М. Картер
Последствия
«Надо был просить «Гамлета». » – разочарованно пронеслось в голове Вячеслава Владимировича.
– Всполошён народ,
Гнилой и мутный в шёпотах и в мыслях,
О смерти Льва и о тебе внимание крадёт.
– Не правда.
– Ах да, тебе наверно доложили.
Не буду править я себя в угоду твоему,
Добавлю лишь, о том, что круг его менее обилен
И уступает моему.
– Зачем ты пришёл?
– Не брезгуй, ешь. – излюбленным приказатель-настойчивым (не дерзким) голосом, ударил на конец реплики Клавдий.
– Нет аппетита.
– Тогда уж ночью попируем —
Надзор за нами снят.
Вячеслав Владимирович в крайности не одобрял высказанных Клавдием несколько ночей назад мыслей, из-за чего сама личность была ему противна, и разговаривать, да и находиться в его непосредственной близи, он не только не хотел, но и немного боялся, но, решив и ему задать въевшийся вопрос, ждал пика развязности.
– Неужели ты пришёл, чтобы посмотреть, как я ем? – настороженного тона мужчина не смягчил.
– Ты прав, отнюдь мы не за этим,
Но ешь, а после нам ответишь.
К тарелке Вячеслав Владимирович не притрагивался, ни разу не посмотрел на её содержимое.
– Тогда зачем?
– Из первых уст узнать о сбывшемся.
– Спроси у студента.
– Из первых уст, из первых.
Забыта часть при повторениях.
– Что? – Вячеслав Владимирович попытался выказать снисхождение вопросом о предмете интересов короля, но сам отвернулся и напрягся, приготавливая наводящие на «воображаемость Интерна» вопросы. А Клавдий не изменил положения чинного воссидания.
– Но первое…
Ах, как же жаль, что вновь предстал ты перед нами.
Надеялись, что ум твой многолетними трудами,
Превозможёт над тем, от чего ты груб.
Увы, ты здесь, эрго – ты глуп.
Вячеслав Владимирович дёрнул головой в сторону собеседника, округлив глаза, в мыслях начав возражение, хотел возразить, но Клавдий не уступил.
– И вот, подробности узнать, как ты,
Которому открылся шанс,
Потерянный за гранью нашей же мечты,
Бесследно канул за один сеанс.
– Ты хочешь сбежать. – на зло повысил голос Вячеслав Владимирович.
– Сейчас уж нет, то раньше.
– А мне помогли. Один из врачей.
Встревоженность с лица Вячеслава Владимировича скаталась в каменную мину.
– И кто, будь так любезен. – ровно попросил Клавдий. Он ни разу не повысил голос и в лице практически не изменился с начала диалога.
– Он назвал себя «интерном». Напомню: со мной ходил на занятия и книжку эту принёс.
– Смеёшься? Фантомы ль чудятся тебе, умоисступлённый?
– Пошутил, пошутил.
«И он не помнит! Может быть и вправду… у меня могут быть проблемы с памятью из-за потери сознания?» – пробежало в голове Вячеслава Владимировича.
– Дак кто? – сурово настаивал Клавдий.
– Никто, никто. Поругались с Сидоровым, там и случай подходящий.
– Да, нет спора;
Безумие сильных требует надзора.
– Под твоим то надзором, они действуют ради «высших целей». Им то в радость, тебе в выгоду. – пришла очередь следующей догадки.
– К чему склоняешь ты?
– Конечно же тебе непонятно. Не ты ли хотел смерти ЛевГена?
– Что рад ей, я не скрою,
Но видит Бог, свою невинность каждому раскрою.
– После того, как я отказался, ты взял и спокойно забыл об этом? Смутно верится.
– Забвению желанное не предавали,
Но в совершившемся участия не принимали.
Не наша в том вина,
Что в коридор он забежал тогда.
Клавдий начал придвигать поднос к себе, но Вячеслав Владимирович с резкостью, позволенной бинтами, отхватил еду и поставил её перед собой и взяв в рот первую ложку молочного супа. Бинты были наложены не с первоначальной жёсткостью, и стягивали только плоть и кости, а не сустав локтя, что не мешало некоторым движениям.
