Дэвид Линдсей
Путешествие к Арктуру
12. СПЕЙДВИЛ
Маскалл обнаружил, что новые органы не действовали сами по себе, а лишь усиливали и изменяли другие его чувства. Когда он пользовался глазами, ушами, ноздрями, те же предметы представали перед ним, но оценивал он их по-иному. Ранее весь внешний мир существовал для него; теперь он существовал для этого мира. В зависимости от того, служили предметы его целям или гармонировали с его природой, либо наоборот, они были приятны, либо вызывали болезненное ощущение. Слова «удовольствие» и «боль» просто потеряли смысл.
Спейдвил и Тайдомин наблюдали за ним, пока он знакомился со своим новым взглядом на жизнь. Он улыбнулся им.
– Ты абсолютно права, Тайдомин, – сказал он бодрым, веселым голосом, – мы были глупцами. Все время мы находились так близко к свету, и не догадывались об этом. Вечно погруженные в прошлое или будущее – и все время не обращали внимания на настоящее, а теперь оказывается, что кроме настоящего жизни вообще нет.
– Благодари за это Спейдвила, – ответила она громче обычного.
Маскалл взглянул на темную четкую фигуру.
– Спейдвил, я теперь намерен следовать за тобой до конца. Меньшего я сделать не смогу.
На суровом лице не появилось ни единого признака удовлетворения – ни один мускул не расслабился.
– Смотри, не потеряй свой дар, – сурово сказал Спейдсвил. Заговорила Тайдомин.
– Ты обещал, что я войду с тобой в Сант.
– Вверь себя истине, а не мне. Ибо я могу умереть раньше тебя, но истина будет сопровождать тебя до самой смерти. Однако пойдем вместе, все втроем.
И едва эти слова слетели с его губ, он повернулся лицом навстречу мелкому летящему снегу и тронулся в путь. Он шел широким шагом. Тайдомин приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него. Все трое шли рядом; Спейдвил посередине. Туман был таким плотным, что взгляд не проникал и на сотню ярдов. Зеленый снег покрывал землю. Пронизывающий холодный ветер порывами дул с высот Санта.
– Спейдвил, ты человек или больше, чем человек? – спросил Маскалл.
– Тот, кто не больше, чем человек – ничто.
– Откуда ты?
– Из размышлений, Маскалл. Никакая иная мать не может родить истину. Я размышлял и отвергал; и размышлял снова. Теперь, после многомесячного отсутствия в Санте, истина высветилась передо мной в своем простом блеске, как перевернутый алмаз.
– Я вижу ее сияние, – сказал Маскалл.
– Но насколько она обязана древнему Хейтору?
– У знания свои времена года. Цветение принадлежало Хейтору, плод – мой. Хейтор тоже был мыслителем – но теперь его последователи не размышляют. В Санте лишь ледяное себялюбие, живая смерть. Они ненавидят удовольствия, и эта ненависть для них – самое большое удовольствие.
– Но в чем они отступили от учения Хейтора?
– Для него, с его мрачной чистотой натуры, весь мир был ловушкой, птичьим силком. Зная, что удовольствие – лютый насмешливый враг, припавший к земле и ждущий за каждым поворотом жизненного пути, чтобы своим сладким жалом бить обнаженное величие души, он спасался БОЛЬЮ. Его последователи тоже так делают, но не во имя души, а во имя тщеславия и гордости.
– Что означает Трезубец?
– Ствол, Маскалл, это ненависть к удовольствию. Первый зубец – освобождение от сладости мира. Второй зубец – власть над теми, кто еще корчится в сетях иллюзий. Третий зубец – здоровый жар того, кто ступает в ледяную воду.
– Из какой страны пришел Хейтор?
– Неизвестно. Некоторое время он жил в Ифдоне. О его пребывании там есть немало легенд.
– Нам предстоит долгий путь, – сказала Тайдомин. – Расскажи какие-нибудь из этих легенд, Спейдвил.
