевять земель к этому выжившему из ума подземному червю, не способному отличить черное от белого и мертвое от живого!»
– Ты прав, – сказал Элгар безнадежно, с тоскою в голосе. – Нельзя быть одновременно живым и мертвым. Но я и не говорил этого. Я не говорил «одновременно». Дело в том, что время устроено гораздо сложнее, чем вы думаете. Оно не всегда идет вперед, у него могут быть и другие направления. В большинстве из них вы мертвы, хуже того – вы стали упырями, и, если бы не марбиане, никогда бы вам не прийти сюда… – Элгар внезапно замолчал, словно испугавшись чего-то. – Вы мне не верите? Думаете, я выжил из ума? Слепцы! Я не виноват, что приходится объяснять вам таким убогим способом – словами! Да вы и слушать не желаете! Что ж, я сумею сделать так, что вы все увидите сами. Сядьте и смотрите на меня!
Выродки повиновались. Элгар несколько раз плавно взмахнул руками, отчего складки его одеяния заходили, как волны на воде. Потом он забормотал что-то бессвязное, чуть покачиваясь и продолжая делать руками странные жесты.
Вскоре бормотание Элгара перестало доходить до сознания Орми. Он погрузился в странную полудрему и вдруг увидел снег, и замшелые ели, и серое небо, и горы. Он снова шел к жилищу Старика; с ним были его друзья – Эйле, Энки, Бату. Орми узнал место и день. «Мне снится вчерашнее утро… Сейчас мы должны встретить Аги», – подумал Орми. В следующий миг он был уже целиком там, в прошлом.
Глава 7
ЧАС УПЫРЕЙ
Они поднимались все выше по каменистому склону. С самого утра Орми ощущал странную тревогу: ему казалось, будто он уже был здесь когда-то. При этом он твердо знал, что видит эти места впервые.
Эйле бежала впереди, почти не глядя под ноги.
– Уже близко! – повторяла она то и дело. – Так хочется поскорее дойти! Нам бы крылья!
– Эй, постойте! – крикнул вдруг Энки, шедший позади всех. – По-моему, я слышал чей-то голос.
Путники замерли; Эйле спряталась за камень, мужчины пригнулись, подались вперед, приготовили луки. Время шло, все было тихо.
– Никого, – сказал Энки. – Ладно, сделаем, пожалуй, привал. А ты, Эйле, может, расскажешь нам еще что-нибудь из книг, которые ты прочла в Гугане. Только не из тех, где про служение Улле, а что-нибудь о числах или о Земле.
Развели огонь, сели. Эйле сначала все порывалась бежать дальше, но потом сама увлеклась своим рассказом и не заметила, как перевалило далеко за полдень.
Они продолжили путь и шли дотемна. Один раз Эйле, шедшая впереди, остановилась и сказала, обращаясь к Орми:
– Ты учил меня разбирать следы, помнишь? Взгляни на снег позади нас.
За ними тянулась цепочка глубоких следов.
– Боишься, что нас кто-то выследит? Но тут мы ничего не можем поделать. Летать-то мы не умеем.
– Какая-то беда крадется за нами по пятам. Мне страшно.
– Чепуха. Даже если нас и преследует враг, нам не впервой стоять за себя. Отобьемся.
– Хорошо, – вздохнула Эйле. – Пусть так. И все-таки жаль, что ты ничего не чувствуешь, ведь я уверена, что не ошиблась.
Орми пожал плечами, и они зашагали дальше на юго-восток. Уже в темноте принялись искать место для ночлега. Им попалась уютная сухая расщелина. Они уже расположились там и развели огонь, как Эйле вдруг сказала, что не хочет здесь оставаться.
– Здесь кончится наш след… – пробормотала она чуть слышно. – А выйдет отсюда совсем другой… Но я знаю, вы не послушаете меня.
– Конечно, не послушаем, – сказал Орми. – Опасно везде. А это место – лучше многих других, где нам приходилось ночевать. Ты, Эйле, успокойся. Положись на нас с Энки. Вот увидишь, все будет в порядке.
– Да и куда теперь идти, – сказал Бату. – Поздно уже.
Они поужинали, расстелили шкуры и быстро заснули – все, кроме Орми. Он ворочался, кряхтел и все не мог отогнать тоскливые мысли. Слова Эйле не шли из головы.
И вдруг он услышал писк. Тончайший многоголосый писк, шедший со всех сторон. Орми вскочил, кинулся к костру и принялся раздувать тлеющие угли. Энки, Бату и Эйле проснулись от дыма.
– Упыри идут! – сказал Орми. – Целая стая. А огня мало, как назло.
