Lizzy Pustosh
Многогранник
Юноша, поражённый рассказом, аккуратно приобнял её и подал обещанный платок.
– Нет, все уже хорошо, – сказала та в ответ, пытаясь улыбнуться, но взяла предложенный лоскуток ткани из его рук. – Просто… мне очень больно от осознания, что время идёт, я пытаюсь что-то исправить, а мир все равно до сих пор отягощается жестокостью ежедневно; насилие и расправа являются чем-то обыденным, чем-то привычным для нас, и мой час уходит, а людей, желающих помочь в этом деле не прибывает, – девушка смотрела на него с искренним беспокойством и надеялась, что он сможет её понять, но Амос не понимал. – Смотри… – окончательно увидев безвыходность своего положения, Мишель лишь только указала на разгоревшееся всей гаммой цветов море. – Звезды пали с неба… – сказала она и предрекла: – Падем же с ними и мы.
Глава одиннадцатая
Белые костюмы с ядовито-цветастыми полосами в соответствии лиге курсанта, чёрные туфли и точно такие же, чёрные, перчатки, присланные каждому ученику его семейством в индивидуальных застекленных шкафчиках, парящих рядом с комнатами, предвещали скорое начало майского бала. Что же такое – этот бал?
Пять утра. Школьникам даётся полчаса на личные сборы (посещение ванной и гардеробной); ещё полчаса – на путь до своего комплекса. Шесть утра. Все на месте: десятикурсники разошлись по своим занятиям мастерствами – тренировка. Девять утра. Подготовка к церемонии закончена. Репетиций больше не будет. Курсантам вновь даётся полчаса на путь до своих комнат и полчаса – на повторные сборы. Десять утра. Почтмейстеры семейств выпускников декодируют отпечатками ладонь владельцев-курсантов заблокированные парящие шкафчики и вынимают оттуда костюмы, не забывая выложить украшения – приглашают для каждого ученика собственного слугу их дома. Слуги наносят макияж девушкам и слегка припудривают юношей, помогают обоим надеть праздничную одежду, уложить волосы и подобрать аксессуары, располагающие выбором в виде различных серёжек, шляпок-вуалеток, цилиндров и запонок. Первый час. Курсанты выглядят безусловно идеально. Им даётся тридцать минут на повторение речи Великим магистрам; ещё тридцать – на дорогу до Аллеи цветов (места празднования). Два часа. Выпускники там, где и должны быть, но пока что одни: двести двадцать три курсанта молчаливо и бездвижно стоят в семи колоннах, разделившись на девушек и юношей внутри каждой группы. За ними – зелёный газон и каменные тропинки, школа. Перед ними – желто-красный лес, раздвинутый надвое недлинной, широкой дорожкой из плит белого мрамора, по краям усаженной розовыми, гранатовыми, бежевыми цветами и темноствольными деревьями им под тон. Путь усыпан лепестками, а в конце его сверкает белизной тринадцатиметровый пьедестал с беломраморным столом, который постепенно занимает для себя собрание Высших магистров. Два часа двадцать две минуты – небо потемнело. В разгар дня наступила ночь, но курсанты не переживают: им известно, что это и есть начало их последнего выпускного экзамена, начало их торжественного конца.
Издалека, оттуда, где заняли свои места все Высшие магистры, точь из-за их спин, начали выходить преподаватели, кои встречались школьникам в течение всей учебы. Они стали выстраиваться по окружности пространства где-то далеко от учеников. Курсанты понимали, что пора идти вперёд. Благодаря специализированному костюму, созданному на заказ у самого Вердолча, который умудрился превзойти самого себя и спроектировал на основе прогресса инженерии такую ткань, что она не деформировалась при любом воздействии на неё, ученики могли двигаться так, как им было угодно, потому шествие обещало быть энергичным.