– Не верю…
Вячеслав Владимирович прервал заключение и, не допив пятой ложки, опустился на кровать.
– Голова звенит? – поинтересовался Клавдий, оставаясь на стуле.
– Немного.
– Воззвать к врачу?
– Нет, нет, сейчас пройдёт. Ты иди, я спать лягу.
– И всё же я король.
И только я силой одарённый,
Управлять твоей судьбой,
мой подданный. – донёсся до Вячеслава Владимировича хрип Клавдия под призмой пищащих скрежетаний, режущих в голове учёного.
Король, не смотря выбрал из незапертого шкафа пачку таблеток, вытащил их из коробки, которую бросил на стол, высыпав лекарства в карман халата, заботливо выключил свет и вышел с подносом из изолятора.
Что-то продолжало пищать, заложило уши, разложило, забарабанило. Мысли стали прерываться, затем раздались звуки. Но Вячеслав Владимирович более мучился от бездвижия: он хотел обхватить голову – руки не поднимались, хотел сжаться – мешали ноги и живот, закрутиться в одеяло – всё тело, закричать – перехватило дыхание. Начал задыхаться, но не задохнулся, а только надрывисто кашлял. Раздражающие чувства не стихали, приходили новые. Разыгрался оркестр: в начале врывался писк, подключалось левое ухо, после – правое, пару комбинаций проводили вместе, отступали на задний план, но не затухали. Закладывало нос, дыхание переходило в рот. Комок попадал в горло, начиналась очередь жадных втягиваний воздуха губами – отступало, но через период повторялось. Самый яркий звон в затылке болью отдавался в шею, втекал в позвоночник и стрелой, ускоренной волной, возвращался в голову. Остальные части тела не отзывались. Играл верх. Пары циклов хватило для истощения Вячеслава Владимировича. Не в силах справляться с нахлынувшем мандражом, учёный, сначала растерянно нервничал, но, пересилив страх, расслабившись, вскоре потерял сознание.
Обновление
О пробуждении Вячеслава Владимировича Павлу Анатольевичу обязался докладывать единственный в госпитале охранник, который и работал, и спал в одной комнате – втором пропускном пункте – один из мониторов в которой был подключен к инфракрасной камере изолятора. Вчера камера, заметив небольшие движения головы учёного, после долгого их отсутствия, пискнула мужчине, не спеша он доел завтрак, после чего побежал за Павлом Анатольевичем. Сегодня же движений замечено не было, камера не пищала. Охранник смирно выполнял свои обязанности, дожидаясь их даже после обеда, но и сообщать об их наличии было некому – Павел Анатольевич с женой уехал в эти тёплые выходные к родственникам на дачу. Мужчина задумался об уведомлении дежурного врача, но ворвавшийся в его мысли ответ на ещё с утра мучивший его вопрос о событиях сна, интересовавших его для прочтения гороскопа, имел вес более важный, а к началу прочтения непосредственно универсальных для любого человека решений насущных проблем и вовсе забылся.
В понедельник, опоздав на утренний обход, Павел Анатольевич приехал к окончанию завтрака. Подготовив сознание и рациональное мышление к пятидневному исполнению обязанностей психиатра, он направился к пропускному пункту узнать о состоянии «особенного», где, получив в ответ невнятное
мямленье охранника, вспомнившего, что ещё в субботу думал сообщить о неподвижности Вячеслава Владимировича дежурному, помнившего так же, что отвлёкся, но забывшем на что, и сейчас не был способен придумать стоящее оправдание, распорядив мужчину на немедленное доставления еды в изолятор, в ужасе врач побежал к Вячеславу Владимировичу.
Ожидая худшего от состояния больного человека, не евшего двое суток, Павел Анатольевич, включив свет, увидел безмятежное дыхание лежащего на кровати Вячеслава Владимировича, и на лице его проскользнула неширокая улыбка. Со всей лёгкостью, на которое было способно его грузное тело, он присел рядом с ним и приступил к разбуживанию спящего. Учёный не менялся в лице, прерывисто и редко вдыхал, и на покачивания не реагировал. Павел Анатольевич стал интенсивнее трясти его тело – безрезультатно. Поведя головой чуть в сторону, он наткнулся на лежавшую на столе коробку, дотянувшись до которой, резко возвратился к Вячеславу Владимировичу и, прощупав замедленный пульс на прохладной шее, расстегнул его рубашку и выбежал из зала. Преодоление пути как к изолятору, так от него сопровождалось высказыванием нецензурной лексики, заглушаемой цоканьем каблуков.