Снег прекратился, день стал светлее, вновь появился Бранчспелл, похожий на призрачное солнце, но резкие порывы ветра все еще неслись над равниной.
– В те времена, – сказал Спейдвил, – в Ифдоне был горный остров, отделенный от остальной земли широкими провалами. Прелестная девушка, владевшая колдовством, добилась, чтобы был построен мост, по которому мужчины и женщины могли туда пройти. Какой-то выдумкой заманив Хейтора на эту скалу, она топнула по мосту, и он обрушился в бездну. «Хейтор, теперь ты и я вместе, и нас никак не разлучить. Я хочу посмотреть, как долго сможет знаменитый холодный мужчина выдержать дыхание, улыбки и аромат девушки». Хейтор не сказал ни слова, ни тогда, ни за весь тот день. До заката стоял он, как ствол дерева, и думал о других вещах. Тогда страсть охватила девушку, она встряхнула своими вьющимися волосами. Она встала с того места, где сидела, и взглянула на него и коснулась его руки; но он ее не видел. Она посмотрела на него, вложив в этот взгляд всю свою душу; и тут она упала замертво. Хейтор очнулся от своих мыслей, увидел, что она еще теплая лежит у его ног. Он прошел на землю, но как, неизвестно.
Тайдомин поежилась.
– Ты тоже встретил свою порочную женщину, Спейдвил; но твой метод более благороден.
– Не жалей других женщин, – сказал Спейдвил, – а люби СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Кроме того, Хейтор однажды беседовал с Создателем.
– С Творцом Мира? – задумчиво сказал Маскалл.
– С Творцом Удовольствия. Рассказывают, что Создатель защищал свой мир и пытался заставить Хейтора признать очарование и радость. Но Хейтор, отвечавший на все его изумительные речи несколькими краткими железными словами, что эти радость и красота всего лишь иное название скотства душ, погрязших в роскоши и праздности. Создатель улыбнулся и сказал: «Почему ты мудрее самого Носителя Мудрости?» Хейтор сказал: «Моя мудрость исходит не от тебя и не от твоего мира, а от того другого Мира, который ты, Создатель, тщетно пытался скопировать». Создатель ответил: «Тогда что ты делаешь в моем мире?» Хейтор сказал: «Я здесь по ошибке и поэтому подвержен твоим ложным удовольствиям. Но я завернулся в БОЛЬ – не потому, что она хороша, но потому, что хочу быть как можно дальше от тебя. Ибо боль тебе не принадлежит, не принадлежит она и другому миру, а есть лишь тень, отбрасываемая твоими ложными радостями». Тогда Создатель сказал: «Что это за далекий другой мир, о котором ты говоришь: „Это так – это не так“? Почему лишь один ты из всех моих созданий знаешь о нем?» Но Хейтор плюнул ему под ноги и сказал: «Ты лжешь, Создатель. Все знают о нем. Один лишь ты своими привлекательными игрушками заслоняешь его от нашего взора». Создатель спросил: «Кто я тогда?» Хейтор ответил: «Ты мечтающий о невозможном». А потом, гласит предание, Создатель удалился, неудовлетворенный разговором.
– О каком другом мире упоминал Хейтор? – спросил Маскалл.
– Том, где правит величие, Маскалл, так же как удовольствие правит здесь.
– Величие или удовольствие, разницы нет, – сказал Маскалл. – Каждая отдельная душа, которая живет и хочет жить, низка и по природе порочна.
– Да хранит тебя твоя гордость! – ответил Спейдвил. – Не создавай закона для вселенной и на все времена, а лишь для себя и на свою маленькую, фальшивую жизнь.
– В каком обличье пришла смерть к этому суровому непобедимому человеку? – спросила Тайдомин.
– Он дожил до старости, но до последнего часа оставался прямым и подвижным. Когда он понял, что смерть близка, он решил убить себя. Он собрал вокруг себя друзей; не из тщеславия, а чтобы они могли увидеть, до каких высот может подняться дух человека в своей вечной борьбе со сластолюбивым телом. Стоя прямо, без всякой поддержки, он умер, остановив дыхание.