Первой двинулась колонна Лиги Министров. Возглавил её ослепительно красивый Амос в белых перчатках. Он быстрым движением вынул из внутреннего кармана своего пиджака небольшой револьвер и выстрелил по направлению к магистрам. Из дула оружия вылетела пуля. Но это была непростая пуля: она в полете начала раскручиваться вокруг себя и тем самым раскручиваться сама, что в итоге превратило её в несколько широких длинных лент разного цвета и формы. Магистры поначалу обеспокоились, увидев, как в них выстрелили из настоящего оружия, но спустя пару секунд они расплылись в улыбках, когда их лица едва задели ленты с какими-то цветами на концах. Так было положено хорошее начало.
Из задних рядов стали выпрыгивать акробаты, выпуская под звездную крону деревьев светоносных лавгуд разных оттенков, по бокам растянулись конные колонны, с которых то и дело соскакивали всадники и всадницы, перелетая с одних жеребцов на противоположных, тех, кои гарцевали по другую сторону шедшей толпы. Где-то в середине первой колонны поднялись две девушки и юноша, которым приходилось удерживать выплеснутую одноклассниками воду в виде летающих драконов, бегущих анибир и маленьких бабочек с помощью радиоволновых устройств на их руках, а откуда-то, из второй колонны, идущей впритык к первой, были выпущены десятки механических золотых и серебряных жучков, парящих рядом с их «водяными друзьями».
Как только последний курсант Лиги Министров перешёл на мраморную дорожку с каменистой, сразу же за ним направился первый из Лиги Сбыта и Добыч, потом последовала вся Лига Разрешения и Подсчетов, далее – Лига Просвещения, за ней – Оздоровления и Образования, предпоследней шла Лига Персонала, а заканчивала шествие Лига Искусств с их белыми, как и у всех, костюмами, но светло-голубыми и нежно-розовыми «фейерверками» по всей одежде, включая брюки и чёрные туфли.
Со всех сторон летели блёстки, расстилался цветной дым, впереди гремел оркестр нечто мажорное и запевали выученную наизусть песню некоторые, самые одарённые голосом, курсанты. Идти до «широкой зоны», как называли ученики огромное округлое пространство близ пьедестала Высших Магистров, усыпанное лепестками белых и красных роз, оказалось утомительно и долго, но спустя некоторое время они колоннами заняли места, указанные их руководителями. Наступила тишина.
Огромный шатер, растянувшийся над головами курсантов и преподавателей, на мгновение померк в ночной мгле и вновь зажегся, но не тем теплым свечением лавгуд, а новой гаммой кислотных цветов: красным, желтым, зеленым, фиолетовым и синим; откуда-то из поднебесья клубами повалил дым. В темноте показался спускающийся диск с неизвестной фигурой человека. Неопределенной она оставалась до тех пор, пока полигамный свет не перестал литься, и вместо него снова не зажглись фонари и лавгуды – в поблескивающем незнакомце каждый присутствующий узнал того самого громкоголосого Райтера Власовича. Он спустился в центр образовавшегося круга прокрастианцев и прокричал:
– При-и-и-вет, выпускники! – толпа загудела и спустя полминуты одновременно замолкла. – Как потрясающе, молодцы! – воскликнул игриво посыльный им в ответ и продолжил более спокойным тоном. – Мне крайне радостно, что вы научились всему, что следовало узнать. Мне крайне радостно, что, минуя столько лет, мы снова встретились с вами, – Райтер обвел всех выпускников взглядом, – но не радостно, что с вами, – и брезгливо указал на магистров и преподавателей, быстро обойдя некоторых. – Каждый год одни и те же прокрасты, представляете? – дерзко и наигранно сказал он и тут же изменил выражение на более невинное. – Так о чем мы?.. Точно. Выпускники, – ярковолосый мужчина присел на парящий близ него диск и совсем серьезно начал объяснять. – Сегодня, как всем известно, вы должны без происшествий, – он загадочно улыбнулся, – закончить проживание и обучение в этом мире. Могу сказать, что в этот прекрасный вечер вы точно получите свой последний урок и перейдете в Краптитлэнд, каким способом – увидите сами… – посыльный медленно прокрутился, сидя на диске. – Хм, что интересно – так это моя работа здесь. Мне платят