Притормозив перед ординаторской, Павел Анатольевич вошёл в неё с важным, но озадаченным видом и, только открыв дверь, закричал:
– Шишкин – капельница, Акрамов и Петров – интубационная трубка, включите ИВЛ. В изолятор! Остальным быть готовыми в любую минуту.
Вытащившиеся из-за телевизора врача, потеряв былое облегчение, присущее им каждый раз, когда забота об их подопечных была переложена на чужие плечи, подгоняемые оставшемся у двери Павлом Анатольевичем, поплелись за аппаратурой.
– Не я же виноват, что вы их снова из изолятора утащили. – добавил им вслед главврач.
Павел Анатольевич быстрым шагом вернулся в изолятор и, встретив в коридоре охранника с подносом, развернул его в столовую. Возмущаясь бесцельным хождением, мужчина, не выражая возражения перед начальником, а только в сторону, потащился на третий этаж и, под впечатлением происходящих событий, проклял архитектора, спроектировавшего столовую не на первом этаже. Подперев дверь стулом так, чтобы она не закрывалась, и отодвинув стол к центру, тем самым освободив доступ аппаратуры к кровати, Павел Анатольевич проверил рефлексы Вячеслава Владимировича: при свете фонарика зрачки сужались медленно, на остальные воздействия реакции не последовало.
– Кома от отравления барбитуратом. – установил Павел Анатольевич и рассерженно прибавил. – Глубокая.
Причина уже была найдена, оставалось понять откуда у неспособного ходить человека новая коробка таблеток. Отворачиваться от Вячеслава Владимировича Павел Анатольевич начал через левое плечо и только к концу круга увидел шкафы. Открыв первый, незапертый, ему в глаза попала дыра среди стройных рядов коробок, названия которых совпадали с находившейся в руках врача.
Пока Павел Анатольевич, поставив пустую упаковку на стол, дозванивался до академиков РАН, родственников, у которых он провёл выходные, одновременно придумывая сообщение об отмене запланированных на завтра обследований «особенного», ввезли капельницу и подкатили к кровати аппарат ИВЛ с лежавшей на нём интубационной трубкой.
– Да что мы с ним возимся. Скинем в областную, не наш же профиль. – негодуя, предложил Акрамов.
– Я спрашивал твоего мнения? – угрожающе произнёс Павел Анатольевич.
Возражать Акрамов не осмелился и отошёл к двери.
– Кому «этот профиль» не интересен – вон.
Боязливо вышли все.
К счастью Вячеслава Владимировича, Павел Анатольевич добился высокого поста не только благодаря правильным знакомствам, но и имея два высших медицинских образования: психиатра и, к ещё большему везению учёного, реаниматолога. Приспособив в трахеи Вячеслава Владимировича интубационную трубку, подключив аппарат ИВЛ, врач взял кровь из вены, достал из среднего шкафа пакет с жидкостью, закрепил его на капельнице и, удобно расположив тело мужчины, ввел иглу в вену. Захватив собранную кровь и вернув стул к столу, Павел Анатольевич закрыл изолятор, сделав выговор охраннику и наказав ему не отлучаясь следить за камерой изолятора, где свет он оставил включённым, и при любых миллиметровых движениях, немедля звонить ему, после чего уехал в расположенную в небольшом близлежайшем городе больницу. Выдернув знакомую медсестру из рабочего процесса, Павел Анатольевич договорился об общем и биохимическом анализах крови. Согласившаяся под некоторыми предлогами, девушка через час вынесла врачу результаты, окончательно уверявшие его в поставленном диагнозе – уровень барбитуратов в мельчайшем содержании не доходил до смертельного порога.
Вернувшись в госпиталь, главврач до ужина, под посвистывание вытяжки, просидел в изоляторе, изучая инструкцию к препарату и намечая курс поддержания жизнеспособности Вячеслава Владимировича с последующим выведением его из комотоза.
