М. Картер
Последствия
– Прошлой ночью да… но сегодня, то есть вчера вечером я заснул на Колиной… бывшей его кровати. Ты же видел.
– Та разонравилась?
– Она очаровательно, а так, между прочим, к слову, студент отзывается о вашей дочери, – Слава повернул голову в сторону Павла Анатольевича и насмешливо блеснул глазами, – но я о расположении кровати… Небо, окно, кстати в нём то и была проблема… Мне, и когда только приехал, и позавчера даже под одеялом было холодно. А сегодня так приятно спалось, что я только глаза закрыл, а проснулся – уже и утро.
– Кровати у нас менять не запрещено, так что ничего тебе на это не скажу. – подумав, что Слава пытается его вывести на скандал, уточнил Павел Анатольевич.
– А ты уже на обход?
– Вы все пошли его искать?
– Да, они вернутся к началу обхода, мы так условились.
Продолжили спуск под навязчивые вопросы Славы о жене и семейной жизни Павла Анатольевича, хотя врач отвечал не на всё, казалось, его занимали другие мысли, но Слава заменял паузы своими размышлениями и отвечал на вопрос сам. Так дошли и до «Небуйной», в которую вернулись все постояльцы. Как и вчера, только войдя, Павел Анатольевич остановился у двери, Слава, вошедший первым, прыгнул на кровать.
– Сегодня утором Глеба нашёл дворник под вашим балконом, у него была свёрнута шея.
Некоторые сначала удивились наличию балкона, потом смерти сожителя; Борис заплакал и упал на подушку.
– На первый взгляд это несчастный случай, но на этот раз дело заинтересовало полицию, и во время занятий вас будут вызывать на допрос. Прошу вас рассказать все известные подробности, даже если вы считаете, что они не относятся к произошедшему.
Завтрак снова стал поминками. Борис всё ещё плакал, хотя не так сильно, как первые десятки минут в изоляторе, Лизавета сдерживала слёзы, и всем это было видно, но на девушку не давили обычным «поплачь и пройдёт», остальные сидели так, будто на их глаза спустился туман. На процедуры пошли все, кроме Бориса, который снова лёг на кровать, прижав лицо к подушке, на пропуск занятий для него разрешение Павла Анатольевич получил Пётр Семёнович. Мужчина так же боялся, что в бессознательном состоянии Борис может совершить опасный необдуманный поступок, но тот уверял, что хочет побыть один и не более. Из «Небуйной» ещё до занятий санитар забрал Клавдия на допрос, после госпитализированные разошлись по кабинетам.
Начала «грамотный стиль общения» преподаватель с вопроса, адресованного Славе, об отсутствии Клавдия, на что мужчина невозмутимо и даже беспечно ответил, что короля забрали на допрос, так как его сожитель совершил самоубийство. В госпитале об это никто ещё не знал, полицейских не видели и, распределив учеников по группам, где каждый должен поставить оценку стиху собеседника, врач вышла из кабинета. Некоторые добросовестные, конечно, начали рассказывать, но вскоре и они заговорили о новости, придвигаясь к группе Славы. Как только преподаватель вышла, сидящие рядом с ним накинулись с вопросами, а мужчина не обделял их развёрнутыми ответами, и к середине занятия он сидел в окружении всех стульев кабинета. Приплёл он и то, что замечал странное поведение Бориса, продолжающееся ни один день, что это могло быть и убийство, а теперь и Слава боится за свою жизнь. Некоторые из сказок, конечно, были придуманы не без помощи Интерна, увлечённо помогавшего мужчине подбирать слова, ведь в спешке он многие забывал, а мог и несколько раз подряд повторить одно и тоже слово. Прозвенел будильник, а преподаватель так и не возвратилась, и госпитализированные самостоятельно покинули кабинет. На профориентации объяснятся об отсутствии Божков уже не пришлось, темой лекции был вред наркотических веществ.
