Лариса Кольцова
Планета по имени Ксения
– Какая теперь разница? Артур мой сын. Пусть так.
Карин жалела, что проболталась про старика, но Паникин уже забыл про него, а она знала, что здорова, и старик ей не привиделся, а существует где-то за границей понимаемого ею мира. Да так ли уж и понимаемого, если ничего-то она в жизни не поняла. Кольцо лежало на её дамском комоде, среди парфюмерии, массажных щеток для волос и ожерелий с перстнями. Всё это было свалено в беспорядке. Привычный идеальный порядок давно покинул её дом с появлением Ариадны, именно она – маленькая и уже деспотическая девочка была хозяйкой её прежних владений. Так что Карин не всегда и знала, где и что у неё теперь лежит. Но разве не об этом она столько лет мечтала? Камень на кольце уже не был чёрным, а нежно розовел и был прозрачным, как слеза её материнской скорби, в его гранях отсвечивало её совсем не старое и разрумянившееся лицо…
Утром на следующий день, вспомнив о кольце и найдя его, она не могла поверить, что оно то самое. Сплав металла был тот же, чёрный с вкраплениями золотых искр, но кристалл был чист и прозрачен, и лишь слегка розовел, отражая в себе восход, разгорающийся за далёкими вершинами Альп. Карин вышла на смотровую площадку, глядя на кристалл в призрачном свете утра. И как будто кто-то мягко тронул её за плечо сзади, как обычно делал это Рудольф, ища с нею примирения. Она резко обернулась. Никого не было. Паникин уехал ночью. В отличие от неё, он был человек семейный. И от внезапного понимания, что Рудольф где-то тут, на Земле, живой, и что некто дал ей этот знак, наполнил её чем-то неизъяснимым и лёгким, дал облегчение. Не всем чувствам есть и название.
Купол небес синел и укрывал Землю от космической тьмы, давая тем, кто смотрел вверх, обещание вечности и защиты от этой тьмы. Но и была ли эта тьма тьмой настоящей, или казалась таковой из-за того, что у людей не было органов для её восприятия, как у ребёнка, сидящего во чреве матери, нет ещё открытого зрения и возможности увидеть цветущий сад, где гуляет его мать. Та, которая носит его и вдыхает аромат, переливающихся в живом свете растений вокруг. А он там, в ней, только и способен уловить тихое и спокойно-радостное биение её пульса, страшась в предчувствии своего скорого выхода в чудовищную для него неизвестность, где не будут его защищать околоплодные воды, единственное, что дано ему в его ощущениях эмбриона. Спит мозг, закрыты глаза и не дышат лёгкие, и час его выхода мучителен ему. Но он неизбежен, как ни блаженствует личинка – человек в своём неведении. И крик, открывающий его лёгкие, есть и отчаянное прощание со своей насиженной маленькой вселенной, есть и страх огромного и нового мира, распахивающего ему навстречу своё подавляющее величие, своё земное тяготение и вечно призывающие вверх звёзды.
Фарс над озером несчастья
В земном мире уже давно не было войн и болезней, косивших целые континенты. Не было распрей ненасытных владык, тех, кто мнил себя главными на пиру жизни, данной им в награду, а прочим в наказание. Мир был ярок и тих, люди не толкались, не ненавидели, не ругались гнусно, не убивали себе подобных миллионами. Но он всё ещё не был Раем. В нём была смерть. И поиски себе подобных миров тоже могли помочь в разгадке и поломке её несокрушимой иглы, чем она жалила живущих. Но что или кто она была? И было очевидно, что всё мировое и вселенское зло связано с нею напрямую. Зло и разрушение живого это понятия – синонимы. И если она есть благо, как учил когда-то Будда, или сектанты-гностики, то почему же Творец мира не дал человеку это знание и понимание, зачем утаил? Если любовь – благо, то всем даётся это понимание открыто и всеохватно. Мир не делает любовь тайной, он являет её всем как свет, и к ней как к свету все стремятся, все жаждут и ликуют, пребывая во благе счастья.
