Дэвид Линдсей
Путешествие к Арктуру
Маскалл видел его вытянувшимся в том же положении. Толстые струи быстро взлетали над поверхностью озера, находившейся в оживленном движении. Но Глимейл не стояла, она беспомощно лежала на земле, не двигаясь. По ее уродливой позе Маскалл решил, что она мертва. Подойдя к ней, он увидел, что это действительно так. Он не знал, что она испытывала в душе, умирая, поскольку на лице застыла вульгарная ухмылка Кристалмена. Вся трагедия не длилась и пяти минут.
Он подошел к Эртриду и силой оттащил его, прервав игру.
– Ты сдержал свое слово, музыкант, – сказал он. – Глимейл мертва.
Эртрид пытался собрать свои беспорядочные чувства.
– Я предупреждал ее, – ответил он, садясь. – Разве не просил я ее уйти? Но она умерла очень легко. Она не дождалась красоты, о которой говорила. Она совсем не услышала страстности, и даже ритма. Да и ты тоже.
Маскалл с негодованием посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Ты не должен был прерывать меня, – продолжал Эртрид. – Когда я играю, все остальное не имеет значения. Я мог потерять нить моих идей. К счастью, я никогда не забываю. Я начну сначала.
– Раз музыка должна продолжаться в присутствии мертвой, следующим играю я.
Человек быстро поднял взгляд.
– Этого не может быть.
– Так должно быть, – решительно сказал Маскалл. – Я предпочитаю играть, а не слушать. И еще одна причина: у тебя впереди все ночи, а в моем распоряжении лишь нынешняя.
Эртрид сжимал и разжимал кулак, постепенно бледнея.
– Ты со своим безрассудством скорее всего убьешь нас обоих. Айронтик принадлежит мне, и пока ты не научишься играть, ты только сломаешь инструмент.
– Ну тогда я его сломаю, но я попытаюсь.
Музыкант вскочил на ноги и встал, загораживая дорогу.
– Ты собираешься отнять его у меня силой?
– Спокойно! У тебя будет тот же выбор, что ты предложил нам. Я дам тебе время убраться куда-нибудь.
– Что мне от этого толку, если ты испортишь мое озеро? Ты не понимаешь, что делаешь.
– Уходи или оставайся! – ответил Маскалл. – Даю тебе время, пока вода снова не успокоится. После этого я начинаю играть.
Эртрид делал судорожные глотательные движения. Он посмотрел на озеро и снова на Маскалла.
– Клянешься?
– Ты лучше, чем я, знаешь, сколько времени это займет, но до тех пор ты в безопасности.
Эртрид бросил на него злобный взгляд, мгновение колебался, а затем пошел прочь и начал взбираться на ближайший холм. На полпути он опасливо взглянул через плечо, чтобы посмотреть, что происходит. Еще через минуту-другую он скрылся за гребнем, направляясь к берегу, выходившему на Маттерплей.
Позже, когда вода опять стала спокойной, Маскалл сел у ее края, подражая позе Эртрида.
Он не знал ни как начать извлечение своей музыки, ни что из этого выйдет. Но в мозгу его возникли отчаянные планы, и ему захотелось создать физические образы – и более всего один образ – образ Суртура.
Прежде чем поднести ступню к воде, он кое-что обдумал. Он сказал: «То, чем в обычной музыке являются ТЕМЫ, в этой музыке – ОБРАЗЫ. Композитор не ищет тему, подбирая ноты по одной, напротив, вся тема целиком вспыхивает в его сознании по вдохновению. Так же должно быть и с образами. Когда я начну играть, если я чего-нибудь стою, отдельные идеи перейдут из моего подсознания в это озеро, а затем отразятся в нечто реальное, и я впервые познакомлюсь с ними. Так это должно быть».
Едва его ступня коснулась воды, он почувствовал, что мысли утекают из него. Он не знал, что это за мысли, но сам факт течения создавал ощущение радостного мастерства владения инструментом. К нему присоединялось любопытство узнать, какими эти мысли окажутся. Фонтаны образовывались на поверхности озера, число их все возрастало, но он не испытывал боли. Его мысли, становившиеся музыкой, исходили из него не ровным непрерывным потоком, а сильными грубыми толчками, перемежающимися периодами покоя. В момент такого толчка все озеро взрывалось фонтанами.