За обедом санитар увёл на допрос Бориса, а Слава продолжил расспрашивать о заданных Пётру Семёновичу вопросах. Ничего особенного мужчина не ответил, а процесс был похож на сцену из детективного сериала об одном убитом и сформированной группе подозреваемых, и, как предположил Пётр Семёнович, полиция считает, что инцидент не является несчастным случаем.
На середине «тихого часа», настала очередь Славы. Мужчину всё тот же санитар завел в расположенную на четвёртом этаже одиночную камеру.
– Присаживайтесь, Вячеслав Владимирович. – попросил мужчина в пиджаке, сидевший на стуле, перед ним стоял прикрученный к полу стол, а напротив – кровать, куда он и указывал.
Слава прошёлся по комнате, и встал перед столом.
– Садитесь, садитесь. – настаивал мужчина.
– А, это вы мне. – удивлённо спохватился Слава и расположился на кровати.
– Итак, Вячеслав, что вы делали сегодня ночью?
Слава не отвечал и смотрел на него, улыбаясь.
– Вы меня слышите?
– Да.
– Что вы делали сегодня ночью? – однотонно повторился мужчина, как человек, привыкший замечать всё, при этом не обращая на это внешнего внимания.
– Офицер…
– Я следователь.
– Следователь, вы отбираете у меня законный отдых, но и вы тоже хотите поскорее убраться от сюда, будем честны, задавайте конкретные и более интересующие вас вопросы, а про то, что я делал ночью, могу рассказывать даже не полчаса. – подобрав под себя ноги и выпрямив спину, предложил Слава.
– Вы были чем-то заняты? Если сможете, то в нескольких словах. – настаивал следователь.
– Катался на единороге.
– А Глеба не встречали?
– Нет.
– Он вас недолюбливал, и у вас часто случались разногласия и споры.
– Вы бы знали, какой он смешной был, когда злился. И зачем вы мне напомнили!
Слава взорвался смехом, а после перевёл взгляд на стоявшего у закрытой двери санитара.
«Мне кажется, он хочет тебя убить.» – подстрекал Интерн, и мужчина плавно стих, оставив улыбку.
– Не думайте, что я радуюсь его смерти, ведь вспоминать надо только лучшее, а траурно скорбеть не по мне.
– И из-за чего вы ссорились? – следователь говорил тактично и безэмоционально и несколько раз записал в лежавшую перед ним тетрадь.
– Всегда подстрекал я, но ради шутки, и ничего корыстного к нему не имел.
– Но он начал относиться к вам пренебрежительно с первого дня вашего появления здесь.
– Да.
– Почему?
– Видимо из-за религиозных убеждений, которые повлияли на его восприятие причины моего появления здесь.
– Как вы считаете, это самоубийство?
– Я, кстати, решил провести эту дедуктивную работу вместо вас и определил, что это с большей вероятностью мог быть несчастный случай. – с похваливающим свою сообразительность задором, сообщил Слава.
– Какие вариант вы ещё рассматривали?
– Убийство, самоубийство и несчастный случай.
– И почему вам показалось, что первые два не подходят?
Затёкшие ноги и спина взбунтовались от долгого и беспрерывного сидения на плоском стуле и заставили следователя поменять позу, и он придвинулся вперёд, опёршись на согнутые в локтях перед грудью руки.
– Начну с самого лёгкого – самоубийство. – Слава тоже решил устроиться удобнее и, отклонившись назад, прислонился к холодной каменной стене. – Во-первых не было предпосылок, все дни он вёл себя спокойно, обычно, только со мной ругался…
– Я перебью, вы же вернулись в комнату несколько дней назад, а до этого три месяца пробыли в изоляторе.
– Да, кома.
– Как вы могли сделать вывод, что его поведение было обычным?
– Вот именно из-за того, что меня там так долго не было, и могу. До этого же я там прожил три дня, потом долгий перерыв и снова несколько дней, и всегда, тогда как и сейчас, Глеб вёл себя одинокого. И если бы хоть малейшая разница была, я бы её заметил. Вы меня перебили, и я забыл, на чём остановился… Нет, не поправляйте, вспомнил. Второе – я не нашёл то, что бы сподвигло его лишить себя жизни. Ну и главное – он верующий, а религия презирает самоубийц, и я думаю, он хотел попасть в Рай, конечно если он существует. – пренебрежительно добавил Слава.