С неделю улучшений не наблюдалось, и только к концу следующей рефлексы стали возрождаться: зрачки при попадании на них яркого света моментально сужались, нервы реагировали на раздражители – дыхание нормализовалось, и мужчина был отключён от аппарата ИВЛ, а интубационная трубка была извлечена; раз в день приходила врач ЛФК, проводившая пассивные движения для профилактики пролежней. За это время также и вся больница узнала о состоянии «сбежавшего, но пойманного», Матвеевич выпрашивал свидание с Вячеславом Владимировичем, но проводивший всё время в изоляторе, засыпавший на стоматологическом кресле Павел Анатольевич уверял его, что как только к нему будут доступны посещения, студент первым будет уведомлен об этом, а пока откладывал их встречу. Еду врачу носил охранник, а место управляющего госпиталем, временно заняла супруга главврача. Для Павла Анатольевича неясно было одно – мотив. Версий было много, но ни одна не могла быть неопровержимо доказана.
Врач свалил на себя все обязанности…
«Так я кушаю, поэтому пропущу это. Для вас, вкратце, далее описываются физиологические, естественные процессы любого человека, не вызывающие неприязни у людей, привыкших видеть такое каждый день, но для меня отвратительные.»
Отчасти, как признавался себе в тишине изолятора Павел Анатольевич, оставить коматозного в госпитале он решил из-за начинавшейся у врача депрессии, а сильная встряска памяти возбуждала его и потухающие эмоции.
Месяц – и Вячеслав Владимирович начал двигаться – небольшие эмоции на лице и имеющие небольшую амплитуду вращение конечностей. Зажили полученные перед побегом раны, вывихи и пр. В день, когда у учёного первый раз повернулась рука ладонью вверх, чувства Павла Анатольевича разорвали его изнутри так, что на следующий день он чуть снова не впал в депрессию из-за переизбытка радости. Через неделю открылись глаза, врач начал читать вслух книги: сказки, классику, научную литературу – включал классическую музыку. Прождав ещё неделю, убрали капельницу, вернули стол на первоначальное место (зал приобрёл тот вид, который остался в памяти Вячеслава Владимировича), учёный осознанно жестикулировал, кормился с ложки; делал всё, только не говорил, но это не беспокоило Павла Анатольевича – он дал мужчине срок ещё в два месяца. Теперь при нём дежурила медсестра, а врач вернулся к своим управленческим обязанностям, и не находился в изоляторе только в моменты обхода и приёма пищи. Разрешалось посещать Вячеслава Владимировича и давно просившемуся студенту, он и кормил учёного. Иногда заглядывали Лизавета и Пётр Семёнович. Всем находившимся в изоляторе было наказано, что как только учёный произнесёт любой звук – бежать за Павлом Анатольевичем.
Следующим месяцем (вторым с вечера впадения в кому) после обеда, когда главврач собирался навестить больного, в его кабинет вошла, держась за голову, расстроенная медсестра, назначенная в изолятор.
– Я так больше не могу! Павел Анатольевич, какое ребячество, цирк! – упав в кресло, перед столом, воскликнула девушка.
– Настя, кто в изоляторе? – обеспокоенно воскликнул Павел Анатольевич, подходя к ней.
– Вы мне скажите, кто это. Он… он плюётся в меня и вот так языком. – она высунула язык, и он задрожал, издав звонкую трель.
– Это прекрасно! Почему ты раньше не сказала? Давно?
– С утра, и не умолкает.
– Чудесно! Почему ты раньше не сказала? Ну идём, идём! – торжествовал врач, выходя из кабинета. – Быстрее, быстрее. – подгонял он неторопливо проходившую комнату девушку.
– Покажи ещё раз, как он.
Кабинет Павла Анатольевича располагался на последнем, четвёртом этаже, но и тут не в многолюдном, а сейчас кроме них в нём никого не было, коридоре, в который в любое мгновение мог забрести человек, стесняясь, Настя повторила действие, язык дрогнул и звук разнёсся по всему этажу, и девушка тут же стихла. Её комплексы не волновали врача, и он ещё с большим энтузиазмом спустился в изолятор.
Вошёл в зал Павел Анатольевич, по обыкновению, вальяжно и устроился за столом напротив полусидевшего Вячеслава Владимировича.
