Lizzy Pustosh
Многогранник
Глава восьмая
Проснувшись от говора будильника по типу: «Пора вставать! Шесть часов тридцать минут! Пора вставать!..» – Амос вяло и без обычного энтузиазма встал с кровати: его ночные прогулки дали о себе знать. Руки под тяжестью бессонной ночи совсем обессилили и не хотели слушаться, в голове шумело, глаза резал свет от вышедшего недавно солнца. За что такие мучения посетили Амоса, он понимал, но все же раздражался при каждом лишнем шорохе из вне. Ренат и Раф ныне привычно думали не задавать ему вопросов и не пытаться завести разговор, сохраняя его покой и помня, что им, скорее всего, не ответят. Но в тот момент они были приятно удивлены: Амос сам начал диалог. Спросил о их самочувствии, превозмогая свое неудобство, узнал, чем они планируют заниматься в течение дня, полюбопытствовал, как протекало их общение в дни без него и, в конец поразив друзей, предложил им вместе провести время на свежем воздухе или же, если им удобнее, тут, в комнате или корпусе, между тем коряво извинялся за свой необдуманный поступок оставить их «без совсем глупого и отчасти ненужного друга». Ребята были крайне рады, что Амос не только вышел из того странного, но, впрочем, объяснимого состояния, но и сам охотно (видно, что естественно) желал восстановить с ними контакт и их дружеские отношения.
Несмотря на все пройденные недопонимания и конфликты, в тот час окончательно был заложен фундамент большой дружбы, ставшей теперь воистину настоящей. Мальчики проводили огромную часть времени в общении друг с другом, играли на всевозможных гаджетах и бумажных полях, изучали свой и чужие комплексы, создавали какие-то невероятные планы по освобождению от цепей стереотипов и делились частичками прошлого и недавно прошедшего. Надо заметить и то, что Амос с Ренатом все же поговорили на ту не особо приятную для них обоих тему – тему их семей.
Дело было одним облачным утром выходного дня, пару месяцев спустя после «воссоединения» троицы, как окрестили их сближение Раф (к слову говоря, мальчик отсутствовал при этом диалоге: он находился на санаторных лечениях где-то в другом крыле школы). Тогда-то, наедине, Амос решил, что стоит обсудить их дружбу с Ренатом. Он подошёл к нему, спросил о его настроении, самочувствии и, получив положительный ответ, начал недлинную, но информативную речь, где объяснял свое поведение в первые годы и то, отчего ему так хотелось поддержать Рафа (он говорил: «У меня никогда не было брата или сестры, но я чувствовал тоже, что и он тогда: дикое предательство со стороны родителей, которых – и он, и я – когда-то уважали…» – и многое-многое другое), он рассказал, что пытался утаить свои эмоции, спрятать чувства, чтобы спастись от той боли, которая могла бы прийти из-за известных на то обстоятельств, описал свое негодование по поводу выбора перед принятием в школу и по тому, что в тот день отсутствовала ещё одна лига, лига Рената, но удержался, чтоб не сообщить, что тогда он ничего не почувствовал, хоть и должен был. Друг слушал его внимательно, порой пытался прервать, но останавливался. Амос говорил ему, что не знал долгое время о попытках своего отца запретить обучение в Лиге Искусств, и не знал, что предпринимались пару лет назад насильственные меры, что ему никто не рассказывал о всех секретах великого Авраама Эбейсса, но после поступления в школу он, Амос, сам решил разобраться во всем и понять, кем был для него тот высокий черноволосый мужчина на самом деле. Под конец мальчик извинился за развратное могущество своего отца и замолчал в ожидании приговора. Ренат вдумчиво внимал всем словам друга, думал над ответами, порой горячился, но все же пришёл к выводу, что тот с ним абсолютно искренен, и с душевным теплом предложил начать дружить по-настоящему, а не фальшиво и наигранно, как бывало до этого. На том и сошлись.