– А убийство?
– Честно, это была первая мысль. И, знаете, мне стало жутко, тогда и решил всё перебрать. Эта причина так же, как и несчастный случай существовать может, ведь Глеб ссорился, насколько я слышал, не только со мной. Но не думаю, что кто-то из них желал ему смерти. Ссоры – единственная сладость для души, и чтобы упустить такого оппонента, надо быть недальновидным идиотом.
– Может ли передозировка барбитуратами Николая быть связана с падением Глеба?
– И если так, то это убийство. Две жертвы и оба мои соседи. Знаете, как мне страшно. И я надеюсь, что это несчастный случай. Во-первых, я несколько раз слышал, что Борис просыпался с холодным одеялом, во-вторых, мне самому, когда ещё спал на кровати возле окна, чувствовался во сне холодный ветер несколько минут каждую ночь, а сегодня я спал на кровати Коли и ничего неприятного не чувствовал. А ещё у Бориса пропало одеяло, я думаю, что тело нашли завёрнутое именно в него. И ещё одно доказательство либо за несчастный случай, либо за убийство, но вы мне поможете. Из-за чего умер Глеб?
– У него была сломана шея. – из памяти ответил следователь, заинтересовавшийся деловитым консультантом.
– Вот и я так понимаю, раз вы не знаете, что с ним случилось, значит она вывихнута так правдоподобно, что значит:либо убийца просто перебросил его через перила, либо вывихнул ему шея на балконе, и так мастерски сбросил тело, что Глеб вывихнул шею ещё раз в том же месте, либо это несчастный случай, и он поскользнулся на снегу.
– У вас какой размер ноги?
– Сороковой. А зачем?
– Не важно вы можете идти.
– И всё? – расстроено воскликнул Слава.
– Вы сами хотели быстрее.
– Да, но я не думал, что вы меня послушаете.
– Идите, идите. – провожая мужчину ручкой, проговорил следователь и закрыл тетрадь.
Слава подпрыгнул и выбежал из кабинета, не попрощавшись ни со следователем, ни с санитаром.
– Я думаю, меня он не подозревает. У него такой взгляд… настойчивый, мне даже пару раз показалось, что передо мной сидит Гертруда. – в коридоре высказался Интерну Слава.
– А если он решит, что это убийство?
– И будет искать его здесь, где есть люди, которые каждый день меняют воспоминание о прошлом. Не думаю. А если и начнёт, то скоро забросит и в архив спишит.
– Может быть подождать больше недели? – взволновался Интерн.
– Посмотрим.
До конца «тихого часа» оставалось полчаса, которые Слава провёл в кровати, часто переворачиваясь. Когда мужчина, отлёживаясь на животе, рассматривал Петра Семёновича, к нему пришла занимательная идея:
– Хочу посмотреть, какой он в другом сознании.
– Которая полная противоположность? – подхватил Интерн.
– Да.
– Только не сегодня.
– Это почему? – возмутился Слава, оборачиваясь к собеседнику.
– Не сегодня, ты меня понял? – пригрозил, не моргая, остановив взгляд на глазах Славы, Интерн, сидевший в конце кровати.
– Я и не собирался. – выдержав паузу, бросил Слава и отвернулся.