за то, что я связываю вас с Инвизибильей, как они говорят, но… Думаю, я многое сказал – кто понял, тот понял, – соскочив с места, мужчина быстрым движением достал из внутреннего кармана своего пиджака небольшую темно-бордовую ручку. – Итак, ребята, – он обвел рукой всех учеников, – преподаватели, – кивнул учителям, – и мои высокоуважаемые магистры, – и отвесил низкий поклон в сторону мраморного стола, – начнем же! – воскликнув с особой саркастичностью, Райтер встал на диск и подлетел к левому краю столешницы. – Уважаемые друзья и поклонники, ха-ха, сейчас внимательно слушаем, что я буду говорить. Всё ясно? – спросил он у курсантов и, получив единовременное согласие, поднял ручку выше. – Это – особый предмет не для вашего понимания, это – Перо вечности. В случае, если вы ограниченный прокрастианец, не любящий изучать что-то новое, поясняю: данный объект, скоординированный по вашим заслугам и отметками, нанесет каждому из вас на запястье некий шифр, код, похожий на вероформов ваших лиг и содержащий некие штришки, по которым, если отсканировать их, можно узнать, кто вы и как вы обучались. В течение жизни будут проявляться новые штришки и отметинки – это нормально, поскольку вы же будете еще учиться, потом работать и так далее. Таким образом, ваше запястье – ваше досье. И если хотите оставаться инкогнито, то советую прикрывать до поры до времени. Во-от и всё, – растянув последние слова, сказал Райтер Власов, тем самым обращаясь к Высшим магистрам. – Любезнейшие, прошу.
Из-за мраморного стола поочередно начали вставать прокрастианцы в абсолютно ядовитых цветом костюмах и черных мантиях, практически закрывающих их белые перчатки и черные туфли. Они друг за другом называли лиги, которые возглавляли, должности, которые занимали, свои имена и имена тех курсантов, кто к ним приближался, следуя так называемому списку в Пере вечности.
Первым оказался Амос и его лига. Он, высоко подняв голову, подошел к Райтеру, подал оголенную левую руку, громко объявил себя, имена своих родителей, и, пока посыльный наносил ему обжигающим концом ручки рисунок в виде огромного клубка, катающегося на весах около сердца и мозга, образуя собой цифру восемь, юноша прочел выученную наизусть клятву Высшему магистру. Амосу было больно, но он не стал показывать вида, как не стали и все остальные ученики его и других лиг, которые сначала подходили к своим магистрам, а потом направлялись к Райтеру и жгли свою кожу, оставляя на ней все те самые символы, что однажды уже видел Амос в день перед принятием в школу; все, кроме одного: вероформа лиги Рената не было тогда. Но сейчас, по прошествии нескольких часов, на последней руке, руке искуссника, появляется небольшая луна, окруженная несколькими звездами. «Так вот что должен был увидеть я тогда! Как все-таки ослепительно-завораживающе!» – воскликнул про себя юноша, мигом взглянув на запястье уходящего к совей колонне ученика Лиги Искусств. Но недолго могло длиться его восхищение: Высшие магистры разом поднялись со своих мест – пора произносить окончательную клятву.
«Дарованное нам, предвещенное нам мы сложим и обуздаем. Сложенное нами и обузданное нами мы обратим в пользу. Все обращенное в пользу нами за годы мы сохраним навек. Вечность – это лишь слово; оно покориться нам. Я клянусь, мы клянемся!» – заученные наизусть предложения мигом слетели с губ нескольких сотен прокрастианцев и разлетелись по ветру. Последующее секундное молчание было нарушено резким взрывом фейерверков и звонким голосом посыльного.
– Прекр-р-р-асно! – прогремел, улыбаясь, Райтер Власов и взлетел еще выше. – Дорогие курсанты, оставляю вас здесь праздновать ваш первый и последний выпускной! А я удаляюсь! – крикнул он и растворился в дыму зажжённых цветовых хлопушек.
Кругом послышались аплодисменты, заиграл оркестр, в центр выкатили огромную блестящую сцену, на верху которой запел какой-то артист, по сторонам расставили столы с закуской и напитками, к ним придвинули диванчики, магистрам принесли отдельные угощения, по всей площади разошлись курсанты и слуги, следящие за порядком – началась вторая часть празднования.