Наступило молчание, длившееся, наверное, час. Они по-прежнему не чувствовали ледяного ветра, но поток их мыслей застыл.
Однако, когда Бранчспелл засиял вновь, хотя и вполсилы, любопытство Маскалла опять пробудилось.
– Значит, твои соотечественники, Спейдвил, страдают себялюбием?
– Люди в других местах, – сказал Спейдвил, – рабы удовольствия и вожделения, и знают это. Но люди моей страны – рабы удовольствия и вожделения, не знающие об этом.
– И все же в этом гордом удовольствии, находящем радость в самоистязании, есть что-то благородное.
– Всякий, кто вообще изучает себя, – низок. Только презрев душу так же, как и тело, может человек войти в истинную жизнь.
– Из каких соображений они отвергают женщин?
– Поскольку у женщины идеальная любовь, и она не может жить для себя. Любовь к другому – это удовольствие для того, кого любят, и следовательно, губительна для него.
– Лес ложных идей ждет твоего топора, – сказал Маскалл. – Но допустят ли они это?
– Спейдвил знает, Маскалл, – сказала Тайдомин, – так что будет ли это сегодня или завтра, но любовь придет в эту страну, и даже апостолы Хейтора ей не помешают.
– Остерегайся любви, остерегайся чувств! – воскликнул Спейдвил. – Любовь всего лишь двоюродная сестра удовольствия. Думай не о том, чтобы доставить другим удовольствие, а о том, чтобы служить им.
– Прости меня, Спейдвил, если я еще рассуждаю по-женски.
– У СПРАВЕДЛИВОСТИ нет пола. До тех пор, Тайдомин, пока ты будешь помнить, что ты женщина, до тех пор не достигнешь ты божественной апатии души.
– Но где нет женщин, нет детей, – сказал Маскалл. – Откуда взялись все эти поколения людей Хейтора?
– Жизнь рождает страсть, страсть рождает страдание, страдание рождает стремление к избавлению от страдания. Люди толпами сходятся в Сант отовсюду, чтобы залечить шрамы своей души.
– Вместо понятной для всех ненависти к удовольствию какую простую формулу предлагаешь ты?
– Железная покорность долгу, – ответил Спейдвил.
– А если они спросят: «Насколько это совместимо с ненавистью к удовольствию»? – что ты заявишь?
– Я отвечаю не им, я отвечаю тому, кто задал вопрос, – тебе, Маскалл. Ненависть это страсть, а все страсти вырываются из темного пламени эгоизма. Вовсе не нужно ненавидеть удовольствие, просто проходи мимо него, спокойно и безмятежно.
– Что является критерием удовольствия? Как нам всегда распознавать его, чтобы избежать?
– Твердо следуй долгу, и такие вопросы не возникнут.
Через некоторое время Тайдомин робко дотронулась пальцами до руки Спейдвила.
– Ужасные сомнения одолевают меня, – сказала она. – Этот поход в Сант может закончиться плохо. Я вижу тебя, Спейдвил, и себя, лежащих мертвыми и залитых кровью, но Маскалла там нет.
– Мы можем уронить факел, но он не погаснет, и другие поднимут его.
– Дай мне знак, что ты не такой, как другие люди – чтобы я знала, что кровь наша не прольется напрасно.
Спейдвил посмотрел на нее сурово.
– Я не волшебник. Я убеждаю не чувства, а душу. Зовет тебя в Сант твой долг, Тайдомин? Тогда иди. Не зовет он тебя в Сант? Тогда не ходи дальше. Разве это не просто? Какие еще знаки нужны?
– Разве я не видела, как ты рассеял эти смерчи из молний? Никакой обычный человек такого сделать не смог бы.
