Дэвид Линдсей
Путешествие к Арктуру
21. МАСПЕЛ
Туман сгустился настолько, что оба солнца совсем исчезли, и стало темно, как ночью. Найтспор больше не видел своего спутника. О берег островка-плота негромко плескалась вода.
– Ты говоришь, ночь прошла, – сказал Найтспор. – Но вокруг по-прежнему ночь. Я умер или жив?
– Ты еще в мире Кристалмена, но не принадлежишь больше этому миру. Мы приближаемся к Маспелу.
Найтспор ощутил в воздухе мощное беззвучное биение – ритмическую пульсацию в размере четыре четверти.
– Я слышу барабанный бой! – воскликнул он.
– Ты его понимаешь, или ты забыл?
– Наполовину понимаю, но я совсем в замешательстве.
– Очевидно, Кристалмен весьма глубоко вонзил в тебя свои когти, – сказал Крэг. – Звук идет из Маспела, но ритм образуется при его прохождении сквозь атмосферу Кристалмена. Его природой является ритм, как он любит это называть, или тупое невыносимое повторение, как зову это я.
– Я помню, – сказал Найтспор, покусывая ногти в темноте. Биение стало слышным; теперь оно звучало, как далекий барабан. Далеко-далеко, прямо впереди появилось небольшое пятнышко странного света, которое начало слабо освещать плавучий островок и зеркальную поверхность моря вокруг него.
– Всем ли людям удается вырваться из этого кошмарного мира, или только мне и единицам таких, как я? – спросил Найтспор.
– Если бы вырывались все, мне не приходилось бы потеть, мой друг… ТАМ нас ждут тяжелый труд, и страдание, и риск полной гибели.
Сердце Найтспора упало.
– Значит, я еще не умер?
– Умер, если хочешь. Ты прошел сквозь это. Но захочешь ли ты умереть?
Барабанный бой становился громче и болезненней. Свет превратился в небольшое продолговатое пятно, сиявшее таинственной яркостью в огромной стене ночи. Выступили суровые, будто высеченные из камня черты Крэга.
– Я не смогу перенести второе рождение, – сказал Найтспор. – Ужас смерти ничто по сравнению с ним.
– Тебе выбирать.
– Я ничего не могу сделать. Кристалмен слишком силен. Я едва выбрался, сохранив свою собственную душу.
– Ты все еще опьянен ароматами Земли и ничего не видишь в истинном свете, – сказал Крэг.
Найтспор ничего не ответил, казалось, он пытается что-то вспомнить. Вода вокруг них была такой недвижной, бесцветной и прозрачной, что едва походила на жидкое вещество. Труп Маскалла исчез.
Барабанный бой походил теперь на лязг железа. Продолговатое пятно света стало намного больше; оно горело неистово и ярко. Темнота вокруг него начала превращаться в подобие огромной черной безграничной стены.
– Мы действительно приближаемся к стене?
– Ты скоро узнаешь. То, что ты видишь, это Маспел, а свет – это врата, в которые ты должен войти.
Сердце Найтспора бешено колотилось.
– Я буду помнить? – пробормотал он.
– Да, ты будешь помнить.
– Пойдем со мной, Крэг, иначе я пропаду.
– Мне нечего делать там внутри. Я подожду тебя снаружи.
– Ты продолжишь борьбу? – просил Найтспор, грызя кончики пальцев.
– Да.
– Я не осмеливаюсь.
Громоподобный ритмичный лязг казался Найтспору настоящими ударами, падавшими на его голову. Свет сиял так ярко, что смотреть на него было невозможно. В нем была пугающая беспорядочность беспрерывно сверкающих молний, но он обладал и еще одной особенностью – почему-то казалось, что это не настоящий свет, а ЧУВСТВО, воспринимаемое, как свет. Они продолжили приближаться к стене мрака, двигаясь прямо ко входу. Похожая на стекло вода подходила прямо к нему, ее поверхность находилась почти вровень с порогом.