Он осознал, что выходившие из него идеи возникали не в его разуме, а исходили из бездонных глубин его воли. Он не мог задать их характер, но он был в состоянии усилием воли выталкивать их или задерживать.
Сначала вокруг ничего не менялось. Затем луна стала более расплывчатой, и странное новое сияние осветило местность. Оно усиливалось настолько незаметно, что лишь через некоторое время он узнал в нем свет Маспела, который он увидел в Умфлешском лесу. Он не мог бы дать имя этому сиянию или определить его цвет, но оно наполнило его каким-то суровым и священным трепетом. Он призвал все ресурсы своей могучей воли. Фонтаны стали толще, напоминая лес, и многие из них достигали в высоту двадцати футов. Тиргельд выглядел слабым и бледным; сияние достигло невероятной силы, но теней оно не отбрасывало. Поднялся ветер, но там, где сидел Маскалл, было тихо. Вскоре ветер начал визжать и свистеть, как в бурю. Маскалл не видел никаких образов и удвоил свои усилия.
Теперь его мысли неслись в озеро так неистово, что всю душу охватило веселье и дерзость. Но природу этих мыслей он по-прежнему не знал. Вверх выстрелил громадный фонтан, и в тот же момент холмы начали трескаться и рушиться. Из их недр изверглись огромные массы земли, и в следующий спокойный период Маскалл увидел, что пейзаж изменился. Но загадочный свет усиливался. Луна совершенно исчезла. Невидимая буря оглушила ужасающим шумом, но Маскалл героически играл дальше, пытаясь вытолкнуть идеи, которые обрели бы форму. Склоны холмов прорезали глубокие расселины. Разметавшаяся с верхушек фонтанов вода заливала землю, но там, где он сидел, было сухо.
Сияние стало ослепительным. Оно было повсюду, но Маскаллу казалось, что оно гораздо ярче в одном конкретном направлении. Он решил, что оно локализуется, прежде чем обрести четкую форму. Он напрягался и напрягался все сильнее…
И тут дно озера провалилось. Вода хлынула вниз, его инструмент сломался.
Свет Маспела исчез. Вновь светила луна, но Маскалл ее не видел. После того неземного сияния ему казалось, что он находится в полной темноте. Вопли ветра стихли, наступила мертвая тишина. Его мысли больше не текли в озеро, нога не касалась воды, а висела в пространстве.
Он был настолько ошеломлен неожиданностью этой перемены, что ни о чем не думал и ничего не ощущал. Он еще лежал в оцепенении, когда во вновь разверзшихся глубинах под ложем озера раздался взрыв. Вода встретилась с огнем. Маскалла на много ярдов подбросило в воздух и, тяжело рухнув на землю, он потерял сознание…
Вновь придя в чувство, он увидел все. Ярко сиял Тиргельд. Он лежал у края бывшего озера, превратившегося в кратер, до дна которого взгляд не доставал. Окружающие холмы были разрушены, будто сильным орудийным огнем. Несколько грозовых туч висели в воздухе на небольшой высоте, и из них к земле беспрестанно тянулись ветвистые молнии, сопровождавшиеся тревожным своеобразным треском.
Он встал на ноги и пошевелил всеми частями тела. Убедившись, что не пострадал, Маскалл в первую очередь осмотрел кратер вблизи, а затем с трудом побрел к северному побережью. Он добрался до гребня над озером, откуда местность полого спускалась к расположенному в двух милях озеру. Повсюду виднелись следы его грубой работы. Местность была изрезана откосами, оврагами, щелями и кратерами. Он дошел до полосы невысоких скал, нависавших над берегом, и обнаружил, что они также частично разрушены обвалами. Он спустился на песок и стоял, глядя на залитое лунным светом волнующееся море, размышляя, как бы ему ухитриться выбраться с этого острова, где его постигла неудача.