Ксения и Рита зависли в аэролёте над гладью утаённого на высоте гор озера. При солнечном свете оно было мирное и безобидное, были видны какие-то строения, теснящиеся в скалах. Оказалось, что это обитаемое место. А в тот хмурый вечер ей показалось, что тут нет, и не было от сотворения мира никого, кроме одержимых и редких альпинистов. Ксения прижала к себе маленькую урну- контейнер с пеплом.
– Почему именно тут? С чего ты взяла, что это была его воля? Ужасное место, дикое какое-то. – Рита хмурила высокий гладкий лоб, злилась на Ксению. Её, рафинированную, без пятнышка, без складочки, идеальную и вычищенную всегда во внешнем облике, раздражали рыжие и давно нечёсаные волосы Ксении. Они были повязаны траурным шарфиком, как делали это женщины в старину. На этом настояла сама Рита, повязав голову опустившейся за считанные недели вдовы, когда навестила её сегодня утром и пригласила её проводить к месту гибели Рудольфа.
– Не было никакой гибели, – упрямо заявило это нечёсаное и опухшее от слёз или от снотворных препаратов помело, вставшее с неубранной постели
– Ты хоть бы причесалась, – заметила она Ксении, – волосы превратятся в войлок.
– Я их тогда побрею. Буду лысой как отец, или как Рудольф и Артур на спутнике. Мне пойдёт, я думаю.
Альбина, ставшая поневоле за хозяйку вместо выпавшей из житейской суеты матери, принесла новое чёрное платье. Ксении было всё равно. То, в котором мать была на церемонии прощания, Альбина выкинула, чтобы Ксения опять в него не влезла. В тот день она страдала за мать, видя, до чего неприлично она смотрелась в том трауре якобы. Схваченная платьем как второй кожей, она казалась голой, и Альбина видела, как смотрели на Ксению посторонние мужчины, и это не взирая на то ужасное место. Им же не жаль было её отца, они пришли как официальные лица, и Ксения их развлекала. Альбина, хотя и девочка, это отчетливо почувствовала. Рита тоже отметила тот непристойный для вдовы вид Ксении и похвалила Альбину, тихо ей сказав:
– Умница. А то она не соображает ничего.
Сейчас Ксения выглядела пристойно, шёлковое платье струилось по её телу мягкими и маскирующими складками, в меру длинное, изящное и, будучи свободным, делало Ксению более худощавой на вид, чем она была.
– Это его Родина, – ответила Ксения Рите на её вопрос о месте, над которым они зависли.
– Чья Родина? – не поняла Рита.
– Арсения Рахманова. Это же его прах. Он будет доволен, что я развею пепел в его родных горах и над тем озером, где он любил купаться. Так Рудольф говорил. То есть, я это поняла из его рассказов.
– Причём тут Арсений? Что ты несёшь? Не надоело сумасшедшую из себя изображать? Детей только пугаешь. Рудольфа в этом мире уже нет. Прими это в себя. И сбрось свой морок. Не внушай его детям хотя бы.
– Где же тогда Арсений Рахманов? И кто убил твоего Вейса?
– Причём тут Вейс? – Рита оторопела, в вечно ледяных глазах заклубился страх.
– Ты же знаешь про секту охотников за всеми нами, из «Туманности будущего»? Ты знаешь. Только ты боишься себе во всём признаться. Ты сразу всё поняла. Только тот, кто принадлежит структуре ГРОЗ, причём её не последнему, а ближе к верхнему этажу, мог сопроводить твоего второго папу или вечного мужа Вейса, кто он тебе был? В его заждавшийся своего обитателя семейный склеп. И то сказать, зажился дедок, триста лет с каким десятком ему было? А почему они, по старинке, хоронят свои кости в склепах? А всех прочих кремируют?
– Трепло! – оборвала Рита, – закрой свой рот и молчи о том, чего тебе не дано постичь. Какая «Туманность» и секта? Это в голове у тебя клубится туманность, и сама ты из секты вечных дураков.