Новых смертей на следующей неделе не совершалось. Слава томился открытием новой стороны Петра Семёновича, но не забывал искать места и предлоги для самоубийств или несчастных случаев. Помощь поступала и от Клавдия – мужчина часто становился свидетелем ссор Лизаветы и Павла Анатольевича, и хотя языка жестов он не понимал, а оба в коридорах с его помощью и общались, но злость, растерянность на лице девушки, а иногда проступавшие слёзы, говорили именно о сильных разногласиях. В «Небуйной» они не общались, и Слава безрезультатно пытался разговорить Лизавету об отце. Не бросался с ним словами и Павел Анатольевич, которого в начале недели докучали бесчисленные проверки, по несколько штук за день, которые не нашли недоработки персонала и обслуживания госпиталя, и в последние дни его нечасто можно было встретить вне кабинета, в который Слава один раз заглянул, и, хотя тут же был выгнан, успел заметить отсутствие камер видеонаблюдения. Студент на занятии ОБЖ, а именно в среду, в споре со Славой сболтнул, что хочет признаться Лизавете в чувствах, после чего Слава долго смеялся, во время чего у Ипполита появилась желание его ударить, что-то в молодом человеке даже настаивало на этом, но он одумался и отсел от Славы, который после не оставлял пару ни на секунду в одиночестве и следил за тем, чтобы рядом с ними находился ещё двое глаз, так как заметил, что в присутствии третьего, даже если это был не Слава, студент говорит о чём-либо, кроме его отношений к Лизавете. Ипполит понял задумку Славы, но перебороть себя он не мог, а когда мужчина выходил вместе с парой в коридор, то пытался загнать его в кабинет, но Лизавета останавливала и просила, чтобы Слава шёл с ними, после чего физик забирал большую часть её внимания.
Как Слава и предполагал, девушку он привлёк, но их связь останавливалась на разговорах, а он говорил много и лестно, за что девушка его слушала и восхищалось, и, если бы студент говорил чуть больше, чем мог, Лизавета никогда бы не посмотрела на Славу. В четверг, после прослушивания различных вальсовых композиций, когда девушка по окончании занятия осталась доигрывать произведение, одногруппники разошлись, и вышла медсестра. Слава подошёл к пианино и облокотился на его крышку. Лизавета несколько раз поднимала на него улыбающееся, добрые глаза, а когда мелодия была доиграна, она начала вставать, физик заговорил: – Как жаль, что вы не можете танцевать и играть одновременно, хотя я не видел, но уверен, что и вальс вы танцуете так же превосходно, как и играете.
Девушка его поблагодарила и вышли из-за пианино.
– Вы торопитесь? – Слава отодвинулся от инструмента, заслоняя Лизавете дверь.
Девушка напомнила ему, что скоро начнётся обед.
– Ах, да. Но… я бы хотел… могли бы вы научить меня играть? Я понимаю, что и с сотого раза у меня не получится так плавно, как у вас, но всё же. – как пёс, вымаливающий прощения, сжав её ладони своими, и поднеся их к своей груди, упрашивал Слава.
Лизавета отказать не смогла, в душе даже растрогалась и обрадовалась, ведь мужчина был первым, кто попросил её учить. На согласие Слава выразил по-рыцарски сдержанную, тем сильнее опьяняющую девушку, радость и подставил к её стулу тот, за которым сидел на первом ряду, и пока он ходил к центру зала, Лизавета сбегала к столу медсестры и нашла в ящике ноты. Когда она вернулась, Слава уже сидел за пианино, и, поставив ноты, Лизавета объяснила, что играть они будут вдвоём, но первый раз она отыграет одна, чтобы партнёр мог иметь представление о композиции, после покажет его части, и, несколько раз попрактиковавшись, они сыграют мелодию вместе. Конечно, Слава ничего не возразил, и Лизавета начала играть. Оказалось, это же произведение он слушал в начале занятия, но снова прослушал его полностью, больше задерживая взгляд на сосредоточенном лице девушке, чем на её руках, хотя и на них для приличия посматривал. Далее он приступил к изучению своих вставок, и, если бы за его плечом не стоял Интерн, Слава не смог бы с первого раза повторить порядок. Ему отвелась роль вступать несколько раз со звонкой правой стороны, одновременно с Лизаветой, которая оставляла за собой левую и центр. Фрагменты, во время проигрывания которых Слава не допустил ни одной ошибки, повторили каждый по два раза, после чего Лизавета предложила играть полную композицию. До третьей своей партии мужчина играл с той же мелодичностью, но в конце несколько раз ошибся и, не докончив, убрал руки с клавиш. Лизавета, которая на всём протяжении произведения сосредоточенно следила за своими руками, прекратила играть после Славы и вопрошающе подняв на него глаза. Мужчина сидел с таким выражением лица, будто очень долго наблюдал за ней, и не шевелился, эта мысль заставила девушка всмотреться в него встревоженно, а Слава только передвигал зрачки по её лицу, отдельные части которого стали покрываться розоватым румянцем, но оба молчали. Медленно мужчина начал приближаться к Лизавете, девушка, казалось, хотела ответить тем же, и первые мгновения так и было, но что-то по ней пробежала, и она отдёрнулась.