Они больше не могли разговаривать; слишком оглушительным был шум.
Через несколько минут они оказались у входа. Найтспор повернулся спиной и закрыл глаза руками, но свет все равно слепил. Его переполняли такие страстные чувства, что казалось, само тело увеличилось в размерах. При каждом пугающем ударе он сильно вздрагивал.
Дверей в проеме не было. Крэг спрыгнул на каменную площадку и потащил Найтспора за собой.
Едва они переступили порог, свет исчез, звук ритмичных ударов полностью стих. Найтспор опустил руки… Вокруг стоял мрак и тишина, как в гробнице. Но воздух наполняла зловещая горящая СТРАСТЬ, которая по отношению к свету и звуку была тем же, чем является сам свет по отношению к матовому цвету.
Найтспор прижал руку к сердцу.
– Не знаю, смогу ли я это вынести, – сказал он, глядя на Крэга. Он ОЩУЩАЛ личность Крэга гораздо более ярко и отчетливо, чем когда-либо видел его глазами.
– Входи и не теряй времени, Найтспор… Время здесь более драгоценно, чем на Земле. Мы не можем попусту тратить ни минуты. Нужно позаботиться об ужасных и трагических делах, которые ждать не станут. Входи не медля и ни для чего не останавливайся.
– Куда я должен идти? – бормотал Найтспор. – Я все забыл.
– Входи, входи! Там только один путь. Ты не ошибешься.
– Почему ты хочешь, чтобы я вошел, если я все равно должен снова выйти?
– Чтобы залечились твои раны.
И еще не закончив фразу, Крэг перепрыгнул обратно на плавучий островок. Найтспор непроизвольно двинулся было за ним, но сразу опомнился и остался стоять на месте. Крэг был абсолютно невидим; снаружи стояла темная ночь.
Едва он исчез, в сердце Найтспора возникло чувство, подобное звучанию тысячи труб.
Прямо перед ним, почти у самых ног, начинался крутой, узкий, полукруглый пролет каменных ступеней. Другого пути вперед не было.
Найтспор поставил ногу на нижнюю ступень, одновременно вглядываясь вверх. Он ничего не видел, но по мере восхождения внутренними чувствами ощущал каждый дюйм пути. Его восторженной душе эта холодная, зловещая, заброшенная лестница казалась лестницей на небеса.
Поднявшись примерно на дюжину ступеней, он остановился, чтобы перевести дух. С каждым шагом подниматься становилось заметно труднее; казалось, будто он несет на плечах тяжелого человека. В его памяти зазвучала знакомая струна. Он двинулся дальше и десятком ступеней выше обнаружил окно, расположенное в высокой нише.
Он взобрался туда и взглянул наружу. Окно было сделано из чего-то, похожего на стекло, но он ничего не увидел. Однако какое-то колебание атмосферы, идущее к нему из наружного мира, поразило его чувства и заставило кровь похолодеть. Иногда оно напоминало негромкий, издевательский, вульгарный смех, доносящийся с края света; иногда походило на ритмичную вибрацию воздуха – бесшумную беспрерывную пульсацию какого-то могучего двигателя. Оба эти ощущения были одинаковы и все же чем-то различались. Казалось, они связаны таким же образом, как душа и тело. Найтспор прислушивался к ним довольно долго, затем спустился из ниши и продолжил свое восхождение с еще большей серьезностью.
Подъем становился все более утомительным, и Найтспору приходилось останавливаться на каждой третьей или четвертой ступеньке, чтобы дать отдых мышцам и восстановить дыхание. Поднявшись таким образом еще на двенадцать ступенек, он достиг второго окна. Вновь он не увидел ничего. Смеющееся колебание воздуха тоже прекратилось; но атмосферная пульсация теперь стала вдвое явственнее, чем раньше, и ее ритм стал ДВОЙНЫМ. Одна пульсация шла в ритме марша, другая в ритме вальса. Первая вызывала ощущение горечи и оцепенения, а вторая была веселой, расслабляющей и противной.