– Кто знает, что может сделать человек? Один может сделать одно, другой – другое. Но что могут сделать все – исполнить долг; и чтобы открыть им глаза на это, я должен идти в Сант, и если нужно, сложить там голову. Ты по-прежнему будешь сопровождать меня?
– Да, – сказала Тайдомин, – я пойду за тобой до конца. Это тем более необходимо, что я продолжаю огорчать тебя своими замечаниями, а это значит, я еще нетвердо усвоила урок.
– Не будь смиренной, ибо смиренность всего лишь самооценка, а когда мы думаем о себе, нам приходится пренебрегать какой-то деятельностью, которую мы могли бы мысленно планировать или намечать.
Тайдомин оставалась встревоженной и обеспокоенной.
– Почему в этой картине не было Маскалла? – спросила она.
– Ты сосредоточилась на этом предчувствии потому, что оно кажется тебе трагическим. В смерти нет ничего оригинального, Тайдомин, как и в жизни. Есть только правота и неправота. Что проистекает из правых и неправых поступков, не имеет значения. Мы не боги, создающие мир, а просто мужчины и женщины, выполняющие наш насущный долг. Мы можем погибнуть в Санте – так привиделось тебе; но истина будет жить.
– Спейдвил, почему для начала своих трудов ты избрал Сант? – спросил Маскалл. – Эти люди, одержимые своими идеями, вряд ли последуют за новым светом.
– Где плохое дерево растет, хорошее будет процветать. Но где деревьев нет вообще, ничего расти не будет.
– Я понимаю тебя, – сказал Маскалл. – Возможно, здесь нам предстоит мученичество, но в других местах мы походили бы на людей, проповедующих перед свиньями.
Незадолго до заката они достигли оконечности черной равнины, над которой высились черные скалы Сант-Левелса. Головокружительная, искусственно созданная лестница из более чем тысячи ступенек различной высоты, извиваясь и разветвляясь, чтобы обойти выступы утесов, вела наверх. Место, где они стояли, было защищено от режущего ветра. Бранчспелл, наконец, сиял ярко, и перед самым закатом наполнял облачное небо яркими пылающими красками, некоторые из сочетаний которых были новыми для Маскалла. Горизонт отстоял так далеко, что, окажись вдруг Маскалл на Земле, ему показалось бы, что он находится под куполом какого-то небольшого собора.
Он осознал, что находится на чужой планете. Но это не взволновало и не вдохновило его; он воспринимал лишь нравственные идеи. Оглянувшись назад, он увидел равнину, на несколько миль лишенную растительности, которая тянулась к Дискурну. Подъем был таким равномерным, а расстояние столь огромным, что громадная пирамида казалась всего лишь небольшой опухолью на теле земли. Спейдвил остановился и в молчании оглядел местность. В вечернем свете его фигура выглядела еще более плотной, темной и реальной, чем когда-либо. Черты лица его выражали непреклонность.
Он обернулся к своим спутникам.
– Что изумляет больше всего во всей этой изумительной картине? – спросил он.
– Просвети нас, – сказал Маскалл.
– Все, что видите, рождено от удовольствия и движется от удовольствия к удовольствию. Нигде нет СПРАВЕДЛИВОСТИ. Это мир Создателя.
– Вот другое чудо, – сказала Тайдомин и показала пальцем в небо над головой.
Небольшое облако, настолько низкое, что до него было не больше пятисот футов, плыло на фоне темной стены скал. Оно в точности имело форму раскрытой человеческой ладони с обращенными вниз пальцами. Солнце окрасило его в багряный цвет, а пара малюсеньких облачков пониже пальцев походила на падающие капли крови.
– Кто может теперь сомневаться, что смерть наша совсем близко? – сказала Тайдомин. – Дважды за сегодня я была на волосок от смерти. В первый раз я была готова, но теперь я еще более готова, поскольку я умру бок о бок с человеком, который впервые сделал меня счастливой.
– Думай не о смерти, а о бессмертной правоте, – ответил Спейдвил. – Я здесь не для того, чтобы дрожать перед предзнаменованиями Создателя, а для того, чтобы вырвать людей из его рук.