– Простите, я не хотел… я не знаю, что со мной случилось… я не должен был. Я помешал вам играть, простите, и думаю больше не стоит. Вы были правы, нам следовало пойти на обед. – Слава смотрел в сторону, перебирая лежавшие на коленях пальцы.
Опустив голову, он посмотрел на Лизавету и, вскочив, оттащил стул на место, и вернулся к пианино, но остановился в метрах трёх от него.
– Я думаю, из-за моей оплошности вы не захотите, чтобы я проводил вас в столовую. – высказался он и быстро, не поднимая головы, вышел из кабинета.
Девушка осталась в восхищении.
Из доклада Клавдия, что Слава также слышал от соседей, они несколько дней видели следователя, ни раз он попадался и физику, но мелькал в конце коридора. Мнения как среди госпитализированных, так и в коллективе сотрудников разнились, но все не имели общего представления о произошедших смертях, а к «небуйным» начали относиться подозрительно: если сидели с ними рядом, то старались сохранить как можно большее расстояние, ни разу Слава не встретил человека, бродившего в коридорах в одиночестве, когда раньше группами госпитализированные чаще всего только выходили с занятий. Борис же всю неделю пролежал в постели, запрещал заправлять кровать Глеба и тем более снимать с неё бельё, и выходил из комнаты только в столовую или в туалет, а занятия так и продолжал пропускать.
Неделя закончилась в воскресенье.
– Какой раз ты уже чихаешь? – спросил Интерн, лёжа рядом со Славой во время «тихого часа».
– Если за сегодня, то вроде бы пятый.
– А за неделю.
– Сотый… Я-то откуда знаю. – нервно выхлестнул Слава, так как сам же устал от нового недуга.
– Кого-то ты очень сильно интересуешь. – заметил Интерн, посмотрев на Славу, безмолвно спрашивая, имеются ли у мужчины на этот счёт догадки.
– Я бы на одного… на одну надеялся, но на вид она не такая пошлая, чтобы я снился ей. – усмехнулся Слава, повернув голову в сторону спящей Лизаветы.
– А если аллергия?
– Тоже, быть её у меня не может.
– Тогда можешь перестать вызывать этот чих.
– Знаешь, если бы я мог управлять своим организмом, то никогда бы сюда не попал. – острил Слава, с улыбкой, от выражения ненависти которую отделяла доля движения мышц.
– Тогда чихай тише. – настаивал Интерн.
– Как получится. Кстати, сегодня воскресенье. – отворачиваясь от Лизы к Интерну, с блеском в глазах трепетно проговорил Слава.
– А завтра понедельник.
– Тьфу на тебя! Неделя прошла, следователь больше не появлялся, пора возвращаться.
– Кто следующий? – поднявшись на одном локте, спросил Интерн.
– Нет, сначала Пётр Семёнович.
– Кто следующий?
– Сначала…
– Следующий!
– Не кричи на меня! – остервенел Слава, хотя Интерн голоса не повышал, и, посмотрев в спокойные, настойчивые глаза друга, ответил. – Борис.
– Предлог придумал?
– Повесится.
– Где?
– Символично, чтобы на перилах балкона, но думаю лучше в здании.
– В здании…– Интерн осмотрел комнату, и, хотя знал её детально, сейчас же намеренно искал подходящее место. – В этой комнате ничего нет. А в коридоре или где-нибудь ещё подозрительно непонятно. Он бы так не сделал.
– Ладно, подумаю ещё.
– А с Петром Семёновичем когда?