Тут он заметил тело Эртрида, лежавшее неподалеку. Тот лежал на спине, обе ноги были оторваны нечеловеческой силой, нигде поблизости Маскалл их не видел. Зубы Эртрида вонзились в правую руку, указывая, что человек умер в лишающей рассудка физической агонии. Кожа в лунном свете блестела зеленым цветом, но была покрыта более темными пятнами ран. Песок вокруг него окрасился от огромного количества давно ушедшей в землю крови.
Маскалл в смятении покинул труп и долго шел вдоль приятно пахнущего берега. Усевшись на камень, он ждал рассвета.
16. ЛИХОЛФЕЙ
В полночь, когда Тиргельд сместился на юг, отбрасывая тень Маскалла прямо в сторону моря и освещая все почти как днем, он увидел плывущее неподалеку огромное дерево. Оно было живым, вертикально торчало из воды на тридцать футов и, по-видимому, обладало чрезвычайно глубокими и широкими корнями. Несколько минут Маскалл равнодушно следил за ним. Затем его осенило, что было бы неплохо это дерево исследовать. И, не задумываясь о возможной опасности, он тут же подплыл, уцепился на нижнюю ветку и взобрался на нее.
Взглянув вверх, он увидел, что основной ствол остается толстым до самой верхушки, где заканчивается наростом, немного напоминающим человеческую голову. Он вскарабкался к этому наросту, пробираясь сквозь многочисленные сучья, покрытые жесткими, скользкими листьями, похожими на водоросли. Добравшись до вершины, он обнаружил, что это действительно нечто вроде головы, поскольку ее со всех сторон покрывали мембраны, наподобие рудиментарных глаз, свидетельствующие о каком-то примитивном разуме.
В это мгновение дерево коснулось дна, хотя и на некотором расстоянии от берега, и начало сильно раскачиваться. Чтобы удержаться, Маскалл вытянул руку и при этом нечаянно закрыл некоторые мембраны. Дерево двинулось прочь от суши, как будто по своей воле. Когда качка прекратилась, Маскалл убрал руку, и они вновь направились обратно к берегу. Он немного подумал, а затем принялся экспериментировать с глазоподобными мембранами. Догадка его оказалась верной – на эти глаза действовал свет луны, и с какой стороны он шел, туда дерево и двигалось.
Маскалл сообразил, что, возможно, удастся довести это огромное растение-животное до самого Маттерплея, и довольно дерзкая улыбка заиграла на его лице. Он не стал медлить с исполнением замысла. Сорвав несколько длинных жестких листьев, он завязал все мембраны, кроме тех, что выходили на север. Дерево немедленно покинуло остров и решительно направилось в открытое море, двигаясь строго на север. Однако оно продвигалось за час не больше, чем на милю, а до Маттерплея было миль сорок.
Громадные волны с глухим стуком сильно ударяли в ствол; вода шипела в нижних ветвях – на той высоте, где сидел Маскалл, было сухо, но его весьма беспокоила малая скорость их продвижения. Вскоре он заметил течение, движущееся на северо-запад, и ему пришла в голову еще одна мысль. Он вновь начал манипулировать с мембранами и наконец ему удалось ввести дерево в быстро бегущий поток. Едва они оказались на стремнине, он полностью закрыл все мембраны, и с этого времени течение служило и дорогой и конем. Маскалл надежно устроился среди ветвей и проспал остаток ночи.
Когда он вновь открыл глаза, остров уже исчез из вида. Тиргельд садился в море на западе. Небо на востоке сверкало красками приближающегося дня. Воздух был прозрачен и свеж; над морем сиял прекрасный таинственный свет. Впереди лежала земля – по-видимому, Маттерплей – длинная темная полоса невысоких скал, примерно в миле от него. Течение больше не приближалось к берегу, а огибало его. Поняв это, Маскалл вывел дерево из потока и направил его к земле. Небо на востоке вдруг вспыхнуло яркими красками, и над морем поднялся край Бранчспелла. Луна уже села.