Мужчины едва успели вооружиться, как первый упырь прыгнул на порог из темноты. В тот же миг Бату пронзил его копьем, Орми хлестнул по костяной морде горящей веткой, а Энки рубанул мечом. Упырь отступил, подбирая вываливающиеся потроха, но тут же ему на смену явился другой. Он проскользнул под нацеленным на него копьем и метнулся к Энки. Тот едва успел отскочить и ловким ударом рассек зловонную тварь надвое.
Эйле тем временем успела подбросить дров в очаг, и третьего упыря встретили огнем. Это действовало куда лучше, чем железо. Опаленные гадины тут же пускались наутек, но каждый раз обожженных и напуганных сменяли новые.
Страшный крик Эйле заставил Орми обернуться. Земляной пол пещерки ходил ходуном. Тут и там почва трескалась и осыпалась, обнажая бурые костлявые руки и белые черепа…
Энки остался защищать вход, Бату и Орми бросились на выручку к Эйле. Они принялись колотить головнями и мечами по лезущим из-под земли черепам, но было ясно, что долго им не продержаться.
Из темноты полетели камни. Энки коротко вскрикнул, Орми обернулся и увидел, как брат его, лежа на земле, корчится в объятиях упыря. Орми успел заметить, как губы кровососа вытянулись трубочкой, как высунулись из них желтые подвижные резцы…
– Держись, брат! – Орми кинулся на выручку, но тут кто-то крепко схватил его за ноги, а на плечах повисла тяжелая туша. Орми еще пытался сбросить с себя скользкую тварь, когда вдруг почувствовал щекотание и покалывание ниже затылка… В глазах потемнело. Он понял, что это конец. Колени подогнулись, он начал падать навзничь, и еще в падении сознание его стало гаснуть и исчезло прежде, чем он коснулся земли.
Потом была тьма и тишина и странное, назойливое ощущение времени. Время накатывало и отступало, как волны, бьющиеся о берег. Вперед – боль и ненависть, назад – успокоение. Потом он открыл глаза. Свет, отвратительный и пугающий, заливал пещерку. Какая-то мерзкая тварь сидела на сосне напротив входа и орала оглушительным хриплым басом, так что дрожала земля:
«И-имир-рр!»
«Птица, – подумал Имро. – День. Свет. Ненавижу». Ему было больно и гадко, невыносимо хотелось зарыться, спрятаться. Но откуда-то шел сладкий запах, такой манящий, что он был не в силах устоять. Имро пополз на карачках в глубь пещеры, шевеля полужидкими глазами. Вот оно! По земле растеклись благоухающие пятна крови. Он припал к ним лицом, поскреб зубами песок, всосал пригоршню сладких крупинок. Время отхлынуло. О блаженство! За это он отдаст все, что есть в черной тьме. Но свет был невыносим. Скорее вниз! И он принялся рыть. Тело было гибким и быстрым. Он выворачивал камни когтями, песок летел во все стороны. За несколько мгновений он закопался сажен на пять. Холодная тяжелая земля обняла его плотно, навалилась приятным грузом. Услышав чей-то голос, он переместился немного в сторону и прижался боком к другому упырю. Почувствовал всей кожей его терпкий аромат.
– Хорошо, – сказал сосед.
– Любо быть мертвым, – сказал Имро.
– Время сегодня ласковое, – сказал сосед. – Раньше было шершавое. Все накатывало. Теперь вот отхлынуло.
– Из-за нас оно спешило, – сказал Имро.
– Мы здесь живем, – сказал сосед. – Кровяные мешки сюда ночевать приходят. Мы все здесь умерли. Нас тут теперь много.
Потом время билось, пульсировало, корчилось, с трудом прорываясь вперед. Имро лежал в земле и ждал. Кровяных мешков не было долго. Имро постигал упыриную мудрость. Он научился мозгом хватать время и выкручивать из него кусочки. Он замыкал их, конец с началом, и выпускал пузырьками. Они исчезали из мира вместе с пространством. Потом все начиналось сызнова. Жалкие крохи, но и они приносили блаженство. Всего две-три крупицы времени. Если одна – ее не скрутишь, нет у нее ни конца, ни начала. А две уже можно. Две уже могут выпасть из череды, если вместе.
Имро узнал упыриное предание, короткое и глухое, как все их речи. Оно гласило: рано или поздно Улле свернет время все целиком. И когда время устремится вспять, настанет Час упырей.
Упыри ждали его постоянно.
Имро стоял в слизистом песчаном коконе и тоже ждал.