Проходили года – ребята взрослели, менялись, обучались с невероятной силой, но оставались всегда вместе, почти всегда. С того самого (после утвердившегося как ежемесячного) заплыва в Естественно-научном комплексе Амос каждый день, хотя быть пару часов, проводил с Мишель. Бегая же по школе в поисках новых интересных книг или же расхаживая в полночь по аллеям, «представляя свой гардероб» на оценивание второму (сия необычное развлечение Мишель внесла после того, как обнаружила кучи неиспользуемой одежды в своём шкафу и невероятно красивой листвы во дворах) – все равно, главное, чтобы чуть-чуть было время на восхищение ее неиссякаемым источником идей, который неумолимо бьет со всей силы и попадает метко в цель. Да, она поражала его до кончиков пальцев, вся, и все в ней его удивляло, вводило в глубокое непонимание. «Она так мала, но так умна… Непревзойденно!» – думал часто он, глядя, как эта хрупкая пушинка, взламывает сложнейшее шифрование и разгадывает какую-то непонятную его мозгу систему, о которой ей не хотелось рассказывать, да и он не хотел её спрашивать – лишь бы любоваться! Они были везде и всюду, даже там, где Амос не был с Рафом и Ренатом. Они были счастливы вместе все эти семь долгих лет.
Да, семь лет безудержного веселья и долгой работы над собой. Что только не пережили эти двое, а иногда и четверо! Горы, горы учебной литературы, пособия по наращиванию мастерства (да и не одного!), занятия, тренировки, постоянный режим, редкие расставания на каникулы и уйма проведённого вместе времени – все это было у них уже.
К тому моменту, как Амосу минуло шестнадцать, и он из милого маленького мальчика превратился во взрослого красивого юношу-выпускника, эти ребята – вместе и по отдельности – натворили кучу дел, иногда, а если честно – почти всегда, выходящих за рамки доступного в жестокой системе уставов их учебного заведения. Покорить вчетвером полуночную вершину школы, крепясь на здание суперклейкими костюмами и обтирая объектив сенсорной панели шлема от дождя? Не беда, с лёгкостью! Убежать на край Естественно-научного комплекса и в конфетно-испытательных лесах устроить гонки на пятекрылых пегасах? Без проблем! Одолжить тайно у ремонтной бригады землероющий аппарат, прокопать тоннели и кататься на досках по ним, а потом попасться на месте «преступления», получить выговор, сесть всем вместе в заключение на три месяца, прорыть между комнатами скрытые ото всех ходы и навещать друг друга, играя во что-то интересное? Да что может быть проще для этих интеллигентных сорванцов, которые между тем выдвигали проекты по переоформлению устройства школы самим магистрам прокрастианских прав? Да, помимо развлечений и походов за новой дозой знаний, они без устали трудились над расширением прав школьников, подавали петиции, голосовали за новый устав, вместо уже устаревшего, налаживали контакты среди обучающихся в разных лигах, ибо, как было всем известно, лиги соперничали в своём первенстве, спорили о большей значимости своих членов, в отличие от членов других лиг, – нечасто, но порой возникали конфликты, которые с усердием пытались решить ребята.