Берег маячил все ближе и ближе. Внешне он походил на остров Свейлона – та же широкая полоса песка, небольшие скалы и округлые маленькие холмы, лишенные растительности в глубине. Все это, однако, в свете раннего утра выглядело романтично. Но угрюмому, с ввалившимися глазами, Маскаллу было не до того; едва дерево коснулось дна, он быстро проскользнул между ветвей вниз и прыгнул в море. К тому времени, как он доплыл до берега, белое огромное солнце стояло высоко над горизонтом.
Он довольно долго шел по песку на восток без всякой конкретной цели. Он решил, что будет идти, пока не наткнется на какой-нибудь ручей или долину, и тогда пойдет по ней вверх. Лучи солнца бодрили, и груз предыдущей ночи постепенно спадал. Пройдя по берегу около мили, он наткнулся на широкую речку, которая вытекала из подобия естественных ворот в гряде скал. Ее изумительно прозрачная зеленая вода вся была наполнена пузырьками. Она выглядела такой ледяной, газированной и соблазнительной, что он бросился плашмя на землю и долго пил. Когда он снова встал, его глаза начали откалывать номера – они попеременно то мутились, то вновь видели ясно. Возможно, это было лишь воображение, но ему показалось, что в нем шевелится Дигран.
Он прошел вдоль берега речки сквозь проем в скалах и тут впервые увидел настоящий Маттерплей. Долина казалась драгоценным камнем, оправленным голыми скалами. Вся холмистая местность была голой и безжизненной, но лежавшая в ее сердце долина отличалась необычайным изобилием; подобного изобилия он не видел никогда. Долина вилась среди холмов, и он видел лишь ее широкую нижнюю часть. Дно долины имело в ширину около полумили; бежавшая посредине речка достигала ширины почти ста футов, но была чрезвычайно мелкой – в основном не глубже нескольких дюймов. Склоны долины возвышались футов на семьдесят, но очень полого; снизу доверху их покрывали небольшие деревца с яркими листьями – не различных оттенков одного цвета, как земные деревья, а обширного разнообразия цветов, большинство из которых были четкими и ослепительными. Само дно походило на сад волшебника. Плотно переплетенные деревья, кустарники и борющиеся за обладание ими вьющиеся растения-паразиты. Каждая из странных, гротескных форм казалась совершенно иной; равно необычными были расцветки и листьев, и цветков, и органов размножения, и стеблей – были представлены, казалось, все возможные комбинации пяти первичных цветов Торманса, и результат производил на Маскалла впечатление цветового хаоса. Растительность оказалась столь буйной, что он не смог сквозь нее пробиться и был вынужден идти по дну реки. Прикосновение воды вызывало во всем теле странное ощущение пощипывания, как от слабого электрического удара. Птиц Маскалл не видел, лишь несколько маленьких крылатых рептилий необычного вида беспрерывно пересекали долину, перелетая с холма на холм. Рой насекомых вился вокруг него, угрожая укусами, но в конце концов оказалось, что его кровь их не устраивает, они его не жалили. Ползающие существа отталкивающего вида, напоминающие многоножек, змей и так далее, мириадами кишели по берегам реки, но они тоже не сделали ни единой попытки наброситься на его голые ноги, когда он сквозь них шагал к воде… Вскоре, однако, на середине потока он столкнулся с отвратительным чудовищем размером с пони, но по форме напоминающим – если оно вообще что-либо напоминало – морское ракообразное, и тут он застыл. Они смотрели друг на друга, зверь глазами, полными злобы, Маскалл спокойными и усталыми. Но пока он смотрел, с ним случилось нечто необыкновенное.