Выпускники перекусили, отдохнули и были готовы продолжить официальное представление для гостей и преподавателей, чтобы в скором времени, после традиционного вальса и ухода магистров с большей частью учителей, спокойно повеселиться, не думаю о внимании со стороны. Они стояли по краям площади, ожидая начала музыки и тех, кто должен был подойти на танец.
– Смотри, смотри… – шёпотом вдруг начало вториться со всех сторон.
Что же там? Кто же там?
По мраморным плитам и лепесткам роз грациозно двигались две девушки, приковывая к себе все внимание расступившихся курсантов. Это Викки и Мишель небыстро шагали чрез толпу.
В тот момент, когда они поочередно вошли в «широкую зону», Амос, Ренат и Раф стояли у одного из столов на окраине площади, поглощая все, что попадалось под руки.
– Ох, ребята, как я рад, что наконец могу поесть, – говорил Амос, закидывая к себе в рот очередную виноградину.
– О, да. Я тоже очень рад, – отвечал ему Раф, поедая пирожное.
– Я, парни, был настолько голоден, что дай мне живую птицу, то… – но что бы он сделал, Ренат так и не договорил: в это мгновение перед ним появилась Викки. – Хэ-э-эй, моя фиалочка, какая ты сегодня краси… – но как только юноша хотел мигом обнять свою девушку, из толпы засматривающихся однокурсников вышла Мишель, и Ренат потерялся. – Амос, – окликнул он друга, – ты должен это видеть…
– Чт…, – не успев договорить, юноша повернулся и был поражён. – Вау, – из-за спины Викки, одетой, как большинство девушек курса (в белое платье, но с нежно-фиолетовым полосами) показалась Мишель.
Яркое красное платье, величественно сидящее на ней, переливалось всеми оттенками цвета. Алые подолы, рюши и кружева под тон ее червонным губам гармонировали с редкими линиями белой ткани, придавая светлой коже с легким румянцем отдельное изящество. Ровно севший, но несильно затянутый корсет на ее хрупком теле искусно подчеркивал линии открытых ключиц, багряные ленты, вплетённые в распущенные волосы лаконично развевались от легко ветерка, оживляя в образе девушки нежные черты. Белые блестящие туфли, порой выглядывающие из-под платья, были украшены красными и чёрными полосами, а прекрасное, исключительно красивое лицо с небольшим количеством праздничного макияжа становилось все ближе и ближе к восторженному лицу Амоса. И вот оно тут, в нескольких сантиметров от него, так близко. Чуть-чуть и можно коснуться губами… Но нет, она что-то говорит, а он не понимает. Сказать бы ей о чувствах, так сильно терзающих юношеской сердце. Но что? Что ты говоришь ему и зачем? Все же и так ясно. К чему слова, когда он тебя не слышит. Когда он мечтает открыться тебе.
– Амос… – Мишель осторожно потрясла друга за плечо.
Юноша очнулся.
– Что? Ч-что? – пытаясь вспомнить, что ему говорили в последние минуты, вторил он.
– Мишель спрашивала: не опоздала ли, – помог ему недавно подошедший Раф.
– Да, Амос, я это и говорила, – с лучезарной улыбкой подтвердила девушка.
– Прошу, прости, – обратился к ней растеряно Амос. – Я слегка утомился и…
– … замечтался? – дополнила неспешно Мишель.
– Да, да… – отвечал покрасневший юноша.
– А еще она спрашивала, как скоро мы пойдем танцевать, но, думаю, уже и так понятно… – вновь напомнил другу Раф и мигом направился в другой конец площади, туда, где была его пара для вальса.
– Черт! – негромко воскликнул Амос, увидев, что все уже расходятся по своим местам, а он так и не поговорил с Мишель. – Как же так! – возмущался юноша, услышав первые ноты из композиции Фридриха Шапана, под музыку которого им следовало танцевать.
– Может, ты все же пригласишь меня? – шепотом спросила его девушка.
– О, да! – тихо воскликнул Амос, перейдя на свое место где-то в центре, и, сделав поклон, предложил ей руку – она согласилась.