И тут же он первым ступил на лестницу. Тайдомин, подняв глаза, в которых светилось странное обожание, мгновение следила за ним, затем шагнула вперед. Маскалл поднимался последним. От долгого пути он был весь в грязи, одежда в беспорядке, он очень устал; но в душе был покой. По мере того как они, не останавливаясь, взбирались по почти вертикальной лестнице, солнце в небе поднималось выше. В его свете их тела стали красновато-золотыми.
Они достигли вершины. Там они обнаружили простирающуюся перед ними насколько мог видеть глаз голую пустыню белого песка с разбросанными то там, то тут большими остроконечными черными камнями. Заходящее солнце окрашивало песчаное пространство в красный цвет. Огромный простор неба заполняли грозной формы облака и буйные краски. Студеный ветер, порывами несшийся над пустыней, бросал им в лицо причиняющие боль мелкие частицы песка.
– Куда ты теперь нас ведешь? – спросил Маскалл.
– Тот, кто охраняет старую мудрость Санта, должен отдать ее мне, чтобы я мог ее изменить. Что говорит он, скажут и другие. Я хочу найти Молгера.
– И где ты будешь искать его, в этом пустынной стране?
Спейдвил решительно двинулся на север.
– Это недалеко, – сказал он. – Обычно он находится там, где Сант нависает над Умфлешским лесом. Возможно, он будет там, но я не уверен.
Маскалл взглянул на Тайдомин. Ее запавшие щеки и темные круги под глазами говорили о чрезвычайной усталости.
– Женщина устала, Спейдвил, – сказал он. Она улыбнулась.
– Это всего лишь еще один шаг в сторону смерти. Я смогу его сделать. Дай мне руку, Маскалл.
Он обнял ее за талию и поддерживал, помогая идти.
– Солнце уже садится, – сказал Маскалл. – Мы попадем туда до темноты?
– Не бойтесь ничего, Маскалл и Тайдомин; эта боль съедает в вас зло. Дорога, по которой вы идете, не может остаться непройденной. Мы пойдем до темноты.
Тут солнце исчезло за отдаленными хребтами, образовывавшими западную границу Ифдон-Мареста. Небо вспыхнуло еще более яркими красками. Ветер стал еще холоднее.
Они прошли мимо нескольких небольших озер с бесцветной нолой водой, по берегам которых росли плодовые деревья. Маскалл съел один плод, жесткий, горький и вяжущий. Вкус его стоял во рту, но Маскалл почувствовал, что сок придал ему сил и бодрости. Других деревьев или кустарников нигде не было. Не было также животных, птиц, насекомых. Местность казалась необитаемой.
Через милю или две они вновь приблизились к краю плато. Под ногами, далеко внизу начинался огромный Умфлешский лес. Но свет туда уже не достигал; Маскалл видел лишь неясную темноту. Он слышал слабый звук, похожий на отдаленные вздохи бесчисленных верхушек деревьев.
В быстро сгущающихся сумерках они неожиданно натолкнулись на человека. Он стоял в озерце на одной ноге. Куча валунов скрывала его от их взора. Вода доходила ему почти до колена. Недалеко от его руки торчал воткнутый в ил трезубец, такой же, как Маскалл видел на Дискурне, но меньших размеров.
Они остановились у края пруда и ждали. Едва человек заметил их присутствие, он опустил вторую ногу и побрел из воды к ним, захватив свой трезубец.
– Это не Молгер, а Кейтис, – сказал Спейдвил.
– Молгер умер, – сказал Кейтис, говоривший на том же языке, что и Спейдвил, но с еще более резким акцентом, болезненно действовавшим на барабанные перепонки Маскалла.