Потом пришел наконец один бурдюк с кровью. Затопотал ногами над головой. Была ночь, и Имро пополз кверху. Извиваясь и легко раздвигая скользкие камни и влажный песок, он быстро достиг поверхности. Встав на ноги, расправил слежавшиеся руки. Бурдюк валялся на гадкой волосатой подстилке и рычал. Сладкий тошнотворный запах живого тела манил и одурманивал. Мягко ступая, Имро подкрался к спящему. Наклонился и замер, нарочно оттягивая миг блаженства. Его охватила щемящая нежность. Он прижался к кровяному мешку, обнял его, ласково прикоснулся губами к шее. Почувствовал, как напряглись, повернулись вперед и быстро-быстро заработали его зубы, проделывая в коже круглую ранку.
«Тебе будет хорошо, – думал Имро с любовью – Ты наш, наш». Теплая струйка потекла в истомившийся рот.
В этот миг вселенная преобразилась. Время отхлынуло… еще… еще… округлилось, затрепетало – и побежало вспять! Волна невероятного, беспредельного счастья накатилась на Имро. О блаженство – быть вместе с Улле в час его торжества! Время шло назад, к своему началу.
Все изменилось. Потоки тепла и света текли теперь обратно, их источники жадно глотали то, что прежде ими исторгалось. Поэтому теплое стало холодным, белое – черным. Так же изменились и чувства Имро. Нежность предстала в образе отвращения.
Зачем он прильнул губами к этой гнусной, презренной твари? Зачем ему нужно это гадкое существо – человек? Потом он вспомнил. С ненавистью выплюнул в дырочку ледяную струю крови. Потом заживил ранку зубами и брезгливо отстранился.
Вот кто он был на самом деле – даритель жизни. Его упыриная сила изливалась в брюхо животворной кровью. Он будет впрыскивать ее в пустые, сухие мешки – трупы, даруя им жизнь. Пусть живут, пусть жрут, пятясь по лесам, рожденные из праха благоуханные кучки. Пусть живут до тех пор, пока жадные чудовища – самки – не поглотят их, съежившихся и потерявших разум, своим хищным кровавым чревом. Все они – жалкие твари. Он, Имро, – выше, чище, светлее. С ним не сравнится никто. Творение Улле, он был создан и предназначен для бытия в обратном времени, и только теперь, когда Улле победил и время устремилось вспять, раскрылась истинная сущность упыря.
Имро больше не видел мира – глаза его посылали сигналы обратно, из мозга – в мир. Сначала рождался образ в сознании – образ камня, дерева, события. Потом из глаз изливался свет. И свет этот порождал в мире увиденное, а вернее – измышленное упырем. Причина и следствие поменялись местами, и вдруг оказалось, что причиной всего сущего является его, Имро, мысль. Отныне он был создателем и творцом, и его могуществу не было предела. Его глаза сияли на все мироздание, трепещущие ушные перепонки наполняли воздух звуками.
Имро встал и шагнул назад, расправляя плечи. Его распирало от гордости. Он был наконец-то в гармонии с миром – он, упырь, прекраснейшее из существ, царь вселенной. Час упырей настал.
Имро попятился, песок расступился сам собой под его ногами, и он ушел в землю. Потом он лежал в толще песка, а время убывало ровно и тихо, и лишь одно нарушало покой упыря, не давало целиком отдаться блаженству. Он знал, что его упыриные дни скоротечны. Скоро он станет презренным мешком для крови, и другой упырь накачает его красной жижей, и он оживет.
Потом он вдруг понял, что мысли его текут по-прежнему вперед. «Они должны были бы течь вспять, – подумал Имро. – Воспоминания должны убывать, исчезать из памяти по мере того, как возвращаются мгновения и события. Я должен помнить только грядущее – то, что было прежде прошлым. Но это не так. Я помню и то, и другое. Я помню миг, когда время повернуло назад, хотя этого мига по-настоящему еще не было и я ухожу от него все дальше в прошлое. Может быть, это свойство сознания и оно не может существовать иначе? Но как же так, ведь получается нелепость. Эти мои мысли – я точно знаю, что в это самое время, в эти мгновения, которые сейчас убывают, – у меня не было таких мыслей. Значит, не все воспроизводится в точности как было. Значит, я, творец вселенной, сильнее самого времени. Мое сознание работает так же, как и раньше. И я могу не подчиниться судьбе и творить ее по-своему. Я возьму себя за горло, когда придет час подняться на поверхность и стать человеком. В этом обратном времени человек – грязь и плесень. Я не хочу им быть. Этот мир – для нас, упырей».
И вот вернулся день его смерти. Он почувствовал, как тело его само собой ползет кверху. Но Имро воспротивился воле времени. Он был уверен в своих силах, ведь его мысли теперь обрели всевластие. Имро заставил себя увидеть, почувствовать, что никуда не ползет и лежит неподвижно. Время поддалось. Оно было мягким и чуть-чуть упругим.