Сто тринадцать пар закружилась под звуки известного композитора.
– Мне интересно, – шептала Мишель другу, – где ты оставил телефон, – и подбрасывала лепестки роз своим подолом.
– За картиной Рената в той древней подвальной комнате, – тихо отвечал Амос и направлял её вправо.
– Не думаю, что это лучшее место, – лицо Мишель выразило переживание. – Сегодня я должна его забрать и отдать тому, кто сможет во всем разобраться, поэтому после моего выступления мы пойдём за ним: к шести часам прибудет куратор.
– Куратор? – удивился Амос.
– Да, но я не могу пока что рассказать большего… Я бы хотела, но это уже не моя тайна.
– Хорошо, я все понимаю, – с радушием улыбаясь, отвечал Амос. – И прости, что не спрятал телефон лучше… – он виновато посмотрел в голубые глаза Мишель. – Я не знал куда.
– Ничего. Возможно, это и правильно, но – потом: на нас смотрят, – слегка наклонив голову в сторону седовласого преподавателя географии, которой пилил их глазами уже минуту, прошептала Мишель и аккуратно присела на пол, как и все остальные девушки.
Курсанты кружились и кружились, следуя звукам фортепиано и блеску собственных праздничных костюмов.
– Смотри, какие они счастливые, – по-доброму говорила Викки, танцуя с Ренатом в паре метрах от друзей. – У них были бы красивые дети.
– Ах-ха-х, – негромко рассмеялся юноша в ответ на глупые, по его мнению, слова, – у нас тоже будут красивые дети, – прошептал он ей на ухо. – Как только мы закончим практику и устроимся работать…
– Ахах, конечно, да… Но они… – продолжила о своем девушка.
– Что они? – терпеливо спросил Ренат.
– Они созданы друг для друга. Это судьба. Они были бы прекрасной парой. Ты видел, как они смотрят друг другу в глаза? Это просто что-то… Но я никак не понимаю, почему они не вместе. Все же так просто: взять и быть рядом… – быстро проговорила Викки в тот момент, когда всем девушкам следовало присесть. – Надеюсь, у них все получиться, – и замолкла, видя осуждающий взгляд того учителя географии.
– И я, – тихо согласился Ренат.
Музыка играла, переливалась и струилась прямо через души курсантов. Она двигала их телами и соединяла их судьбы. Музыка вела этих детей к далеким мечтам и вселяла надежды.
– Мне бы хотелось тебе кое-что сказать, – начал вновь Амос, оставив страх осуждения позади.
– Хм, что же? – отвечала ему Мишель, собирая подолом платья лепестки.
– Ты… – он замялся. – Ты очень красивая сегодня, – и выпалил не то, что хотел.
– Спасибо, – нежно улыбнувшись, поблагодарила девушка. – Ты тоже сегодня отлично выглядишь.
– Благодарю, – юноша отвёл взгляд и вновь попытался: – Я ещё хотел сказать…
– Что же? – с осторожностью спросила Мишель.
– Я хотел сказать, что ты мне… ты мне нравишься, – закружив девушку, говорил Амос.
– Ах, Амми, ты тоже мне нравишься: ты хороший человек и отличный друг, – словно пытаясь что-то скрыть, прошептала быстро она.
– Нет, я не об этом… – он поклонился Мишель в ответ на её заключительный реверанс и схватил за руку, пытаясь удержать на месте.
– Амми, мне пора! – воскликнула негромко девушка и указала на группу людей, зовущих её.
– Но я хотел сказать…
– Амми, – торопливо говоря, обратилась она к юноше, – я до глубины сердца понимаю, что ты хочешь мне сказать, и я бы с великой радостью приняла твои чувства, но я не могу. Пойми, что у меня другая цель, и что я должна уйти не только сейчас, но и навсегда…
– Мишель! – выпалил Ренат, подбежавший к ним. – Живо пошли: ты же знаешь, что оркестр не будет ждать, – и выхватил её руку из руки Амоса. – Пошли!
– Стой! – окрикнул его Амос. – Почему, Мишель? – спросил он встревоженно у девушки.