Его глаза вновь помутились. Но когда через минуту-другую муть рассеялась и он вновь увидел все ясно, характер его зрения изменился. Он смотрел прямо сквозь тело зверя, различая все его внутренние органы, в то время как наружный панцирь и все плотные ткани были расплывчаты и полупрозрачны; сквозь них с пугающей отчетливостью проступала светящаяся сеть кроваво-красных вен и артерий. Твердые ткани превратились в ничто и осталась только кровеносная система. Не осталось даже сосудов, виднелась только сама кровь, бегущая туда-сюда, как огненный жидкий скелет, имеющий форму чудовища. Затем кровь тоже начала меняться. Вместо непрерывного потока жидкости Маскалл увидел миллионы отдельных точек. Красный цвет был лишь иллюзией, вызываемой быстрым движением этих точек; он теперь ясно видел, что они своей мерцающей яркостью похожи на малюсенькие солнца. Они казались двойным потоком звезд, двигающихся в пространстве. Один поток направлялся к некоторой точке в центре, а другой отходил от нее. В первом он узнал вены зверя, во втором – артерии, а в центральной точке – сердце.
Он стоял в полном изумлении, и тут у него на глазах звездная сеть вдруг погасла, как гаснет пламя. На месте, где стояло ракообразное, теперь не было ничего. Но сквозь это «ничего» он не мог видеть местность. Там стояло нечто, закрывающее свет, хотя оно не обладало ни формой, ни цветом, ни плотностью. И теперь этот объект, не воспринимаемый больше зрением, начал действовать на чувства. Приятный, весенний прилив жизненных сил, убыстряющихся импульсов – любви, тяги к приключениям, тайны, красоты, женственности – охватил Маскалла, и как ни странно, он ассоциировался с чудовищем. Маскалл не спрашивал себя, почему эта невидимая тварь заставляет его чувствовать себя молодым, сексуальным и дерзким, поскольку был полностью поглощен этим эффектом. Будто плоть, кости и кровь были отброшены и он стоял лицом к лицу с самой истинной жизнью, медленно входящей в его тело.
Ощущения стихли, наступила краткая пауза, а затем из пространства вновь выступил текучий звездный скелет. Он превратился в красную кровеносную систему. Вновь появились плотные ткани тела, все более и более отчетливо, и в то же время кровеносная сеть становилась бледнее. Вскоре панцирь полностью скрыл внутренние органы – создание стояло перед Маскаллом в прежнем уродстве, твердое и реальное.
Что-то в Маскалле не понравилось ракообразному, оно повернулось боком и неуклюже заковыляло прочь на своих шести ногах тяжелыми омерзительными движениями, направляясь к другому берегу речки.
После этого приключения равнодушие покинуло Маскалла. Он стал беспокойным и задумчивым. Ему казалось, что он начинает смотреть на вещи глазами Диграна и что совсем вскоре его ждут странные неприятности. Когда в следующий раз его зрение начало туманиться, он усилием воли справился с этим, и ничего не случилось.
Долина, извиваясь, поднималась по направлению к холмам. Она значительно сузилась, и поросшие лесом склоны по обеим сторонам стали круче и выше. Ширина речки уменьшилась футов до двадцати, зато глубина стала больше – река жила движением, музыкой, пузырьками. Вызываемое водой электрическое ощущение стало более выраженным, почти неприятным; но больше нигде было не пройти. Маленькая долина оглушала неразберихой звуков от множества живых существ. Жизнь стала еще более обильной, чем раньше; каждый квадратный фут был сплетением борющейся флоры и фауны. Для натуралиста это был бы рай, здесь не было двух похожих форм и все были фантастичны с индивидуальным характером.
Складывалось ощущение, будто формы жизни создавались Природой так быстро, что для всех не хватало места. И тем не менее это не походило на Землю, где разбрасываются сотни семян, чтобы могло прорасти одно. Здесь, похоже, молодые формы выживали, а старые гибли, чтобы дать им место; куда бы он ни глянул, повсюду без всякой видимой причины вяли и умирали растения – их просто убивала новая жизнь.
Другие создания так быстро мутировали прямо у него на глазах, что переходили совершенно в другое царство. Например, на земле лежал плод, по размеру и форме напоминавший лимон, но с более прочной кожурой. Маскалл поднял его, намереваясь съесть содержащуюся там мякоть; но внутри оказалось полностью сформировавшееся молодое дерево, готовое пробить свою скорлупу. Маскалл зашвырнул его вверх по течению. Оно поплыло ему навстречу; к тому времени, как Маскалл с ним поравнялся, деревце перестало двигаться вниз, а плыло против течения. Он выловил его и обнаружил, что оно пустило шесть рудиментарных ног.