«С месяц к нему не заходил, а он вон как изменился. Щетину отрастил, видно брили неделю назад, и стригся в конце того месяца, ещё при мне. А на студента как стал похож, кожа да кости, и лицом постарел, глаза впали. Может это из-за комы? Ну да я не врач, не разбираюсь. Вот вы там… хотя неважно.»
Голова его смотрела на ноги и на вошедших внимания не обратила. Начиная с первых дней сознательности его, после первого открытия глаз, что-то изменилось в поведении мужчины. Вячеслав Владимирович, как велось у него раннее в госпитале, был человек социально активный, сейчас же его внимание было рассеянным, так как речевой аппарат его заменяли глаза (если при разговоре он смотрел на собеседника, значит принимал в неё активное участие), которые он отводил от говорящего или отворачивал голову, погружаясь в мысли, что высказывало его безразличие к теме. И то, как он не поздоровался, всё теми же глазами, рассуждая о чём-то сам с собою, являлось нормой для его нового состояния.
– Вячеслав Владимирович… – протянул Павел Анатольевич, привлекая к себе внимание. – Вячеслав Владимирович… – он безответно продолжил, не снижая ласки. – Слава. – погрубев и как бы изумляясь, что мужчина не реагирует, не оставлял попыток привлечения внимания врача, усаживаясь на стул.
Услышав своё имя, Слава удивлённо возвёл глаза.
– Привет (Павел Анатольевич улыбнулся), Настя говорит, что ты её дразнишь, язык показываешь. Правда?
Слава отрицательно мотнул головой.
– То есть она мне соврала?
Невозмутимым лицом Слава кивнул.
– Я не врала! – воскликнула стоявшая между кроватью и столом медсестра.
– Я сейчас вернусь, минут через пять, и мы всё разберём. – заторопился Павел Анатольевич.
Он неуклюже и быстро вышел из кабинета.
– Вы чего, Слава. – расстроилось девушка.
Мужчина высунул язык. Увидев такой ответ, Настя чуть не плача выбежала из изолятора, провожаемая довольной ухмылкой Славы.
Облегчённо возвращаясь в изолятор, Павел Анатольевич в коридоре наткнулся на сидевшую на скамье Настю.
– Он опять, Павел Анатольевич! Как вы можете ему верить? Это он… он. —
перевозбуждённо прикрикивала девушка.
– Успокойся…успокойся. Иди сейчас в изолятор, а я на минутку задержусь и тоже приду.
– Но он…
– Не обращай внимание. Возьми книжку, почитай. – отталкивал её Павел Анатольевич.
Девушка вернулась к работе, а врач пошёл к пропускному пункту. Зайдя в комнатку, он попросил увеличить изображение с камеры изолятора. В то же мгновение вошла Настя и, как предложили ей главврач, взялась за книгу. Пока на мониторе ничего не происходило, не отводя от него взгляд, Павел Анатольевич догадался спросить:
– Запись с камеры у тебя?
– Нет, я их в областную отправляю.
Госпиталь был разросшимся психиатрическим отделением областной больницы, и не теряя её контроля над собой, переехал за город. Павел Анатольевич хотел было возмутиться, но на мониторе уличился обман – Слава, вытащив язык, рисовал им многогранные воображаемые фигуры. Бросив охраннику о том, чтобы тот возвратил формат изображения в средний размер, врач вернулся в изолятор.
– Итак, давайте продолжим. – обходя уступившую ему место Настю, Павел Анатольевич сел за стол.
Девушка нервничала, Слава скучал.
– Дайте мне ещё минуту подумать.
Наигранно Павел Анатольевич переглядывался с Насти на Славу, и в конце вынес:
– Настя, ты уже несколько недель заперта здесь, на любого человека это влияет не в лучших проявлениях. Поэтому, возвращайся на второй этаж. А я заменю тебя.
Девушка, довольная назначением начальника, из вежливости сказав: «Не очень-то я и устала.», – выпорхнула из изолятора.