– Я на тебя не обижаюсь. У тебя секретность уже и твой старый костный мозг проела. У тебя, наверное, особый чип имеется? Рудольф, например, умел его в себе нейтрализовать. У него же тоже был, как у всех этих из ГРОЗ. Ему кто-то сделал сверхсложную процедуру его удаления, а на освободившееся место засунул такую особую штучку, которой можно управлять и удалять любую информацию о себе, по желанию. Так что в этой вашей космической канцелярии зря и думали, что все у них на ладошке копошатся. И пример тому, твой маринованный вайс гриб, белый гриб – гриб высшей категории. Что за ширму Альбина мне разыскала? – спросила она безо всякого перехода, оглядывая своё просторное платье.
Рита смотрела на неё, словно видя её впервые, но молчала. Ксения открыла верхнюю сферу, зависшего над горами аэролёта. Она долго всматривалась в металлическую, как это казалось сверху, поверхность озера. Назвать её зеркальной язык не поворачивался, настолько невыносимым было ей и это место, и это озеро. Она нажала особое устройство в контейнере и, тряхнув вниз его содержимое, бросила саму урну следом за развеявшимся пеплом. Серебристая ёмкость мелькнула воздушной рыбиной и по неровной дуге упала в далёкую ледниковую воду. Сама Ксения показала после этого обе ладони застывшей Рите. Она совершила траурно-торжественную церемонию быстро и без всякой торжественности, явно желая поскорее освободиться от невыносимого ей груза.
Рита почувствовала себя оскорблённой вдвойне, и за себя и за несчастного Рудольфа. За что ему была дана такая жена? За какую ущербность и грехи? Но были, были и ущербность и грехи, и не было в последние годы с ним рядом её, ангела-хранителя Риты. Она посерела от своей, не вычеркнутой и его гибелью, ревности к Ксении. Возникло желание выпихнуть её следом за пеплом и контейнером в пучину озера, пусть расшибётся, пусть утонет следом, а она скажет, что неутешная вдовица покончила с собой. Но это если она сломает шею о водную каменную, если грохнуться с такой высоты, поверхность воды. А ну как останется в живых? Кошка непотребная. У кошек же, как известно, девять жизней. Рита закрыла глаза, приводя себя в чувство привычного спокойствия.
– Я спокойна, я совершенно спокойна, – издевательски прокомментировала её привычную релаксацию на ходу Ксения. Поняла, рыжая тварь, её состояние. Но вряд ли поняла, насколько близко стояла сейчас к собственной гибели. У каждого человека есть грань, за которой он теряет свою выдержку.
– Ревнуешь по-старому? А зря, – беспечно добавила вдова. – Он так и так меня бы бросил. Не любил. Но тебя он не любил ещё глубже. Меня, во всяком случае, хотел, и как сильно временами, не представишь! Последний раз перед этой скверной прогулкой на озеро, сколько же раз мы с ним замкнулись? Три раза. И каждый раз как в первый.
– До чего же ты извращена в своих проявлениях! У тебя на лицо патология – эксгибиционизм, так это называется в терминах психиатрии. Но не секрет, что мужчинам такие сучки и нравятся.
– Эксгибиционизм на лице? Так он у всех на лице. Мы же лиц не прячем, как на старом Востоке.
– Заходись, заходись в своем кощунстве. И это во время такой церемонии. Бедный Рудольф! – И Рита вдруг скрыла своё лицо в ладонях, чтобы не выдать Ксении своего страдания.
«Отдай мне своего сына»
Справившись с нахлынувшей мучительной эмоцией, Рита опустила руки. Лицо было порозовевшим, несчастным, и от этого показалось Ксении милым, человечным. Она впервые подумала о Рите как о посторонней, как о вечно одинокой женщине, давно утратившей истинную любовь по отношению к себе со стороны тех, кого прельщала, но, по сути, покупала за мелкие выгоды и поблажки, которые устраивала своим мальчикам по службе. Красивая внешняя упаковка не всегда была способна обмануть, и временное влечение никогда не переходило в любовь к ней. Получалось, что в человеке существует тончайший тайный идентификатор истинного возраста души, и симулякр молодости не имеет в себе незримых, но остро ощущаемых, подлинных и трепетных ювенальных излучений? И разве не прочувствовала она, Ксения, всё это на себе, так и не вернув его прежней любви?