Главным зачинщиком «борьбы за справедливость и свободное детство» стала Мишель О'Роуз, которая к своим полным четырнадцати годам оценивалась всем преподавательским составом как самый одарённый ученик последнего столетия и как самый, к их сожалению, неповторимый человек. Она была добра ко всем и к тому же была безусловно прекрасна. Её насыщенные красные губы, начинающие отдавать кровавым оттенком, пылали, как тысяча закатов, придавая и без того светлому лицу девочки ещё большую белизну, но не мраморную и не предвещающую омертвение, а чистую, лёгкую, с едва заметным румянцем на недавно очертившихся скулах, белизну облаков в солнечный день, белизну вкуснейшего пломбира. Глаза стали ещё краше: на редкость чёрные ресницы удлинились, точно раскрылись веером, ярко-голубой, цвет прозрачнейших рек, сменился на глубинный оттенок мирных океанов и бесспорно шёл ей. Все те же светлейшие волосы не были убраны в косы, как в минувшие года, теперь они волнистыми прядями спускались чуть ли не до талии, тонкой и изящной; лишь сверху девочка время от времени заплетала маленькие косички, обгибающие голову и под конец образующие небольшой цветок (она следила, чтобы он никогда не распускался, и потому закрепляла его невидимками, зачастую с детской улыбкой говоря: «Роза на Розе» – но тихо, чтобы никто не замечал, чтобы это оставалось её маленьким секретом). Не существовало для неё и того наряда, который не подошёл бы ей – все блистало в рамках линий её тела. Она могла бы носить дорогие вещи, умножающие её превосходство, но предпочла простую школьную форму, в рамках корпуса надевала лёгкие платья, на трудные, «скалолазные» прогулки – облегающие защитные костюмы (хоть одежда и не была из разряда «лучшая», но все же отличалась интересным покроем: волны на рубашках, рюши, двойные воротники на пиджаках, временами – серые, как и большая часть вещей, эполеты). Впрочем, девушке ни к чему были и эти украшения: красота даровалась ей самой природой – ничто бы её не испортило и не развратило.
С годами Мишель оказалась в числе тех редких, отчасти несчастных людей, которые не были поняты в свое время окружающими: она становилась все сложнее для них. Отчего это происходило? От горы знаний, которые она впускала в себя с удовольствием: ей нравилось совершенствоваться и совершенствовать, с трудом и великим усердием, но это было так. Всё, что только оказывалось возможным, она меняла, делала лучше, даже Ренат, почему-то со временем становящийся все более раздражительным и вспыльчивым, в окружении Мишель был тих и дружелюбен; Раф же, поникнувший с годами и исхудавший, но не переставший быть столь же привлекателен, как Амос или Ренат (только с жемчужным цветом волос вместо чёрного и рыжего соответственно), при ней становился улыбчивее обычного, больше говорил и говорил откровеннее, словно точно знал, что ей можно и нужно доверять беспрекословно. Ребята полюбили Мишель, но не той странной романтической любовью юных лет, а как настоящего, верного друга, как одно из их троицы, но так было лишь для двоих из них: к шестнадцати годам Амос прекрасно знал, что она именно тот неповторимо хороший человек, с которым он бы не хотел расставаться вовек.
Влюблен ли он – Амос не понимал; он знал, что дорожит ею, как никем другим, но не мог определённо заявить себе или кому-то другому, что в этих чувствах. Он восхищался ею, но не простое ли это было любование красотой, а не прекрасным? Он поражался ей, но не была ли это тайная зависть её успехам и уму? Ему было сложно ответить – он много думал и много метался: ответ точь ускользал от него, как только юноша был на краю успеха. Где правда, а где ложь? Кто ж знает! Мир так бессмысленно странен, что отыскать истину становится невозможно. А отчего он так странен, вновь никто не знает или же не хочет рассказывать, скрывает, оберегая чужое сознание от непостижимой реальности (тот, кто это делает, либо глупец, либо слишком любит тех, кто живёт в этом мире).
Глава девятая
– Неужели это место стало вашим любимым с тех пор, как мы побывали здесь года два назад? – нежным, льющимся как шёлк голосом поинтересовалась Мишель, греясь под тёплыми лучами солнца где-то в начале мая.
– Определённо так, – пригладив свои подвивающиеся, рыжие волосы, подтвердил Ренат, тем самым выражая общую мысль всех присутствующих парней, а их было, как и всегда, трое: он, Амос и Раф.