Последний увидел перед собой сутулого сильного престарелого мужчину. Набедренная повязка едва прикрывала его наготу. Тело его было длинным и массивным, а ноги довольно короткими. Безбородое лицо лимонного цвета выражало беспокойство. Его обезображивали несколько продольных борозд глубиной с четверть дюйма, похоже, заполненных застарелой грязью. Голову покрывали редкие черные волосы. Вместо двух мембранных органов Спейдвила у него был лишь один, расположенный посреди лба.
Темная плотная фигура Спейдвила выделялась среди остальных, как реальность среди снов.
– Трезубец перешел к тебе? – спросил он.
– Да. Зачем ты привел эту женщину в Сант?
– Я кое-что другое принес в Сант. Я принес новую веру.
Кейтис стоял, не двигаясь, и выглядел обеспокоенным.
– Изложи ее.
– Говорить мне многословно или в двух словах?
– Если ты хочешь сказать о том, чего НЕТ, и многих слов не хватит. Если ты хочешь сказать, что ЕСТЬ, достаточно будет и нескольких слов.
Спейдвил нахмурился.
– Ненависть к удовольствию несет с собой гордыню. Гордыня это удовольствие. Чтобы убить удовольствие, мы должны вверить себя ДОЛГУ. Когда разум планирует правое дело, у него нет времени думать об удовольствии.
– Это все? – спросил Кейтис.
– Истина проста, даже для самого простого человека.
– Ты одним словом уничтожаешь Хейтора и все его поколения?
– Я уничтожаю природу и устанавливаю закон.
Наступило долгое молчание.
– Мой зонд двойной, – сказал Спейдвил. – Позволь мне удвоить твой, и ты увидишь то, что вижу я.
– Подойди сюда ты, ты, большой человек! – сказал Кейтис Маскаллу.
Маскалл приблизился на шаг.
– Ты следуешь за Спейдвилом в его новой вере?
– До самой смерти, – воскликнул Маскалл.
Кейтис подобрал с земли кремень.
– Этим камнем я выбью один из твоих двух зондов. Когда у тебя будет лишь один, ты будешь видеть со мной и думать со Спейдвилом. Тогда ты выберешь лучшую веру, а я покорюсь твоему выбору.
– Вытерпи эту малую боль, Маскалл, во имя будущих людей, – сказал Спейдвил.
– Боль ничто, – ответил Маскалл, – но меня страшит результат.
– Позволь мне, хотя я всего лишь женщина, занять его место, Кейтис, – сказала Тайдомин, протягивая руку.
Он с силой ударил по ней камнем и рассек ее от запястья до большого пальца; брызнула бледно-карминная кровь.
– Что привело эту любительницу поцелуев в Сант? – сказал он. – Как смеет она устанавливать жизненные правила для сыновей Хейтора?
Она прикусила губу и отступила назад.
– Ну тогда, Маскалл, соглашайся! Я несомненно не предала бы Спейдвила; но и ты вряд ли сможешь.
– Раз он просит, я должен это сделать, – сказал Маскалл. – Но кто знает, что из этого выйдет?
Спейдвил заговорил.
– Из всех потомков Хейтора Кейтис самый беззаветный и искренний. Он растопчет мою истину ногами, думая, что я демон, посланный Создателем, чтобы уничтожить труд этой страны. Но семя уцелеет, и моя кровь и твоя, Тайдомин, омоет его. И тогда люди поймут, что мое разрушительное зло и есть для них самое большое благо. Но ни один из нас не доживет до этого.
Маскалл подошел вплотную к Кейтису и подставил голову. Кейтис поднял руку и, на мгновение задержав камень в воздухе, сильно и ловко опустил его на левый зонд. Маскалл закричал от боли. Хлынула кровь, и орган перестал действовать. Наступила пауза, в течение которой Маскалл ходил взад-вперед, пытаясь остановить кровь.
– Что ты теперь чувствуешь, Маскалл? Что ты видишь? – беспокойно спросила Тайдомин.
Он остановился и тяжело уставился на нее.
– Теперь я вижу правильно, – медленно произнес он.
– Что это значит?
Он продолжал утирать кровь со лба с озабоченным видом.