– Ты все сам должен понять, – ответила, остановившись она, – прощай… – и направилась в сторону сцены.
– Ну хоть что-нибудь оставь для подсказки! – с криком последней надежды обратился вдогонку он.
Мишель остановилась, неожиданно развернулась и с грудью полной тоски бросилась к Амосу.
– Только не верь отцу, – прошептала быстро она крепко обнявшему ее юноше и тут же направилась бегом к сцене, попутно крича:
– Только помни – остальное неважно!..
– Что?.. – одурманенно произнес Амос, глядя ей вслед.
Что-то внутри юноши умерло, не успев ожить.
– Пойдём, друг, – неожиданно прозвучал из-за спины голос Рафа, – у них скоро начнётся выступление, как только половина присутствующих уйдет. А мы пока что можем спокойно поесть.
Амос, не до конца осознавая происшедшее, как в тумане последовал за другом.
В то время, как четверо ребят разделились по парам, и одни ушли подкрепиться, а другие – подготовиться к следующему номеру, большая часть преподавателей и все, без исключения, магистры поспешно удалились за тот мраморный стол, откуда и появились пару часов назад. Что было там: тропинка, дорожка или дверь – никто не знал: белая пелена густого дыма обволокла эту часть площади беспросветно. И так получилось, что наблюдать за выпускниками осталось от силы двадцать учителей. Но никто не задумывался: смогут ли они защитить или уберечь курсантов в случае опасности, ведь это казалось бессмысленным. Кто, будучи в здравом уме, попытается напасть на самое защищённом место в Лэндсдриме, да и как? Высшая школа – единственное заведение с супермощной охраной в виде президентских войск, прибегающих при первом зове, и сверхинтелектульной блокировочной оградой, благодаря которой ни одна душа не пройдёт незамеченной.
– Как Ренату все же повезло с Викки, – говорил, слегка краснея, Раф.
– Ну, да, я думаю: они хорошая пара, – отвечал ему потеряно Амос, поглощая очередной кусочек грейпфрута. – Но к чему ты это? – он посмотрел на друга с подозрением.
– Да я так… Вот, оглянись, – Раф указал ему на место близ сцены, туда, где стояла Викки, придерживая парадный костюм Ренат, пока тот переодевался в гримерке, – она так осторожно его взяла и сейчас следит, чтобы не появилась ни одна складочка, хоть костюмы и модернизированные, и она это знает. Викки… так мила, – с ужимкой объяснил Раф.
– Да, Викки действительно забавная и очень хорошая девушка. Я бы и не подумал, что… Мишель окажется так права, познакомив их для взаимной помощи, – Амос по-доброму ухмыльнулся. – Но я все же не понимаю, почему ты об этом заговорил. Мне казалось, что тебя не интересуют отношения… Только не говори, что она тебе понравилась…
– Нет, Амос, – печально начал Раф, повернув голову к сцене: впереди друзей загремел оркестр и полилась музыка. – Хоть ты и не прав в одном, но третье из двух ты угадал. Веришь ли, иногда каждому – даже самому независимому и сильному – хочется, чтобы рядом был человек, для которого стоит жить. Тебе ли не знать? – юноша однозначно кивнул туда, где появилась группа курсантов в концертных костюмах.
Парами юные артисты поднимались на верх сцены, напевая что-то замысловато-задорное. В блестящих костюмах красных, розовых, голубых, зелёных, серебристых цветов они, прищелкивая пальцами и подпрыгивая, как на батутах, шли все выше и выше. Но вот миг – и они наверху кружат вокруг себя и друг друга, кружат так, что становятся все ближе и ближе. Что там? Кто там? Кто внутри этой толпы? Да! Это Мишель…
– Ей не нужны мои чувства, друг, – вспомнив слова Рафа, Амос, сдерживая слезы, едва покачал головой, но все равно улыбнулся: он увидел, как девушка выбежала из центра и начала сольно петь в такт музыке.
– Тебе так кажется, и только, – уверенно говорил ему юноша.