На девушке был надет светло-серый костюм с звёздной пылью, включающий в себя цвета отборных сливок блузу из едва прозрачной ткани, украшенной тонкой серой бабочкой, и гладко выглаженные брюки с завышенной талией в тон полупрозрачному пиджаку с рукавами в три четверти и запонками на них (за такой вид девушка часто получала выговоры от преподавательского состава ибо, как они говорили, «леди не должна носить столь открытые вещи, а тем более уж штаны, да ещё и зауженные к низу!», хоть и были эти «штаны» делового стиля, просторные и, да, едва суженные внизу). Юноши же были одеты по-разному, за исключением, конечно, все тех же светло-серых брюк, но по мужскому типу, и темно-серых лаковых туфель с красной подошвой (отличительный знак Высшей школы). Раф был в пиджаке привычного цвета, немного приталенном, с платочком в правом кармане и в белой рубашке с длинным галстуком в клеточку. Амос, в свою очередь, оставил однотипную «накидку» на покрывале, где сидела Мишель, и смотрел на распускающиеся бутоны акаций в рубашке молочного оттенка и сером, в крупную клетчатую разметку, жилете. Ренат вовсе был в одной просторной рубашке с широкими рукавами, заправленной в брюки, как и у всех друзей.
Под пригревающими лучами весеннего солнца ребята разместились на самой красивой поляне, которая раскинулась на десятки метров меж тремя комплексами; они любили отдыхать там.
– Сегодня ночью мы идём куда-нибудь? – прервав недолгое молчание, спросил Раф и повернулся к Мишель.
Она улыбнулась в ответ и перевела взгляд на Амоса, словно вручая ему право лидера на сегодняшнюю прогулку.
– Ах, да, – заметя ожидание друзей, начал он. – Как вы знаете, на протяжении нескольких недель, я изучал структуру и местонахождение подземных туннелей в нашей школе. Минувшим днем я разобрался окончательно. И знаете, что было обнаружено мной? Да, те самые комнаты, где во время наводнений и пожаров укрывались почти что все наши пра-пра-прадедушки и – бабушки! – с заметно выросшей уверенностью за последние года говорил Амос. – Это именно то, что нам будет интересно узнать! Но… есть проблема, – помедлил он, смотря на взволнованные лица друзей. – Оказывается, все туннели и подземные ходы просматриваются камерами…
– Черт, – тихо, но слышно выругался Ренат.
– Ренат! – шёпотом упрекнул его Раф.
–… да, они просматриваются, – продолжил Амос, сделав вид, что не заметил того, – но есть вероятность, что за вечер мы с Мишель сможем взломать систему надзора, конечно, так, чтобы руководство школы не заметило этого, и посмотрим, на каких ходах и где меньше всего камер и датчиков движения; безусловно для того, чтобы пройти незаметными, ибо, если нас там поймают и раскроют, что мы взломали шифрование ещё одно, нас с вами могут не допустить к экзаменам до следующего срока сдачи через год, ибо мы будем сидеть под замком, а Мишель могут и вовсе попытаться исключить… Но… Не знаю, в общем, мы с ней постараемся, чтобы все прошло гладко. Итого, выходим в полночь, – заключил быстро юноша.
– Мои мешки под глазами, мистер Эбейсс, скоро будут больше глаз из-за ваших полуночных вылазок, – с усмешкой сказал Ренат.
– Ничего, мистер Нидмистейк, скоро мы попрощаемся с вами и больше не будем беспокоить. Сразу же после Майского бала, – по-дружески толкнув его, Амос печально улыбнулся.
– Не грустите, мы будем учиться недалеко друг от друга – сможем видеться, – попытался подбодрить их Раф, видя, что те отчасти поникли.
– Хах, мы даже не знаем, что там где находится, а ты говоришь «видеться»! – артистично воскликнул рыжеволосый друг.
– Не начинай, Ренат. Ты же знаешь, что после барьера все объяснят – остаётся только надеяться, что нам там понравится или же… – Амос хотел договорить, но Мишель прервала его.
– Вам не понравится.
– Ну, да, или же так. После станет виднее! – закончил он.
Девушка с грустью улыбнулась на его радостное завершение мысли.
– Ренат, вы же сегодня определённо точно составите мне компанию на мастерстве пения? – прогнав печаль, с улыбкой и лёгкой издевкой спросила она, обращаясь к высокому огненноволосому другу с изумрудными глазами и тёмными, едва ли не чёрными бровями, алыми губами.
– Готов поклясться тысячью голов, что сегодня я вас, милейшая мадмуазель, безоговорочно сопровожу на это мной некогда покинутое мастерство, – вдруг приняв вид благородного рыцаря и, припав на одно колено, даря только что сорванную жёлтую розу, проговорил тот.