– И снова мы вместе, Слава. Ты не помнишь, но я сидел у тебя несколько месяцев…
Главврач начал о том, как проходили первые недели комы, ведь до этого не рассказывал Славе о том периоде, затронул и свои переживания, ностальгически, как это бывает у людей внушительного возраста, рассказывающих о годах своей молодости, вздохнул в центре повествования о дне, когда Слава открыл глаза – собрал всё до настоящего момента. Но на середине рассказа слушатель отвернулся и больше не поворачивался, а речевым аппаратом Павла Анатольевича двигало желание выговориться, он даже несколько раз упомянул о ссоре с женой, но та закончилась скорым примирением. Не дождавшись конца, Слава повернулся и показал язык, заметив который, врач оскорбился. Больше в этот день они не разговаривали.
Следующим днём, а в последствии и месяцем, в изолятор, в котором отменилось круглосуточное присутствие медицинского работника, и за физиком наблюдала только камера, приходил логопед с «грамотного стиля общения». Ей единственной не довелось увидеть языка Славы, только если она сама не просила его выдвинуть мышцу для проведения упражнений. Да и Слава был заинтересован в скорейшей реабилитации речевых навыков, поэтому общими усилиями к концу третьего месяца с начала комы, он заговорил. И его вторыми в жизни первыми словами было «речная рыба», хотя женщина, указывая на карпа, добивалась только его синонима, приятным бонусом получили и прилагательное. Через неделю весь словарный запас был проговорён.
Передозировка оставила след на психическом состоянии Славы, теперь и навсегда, он никогда не откликался на «Вячеслав Владимирович», подозрение об отклонении промелькнуло у Павла Анатольевича ещё при посещении Настей его кабинета, месячной давности, где девушка жаловалась на «ребячество» изолированного. И при последующих визитах, после окончательного закрепления речи, подозрения перешли в истину.
На следующий день после полного отчёта логопеда о реабилитации, Павел Анатольевич зашёл в изолятор для перепроверки анамнеза, и с намерением получить ответ на всё ещё не разрешённый вопрос: «А сделал ли это Вячеслав Владимирович?». Мужчина всё ещё питал надежды на существование «особенного» человека и готовился к началу обследования.
«Я надеюсь, что вы понимаете глупость постоянного описания «щёлкнул замок, и вошёл(а) в изолятор, так что теперь я буду стараться не допускать автора к этим выражениям, сразу же переходя к действию.»
Слава с открытым ртом и запрокинутой головой, будто на осмотре, сидел в стоматологическом кресле. Павел Анатольевич с любопытством подошёл к месту, где мог бы стоять стоматолог.
– Слава, здравствуй.
– Толстячок, у меня талончик на 9:45, а ты отвлекаешь! – вскочив, возмутился мужчина, обойдя кресло и сев на небольшой, имеющийся в стоматологическом комплекте, стульчик врача, подпрыгнув с которого, переместился за письменный стол. – Дак чего хотел? Растай, растай, не застывай. – по-детски скомандовал Слава, руками обводя фигуру врача.
– Толстячок?
– Я?
Павел Анатольевич, вошедший в ступор, подошёл к Славе.
– Встань, пожалуйста. – протянул врач через зубы.
– И правда, давно сижу.
Снова вскочив, отодвигая стул и приглашая Павла Анатольевича сесть, Слава подошёл к шкафу.
– Ты хорошо спал?
– Превосходно!
– Голова не болит, спазмы, боль в теле? Ничего? – чтобы посмотреть на мужчину, Павлу Анатольевичу пришлось развернуться на стуле.
– Пальцем ударился, но уже не болит.
Слава поднял указательный на вид здоровый палец.
– А что ты делал в кресле?
– Где?
– На приёме у стоматолога. У тебя приём в 9:45, помнишь?
– Да…да, а сейчас сколько?
Павел Анатольевич, начал отодвигать манжет халата, когда между его лицом и плечом просунулась голова Славы.
– Ага, час. Значит я уже сходил. – он снова отбежал к шкафу и наклонился для продолжения разглядывания полок.
– Слава, сядь пожалуйста. – удерживая спокойствие и не догадываясь, как произошла настолько резкая смена поведения изолированного, твёрдо попросил врач.
Мужчина послушно подошёл к кровати и лёг на спину.
– Ты прочитал эту книгу? – приподняв в руке томик фантастики, который начал читать ещё Вячеслав Владимирович, спросил Павел Анатольевич.