Чем была их жизнь? Ксения была поглощена собой и детьми, своими родными особенно, и в большей степени, чем детьми Нэи. И не зря Альбина не любила Рудика, ревновала отца к младшим детям. Да, в этом она могла себе признаться только наедине с собой. А он? Жил рядом, но что чувствовал и думал о чём? Никогда не оставляло притупленное, конечно, но болезненное подозрение, что явление Нэи в его жизни стёрло в его душе все следы их былой юношеской любви. А она сама, Ксения, пришла впоследствии как одна из череды других и мало ценных для него, случайных отвлечений от главной, необходимой его женщины, и главной этой не стала, хотя и заняла по необходимости её место с ним рядом.
– Не знаешь, куда Альбина дела мое чёрное платье? Я искала, искала, но так и не нашла. Оно дорого мне, потому что я была в нём на прощании с мамой. Я шила его сама. Чтобы не сойти с ума от горя, сидела ночью и шила. Это было в ту ночь, после того страшного и невозможного дня, когда одновременно вместе с нею Землю покинул и Рудольф. Я шила этот траур, о! Это моя тайная подлость! По нему, потому что мои спазматические рыдания были вызваны его отбытием в большей степени, чем уход мамы. Он на Трол, а она – куда? В Созвездие Рай? Я даже и представить себе не могла в то время, что буду в этом платье повторно и в такой ситуации. Но и в какой? Это же не был он. И ведь любой человек заслуживает того, чтобы в день его ухода кто-то, пусть и не близкий облачился в траур. Разве нет? Хотя я совсем не знала этого Арсения. Думаю, его информационная матрица будет мне благодарна, что я высыпала его прах в родное ему озеро. До чего странен был его отец, этого Арсения Рахманова, если выбрал для себя и сына такое оторванное от цивилизации место. Рудольф рассказывал, он был вроде горного отшельника, когда утратил свою жену-возлюбленную. Я ещё подумала, везёт же некоторым женщинам, что их так любят. Или дело не в них, а в мужчинах, редких в своём однолюбии? Почему мне не попался такой человек? Или тебе? У тебя вечный конвейер. Неужели ты никогда не завидовала людям, у которых жизнь, как кристалл чиста и безупречна? Почему не искала такого человека? Почему не нашла?
– Давай не будем омрачать информационной матрице Арсения момент его прощания с испепелённой оболочкой, – издевательски оборвала её Рита, – давай помолчим, как того требует трагичность момента. Ты классический оральный тип личности.
– Это что?
– Была такая древняя классификация людей по определённым врождённым признакам. Оральный – это тип, страдающий речевым, да и прочим эмоциональным недержанием. Они все время говорят, они не умеют ничего в себе таить, у них чрезмерно расслаблены зоны входа и выхода, ну ты, понимаешь. Но есть и преимущество. Они никогда не страдают запорами.
– Спасибо, утешила. А какой им противостоит, как противоположный?
– Компульсивный, кажется. То есть чрезмерно зажатый и сверху и снизу.
– Как ты?
– Это же устаревшая, больше причудливая, чем научная классификация. Это из разряда научной алхимии. Это я так. Чтобы тебя осадить. Я не специалист по истории.
– А должна бы ею быть, специалисткой – очевидицей по древней истории. Ладно. Осадила. Давай помолчим.