– Ах-ха-ха, – специально наигранно просмеялась Мишель в ответ. – Буду ждать вас на отправление туда ровно через пятнадцать минут, – и через плечо, по-детски, улыбнулась в сторону Рената, кладя цветок на пиджак возле себя. Амос в тот момент был не то, чтобы удивлён, так как нечто подобное, с подарками и актёрской игрой бывало часто между Мишель и Ренатом, скорее, раздосадован, огорчён и даже слегка раздражен, но чем и почему – не мог объяснить, потому молча пил воду из дорогой семейной фляги, подаренной ему отцом на прошлый день рождения, и смотрел на них.
Незаметно пролетели внеурочные минуты – прозвенел звонок; все, предварительно собрав свои сумки, отправились на занятия: Амос – на смешанное фехтование, стрельбу и конную езду (усложненный вариант по требованию его отца, который, впрочем, освобождал время для развлечений, так как включал все, чем увлекался юноша помимо учебы), Мишель и Ренат, взявшись под руку, как настоящие аристократы девятнадцатого века, выдвигались на пение, Раф – на злополучную профготовку.
На все той же гладко подстриженной поляне Оздоровительного комплекса все также слышались команды мисс Хидден и ещё пары мастеров: «Быстрее! Да что вы делаете… Уклон! Анкор! Браво!» – и тому подобное, что давно уже выучил наизусть Амос, который, к слову говоря, спеша к назначенному часу, застегивал костюм для тренировок на ходу.
– Hallo, мистер Эбейсс. Опаздываем? – укорительно спросила мисс Хидден и повернула голову вперёд, туда, где были два молодых дуэлянта, ловко обходившие друг друга.
– Guten Tag, мисс Хидден. Едва ли! Вот, ещё целая минута, – и Амос указал на часы.
– Тогда я вами довольна: за последние восемь лет вы впервые на минуту раньше, а не точь-в-точь в назначенный срок – прогресс! – мастер нежно похлопала по его плечу.
– Спасибо, это все потому что я застегивался на ходу, – будто серьёзно сказал Амос, и мисс Хидден, качая головой, улыбнулась в ответ. – Так что же, мисс, сегодня мой оппонент снова не захотел участвовать в схватке, как и все эти года?
– Да, думаю так. Но… – она с серьёзным лицом, собираясь сказать что-то важное, повернулась к нему. – Знаешь, Амос… – мисс Хидден хотела договорить, но юноша осторожно прервал её.
– Знаю, мисс Хидден, оппонента никакого нет: вы тогда все придумали. Но зачем – я не понимаю, – оживленно проговорил он.
– Ах, да, ты же из неглупых ребят, – мисс Хидден ласково пригладила его волосы. – И как давно ты это понял? Хотя, что за бессмысленный вопрос! Все же очевидно, что через год наших тренировок.
– Да, мисс, именно так.
– Получается, я в тебе не ошиблась, – подчеркнула уже взрослая женщина, давно позабывшая себя лет в двадцать; видно было, что она прошла через худшее за эти годы. – Но если хочешь знать, Амос, почему я решила сама с тобой заниматься, не отдавая возможность ученикам, то могу сказать одно: ты лучший в этом деле теперь, а тогда я увидела в тебе большой потенциал. Сейчас же меня довольствует то, что ты можешь показать наилучший результат стрельбы, фехтования и скачки, имея всего два или три дня в неделю занятий, хоть у некоторых, чтобы иметь нечто подобное, уходит все неделя. Ты молодец, как здесь, так и в том, что ты делаешь, – Амос с непониманием взглянул на неё. – Да, мне известны твои работы с петициями и прочими противоуставными внедрениями. Особенно нравятся мне в некоторых женских кабинках для переодевания списки с тем, почему стоит любить себя, уважать других и не бояться, как там… А! «Печальных попыток окружающих расстроить вас глупыми словами» – действительно воодушевляет. Хоть я и не была в мужских гардеробных и раздевалках, но точно уверена, что там есть такие же листы, – открыв замок кармана, мисс Хидден достала яркий лист, где блёстками была точь выжжено заглавие долгого списка: «Почему мы равны».