– Сегодня.
– Тоже план есть?
– Я хочу, чтобы мы втроём были.
Мужчины с минуту подумали.
– Если его выводить из комнаты, то только по обычному делу. Ты с ним куда ходишь и лучше, чтобы не один раз?
– Зубы чистить в туалете. Тогда там и… об раковину!
– Он может расколоть себе череп. – осадил порыв Славы неспешный голос Интерна.
– Там вроде были освежители воздуха.
– Хорошо. Ты взял баллончик, ударил старика по голове, он взбесился, а дальше? Ты его таким сюда отпустишь?
– Может как выключатель, один раз ударил – включить, второй – выключить? – с детской наивностью в голосе, но со сдержанно непреклонным лицом заявил Слава.
– Попробуй. А если более сложная система?
– Тогда отпущу, а если спросят: «Почему ты не проследил?» – отвечу, что в кабинку заходил, а когда вышел, его уже не было.
– А теперь думаем о Борисе. – закончил Интерн, и они замолчали до конца «тихого часа».
Имея несколько идей, но пока в черновиках, Слава остаток дня проходил с Петром Семёновичем, пытаясь ему уступать и подбирать жизнерадостные темы для разговоров. После ужина Борис спешно вышел из комнаты, озабоченный самим собой, и не предупредив сожителей о цели. В очереди на приём вечернего туалета Слава и Пётр Семёнович стояли последние, куда отправились за полчаса до обхода. На входе шедший после старика Слава отставил Интерна и повторил план. И в точности его исполнил: быстрее Петра Семёновича почистил зубы, зашёл в кабинку, откуда вышел уже с баллоном, и, спрятав его за спиной, так как у каждой раковины висело зеркало, подошёл к старику, но встал не за ним, а чуть поодаль, сбоку, и когда Пётр Семёнович наклонился к воде, без размаха ударил его по голове. Старик не вскрикнул, опустился на колени, а его голову поддержал край раковины, в то же время Слава начал поднимать его на ноги. Он плескал в его лицо водой, раздавал пощёчины. Перед очередным, несчётным, замахом, Пётр Семёнович начал приходить в себя: сперва открывал рот, потом заморгал и наконец очнулся. Увидев державшего его подмышками Славу, старик нахмурился, это изменение физик видел в нём первый раз, а после, оттолкнув его от себя, выпрямился и поставил ноги устойчиво шире плеч.
– Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых. Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса – буржуазию и пролетариат. – размахивая руками, шагая по помещению, монотонно, но с напором диктовал Пётр Семёнович.
– Какой ты прекрасный так. Нет, того не надо! Ты останешься со мной. – вытягивая руки к старику, но как от огня отдёргивая и снова подставляя с желанием погреться, воскликнул Слава.
– Не перебивай! Ты новенький? Я тебя не помню.
– Здесь уже два года.
– Как! – воскликнул Пётр Семёнович, хватаясь за голову и нервно расчёсывая залысину.
– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, теперь вы надолго.
– А они? А ты за кого? – пронзительно посмотрев на Славу, гремел Пётр Семёнович.
– Вот так вопрос, «за кого?», конечно за нас.
– Нас?
– Вас.
– Палата моя там же?
– Да, да, на этом этаже. А т ы там уже были?
– Был. – сказал Пётр Семёнович и побежал к выходу.
Следом бросился и раззадоренный Слава. Но, пробегая мимо раковины, над которой Пётр Семёнович чистил зубы, и откуда Слава зачерпывал воду, где забыл закрутить вентиля крана, старик поскользнулся на выбежавшей за пределы керамических краёв и растёкшейся по кафелю бесформенной луже и упал на пол, за ним не удержал равновесия и Слава, но он падал уже на старика и локтем приземлился прямо между его бровей. Почувствовав резкую головную боль и осознавая, что произошло, Слава скатился с тела Петра Семёновича на пол и, стоная, пролежал пару минут. На его завывания забежал Интерн, присел рядом с мужчиной и начал говорить, что Слава не слышал и, опираясь на тело старика, попытался подняться. Получилось это попытки с третьей.