Рита направила аэролёт вверх и в сторону запада от гор. После долгого, это если для Ксении, молчания, вдова заговорила:
– Как думаешь, люди возрождаются там, в будущем? Я бы хотела возродиться не здесь, а на той Земле – 2. Когда умру, пусть мой прах развеют там. Вдруг там будет лучше, чем у нас? Через неделю прибывает Артур. Он сейчас проходит карантин в «Сапфире», пусть и формальный, но так положено. Бедный и добрый Паникин, он так и не сумел собрать всё рассыпавшееся семейство, как хотел, на поминальный ужин. Карин отказалась, я рассыпалась на изначальные элементы. Альбину этот Антон куда-то уволок. Кажется, он знакомил её с теми сестрами, но они отказались прибыть из-за меня. Как это, представь, сидеть им и оплакивать постороннего им отца и при этом общаться с незнакомой и неприятной для них тёткой? Вспоминая при этом предавшую их мать? Вика отказалась, думая, что будет Артур, а Артур задержался с прибытием. Когда он отдохнёт на Земле, получит нужный инструктаж и переподготовку, я улечу с ним. Там на Земле –2 строят поверхностную базу. Артур говорил, что все названия там будут земными, как у нас. Чтобы она была полным подобием нашей Земли. Но не знаю, хорошо ли это? Не программируем ли мы её тем самым на повторение собственных ошибок ценою в миллионы лет? Никто не захотел оставить ей моё имя. Ксения – это чужая. Она же будет нам родной. И тогда, в той будущей жизни я уже не встречусь с Рудольфом. Не хочу этого. Этот человек не оценил моего ему дара – любви длиною в жизнь. Мы возродимся, но не встретимся. Зачем? Пусть он ищет свою Нэю в Созвездии Рай. Или Гелию?
– Оставь мне Рудика. Я воспитаю его как сына.
– Нет. Он родился на спутнике Гелия, под притяжением планеты Ксения, и он полетит со мной. Артур сказал, что будет ждать, когда я захочу стать его женой. Я захочу. Потому что Артур мой. Просто мы разминулись с ним несколько во времени. Но всё равно встретились. И я ещё долго буду молодой, я рожу ему детей, я забуду Рудольфа, я…
Будто выбило в ней некую пробку, и из неё полились, хлынули горючие слёзы, заливая лицо, впервые после её многодневного ступора. Какое слово стало ключевым и открыло закупоренные источники слёз? Они заливали её настолько, что мешали ей видеть проклятое озеро и ненавистные эти горы, никак не причастные к её, так и не сложившейся земной судьбе.
Теперь уже Рита смотрела на неё с жалостью.
– Кто бы и сомневался в том, что ты не засохнешь от одиночества, – сказала она себе под нос, смущаясь того, что и у неё защипало в глазах. – Для чего же тебе и была возвращена твоя молодость, как не ради твоей новой судьбы? Ты родишь там себе столько же детей, сколько и Нэя. Рожай себе до ста лет. Ресурс твой это позволяет. Но этого мальчика оставь мне вместе с детьми Нэи. Возьми Андрея, например. Он взрослый. А эти могут не пережить перелёта. Рудик мне особенно дорог. Я хочу, чтобы внук Артёма – сын Рудольфа остался на Земле. Прошу тебя, Ксения, не отнимай у меня смысл жизни.
И у Риты, у этой внешне неприступной суперженщины, подобной вершине замороженной и прекрасной горы – свидетельницы их последних вместе с Рудольфом минут, – тоже полились слёзы из глаз.
Где-то таяли вечные ледники, давая начало великим рекам равнин, и таяло её время, время живое и чувствующее, но которое не дало никакого начала ничьей другой жизни, никому.
– Не плачь, – Ксения, жалостливая и отходчивая, тронула её бережно и примирительно ласковой рукой. – Хочешь, не хочешь, а мы с тобой родные. И по моему отцу и по бывшему мужу. И я всё же люблю тебя, если жалею. Я не хочу тебе страдания. Я оставлю тебе детей, хотя мне это непредставимо трудно, как ты и не представишь. Но я сделаю это, да, прежде всего из-за страха их потерять. Личный эгоизм это не советчик в таких вопросах. Ариадна родит мне наших совместных с ним внуков. Она же вырастет неизбежно. Вон Альбина уже просится на жительство к этому Антону. Видишь, как у них всё быстро. А я буду и прилетать к вам, в гости.
И она заливалась накопившимися где-то в ней слезами, ведь со дня того страшного вечера, она не уронила ни одной слезинки. Мысленно она прощалась и со своим сыном, оставляя его Земле, как и хотела всегда, принося в жертву немилостивой Земле свою материнскую любовь. А ей самой Земля без Рудольфа уже не была нужна.