Мальчик впал в ступор, потому что не знал, как реагировать: то ли поблагодарить мастера, то ли испугаться, что преподаватели могут знать об этом.
– Не переживай, вы умело распределили эти списки – кто бы мог проговориться, не знает о них, а я случайно увидела, когда заходила найти ученицу. Ты, наверное, знаешь ее: такая невысокая, полноватая, с разноцветной радужкой глаз…
– Д-да, знаю… – набираясь смелости, но все ещё смотря в землю, ответил Амос.
– И что же…? – полюбопытствовала мисс Хидден, видя, что он что-то хочет ей сказать.
– Понимаете, мисс, она, как и некоторые другие курсанты, не совсем принимала себя такой, какая она есть, даже очень не принимала… Мы лишь хотели помочь, хотели объяснить, что все имеют право на жизнь, что все могут выглядеть, как хотят… Но вы же видели её в последнее время сами! – все с большим энтузиазмом разгонялся Амос в своём рассказе.
– Видела. Она покрасила волосы… – начала было мисс, но Амос продолжил свое.
– И ей идёт! Она теперь спокойно, не как раньше, говорит с однокурсниками, да и преподавателями тоже. Она делает забавные причёски, и ей это нравится! А всего-то надо было рассказать, что она важна для нас… И вот какие перемены! Конечно, после того, как она увидела список и прочитала его, ей захотелось найти нас, но мы сами пришли к ней на помощь и говорили, говорили, говорили с ней. Она оказалась потрясающим человеком! А про неё такие гадости шептали… – Амос был взволнован и хотел рассказать ещё и о других учениках, чьи жизни поменялись после их списка, но, взглянув на мастера, понял, что и так много допустил до распространения.
– Я очень рада за неё, Амос, и рада, что вы вчетвером помогаете другим разобраться в себе, как когда-то вам помогла Мишель.
– Вы… Вы знали об этом давно… Ещё до списка. Но как? – удивлённо и в ту же минуту напугано спросил Амос, на пару шагов отойдя от задумчивого мастера.
– Хм, ты воистину быстро сопоставляешь все данные – мне приятно знать это. Но как… Может, сам расскажешь? – повернувши свое усталое лицо с появляющимися на лбу морщинками, с интересом спросила мисс Хидден.
– Раф… Ренат… Мишель? Но зачем? Это бред.
– Нет, Амос, это не бред, это моё напутствие ей.
– Что? – растерянно прошептал он в ответ.
– Амос, это я предложила Мишель организовать помощь закомплексованным ученикам, – глубоко выдохнув, призналась мисс Хидден.
– Это бессмысленно… Зачем вам это? Вы же просто преподаватель, и ваша главная задача – научить нас, не более…
Женщина, которой уже минуло тридцать три, по-детски закатила глаза, как это порой делает Мишель, и сказала:
– Как же мисс О'Роуз права на ваш счет: вы умна, но невыносимо этому противитесь – сплошные эмоции и вопросы. Ах-х. Хорошо, Амос, представьте, что не все в этой школе заставляют вас быть тем, кем вам волей отца решено было быть, а, следовательно, я могу сопереживать тебе, и беспокоиться о том, что с тобой происходит и почему, а если это так, то я могу также бояться за состояние и других учеников, ибо мне, как человеку, больно смотреть на страдания других людей: я желаю им только лучшего. А так как я преподаю довольно-таки немного, у меня остаётся время наблюдать, и я наблюдаю за курсантами. А что же я вижу? Вижу, как одни издеваются над другими, как учащиеся прячутся от самих себя за горы учебников, как рушится детство и юность ребят, погружающихся все глубже в собственные страхи и сомнения из-за чужих издевок… – обличенная грустью мисс Хидден в течение всей речи ходила из стороны в сторону и взмывала руки вверх, а под конец и вовсе присела на землю. – Мне больно и обидно, Амос, потому я и попросила Мишель мне и им помочь. Так что не переживай на счёт сохранности источников. Никто из преподавателей или из задир об этом не узнает. Наша система крепка, – пару минут она сидела в полном молчании, но тут заговорил Амос.