– С этих пор, пока я живу, я буду бороться со своей природой и отказываюсь чувствовать удовольствие. И советую вам сделать то же.
Спейдвил сурово посмотрел на него.
– Ты отвергаешь мое учение?
Маскалл, однако, без страха выдержал его взгляд. Похожая на изваяние четкость фигуры Спейдвила для него исчезла; он знал, что это хмурящееся лицо было лишь обманчивым фасадом слабого и зашедшего в тупик рассудка.
– Оно ложно.
– Разве жертвовать собой для других ложно? – воскликнула Тайдомин.
– Я пока не могу спорить, – сказал Маскалл. – В данный момент весь мир с его сладостью кажется мне каким-то склепом. Я чувствую отвращение ко всему в нем, включая самого себя. Больше я ничего не знаю.
– Разве долга нет? – спросил Спейдвил резким тоном.
– Он мне кажется лишь маской, под которой мы разделяем удовольствие других людей.
Тайдомин потянула Спейдвила за руку.
– Маскалл предал тебя, как и многих других. Пойдем.
Он торопливо встал.
– Ты быстро изменился, Маскалл.
Не ответив ему, Маскалл повернулся к Кейтису.
– Почему люди продолжают жить в этом нежном постыдном мире, если они могут убить себя?
– Боль – это родной воздух детей Суртура. Куда еще ты хотел бы уйти?
– Детей Суртура. Разве Суртур не Создатель?
– Это самая великая ложь. Эта ложь – шедевр Создателя.
– Отвечай, Маскалл! – сказал Спейдвил. – Ты отвергаешь правое дело?
– Оставь меня в покое. Уходи прочь! Я не думаю о тебе и твоих идеях и не желаю тебе зла.
Быстро спустилась тьма. Снова наступило долгое молчание.
Кейтис отбросил камень и подобрал свой жезл.
– Женщина должна вернуться домой, – сказал он. – Она пришла сюда не по своей воле, ее склонили к этому. Ты, Спейдвил, должен умереть – ибо ты вероотступник!
Тайдомин сказала спокойно:
– У него нет сил, чтобы исполнить это. Ты собираешься позволить истине упасть на землю, Спейдвил?
– Истина погибнет не от моей смерти, а от моих попыток избежать смерти. Кейтис, я принимаю твой приговор.
Тайдомин улыбнулась.
– Что касается меня, я слишком устала, чтобы еще куда-то идти сегодня, так что я умру вместе с ним.
Кейтис сказал Маскаллу:
– Докажи свою искренность. Убей этого человека и его женщину, как велят законы Хейтора.
– Я не могу этого сделать. Я путешествовал с ними в дружбе.
– Ты отрицал долг; а теперь ты должен исполнить свой долг, – сказал Спейдвил, спокойно поглаживая бороду. – Какой бы закон ты ни принял, ты должен подчиниться, не отступая ни влево, ни вправо. Твой закон велит побить нас камнями; а скоро будет совсем темно.
– Неужели у тебя даже на это не хватит мужества? – воскликнула Тайдомин.
Маскалл тяжело двинулся.
– Будь моим свидетелем, Кейтис, я делаю это вынужденно.
– Хейтор смотрит и одобряет, – ответил Кейтис.
Маскалл отошел к куче валунов, наваленных на берегу пруда. Он огляделся и выбрал два больших обломка камня, самых тяжелых из тех, что он мог донести. Держа их в руках, он, спотыкаясь, побрел назад.
Он бросил их на землю и стоял, пытаясь отдышаться. Когда он вновь был в состоянии говорить, он произнес:
– У меня не лежит душа к этому делу. Неужели нет альтернативы? Переспи здесь, Спейдвил, а утром возвращайся туда, откуда пришел. Никто не сделает тебе ничего плохого.
Мрак скрыл ироническую улыбку Спейдвила.
– Мне что же, снова размышлять, Маскалл, еще один год, а после этого вернуться в Сант с иными истинами? Давай, не теряй времени, но выбери для меня камень потяжелее, ведь я сильнее, чем Тайдомин.