– Не-ет, – еле продолжал Амос, – мне это не кажется: это правда…
– Друг, – хотел приободрить его Раф, – это же сама Мишель. Если она тебе даже это сама сказала, не значит, что это полностью так. Кто может знать наверняка, что происходит в душе простого прокрастианца? А тут непревзойдённая Мишель… Задал бы ты вопрос: дорог ли ты ей. Я бы точно ответил: да. Спросил: неужели она так нуждается в тебе. Я бы снова ответил: да. Даже если ты спросишь: любит ли она тебя – я вновь скажу: да. Но не мне говорить, почему ей не нужна такая любовь, не мне объяснять, почему Мишель избегает твоих чувств: я определённо этого не знаю. Да и знал бы – не сказал. Если она что-то делает, то так надо. Не забывай этого.
– Хах, – не желая обидеть друга, попытался закончить Амос, – ты научился так разглагольствовать от неё? – и по-дружески толкнул Рафа.
– Да, – юноша резко покраснел и опустил голову. – Единственное, что меня ждёт в этой жизни, – это мои слова и размышления; с ними я и умру…
– Эй, к чему так печально? – Амос удивился тому, как свободно и уверенно прозвучало это от Рафа. – Разве ты не собираешься начать отношения? Пойти на работу? Создать семью? – он попытался отвлечься проблемой друга.
– Работать, может и буду, – отвечал юноша, – но в отличии от Рената я никак не преуспел с преодолением своих страхов и апатий… – медленно проговаривая каждое слово, Раф будто усиленно пытался сжать стакан с соком так, чтобы тот разбился, но у него не выходило. – Я думаю, мне и не побороть то, что так мешает быть счастливым, – тогда юноша залпом выпил все его содержимое.
– Эй, не переживай, – почти не расстроенно говорил Амос. – Ты все сможешь, и я обещаю, если что, то мы всегда тебе поможем. Не забывай: я, ты… Мишель и Ренат – мы всегда будем друг у друга несмотря ни на что, – и подал ему руку, тем самым подтверждая свои слова.
– Спасибо, – Раф крепко пожал ему руку в ответ, но, коротко улыбнувшись, не стал смотреть в глаза; Амос же, на счастье друга, местами был не наблюдателен, и потому подумал, что все теперь хорошо.
Под мишурой и багровым дымом, на высокой спиралеобразной сцене в этот момент выступали двое их друзей – ребята решили, что не должны пропустить финал номера и подняли головы выше, туда, где девушки и юноши в поблескивающих костюмах вторили в такт двум главным певцам: Ренату и Мишель. Юноша выпускал темно-синих бабочек из чёрных широких рукавов и подхватывал на руки девушку в белоснежном костюме с кружевами. Он поднимал её над собой и кружил под звёздным небом мира Абисмунди, признавая, что самой яркой звездой навсегда – для него и всех – останется Мишель.
Амос не отрывал взгляда от той, с которой вместе хотел прожить вечность. Он следил за каждым её движением, словно пытался найти в них ответы для успокоения своей взбудораженной молодой души, но ничего не выходило: ответов не было, а сомнения и надежды продолжали терзать его изнутри. Почему она так сложна – он не понимал… А может не хотел понимать? Может, Мишель его привлекала только потому, что он не смог познать её полностью? Потому что она – вселенская загадка, тайна и бесконечный ребус без решения? Что было бы, если бы он, один из умнейших юношей того времени, приложил чуть больше усилий и попытался её понять? Любовь бы прошла? Завяли бы сады?..
Говорят, что, когда разрешимым становится последний вопрос, тогда перестают существовать интрига, увлечение и страсть – синонимы, объединенные общим желанием всепознания и обладания. Если есть у человека завораживающая тайна, личная и сокровенная для него, его маленький секретик в спичечном коробке или большой секрет под грудой одежды на чердаке, она всех манит, привлекает и возбуждает желание приобрести, рассмотреть. Хорошо, когда другой человек, открывший вашу коробченку, лишь полюбуется содержимым и аккуратно положит назад, стараясь сохранить первозданность, но плохо, когда, по неопытности или, к сожалению, по глупости, бывает иначе: за ненадобностью «чужого хлама» этот человек публично выкидывает все булавочки, фантики да кружева, которые вы с таким трудом собирали и прятали внутрь бумажного ларца, когда он даёт свободу подкравшимся воронам раскидать ваши сокровища по ямам и дорогам, когда он, вместо коробочки с секретиками, возвращает лишь обрывки бумаги, подмокшей и бесполезной. Тогда-то вы и понимаете, что слишком опасно хранить булавочки да кружева, и опустошаетесь, оставив одну оболочку на память.