– Слава, он не дышит! – воскликнул Интерн, нагибаясь над Петром Семёновичем. – И пульса нет.
– Умер? – растерянно произнёс мужчина, вытирая лицо.
– Да, да! Что делать? Они поймут, ты ему лицо сломал.
Закусывая губы и выкручивая себе пальцы, Слава оборачивался вокруг себя.
– К раковине, быстрей тащи, пока кровь не растеклась.
«Вот нравится мне в нём эта примитивная, но быстрая сообразительность!»
Слава положил лицо Петра Семёновича лбом на край раковины, а тело согнул в коленях.
– Баллончик поставь в кабинку. – заметил Интерн.
Слава удалил следы своего присутствия, и они вышли из туалета.
– У меня странное предчувствие, будто мы чего-то не досмотрели. – настороженно произнёс Интерн.
– Ничего, я всё проверил. Зато двух зайцев одним ударом…
– Фактически двумя.
– Тогда двух за одну попытку.
– Уговорил.
Туалет располагался в одном из концов коридора, во время одного из поворотов которого, Интерн зашёл за спину Славы и воскликнул:
– У тебя кровь на затылке!
Слава провёл рукой по голове, отчего та загудела, и, когда вынес её перед собой, увидел бордовые пятна на пальцах.
– Чёрт, сильно заметно? – воскликнул физик, машинально втирая кровь в ладонь.
– Ты растёр, и можно принять за волосы, но она застынет. Надо вернуться и смыть.
– Нет, пойдём на третий.
Стараясь избегать коридоров с общими камерами, выбирая места с большим наполнением одиночных, они добрались до туалета. В кабинках они заметили несколько пар ног, но Слава, засунув голову под сильную струю воды, промыл рану и вышел неопознанным.
К их возвращению в «Небуйной» осмотр подходил к концу, а Павел Анатольевич сидел у студента. Отговорившись, что Слава вышел раньше Петра Семёновича, так как у старика заболел живот, и он может прийти не скоро, мужчина лёг на кровать, его врач осмотрел последним, и на его вопрос о том, почему у «небуйного» влажные волосы, Слава начал, что ему стало душно, что у него закружилась голова. Недослушав, Павел Анатольевич ушёл.
На следующее утро «небуйном» сообщили, что их соседа с проломленным черепом нашли в туалете, после чего Слава вскричал: «Да это какое-то проклятие!». Затем во время осмотра он выпытывал предположения Павла Анатольевича о том, приедет ли снова следователь, убийство ли это, собирается ли главврач что-нибудь предпринимать и прочее, на что тот отвечал, но больше не Славе, а всей комнате для усмирения её беспокойства. Слава же продвигал идею расселения сожителей, на что врач не утерпел:
– Если ты думаешь, что и в обычных комнатах люди похожи на вас, то вспомни Сидорова, а он один из спокойных.
Тризновали Петра Семёновича долго, о вкладе, который он вложил в их жизнь, высказался каждый. Пётр Семёнович оказывал большое влияние на «небуйных», хотя не имел властных полномочий Клавдия, не веселил вех, как Коля, старик помогал каждому, даже с жертвой для себя, поддерживал и был тем корпусом, крепя на который алмазы, мастер знает, что украшение не развалится.
На этот раз слух о смерти Петра Семёновича расползся по госпиталю ещё до того, как началось первое занятие и кроме того, часть не только постояльцев, но и работников учреждения верила в неслучайность жертв, хотя имела на это разные взгляды. Более распространены были: убийство, порча на комнате и несчастный случай – имелись ещё предположения, но их высказывали сплочённые схожим кругом интересов люди, имевшие подобные примеры в предметах своего интереса, которых было разнообразное количество, но людей, их придерживающихся, было немного, и пристрастием среди непосвящённых они не пользовались. Отдельные лица, имевшие способность к колдовству, были замечены несколько ночей подряд под дверью «Небуйной», постояльцы которой, угнетённые происходящим коллективно, как заверил Павла Анатольевича Слава, просили главного врача выделить им санитара или дополнить работу охранника ежечасным присмотром за вторым этажом. Идею главврач поддержал и через несколько ночей, во время которых происходили частые разгоны ворожей, к «Небуйной» приближаться перестали.