– Спасибо, мисс Хидден за все, что вы сделали для нас и для остальных курсантов, вы хороший человек и мастер, – он подал ей руку, и женщина встала.
– Ах, милый мальчик, если бы ты знал, сколько всего я упустила за эти года, если б ты знал… – женщина покачала головой, точно виня себя за что-то, но, вспомнив о занятии, решила начать тренировку. – Так, все, собрались и пошли скакать на лошадях! – мастер, мигом надев защитный шлем на голову и взяв сумку с тремя пистолетами и шпагой, отправилась в сторону пары резвых скакунов, не дождавшись ответа юноши.
– И сколько тайн от меня ещё скрывают, интересно знать? – спросил сам себя Амос, весело и с какой-то вновь появившейся надеждой, отыскивая свой шлем в рюкзаке.
Тренировка прошла удачно: сначала они преодолели пару кругов по ипподрому, стреляя на максимальной скорости по мишеням, после – перешли к переменному фехтованию, где помимо победы над соперником, надо было быстро выхватить у него пистолет и расстрелять неожиданно появляющихся «союзников» в виде пластиковых фигур каких-то мультяшных злодеев, а закончилось тем, что Амос в одиночку на коне должен был преодолеть череду обрушившихся на него пуль, спрятать скакуна в надёжном месте (где бы его не нашёл враг), пройти по полутемному коридору с нескольким ловушками и частыми обстрелами, подняться на тонкую перекладину меж двумя иллюзионно горящими домами метров пять в высоту и до их обрушения выиграть фехтовальный поединок с мастером из другой лиги – юноша без затруднений (не считая простреленного ботинка) смог преодолеть всё – как и говорила мисс Хидден, он стал лучшим в этом деле.
Попрощавшись с мастером и сменив одежду в общей раздевалке, Амос направился в конец Оздоровительного комплекса, где стояли звуконепроницаемые боксы, в коих сейчас должны были закончиться занятия у Рената и Мишель. Постановка театральных представлений была запрещена внутри школы всем, кроме членов лиги Искусств, ибо могла отвлекать других обучающихся от более важных дел, например, зубрежки конспектов по философии и менеджменту, но если не хватало подходящих кандидатов из искуссников, то брали из других лиг тех, кто ходил на пение или на мастерство Искусного перевоплощения. Так Мишель и оказалась в одной группе с Ренатом. Как выявилось позже, им предстояло выступить с мини-представлением на Майском бале, который состоится вот-вот, и оттого вся «труппа» школьных актёров была в волнение, а главный постановщик и организатор всего празднования, Эст-Инджени, вовсе постоянно был раздражен и не устойчив (за последние два месяца подготовок он накричал более чем на тридцать учеников и даже двух преподавателей). Ему все не нравилось, у него все вечно было не так. «Одни инвалидки и шолупня вокруг! Никаких талантов!» – часто восклицал он при малейшем недочёте, однако чаще его раздражало идеальное исполнение присвоенной ученику роли. Следовательно, Эст-Инджени постоянно пытался критиковать Мишель, которая пела и танцевала лучше большинства, пару незнакомых девушке ребят из лиги Искусств, отличавшиеся звонкостью голосов, и, конечно, Рената, который был хоть и крайне хорош по меркам самого Эст-Инджени как в актёрской игре, так и в пении, но порой позволял себе неслыханную наглость – пропустить занятие. Для чего и зачем он это делал – неизвестно, но хорошо понятно, что ему за нарушение дисциплины назначали и уединение в камере, и выговоры, и профилактические работы, которые заключалась в собрании опавших листьев на каменных дорожках у школы. Так и репетировали, что не неделя, то наказание.