– Да. Ужасная книжка. Положи! – хотя Слава кричал, лицо его ярости не выражало.
– Ты говорил, что она тебя заинтересовала.
– Вовсе нет.
– Хорошо. Ты помнишь, как тебя привезли в госпиталь.
– Вот у меня такое чувство, как будто я только сегодня родился. Такое… такое вот чувство, слово забыл… да неважно. Вот ты такое чувствовал, просыпаешься и вроде ты, а день лучше вчерашнего, но вчерашний ты здесь, а значит сегодня не может быть лучше вчера, а оно есть?
– Ты чувствуешь обновление?
– Совсем не то… но если я не так объяснил, то может быть подойдёт.
– Ты помнишь, как тебя привезли в госпиталь?
– Да, давно это было. – сухо отбарабанил Слава.
– Помнишь, как сбежал?
– Помню.
– А с кем сбежал, помнишь?
– Да помогал какой-то, потом ещё убежал и не вернулся, скотина.
– Слава, ты же обещал, что не будешь обзывать людей.
– Правда? Когда? Не помню.
– Ну да, на прошлой неделе ещё.
– Тогда извините. – он с размаху ударил рот и рассек нижнюю губу, на которую пришлась большая часть ладони.
«Ах, Павел Анатольевич, непрофессионально использовать принципы пациентов для удовлетворения своих желаний.»
– А помнишь, что ты делал последние несколько месяцев.
– Отстаньте от меня со своими вопросами. Не успокаиваетесь уже несколько часов. Уйдите, я спать буду.
– Я пришёл не больше получаса назад.
– Поставьте мне наконец часы. Я устал определять по солнцу.
– Ты по солнцу понял, что я здесь несколько часов? – округлив удивлённые глаза, уточнил Павел Анатольевич.
– Да, сколько мне ещё глаза надрывать. Уходи, и без часов я с тобой говорить не буду!
Ошеломлённый нововведениями в поведении Славы, не выключая свет, Павел Анатольевич вышел из изолятора. В кабинете он открыл несколько справочников и, сопоставив «изменение отношения к воспоминаниям, изменения восприятия времени, изменение концентрации внимания, примитивные эмоции/ их отсутствие, чувство обновления», получил, что большинство черт подходит под описание характеристик изменённой системы сознания.
Решив повременить с привлечением вышестоящих кадров и провести первые обследования самостоятельно, с утра на следующий день Павел Анатольевич захватил с собой в изолятор слесаря.
– Доброе утро. – обратился врач к лежащему на кровати Славе.
– Снова ты его напугал. Можешь постучаться, перед тем как в следующий раз зайдёшь. – грубо отозвался Слава, вставая с кровати. – А вы кто? Очень рад познакомиться. Надолго ко мне?
– Ты вчера попросил часы…
– Ну да, и что, уже? – подпрыгнув, посмотрев на стену чуть ниже потолка бесстрастно спросил физик.
– Вот, Николай Александрович, покажи ему, где повесить часы.
– Николай Александрович… а ведь ты не ответил, надолго?
– Он только с часами.
– Ну и хорошо.
Слава повёл молчаливого слесаря к стене, на которую только что смотрел.
– Прям на него, да, повыше.
Николай Александрович взобрался на стремянку и под руководством Славы вкрутил в стену шуруп и зацепил за него часы.
– Николай Александрович, точная работа, даже окно закрыл – блестел глазами Слава, провожая слесаря.
Мужчина вышел, и Павел Анатольевич, несколько минут сидевший на стуле, после небольшого затишья предложил:
– Пойдёшь сегодня завтракать в столовую?
– Дак и я о том же. Как теперь за птичками наблюдать? – с серьёзным лицом возмутился Слава, показывая на часы.
– Ты видел птиц?
– Последнюю радость забрал. Делать мне тут больше нечего.
Твёрдо подступив к двери, Слава дернул за ручку, на себя, и незапертая дверь осталась на месте. Отпереть, как и закрыть, замок можно было снаружи, а мужчина, не обращавший внимания на её механизм, не знал или забыл…
«А, может быть, делал вид.»
… в какую сторону она открывается.