Маскалл не пел хвалебных песен во славу чудесной перенаселенной долины. Напротив, он ощущал глубокую подавленность. Он думал, что невидимая Сила – назови ее Природой, Жизнью, Волей или Богом – которая так неистово бросается вперед и занимает этот маленький, пошлый, ничтожный мир, не может иметь высоких целей и немногого стоит. Почему эта отвратительная борьба за час-другой физического существования вообще может считаться глубоко серьезным и важным делом, было свыше его понимания… Он задыхался в этой атмосфере, ему не хватало воздуха и пространства. С трудом пробившись к краю ущелья, он начал взбираться на нависающую скалу, перебираясь от дерева к дереву.
Когда он выбрался наверх, Бранчспелл палил с такой жестокой белой силой, что Маскалл понял, оставаться тут нельзя. Он огляделся, чтобы определить, где он находится. Он прошел от моря около десяти миль, если считать по прямой. Голая холмистая местность спускалась прямо к морю, вдали блестела вода, а на горизонте он едва различил остров Свейлона. По направлению к северу, насколько мог видеть глаз, местность непрерывно поднималась. За гребнем – то есть в нескольких милях – виднелась линия черных причудливых скал совершенно иного вида; вероятно, это был Трил. За ними, на фоне неба, милях в пятидесяти или даже в ста, вырисовывались пики Личсторма, большинство из которых покрывал зеленоватый снег, поблескивавший на солнце. При необычайной высоте они имели странные очертания. Большинство из них до вершины имели коническую форму, но с вершины безо всякой явной поддержки свисали огромные горные массы, уравновешенные подмазалось, невозможными углами. Подобное место обещает нечто новое, подумал Маскалл: необычных обитателей его мозгу оформилась идея направиться туда и двигаться как можно быстрее. Возможно, ему даже удалось бы попасть туда до заката Его влекли не столько сами горы, сколько лежавшая за ними страна – перспектива взглянуть на синее солнце, которое он считал чудом из чудес Торманса.
Прямой путь лежал через холмы, но это отпадало напрочь из-за убийственной жары и отсутствия тени. Он прикинул, однако, что долина не слишком уведет его в сторону, и решил пока держаться ее, несмотря на ненависть и страх, которые питал к ней. И он вновь окунулся в этот рассадник жизни.
Спустившись, он несколько миль то в тени, то под солнцем следовал за изгибами долины. Идти становилось все труднее. Скалы с обеих сторон сближались, пока между ними не осталось менее сотни ярдов, дно ущелья было завалено валунами, большими и маленькими, так что маленькому потоку, уже превратившемуся в ручей, приходилось петлять. Формы жизни становились все более странными. Чистые растения и чистые животные постепенно исчезали, а их место заняли необычные создания, принадлежащие, казалось, обоим мирам. У них были конечности, морды, воля и разум, но большую часть времени они предпочитали проводить укоренившись в земле, питаясь лишь почвой и воздухом. Маскалл не видел органов размножения и не мог понять, откуда берутся молодые.
Затем он стал свидетелем потрясающего зрелища. Большое, полностью развитое растение-животное вдруг возникло из пустоты прямо перед ним. Не веря своим глазам, он долго в изумлении смотрел на это существо. Оно спокойно двигалось, роясь в земле, будто находилось там всю свою жизнь. Оставив эту загадку, Маскалл вновь двинулся, шагая с камня на камень, вверх по узкому ущелью, как вдруг тихо, без всякого предупреждения явление повторилось. Он более не сомневался, что видит чудеса – что Природа сама низвергает в мир свои формы, не пользуясь посредничеством материнства… Он не видел решения этой проблемы.