С Клавдием Слава объяснился тем же днём во время «тихого час» и дал сутки на то, чтобы король придумал судьбу Бориса. В течение дня мужчина не забывал обхаживать Лизавету, печалясь вместе с ней об утрате Петра Семёновича, и несколько раз поддразнивал студента.
Вечером, в свободное время после ужина и до обхода, когда вышли студент, Лизавета и Гертруда, Клавдий заговорил с Борисом.
«Сколько пафоса и надменного превосходства. Да ладно, я бы послушал, но как долго! А ведь он и не остановился, когда те пришли. Нет, ну если вам так интересно каждое слово, то можете взять водянистый роман о светских баллах Петербурга и любая из речей, роли разговаривающих, где разделены между ведущим и ведомым, будет, кроме сюжетных вставок, похожа на эту. Единственное, что из неожиданного выбросил Борис, а Слава, кстати, всё подслушивал с кровати, что мужчина никогда не пил. Не знаю, зачем он это сказал, но, думаю, что имею предположение, что скоро произойдёт. И да, произнесено это было пока в комнате находилось трое.»
Над планом Слава думал до полуночи, хотя ключевая часть – спаивание Бориса – встала на место, как только мужчина упомянул о своей слабости, ведь человек, ранее не пробовавший что-либо, в первый раз получив на это разрешение, развращён и падок, каким бы святым он себя не считал. В первые полчаса после выключения света разрабатывались несколько развитий сюжета, но все были примитивны, как считал Слава, поправивший себя тем, что совершает то же в четвёртый раз и хочет иметь план более сложный в задумке и количестве действий, но лёгкий в исполнении. Так взяв за основу одну из первых линий, мужчина начал продумывать излишки и чуть за полночь разбудил Интерна, который уснул на кровати Петра Семёновича.
– Давай, поворачивайся ближе, я что, кричать должен? – шипел Слава, пока тот перекладывал тело, головой на бывшее место ног.
– Для кого? – зная о чём будет говорить Слава, окончательно приободрившись, ведь думать надо на не обременённую сном голову, прошептал Интерн.
– Борису.
– А где алкоголь возьмём?
– Я даже рассказывать не начал, а ты уже. – улыбаясь вовлечённости Интерна, возмутился Слава.
– Ладно, только подробно, я не хочу потом слышать «я так сразу задумал, просто не посчитал важным».
– Надо украсть карту одного из обычной, но которому можно выходить из комнаты в любое время, от туда мы узнаем о его семье, да нужен именно с семьёй, прижимаем его, угрожая семьёй, конечно для правдоподобия называем их имена, будто я там крупный человечек, и за их сохранность он достаёт мне ключ от изолятора. В это время мы крадём с постов спирт. Банки стоят не на всех, так что придётся побегать.
– По мне, странно угрожать семьёй за ключ.
– В тот момент он уже будет думать о том, как украсть ключ, а не почему я выбрал именно этот рычаг.
– А камеры.
– Они уже отключены, но в изоляторе работает.
– Мне кажется ты заигрался. – ввернул Интерн, но Слава, желавший высказать план, не отвлекаясь на споры, продолжил.
– Далее мы спаиваем Бориса, но не сильно. Кстати, если бутылок будет много, то берём все, и пусть Клавдий поразбрасывает их по госпиталю. Борис опьянеет, но думать ещё сможет. А ещё, на всякий случай, разбавим спирт водой. Он просит ещё, а я скажу, что ещё есть в изоляторе и отдам ключ. Ну, а спирт там восьмидесятипроцентный, так что если организм у него настолько хорошо не приспособлен, и он выпьет хотя бы половину того флакона, то может умереть.
– Если бы от спирта умирали, не знаю, кто бы ещё жил в этой стране.
– Ну в эти подробности я не лезу.