Найтспор немного времени провел у этого окна, поскольку чувствовал, что находится на пороге великого открытия, и что выше его ожидает нечто гораздо более важное. Он продолжил свой путь наверх. Подъем становился все более и более изнурительным, настолько, что он частенько был вынужден садиться, совершенно раздавленный собственной тяжестью. Но все же он добрался до третьего окна.
Он влез в нишу. Его ощущения перешли в зрительный образ, и он увидел зрелище, заставившее его побледнеть. В небе, занимая его почти целиком, висел гигантский светящийся шар. Этот шар весь состоял из двух видов движущихся существ. Там были мириады маленьких зеленых частиц, размером от очень мелких до почти неразличимых. На самом деле они не были зелеными, но Найтспор почему-то видел их такими. Все они стремились в одном направлении – к нему, к Маспелу, но они были слишком слабые и маленькие, чтобы хоть немного продвинуться. Их активность создавала тот маршевый ритм, который он ощущал раньше, но этот ритм не был присущ самим частицам, а являлся следствием тех препятствий, которые они встречали. А вокруг этих атомов жизни и света вились намного большие вихри белого света, двигавшиеся по спирали в разные стороны, унося с собой зеленые частицы. Их вращательное движение сопровождалось вальсирующим ритмом. Найтспору показалось, что зеленые атомы не только участвуют в этом танце против своей воли, но и испытывают вследствие этого мучительный стыд и деградацию. Те, что покрупнее, были устойчивее, чем совсем мелкие, некоторые держались почти неподвижно, а одна продвигалась в том направлении, в котором хотела.
Он повернулся к окну спиной, закрыл лицо руками и начал искать в смутных глубинах своей памяти объяснение только что виденному. Ничего ясного не шло на ум, но страх и ярость начали овладевать им.
По пути наверх, к следующему окну, будто невидимые пальцы сжимали его сердце и крутили его во все стороны; но он даже не помышлял о том, чтобы повернуть назад. Столь несгибаема была его решимость, что он лишь раз позволил себе остановиться. Когда он вскарабкался в нишу, его физические страдания несколько минут не позволяли ему ничего видеть – мир, казалось, быстро кружился вокруг него.
Взглянув, наконец, он увидел тот же шар, что и раньше, но теперь на нем все изменилось. Это был мир камня, минералов, воды, растений, животных и людей. Найтспор мог охватить весь этот мир одним взглядом, и тем не менее все было увеличено настолько, что он мог разобрать малейшие детали жизни. Внутри каждого отдельного существа, каждой совокупности существ, каждого химического атома он ясно различал наличие зеленых частиц. Но в зависимости от уровня данной формы жизни они были мелкими или сравнительно большими. В кристаллах, например, запертая зеленая жизнь была очень малой, едва различимой; в некоторых людях она едва ли была больше; но в других мужчинах и женщинах она была крупнее в двадцать или сто раз. Но большая или маленькая, она играла огромную роль в каждом существе. Казалось, вихри белого света, которые и ЯВЛЯЛИСЬ существами и явно виднелись под телесной оболочкой, были удовлетворены существованием и желали лишь наслаждаться им, но зеленые частицы находились в состоянии вечного недовольства и, будучи слепы и не зная, где искать освобождения, все же продолжали менять форму, будто путем эксперимента пробивая новую тропу. Во всех случаях, когда одна нелепая форма сменялась новой нелепой формой, это являлось прямым следствием работы зеленых атомов, пытающихся ускользнуть к Маспелу, но встречающих немедленное противодействие. Эти отдельные искры живого яростного духа были безнадежно заперты в мертвенной мягкой каше удовольствия. Их расслабляли и разлагали – так сказать, ПОГЛОЩАЛИ, отвратительные, мерзкие, обволакивающие формы.