К тому моменту, как Амос, тихонько отворив дверь, вошёл в большой, затемнённый бокс, ребята проигрывали последнюю сцену, где Мишель, стоя на конце длинного подиума, заканчивала песню, держась одной рукой за Рената и будто падая вниз, она пела:
И если мир рухнет, ты поймаешь меня.
Последние слова слетели с её губ, музыка продолжила играть, и Ренат мигом притянув к себе Мишель, приобнял ее со спины – на долю секунды их глаза встретились – и резко, но осторожно юноша закружил напарницу над собой – пару секунд девушка порхала, широко расправив руки. Тон песни начал снижаться, и Мишель, точно перинка, стала опускаться плавным движением на пол. Оркестр замер. И Ренат с Мишель замерли в лёгком объятье.
Амос рухнул на стул, почувствовав, что что-то рухнуло в нем.
– Неплохо! – с желанием скрыть одобрение, прокричал Эст-Инджени, встав со своего кресла где-то в середине зала. – Сегодня было не так дурно, но работать будете много! Особенно вы, мисс О'Роуз… Не забывайте тянуть слова, а не глотать! – обратился он к девушке с искорёженным лицом.
– Да, конечно, мистер Эст-Инджени, все будет в наилучшем виде, – с её вечной улыбкой ответила Мишель.
–Амг-гхм… – пытаясь придумать какой-нибудь упрёк, проворчал преподаватель. – Расходимся!
Труппа зашумела, и тут же вылилась из здания.
– Какой же он забавный! – восторгалась Мишель. – Постоянно так смешно говорит, но, думаю, он крайне одинок.
– Пх, нет, он просто заевшийся грабитель наших денег, не более, – усмехнулся в ответ Ренат, и вдруг увидел сидящего у выхода друга. – О, Амос! Ты сегодня рано. Думали придётся заходить за тобой, – юноша усмехнулся, – а ты уже тут – значит, пойдём за Рафом отсюда, так, в принципе, и ближе… Амос, ты слышишь? – Ренат потрепал друга по плечу, но тот резко скинул руку с себя. – Эй, ты чего?
– А? – опомнившись, ответил Амос. – Да я просто плохо себя чувствую, ничего страшного, – пояснил он.
– Может быть, тебе сегодня остаться дома, Амос, – начала было Мишель, – ты выглядишь болезненно, – но юноша быстро встал со стула и отправился к выходу.
– Нет, спасибо, это пройдёт, – крикнул он. – Я уверен, что смогу проводить вас, тем более что нам ещё нужно взломать шифрование… Так что? Пошлите? – ребята вслед за Амосом вышли прочь.
Они хотели уже отправится в школу, в ту часть, где был сейчас Раф, но услышали какой-то странный с взвизгиваниями разговор в кустах около бокса и решили пойти посмотреть, что там происходит. Минув пару шагов и убедившись, что никого более из учеников не осталось вокруг, ребята осторожно раздвинули кусты и увидели меж листвой небольшую поляну, где стоял и что-то пил Эст-Инджени, громко крича на телефон, видно, отвечая недовольному собеседнику.
– Я тебе отдал почти все, что у меня было! Какого черта, – он глотнул из фляжки, – ты просишь ещё!? Я и так принимаю все, что мне дают родители этих доставучих пиявок – где я тебе возьму больше?! Где?! Какого конского хвостика я должен тебе столько! Я вообще могу… – как показалось смутившимся ребятам, Эст-Инджени хотел крикнуть что-то, что имело большой вес, чем у его собеседника, но почему-то он резко замолчал, а из смартфона прозвучало несколько непонятных, но громких угроз. – Да… Д… Да, – отвечал преподаватель с небольшими паузами. – Да, конечно, я вас понял. Обещаю, все будет добыто, только никого не трогайте и никому не звоните. Я найду, постараюсь найти все деньги, что вы просили, но вряд ли у меня столько есть… – он хотел договорить, но в телефоне раздались гудки. – Черт! – преподаватель, заплакав, сел на землю в своём малиновом костюме и успел сделать пару затяжных глотков, пока Амос случайно не наступил на ветку.