Обретение новой судьбы
«За что?»
Земля без Рудольфа уже не нужна. А она ещё жалела какую-то старую, придорожную, пахучую метлу – черёмуху. А она ещё мечтала о какой-то предстоящей, бесконечной и ленивой отраде в тени своего кусочка одомашненного леса. А она мечтала о редких, от того и потрясающих счастьем, подлунных купаниях с ним вместе в маленьком водоёме за соснами. А она, старая глупая кляча с туго натянутой кожей на упругом своём крупе, так и не исцелилась от простительной только в молодости похоти к тому, кто так и не стал привычной домашней её половиной. Он так и остался редким, загадочным и всегда ожидаемым гостем без подарков. Поскольку подарком был сам. Было ли это хитро-продуманной тактикой его поведения? Или причиной всему была реальная нехватка времени для домашнего каждодневного мельтешения, порождающего рано или поздно притупление этой самой, какой она ни будь по ненормальному её накалу вначале, чувственности? Только он не стал ординарным мужем ни одной из тех скиталиц за любовной удачей, кому посчастливилось или не посчастливилось выйти на его жизненную дорогу под прицел его захватнических глаз.
За что? За какие не свершённые прегрешения ей дана такая судьба? «Как ужасно быть женщиной», – думала она. – А ещё ужаснее быть мужчиной. Кем же тогда быть? Вечным ребёнком, нежноликим ангелом, в ком женское начало слитно с мужским, когда и то и другое не развито, не проявлено, а дремлет блаженным утренним предощущением несомненного будущего счастья».
Это случилось после того страшного вечера у пирамидальной горы, который она посчитала уже окончательным вечером своей судьбы – вечером, гаснущим в уже необратимую для неё ночь. Именно тогда кристалл на кольце обесцветился и обрел вид убогого тусклого, бутылочного стекла. Она пыталась его почистить подручным домашним средством, но эффект очищения пропадал тотчас же, и поверхность камня мутнела, покрываясь непонятной дымкой. Скорее по инерции Ксения продолжала носить его, по бессознательному даже автоматизму привычки снимала вечером, искала его утром. Он был как судорожное цепляние за старую и очевидно закончившуюся жизнь. Как безумная надежда повернуть время вспять. Чем она и занималась всю свою жизнь, безумный борец с накатывающимися валами вселенского времени, из неощутимых, но неодолимых лап которого она пыталась вырвать свою любовь, своё прошлое. Но сейчас над вершинами гор она вдруг увидела, что кристалл стал алым, как та гора в тот жуткий вечер.
И к ней вдруг пришла догадка, а по мере нарастания сияния кристалла и внезапное озарение, что в этом кольце заключена причина миражей озера, – появление неизвестной девушки и последующей за этим световой вспышки. Кристалл транслировал неведомый мир, из которого приходили к ней уже дважды, – Нэя, затем страшный Хагор, а тем вечером явилась роковая незнакомка. Она и была Гелией.
Ксения попросила Риту вернуться. Не поняв её намерений, Рита всё же исполнила просьбу, не желая её раздражать. Зависнув повторно над ледником, над сумрачным глубоководным оком гор, расположенным чуть ниже его голубеющего языка, Ксения сняла с руки кольцо и выбросила его в озеро. Зачем она притащила это горе со спутника? Зачем она польстилась на чужое сокровище? А ещё обзывала Риту вороной. Пусть бы кольцо Нэи валялось в пирамиде. Пока сатанинский кристалл не растаял, как тот, о котором рассказывал Рудольф – кристалл Антона, данный ему страшным Хагором. Тут была её вина перед мужем, – это она притащила на Землю орудие мести неумолимого монстра.
– Ты так ничего и не поняла, – сказала ей Рита, – да и откуда тебе было знать о Гелии. Ты думала, как и наивная Нэя, что он стал твоим. Я тоже вначале думала, что без труда верну свою прошлую власть над ним. Но он не особенно-то и нуждался, как в тебе, так и в Нэе до тебя, и даже во мне. – И она подчеркнула особой интонацией слово «даже». Мол, она-то незаменимая всегда, она – то вне конкурса, устраиваемого девицами или жёнами, неважно кем. Она не из их числа, она всегда особенная.