При виде этого зрелища Найтспор ощутил болезненный стыд в душе. Его восторг давно прошел. Он кусал ногти, понимая, почему Крэг остался ждать его внизу. Он медленно поднялся к пятому окну. Воздух давил ему в грудь с силой мощного шторма, лишенного неистовства и неравномерности, не позволяя Найтспору ни на мгновение ослабить усилий. Однако он не чувствовал ни малейшего дуновения.
Взглянув в окно, он был потрясен новым зрелищем. Шар по-прежнему был там, но между ним и миром Маспела, в котором стоял Найтспор, он различил огромную неясную тень неопределенной формы, каким-то образом извергающую отвратительно сладкий аромат. Найтспор знал, что это Кристалмен. Поток сильного света – но это был не свет, а страсть – непрерывно лился от Маспела к Тени и СКВОЗЬ нее. Однако, когда он появлялся по другую сторону, где находился шар, свет менял свой характер. Он разлагался, будто призмой, на две формы жизни, которые Найтспор видел раньше – зеленые частицы и вихри. Что всего лишь мгновением раньше было яростным духом, становилось отвратительной массой ползущих, извивающихся существ, каждый вихрь, стремящийся к удовольствию воли, в качестве ядра содержал отдельную искру живого зеленого огня. Найтспор вспомнил обратные лучи Старкнесса, и с несомненностью истины в голове у него мелькнуло, что зеленые искры и есть обратные, а вихри – прямые лучи Маспела. Первые отчаянно пытались вернуться к месту своего возникновения, но уступали грубой силе последних, которые желали лишь остаться там, где они есть. Отдельные вихри сталкивались друг с другом, боролись и даже поглощали друг друга. Это создавало боль, но какую бы боль они ни ощущали, искали они всегда лишь удовольствие. Иногда зеленые искры оказывались на мгновение достаточно сильны, чтобы немного продвинуться в направлении Маспела; в таких случаях вихри воспринимали это движение не только без возражений, но с гордостью и удовольствием, будто это была их собственная заслуга – но они никогда не заглядывали за Тень, они думали, что движутся к НЕЙ. Едва поступательное движение утомляло их, как противоречащее их кружащейся натуре, они вновь принимались убивать, плясать и любить.
У Найтспора было предвидение, что шестое окно окажется последним. Ничто не удержало бы его от восхождения к нему, потому что он догадывался, что там проявится сущность самого Кристалмена. Каждый шаг наверх походил на кровавую схватку не на жизнь, а на смерть. Ноги казались пригвожденными к ступеням; от давления воздуха из носа и ушей лилась кровь: голова гудела, как железный колокол. С трудом пробившись на дюжину ступеней, он неожиданно оказался наверху; лестница заканчивалась маленьким пустым помещением из холодного камня с единственным окном. На другом конце комнаты наверх, сквозь люк, уходил еще один короткий ряд ступеней, очевидно на крышу здания. Прежде чем подняться по этим ступеням, Найтспор поспешил к окну и глянул наружу.
Неясная тень Кристалмена придвинулась намного ближе и заполнила все небо, но это была не тень мрака, а яркая тень. Не имея ни формы, ни цвета, она тем не менее каким-то образом напоминала нежные краски раннего утра. Несмотря на свою протяженность, она была настолько легкой, что Найтспор четко различал сквозь нее огромный шар. Испускаемый ею сладкий запах, сильный, отвратительный, ужасный, казалось, шел от какой-то размытой издевательской слизи, невыразимо вульгарной и невежественной.
Духовный поток Маспела сверкал сложностью и разнообразием. Он был не ниже индивидуальности, а выше нее. Он представлял собой не Единство и не Множество, а нечто превосходящее то и другое. Он приближался к Кристалмену, входил в его тело – если этот яркий туман можно было назвать телом. Он проходил прямо насквозь, и это прохождение доставляло Кристалмену самое острое удовольствие. ПОТОК МАСПЕЛА БЫЛ ПИЩЕЙ КРИСТАЛМЕНА. Этот поток выходил с другой стороны и направлялся к шару в двух различных состояниях. Часть его выходила, не изменившись по сути, но разбитой на миллионы тех самых зеленых частиц. Проходя сквозь Кристалмена, они избегали поглощения по причине своей крайней малости. Другой части потока ускользнуть не удавалось, ее огонь пропадал, связующая суть исчезала, и изгаженная и смягченная отвратительной сладостью, она распадалась на отдельные вихри живой воли.
