Лариса Кольцова
Планета по имени Ксения
– Может, он был приёмным сыном.
Рудольф уничтожал Антона ненавидящим взглядом, – И сколько же было ему лет?
– Я его не видел ни разу. Если по рассказам очевидцев, то где-то чуть за двадцать, как-то так. А что вам дают эти сведения?
– Ничего они мне уже не дадут, не вернут! Что же ты там околачивался, если не сумел выловить самого главного обвиняемого, кого мы обзывали Пауком? Забыл, сколько наших ребят было им уничтожено в горах? Все и всё забыли, как обожрались сладкой отравой обманчивого мира! Мне бы не помешало забвения, в чём ты меня только что обвинил. Только я всё помню. И никакого Паука я никогда не видел просто потому, что тот был вымыслом безумца Хагора. Как и саму Паралею никогда видеть бы не хотел!
– Вы никогда не любили Паралею, а я полюбил её даже после того, как она едва не спалила меня вначале. После того, как нанесла удар повторно в самое сердце ржавым клинком. После трагической гибели Голубики, ставшей моим первым утешением там, первой девушкой – другом. А Паралея всё же вознаградила меня за причинённые страдания, повторно вручив мне неземной дар. Вы породили на нелюбимой чужой планете уникальный шедевр. Я не разлюбил Паралею и потом, когда был опрокинут и шмякнут о её твердь, обманчиво и радужно цветастую, настолько жёстко, что не год и не два мне потребовалось на восстановление. А те неизвестные, что отняли Икринку и у меня, и у вас, они не были порождениями Паралеи. Их даже трудно назвать злодеями в нашем понимании. Они исходили только из собственной целесообразности, а человеческая жалость, снисхождение – всё это было им попросту неведомо. Я долго терзался их загадкой. И вот что я думаю о тех «ангелах» теперь. Утратив измерение нравственности, они выпали и из самого развития как такового, совершенствуясь только в механизмах приспособления самого паразитизма к меняющимся условиям. Только бессмысленно это, и их будущее – труха, неизбежный апокалипсис, запрограммированный самой их неправедностью. Они мнили Паралею собственным ресурсом, а меня кем-то вроде одушевлённого, любопытного и очень им необходимого, но скорее животного донора – носителя необходимых энзимов, ферментов и прочих строительных биоматериалов. И только чудовищный, как его ни оправдывай, Хагор понял столь же чудовищное заблуждение своего ангельского в кавычках и закавыченного в безвылазном тупике мира. А всё же к вам, шеф, Паралея не была столь неласкова как ко мне или к тому же Олегу… – И тут он запнулся, спохватившись, что его давняя горестная утрата была также и личной трагедией Рудольфа.
– Олег долго не мог забыть Паралею, – продолжал Антон, выждав паузу и не дождавшись от Рудольфа продолжения спонтанного и неожиданно многословного размышления вслух о Паралее, что и поспособствовало тому, что и сам он открыл своё нелёгкое, их взаимно связанное прошлое.
– Отныне Паралея закрыта для посещения землян навсегда. И сам проект, и наши базы там – всё свёрнуто. Только я не понимаю, как ты мог отпустить свою старшую дочь в какое-то земным Богом забытое поселение, по сути—то, потеряв её навсегда. Ведь она, по существу, была твоя дочь! Ты отнял её у меня. Я никогда не видел её воочию, и вряд ли увижу. Вот чего я не могу простить тебе. Свою родную по крови, вряд ли, так просто отпустил бы. Использовал бы любые возможности, чтобы оставить рядом с собою на Земле. Или та, другая дочь, не Елена, никогда и не стремилась покинуть Землю? А вот почему-то у Лоролеи такая блажь возникла, и ты дал ей самую полную свободу выбора.
– Мама была тогда жива. Она долго плакала и отговаривала. И Арсений стоял как стена. Но под всякой стеной можно вырыть подкоп. Она всё решила сама, а я был, к сожалению, очень далеко от дома. Ваши упрёки жестоки и несправедливы.
– Ну, да ладно. Всё в прошлом, – сказал Рудольф.
– Прошлое всегда может стать будущим, – ответил Антон.
– Даже если настоящее хуже, никто не стремится в прошлое, – сказал Рудольф.
– Именно тогда, когда перестаёшь стремиться в будущее, прошлое и возвращается, – ответил Антон.
– Ты утратил свою веру в будущее? Или тебе настолько плохо живётся в твоём настоящем, если даже Паралея манит тебя как утраченный рай?
– Да. Она меня тянет. Тянет настолько сильно, что расстояние кажется фикцией. Я брожу по Земле и будто ищу некий портал, открыв который, я окажусь там. Поскольку туда, как вы и сказали, все траектории полёта свёрнуты. Почему так произошло? Такие колоссальные затраты, а всё – пшик? Куда исчез Рудольф Горациевич? Он так и не появился на Земле. Просто пропал, как многие и многие до него, и после него. А ведь там так и осталась та загадочная точка, где мир Паралеи пересекался с тем Созвездием Рая. Как я хочу найти его! И Горациевич хотел того…
– Разумов был чуточку с сумасшедшинкой. Он не очень-то и оправдывал свою фамилию.