Ручей также изменился. От его зеленой воды поднималось дрожащее сияние, будто некая сокрытая в нем сила ускользала в воздух. Некоторое время Маскалл в ручей не входил; теперь он решился на это, чтобы проверить его действие. Он ощутил, как в него входит новая жизнь, от ступней поднимаясь вверх; это скорее напоминало медленно растекающееся стимулирующее сердечное средство, чем жар. Чувство это было для него абсолютно новым, но он инстинктивно знал, что это. Энергия, испускаемая ручьем, поднималась по его телу не как друг или враг, а просто потому, что это был прямой путь к ее цели, лежащий где-то вовне. Но хотя у нее и не было враждебных намерений, ощущение возникало неприятное – он ясно осознавал, что этот поток угрожал вызвать какую-то физическую трансформацию, если он не сделает что-нибудь, чтобы предотвратить это. Быстро выпрыгнув из веды, он прислонился к камню, напряг мышцы и приготовился к надвигающейся атаке. И в тот самый момент, когда туман вновь навалился на его зрение, а он пытался с ним справиться, на лбу у него возникло целое море новых глаз. Он поднял руку и насчитал шесть, в дополнение к прежним.
Опасность прошла, и Маскалл засмеялся, поздравляя себя, что отделался так легко. Затем он задумался о назначении новых органов – хороши они или плохи. Он выяснил это, не пройдя и дюжины шагов вверх по ущелью. В момент, когда он спрыгивал с валуна, зрение его изменилось, и он машинально застыл на месте. Он одновременно воспринимал два мира. Своими собственными глазами он, как и раньше, видел ущелье, с его камнями, ручьем, растениями-животными, солнечным светом и тенями. Но вновь приобретенными глазами он видел иначе. Все детали долины были видны, но свет, казалось, пропал, и все выглядело нечетким, грубым и бесцветным. Массы облаков, заполнявших небо, закрывали солнце. Этот пар находился в интенсивном, почти живом движении. Он простирался повсюду, но был не очень густым; однако в некоторых местах плотность его была намного больше, чем в других, будто частицы в движении собирались вместе или расходились в стороны. При пристальном рассмотрении можно было различить каждую отдельную зеленую искорку из ручья, дрожа поднимавшуюся к облакам; но едва они туда попадали, похоже, начиналась жестокая битва. Искра пыталась пробиться сквозь облака куда-то выше, в то время как облака сгущались вокруг нее, куда бы она ни металась, пытаясь создать такую плотную тюрьму, чтобы дальнейшее движение было невозможным. Насколько мог различить Маскалл, большинству искр, в конце концов, после отчаянных усилий, удавалось выбраться наружу; но та, на которую он смотрел, была поймана, и произошло следующее. Ее окружило плотное кольцо облаков, и несмотря на яростные прыжки и броски во всех направлениях, – будто живое дикое создание, попавшее в сеть – нигде не могла найти она разрыва и тянула за собой окутывающее ее облако повсюду, куда двигалась. Пары продолжали сгущаться вокруг нее и стали напоминать черные тяжелые сжатые массы, наблюдаемые в небе перед сильной грозой. Тут зеленая искорка, еще видимая внутри, оставила свои усилия и некоторое время оставалась совершенно неподвижной. Облачная форма продолжала уплотняться и стала почти сферической; становясь тяжелее, неподвижнее, она начала медленно опускаться, направляясь ко дну долины. Когда она находилась прямо напротив Маскалла и от ее нижнего конца до земли оставалось лишь несколько футов, ее движение совсем прекратилось, и по меньшей мере на две минуты наступила пауза. Вдруг, как удар молнии, большое облако схлопнулось, стало маленьким, изрезанным, цветным, и растение-животное зашагало на ногах, пробуя корнями землю в поисках пищи. Завершающую стадию явления он наблюдал обычным зрением, для которого это создание чудесным образом возникло из ничего.