Маскалл поднял один из камней и сделал четыре широких шага вперед. Спейдвил, выпрямившись, стоял перед ним и спокойно ждал.
Огромный камень пронесся в воздухе, как темная тень. Он ударил Спейдвила прямо в лицо, круша его и ломая шею. Спейдвил умер мгновенно.
Тайдомин отвела взор от упавшего человека.
– Поторопись, Маскалл, я не хочу заставлять его ждать.
Он тяжело вздохнул и поднял второй камень. Она встала перед телом Спейдвила и ждала, спокойно и серьезно.
Удар пришелся ей между грудью и подбородком, она упала. Маскалл подошел к ней и, опустившись на колени, приподнял ее на руках, и она испустила последний вздох.
После этого он вновь опустил ее и, тяжело опершись на руки, долго смотрел в мертвое лицо. Переход от героического одухотворенного выражения к вульгарной ухмыляющейся маске Кристалмена произошел мгновенно; но Маскалл его увидел.
Он поднялся в темноте и подтянул к себе Кейтиса.
– Это истинный облик Создателя?
– Это Создатель, с которого сорваны иллюзии.
– Откуда взялся этот ужасный мир?
Кейтис не ответил.
– Кто такой Суртур?
– Ты приблизишься к нему завтра; но не здесь.
– Слишком много крови на моем пути, – сказал Маскалл. – Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Бойся не перемен и разрушения, а смеха и веселья.
Маскалл размышлял.
– Скажи мне, Кейтис. Если бы я принял решение следовать за Спейдвилом, ты действительно принял бы его веру?
– Он был человеком большой души, – ответил Кейтис. – Я вижу, что гордость наших людей – это всего лишь еще один зародыш удовольствия. Я завтра тоже покину Сант, чтобы поразмышлять обо всем этом.
Маскалла передернуло.
– Тогда эти две смерти не необходимость, а преступление!
– Он сыграл свою роль, а в дальнейшем эта женщина своей нежной любовью и верностью свела бы на нет его идеи. Ни о чем не жалей, чужеземец, а немедленно уходи из этой страны.
– Ночью? Куда я пойду?
– В Умфлеш, где ты встретишь глубочайшие умы. Я провожу тебя.
Он взял Маскалла за руку, и они пошли в ночь. С милю или больше они шли вдоль края обрыва. Пронизывающий ветер швырял в лицо песок. В просветах облаков появились слабые мерцающие звезды. Знакомых созвездий Маскалл не видел. Интересно, подумал он, видно ли отсюда земное солнце, а если да, то где оно.
Они подошли к началу грубой лестницы, спускавшейся вниз с обрыва. Она напоминала ту, по которой он сюда поднялся, но эта вела в Умфлешский лес.
– Вот твоя тропа, – сказал Кейтис, – а я дальше не пойду.
Маскалл удержал его.
– Прежде чем мы расстанемся, скажи вот что – почему удовольствие кажется таким постыдным?
– Потому что, ощущая удовольствие, мы забываем наш ДОМ.
– А это…
– Маспел, – ответил Кейтис. Произнеся это, он высвободился и, повернувшись спиной, исчез во мраке.
Маскалл, оступаясь, спускался по лестнице. Он устал, но не обращал внимания на свои муки. Из неповрежденного зонда потек гной. Ему казалось, что он спускается со ступеньки на ступеньку уже целую вечность. Шорох и вздохи деревьев становились громче по мере того, как он приближался к концу лестницы; воздух становился неподвижным и теплым. Вокруг была чернильная тьма.
Наконец он достиг ровного места. Пытаясь двигаться дальше, он начал спотыкаться о корни и натыкаться на стволы деревьев. После нескольких таких случаев он решил остановиться. Он сгреб в кучу сухие листья, устроив себе подушку, и тут же рухнул на землю. Почти моментально его охватил глубокий и тяжелый сон.