Но хорошо бывает тоже нехорошим. Порой случается, что зрители полюбуются, рассмотрят, даже аккуратно сложат назад, но уйдут и больше не вернуться: им покажется скучным то, что для вас ценно. Наверное, Амоса это и пугало, потому что для него желанен другой исход: он откроет, погрузиться с головой и поймёт, что коробочка-то бездонна: она пусть мала, а вмещает в себя отдельный мир. Но любить такое просто! Да и не любовь это. Совсем другое дело, когда немножко вещиц в вашем тайнике, и смотреть особо не на что, а тот человек все равно любуется, не уходит. День, два, неделю, месяц, года любуется, но постоянно находит, чему ещё удивиться – вот такое и есть любовь. А смотреть на что-то непривычное всегда интересно, хоть зачастую и недолго.
Пока Амос в своей голове переживал и прокручивал все моменты, связанные с Мишель, Раф, неожиданно для себя перевёл взгляд на толпу: что-то в ней было не так. Он пробежал глазами по однокурсникам, посмотрел по сторонам – все в порядке: ничего странного нет. Но почему тогда его сердце забилось со скоростью разгоняющейся машины? Что же пряталось среди сотен людей? Взгляд – туда, взгляд – сюда – и вот оно, вот что не даёт юноше покоя! Ах, боги, что же это!
– Амос, – тихо слетело с губ побледневшего мальчика.
Раз…
– Что, Рафи? – почти не грустно отозвался Амос, поворачивая свою натянутую улыбку к другу.
Два…
– Передай Ренату, что я всегда буду следить за ним, – на глазах мальчика наворачивались слезы.
Три…
– Что? Ты о чем? – хлопая друга по плечу, насторожился Амос.
– И знай, что ты был мне и будешь всегда очень дорог, – его руки тряслись.
Четыре…
– Хорошо, но к чему это? – голубоглазый юноша сконфузился.
– Но главное – спаси Мишель, и прощай!
– Чт… – Амос хотел подойти ближе и спросить, что все это значит, но был опережен: Раф кинулся на него грудью.
Пять – бух!
– А-а-а! – прозвучал оглушающий выстрел, и мёртвое тело беспомощно пало на плечи друга.
В то время, когда толпа подпевала юным артистам, танцевала и шумела так, как никогда ей не позволяли раньше, светловолосый юноша краем глаза заметил маленькое мигание красного индикатора на руке «прозрачного» незнакомца с оружием. Юноша посмотрел на него и все понял, но через пару секунд, к сожалению, тот незнакомец посмотрел на Рафа в ответ и – бух! Выстрел в спину, прямо меж лопаток – мальчик сразу же умирает. Вновь – пам! бум! бах! Со всех сторон затрещали автоматы, и загремела земля, покрывшаяся дымом. Что же это? Почему это?
Тот момент, когда Раф пытался закрыть друга собой, ознаменовал начало операции по захвату и расстрелу школы – десятки вооружённых прокрастианцев, одетые в специальные невидимые костюмы и наделённые страшнейшим рычагом воздействия, оружием, открыли огонь по простым школьникам. Разом рухнули на пол сотни учеников: кто-то замертво от страха, кто-то от пуль. Предполагаемые террористы бросили несколько дымовых бомб, тем самым декоординировав всех безоружных, пытающихся убежать людей. Но, план захватчиков был несильно продуман: их костюмы сбросили хамелеоновую расцветку, как только они воспользовались автоматами, и ученики вместе с оставшимися преподавателями стали видеть, как те подходят к ним (данную особенность, видимо, не успели проработать перед нападением на курсантов в их выпускной).