Маскалл был потрясен. Подавленость покинула его, уступив место любопытству и трепету. «Это в точности походило на рождение МЫСЛИ, – сказал он себе, – но кто мыслитель? В этом месте работает какое-то великое Живое Сознание. У него есть разум, поскольку все его создания различны, и характерная особенность, поскольку все принадлежат к одному общему типу… Если я не ошибаюсь, и если это та сила, которую зовут Создателем или Кристалменом, я видел достаточно, чтобы захотеть узнать о нем побольше… Смешно было бы переходить к другим загадкам, не разрешив эту». – Чей-то голос окликнул его сзади, и, обернувшись, он увидел ниже по ущелью спешащую к нему в отделении человеческую фигуру. Она более походила на мужчину, чем на женщину, довольно высокого, но проворного, одетого в темное одеяние, похожее на рясу, спускавшееся от шеи ниже колен. Вокруг головы был обернут тюрбан. Маскалл подождал его, а когда тот приблизился, немного прошел ему навстречу.
И тут он удивился во второй раз, ибо, хотя эта личность явно была человеческим существом, она не являлась ни мужчиной, ни женщиной, ни чем-то средним между ними, а несомненно принадлежала к какому-то определенному третьему полу, вид которого изумлял и был труден для понимания. Чтобы перевести в слова то ощущение пола, которое произвела на Маскалла физическая внешность незнакомца, необходимо было бы создать новое местоимение, поскольку к нему не подходило ни одно из земных: «он», «она», «оно». И хотя Маскалл в дальнейшем мысленно называл незнакомца «он», ощущение неточности не покидало его.
Он осознал, что не в состоянии сразу понять, почему телесные особенности этого существа показались ему проистекающими от пола, а не от расы, но все же в самом этом факте он не сомневался. Тело, лицо, глаза абсолютно не принадлежали ни мужчине, ни женщине, представляя нечто совершенно иное. Точно так же, как человек с первого взгляда абсолютно независимо от очертаний фигуры по какой-то не поддающейся определению разнице в выражении и атмосфере отличает мужчину от женщины, так незнакомец отличался по внешности от них обоих. Как и у мужчин и женщин, вся его личность выражала скрытую чувственность, придававшую и телу, и лицу их своеобразный характер… Маскалл решил, что это ЛЮБОВЬ – но какая любовь – любовь к кому? Это была не стыдливая страсть мужчины, и не глубоко укоренившийся женский инстинкт покорности судьбе. Она была столь же реальной и непреодолимой, но совершенно иной.
Маскалл продолжал вглядываться в эти странные архаичные глаза, и у него возникло чувство, что это полное любви существо не кто иной, как сам Создатель. Его осенило, что целью этой любви было не продолжение рода, а бессмертие на земле отдельной личности. В результате не появлялись дети; сам возлюбленный был вечным ребенком. Более того, он добивался, как мужчина, но воспринимал, как женщина. Все это смутно и беспорядочно выражалось этим необычным существом, которое, казалось, выпало из иной эпохи, когда мироздание было другим.
Из всех причудливых личностей, которые до сих пор встречались Маскаллу, эта потрясла его как бесконечно чуждая – то есть наиболее отдаленная от него по духовной сути. Если бы даже они прожили вместе сто лет, они не стали бы товарищами.
Маскалл стряхнул с себя похожие на транс размышления и, более детально разглядывая незнакомца, попытался разумом объяснить те удивительные вещи, которые ему подсказала интуиция. Существо обладало широкими плечами и крупной костью, у него не было женской груди, и всем этим оно напоминало мужчину. Но кости были такими плоскими и угловатыми, что плоть представляла собой нечто кристаллообразное, с плоскими поверхностями вместо изгибов. Тело выглядело так, будто море веков обтачивало его, придав гладкость и округлость, но в результате какой-то одной неожиданной ИДЕИ оно покрылось углами и гранями. Лицо тоже было изломанным и неправильным. Маскалл со своими расовыми предрассудками не счел его красивым, но все же красота в нем была, хотя и не мужского и не женского типа, поскольку в нем содержались три составные части красоты: характер, разум и гармония. Кожа имела медный оттенок и странным образом сияла, будто подсвеченная изнутри. Бороды на лице не было, а волосы на голове имели длину, как у женщины, и были заплетены в одну косу, спадавшую сзади до самых лодыжек. На Маскалла смотрели лишь два глаза. Часть тюрбана, пересекавшая лоб, выступала вперед так далеко, что под ней несомненно скрывался какой-то орган.