Найтспора передернуло. Он, наконец, понял, что весь мир обречен на вечную муку, чтобы это одно Существо могло ощущать радость.
Затем он ступил на последний пролет лестницы, ведущей на крышу: он смутно припоминал, что теперь осталась только крыша.
На полдороге он потерял сознание – но когда он пришел в себя, то обнаружил, что стоит на том же месте, будто ничего не случилось. Высунув голову из люка и вдохнув свежий воздух, он испытал такое же физическое чувство, как человек, вышедший из воды. Он выбрался наружу и стоял в предвкушении на выложенной камнем крыше, оглядывался, ища взглядом Маспел.
ТАМ НЕ БЫЛО НИЧЕГО.
Он стоял на верхушке башни, в длину и ширину не превышающей пятнадцати футов. Повсюду вокруг него был мрак. С упавшим сердцем он сел на каменный парапет; тяжелое предчувствие охватило его.
Вдруг, хотя он ничего не видел и не слышал, у него создалось впечатление, что темнота вокруг, со всех четырех сторон УХМЫЛЯЕТСЯ… Едва это произошло, он понял, что полностью окружен миром Кристалмена, и что Маспел состоит из него самого и каменной башни, на которой он сидит…
Огонь вспыхнул в его сердце… Миллионы и миллионы нелепых, вульгарных, смешных, подслащенных существ – бывших некогда ДУХОМ – взывали Маспел о спасении от вырождения и мук… И лишь он один мог отозваться на этот крик… и Крэг, ждущий внизу… и Суртур – но где Суртур?
Истина предстала перед ним во всей своей холодной, жестокой реальности. Маспел не был всесильной Вселенной, из чистого безразличия терпящей существование бок о бок с собой другого, фальшивого мира, не имевшего права на существование. Маспел боролся за свою жизнь – против всего самого постыдного и безобразного – против греха, притворявшегося вечной Красотой, против низости, притворявшейся Природой, против Дьявола, притворявшегося Богом…
Теперь он понял все. Духовное сражение было не шуткой, не Валгаллой, где воинов днем разрубают на куски, а ночью они пируют, а беспощадной смертельной схваткой, в которой больше чем смерть – духовная смерть – неизбежно ждала побежденных защитников Маспела… Как мог он оставаться в стороне от этой ужасной войны!
В эти мучительные мгновения все мысли о своем Я – порок его жизни Земле – были выжжены из души Найтспора, возможно не впервые.
Он сидел долго, затем приготовился спускаться. Вдруг, совершенно неожиданно, над миром пронесся странный стенающий крик. Начавшись внушающей страх таинственностью, он закончился на такой вульгарной, отвратительной, издевательской ноте, что Найтспор ни на мгновение не усомнился, откуда он исходит. Это был голос Кристалмена.
Крэг ждал его на плавучем островке. Он бросил на Найтспора испытующий взгляд.
– Ты все видел?
– Борьба безнадежна, – пробормотал Найтспор.
– Разве я не говорил тебе, что я сильнее?
– Может быть, и сильнее, но он могущественнее.
– Я сильнее и могущественнее. Империя Кристалмена всего лишь тень на лице Маспела. Но ничего не сделаешь без самых кровавых ударов… Что ты собираешься делать?
Найтспор странно взглянул на него.
– Ведь ты Суртур, Крэг?
– Да.
– Да, – медленно произнес Найтспор без тени удивления в голосе. – А как тебя называют на Земле?
– Боль.
– Это я тоже должен был знать.
Несколько минут он молчал; затем спокойно шагнул на остров, Крэг оттолкнулся, и они скрылись во мраке.