– Он рассказывал мне о своей трольской жене на островах «САПФИРа», и я тогда же поняла, он любил только её одну, потому что так и не сумел её одолеть. И она его любила, только его. Нэиль был её орудием мести. Я в этом уверена. Она была подобна самому Венду, самовлюбленная кристаллическая химера. Я, если честно, ругая тебя, поверила тебе. Только почему ты не сказала о своих подозрениях мне до кремации? Что стоило провести подлинную экспертизу, если та была фальшивкой? И что за поспешность была в последующих действиях, когда всё завертелось с быстротой и сумбурностью дурного сновидения? Никому даже не пришло в голову проверить тебя на вменяемость. Что ты там видела? Что произошло с тобою? С ним? Сейчас настолько очевидно, что ты пребывала в состоянии измененного сознания. И заметь, он не был обыкновенным незначительным обывателем. Тогда чего так спешили? Не разобрались в дичайшем происшествии…
– Не бывает незначительных людей.
– Бывает, ещё как бывает и есть. Но кто-то был заинтересован в лихорадочной поспешности всё поскорее скрыть. Как будто у всех последующих действий был тайный режиссер-постановщик спектакля под названием «Похороны Рудольфа».
– Он сам и был в этом заинтересован. Он и был режиссером – постановщиком. До чего же ты сама-то незрячей оказалась! А как черепаха: «да, молода, хороша я, сказала она, уползая. Живу я лишь сотню лет». А сколько на самом деле ты живёшь?
Рита во власти эмоций
– Не помню. Я не считаю свои годы. Зачем мне?
– Тебе было страшно, когда Рамон занёс над тобою нож? Или что у него там было в руках? Тот нож был трёхгранный? Он поразил тебя нестерпимым блеском? Какой-то особый сплав, особый клинок, мощнейший удар, и смерть происходит мгновенно.
В глазах Риты заклубился тот самый страх, не была она суперженщиной, а обычной, втайне трусливой старушонкой, уставшей, но продолжающей прятаться за телесную иллюзию своей молодости. И умной она никогда не была, или уж утратила частично свою врождённую гениальность, как это ей приписывали? Природу, а правильнее Бога, нельзя же бесконечно обманывать.
– Откуда ты знаешь про Рамона? Неужели Рудольф был так подл, что рассказывал тебе всё?
– Что всё? А ты что же, живя две сотни лет, всё еще обольщаешься по поводу мужского благородства? Ему нисколько, ты только подумай, был недорог наш союз, дети, я не заслужила в его глазах и простой благодарности за все те радости, что давала ему. Ни в той моей юности, ни потом. А Нэя? Она что ли заслужила его благодарность?
– Я знала Рамона давно. Ещё когда он появился в ГРОЗ как курсант. Он был переросток на своём курсе, пришёл поздно, но осознанно, и его приняли. Он прошёл все тесты, все испытания, его интеллектуальные и психофизические данные – великолепны. Добряк, в чём-то и смешной парень, но смелый, с ярко выраженным устремлением к справедливости. Всегда. Не знаю, за что его сослали в далёкую штрафную колонию. Данные подобного рода всегда засекречивались. Но судимость с него сняли. А там, на спутнике, он просто помутился рассудком. Там такое происходило со многими. Видимо, он повредился головой в тех местах, где отбывал срок. Жуткое место, повышенная радиация, и прочее. Всё это не могло не сказаться на нём. Восстановление оказалось недостаточным, так бывает. Он простой парень, кто был озабочен им? На спутник же взяли, там не хватало опытных служак, а Рамон таковым являлся. Но произошёл срыв. Вот и всё. Некоторые направляют агрессию на других, некоторые на себя.