– Ты помнишь, что пытался уже от сюда уйти. – насмешливо произнёс Павел Анатольевич, сидя раскинувшись на стуле.
– Который раз уже спрашиваешь, помню я. – нервничал Слава и, дёрнув дверь с силой, отозвавшейся хрустом в плече, отложил занятие.
– И помнишь, что, когда вернулся, обещал пройти обследование.
– Ага. Этот вон меня кинул, а подопытным должен стать я. – Слава ткнул в сторону стоматологического кресла.
– Ты сам согласился.
– Так-с, ну и чего делать? – с взволнованной радостью переключился Слава и прыгнул на кровать.
– Сначала я заполню несколько бланков, а ты ответишь на мои вопросы.
– А ты ответишь на мои вопросы?
– Нет.
– Ладно, мы решили ответить только на твои. – посмотрев в другой конец зала, согласился Слава. – Только недолго, а то скоро утренняя еда.
– Завтрак.
– Вот вечно ты меня поправляешь. Я сказал то же самое, а ты хочешь, чтобы всё было, как у тебя.
Павел Анатольевич, интерпретировав этот порыв, как признак вычитанного вчера диагноза, опираясь на выписанные из той же книги варианты поведения, ещё не замеченные у Славы, спросил:
– Кого я напугал, когда вошёл.
– Его. – Слава кивнул на то же кресло.
– А кто там?
– А ты сам не видишь? Ещё имя-отчество назвать?
– Если ты их знаешь.
– Интерн Интернович. – Слава дико засмеялся.
– Ты говорил, что сбегал не один. С ним?
– Ага. – отдышавшись от смеха, не останавливая скатывающиеся по щекам слёзы, подтвердил Слава.
– Какие у вас отношения? Часто ссоритесь? – Павел Анатольевич придвинулся к изолированному насколько позволял стол.
– Какая тебе разница? Это наше с ним личное дело, какие у нас отношения.
– Я твой врач, а так же друг и должен знать о твоей социализации.
– Вот именно. Друг ты мне на втором месте.
– Не скажешь.
– Нет.
– Зачем ты вернулся в университет? – Павел Анатольевич окончательно убедился в достоверности поставленного диагноза и решил воспользоваться «изменением системы значений и ценностей» Славы.
– Дак к Лерке бегал.
– Зачем?
– Она сама мне записку передала.
– Сама пришла или кто-то из сотрудников госпиталя принёс? – насторожился Павел Анатольевич.
– Интерн принёс вместе с книжкой.
«А он ещё обещал! Я, конечно, там больше не работаю, и Павел Анатольевич думает о фантазии, но лично мне неприятно.»
– У тебя верные друзья.
– Снова о друзьях.
Слава вздохнул и лёг на спину, задеревенев.
– Это я хвалю.
– Не надо, он зазнается.
– Зачем Лера тебя позвала в университет? Для свидания она могла сама приехать, тебе тогда разрешено было.
– Фу, свидание. Я с ней не встречаюсь.
– Я не о том свидании…
– О том которое… тогда не презираю.
– И о чём вы говорили в университете.
– Ни о чём. Она как пришла, закричала и из баллончика на меня чем-то пшикнула.
– Как ты относишься к своей бывшей работе? – перескочил Павел Анатольевич.
– На то она и бывшая чтобы к ней никак не относиться.
– Вернуться не хочешь?
– Мне и тут хорошо.
– Но ты несколько минут назад хотел отсюда уйти.
– Хотел. Мне здесь не нравится.
– Но тебе тут хорошо.
– Ты меня запутал. Мне ту-у-ут хорошо. А именно здесь нет. Интерна, как друга, я ни на кого не поменяю. Но вдвоём скучно. Нам бы третьего. А подселите сюда Николая Александровича! – загорелся Слава.
– Пройдёшь обследование, и переведу тебя в «Небуйную», помнишь старых сожителей?
– Подленький ты человечишка, толстячок.
– Прекрати, Слава. Разыгрался и хватит. – строго пресёк его Павел Анатольевич.
– А ты меня не затыкай. Я свободен говорить, что думаю, и это не оскорбление. Ты толстячок, а люди всегда обижаются на правду. Вот назови меня толстяком, я промолчу.