– Не шифруйся. Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. Они, те ребята, как и их духовные лидеры, считают, что вы несёте в себе зародыш будущей страшной болезни человечества. Вы взбесившиеся клетки, будущие губители и носители духовного, значит, и физического яда для цивилизации Земли. Нельзя жалкой кучке иметь то, чем не обладают другие. И это не деньги, не еда и дома, как раньше, не гипертрофированные возможности, всё нарастающие и всё более приобретающие злокачественный рост и изощрённость. Вы ещё страшнее. Вы можете заразить собою информационную оболочку Земли, сделать её непригодной для будущего, и из-за вас мир Земли будет уничтожен. Вы уже живёте за счёт ресурсов будущих поколений. Занимаете, по сути, их место. И с этим соблазном справиться страшно тяжело, но крайне необходимо. Новый виток по спирали развития, новое зло в лице всё тех же элитариев – паразитов. Толпо- элитарное зло не может быть истреблено, пока правила жизни диктуют носители погибели, пока они насаждают в преемственности поколений эти правила. Поэтому те охотники беспощадны к вам, хотя и, возможно, страдают по-человечески. Вот как думаешь, плачут клетки – носители иммунитета, убивая свою родную клетку, заражённую опасной дрянью? Поэтому они, «лбы» эти, учатся у вас. Они тоже встали на путь мистификаций, на путь неправды, лично направленной против вас. Ты думаешь, те люди, которые открывают другие миры, осваивают их, постигают, не меняются? Не выходят из-под вашего гипноза? И если в них, в нас есть стремление к справедливости, значит, его кто-то в человека вложил? Почему одним всё, а другим ничего? Если вы пришли к мысли, что человечество не дозрело до вашего прорывного открытия всем скопом, значит, вы не имеете права пользоваться суперскими возможностями втихую, секретно от большинства, значит надо работать в направлении усовершенствования, чтобы этим обладали все. Или вы неизбежно превращаетесь в нарост, если не как все. Сколько таких наростов срезало с себя человечество, сколько теряло при этом сил и крови. Если бы не этот древний вирус, где бы мы сейчас были? Рудольф тогда ещё говорил мне, что если и на Землю –2 затащат старые порядки, то грош цена будет этому будущему раю. Не будет его и там. Может быть, тот их лидер, он не так и наивен, что вербует себе в адепты таких жестоких людей как Венд? Уж он-то не пожалеет, слезу не пустит. Он не дрогнет, как добрый Рамон над тобой тогда. Заслуг не зачтёт. Закон, если это высший закон, исключений не знает. Какой он и закон, если его можно нарушать из-за первого же сострадательного вздоха над беззащитной и живой душой? Человек всё же не вирус с шипами, похожий на нелепый шарик, похожий на тот, который дают грызть щенкам. У меня щенок был, он в такой шарик играл, рвал его…
Рита слушала её, уйдя в какой-то невидимый кокон, оставаясь зримой для Ксении. Она стала невозмутимой как маска, на которую не направишь эмоций, которую не прошибешь словом. Она включила свою отработанную защиту, как делала это со своими пациентами. Но Ксения достаточно презирала её, давно знала и не прониклась, не поникла перед её профессиональным превосходством. Она почти глумилась над ней, впервые почуяв власть над женщиной, которая хотела присвоить её детей! Сколько же страданий она ей доставила ещё в юности. Как умела эта змея настроить против неё даже родного отца. Как умела вытащить первого возлюбленного из её, уже семейной, постели. Утащить его, оставив её одну встречать Новый Год. Было и такое. Зачем? А вот так ей захотелось! Все ссоры начинались у них из-за неё, все её бесконечные муки, все трещины в душе, приведшие к последующему разлому личной судьбы.
«Детей тебе! Я ещё покуражусь над тобой, повожу тебя за нос, а фиг ты кого из них получишь! Нашла щенков – дай их ей»!
– С чего ты взяла, что осчастливить можно всех скопом? – Рита усмехалась, всё ещё пребывая в маске пугающего всесильного колдуна, которому открыты тайны, неведомые таким жалким людишкам, какой была Ксения в её глазах. – Когда было это возможно? Чем обычно кончалось? И с чего ты взяла, что этим хищникам ночи, этим волчьим «лбам», а уж тем более тебе, известны подлинные мотивы действий их вдохновителей? Может, они просто избрали такой способ борьбы за власть над планетой?