– Мы все там были чуточку сумасшедшие.
– Ты точно. Но уж никак не я.
– Вы? Да вы были там в хроническом состоянии сумасшествия.
– То есть? – И Рудольф замер с вилкой в руке, свирепо вращая её пальцами, словно нацеливаясь ткнуть дерзкого, навязавшего себя в собеседники знакомца из отринутого прошлого. Прошлое, которое не желал забыть сам Антон и с невольным самозабвением его воплощал в образы-слова, пихая их оживающую пульсацию негодующему Рудольфу в самую душу.
– Вы же были там хронически влюблены. Но прятали себя, выражаясь образно, в некоей монашеской рясе. Я, например, долго считал вас аскетом, но аскетом вечно борющимся с собою. От того вы и были, как бы выразиться? Деспотичен…
– Критичен, хаотичен, иногда ироничен, – насмешливо завершил за него Рудольф. – Жуткий придира, короче. Только я никогда за всю свою жизнь ни в кого не был влюблён. Я или хотел женщину какое-то короткое время, или не хотел её уже надолго. А чтобы они не путались под ногами и не пищали о своём вечном чувстве, я и носил маску злыдня. Вот и всё. Очень действенный метод. А что касается десантников, сам понимаешь, суровый распорядок это обыденность для людей военной профессии.
Ксения возила вилкой по тарелке зелёный горошек, складывая из него узоры, поскольку всё было съедено, и она не знала куда глядеть и каким действием замаскировать свою, вдруг явленную посторонним, включая и взрослую уже дочь, ненужность сидящему рядом человеку – якобы мужу. Усиливающееся раздражение Рудольфа, вызванное появлением Антона, направлено было и на Ксению, навязавшую ему поездку, эту никчемную семейную идиллию, в которой он не нуждался, а пойдя у неё на поводу, был недоволен с самого начала.
И только Рудик не уставал радоваться всему вокруг. Непонятно какими мыслями был он занят, нисколько не интересуясь их затянувшимся разговором и желая только одного, поскорее отсюда удрать на простор, к прибрежным скалам, к озеру. Он то убегал на открытую смотровую площадку, то возвращался, обегая стол и что-то хватая, и опять куда-то исчезал на непродолжительное время. И никто его не дёргал, не замечал, не воспитывал.
Непонятная трансформация кольца Ксении
Антон приковался взглядом к кольцу Ксении. Или он узнал перстень Нэи?
– Какой необычный у вас кристалл. Я точно такой же держал в своих руках на Паралее. Это был кристалл связи с тем миром, откуда приходили те условные ангелы. Только тот был большой по размеру. А по виду точно такой же. Как называется камень? Он земного происхождения?
– Нет. Рудольф привёз его с той самой Паралеи. Кажется, алмаз. Он, как и все природные алмазы, был покрыт коркой – шершавой поверхностью. Рудольф его очистил в своей лаборатории. И шкала твёрдости точно такая же, как у алмаза, и химический состав тот же – углерод, и элементарная ячейка структуры имеет форму куба. Плотность – 3,51 грамма на кубический сантиметр…
Её никто не слушал, никто не нуждался в глупейшем пояснении, как и в её присутствии рядом. Так ей показалось вдруг, поскольку тема разговора не имела к ней никакого отношения. Антон же, задав вопрос, уже не смотрел в её сторону, то ли утратив интерес к кольцу, то ли ещё почему не желая смотреть на алмаз и на ту, кто его присвоила. Он узнал перстень Нэи, что и было ясно Ксении.
И тут кристалл словно подёрнулся инеем, став непрозрачным, а одновременно и жгуче – ледяным по ощущению, вызвав онемение всей кисти руки. Ксения инстинктивно согнула пальцы в кулак и опять разжала. К перемене цвета камня она успела привыкнуть, и решила, что у неё слишком взбудоражены нервы, слишком много запретных тем разворошил тот, кто был встречен на берегу, кто скомкал их настолько и редкий совместный семейный отдых. И исключительно интересной внезапную встречу могла считать только Альбина. Но что считала Альбина, поди узнай. Антон её развлекал, но вот насколько он затронул эту маленькую ледышку?
Взяв у сына тарелку с нетронутой рыбой, Ксения обратилась к Антону с рассуждениями по поводу местных красот, желая всё же вклиниться в беседу и смягчить неприкрытую неприязнь мужа, а своим наигранным аппетитом скрывая смятение. И тут же резко отпихнула от себя тарелку, почувствовав отвращение к остывшей рыбе и невыносимому картофелю. Отвернувшись в сторону, она сплюнула в салфетку то, что успела зацепить зубами, чувствуя себя в фокусе невежливого внимания чужака, которое сама же на себя и обратила. Возможно, он просто не успел вовремя создать вид собственного отвлечения от неё, а вместо этого выразил своё беспокойство её состоянием, словно был готов подставить ей свои ладони на крайний случай. Растерявшись, он протянул ей свою салфетку. Но всё обошлось, и Ксения ловко задвинула собственную скомканную салфетку подальше под стол. Было бы и смешно, если бы не было ей так неловко за себя. Ненавидя его в данный миг заодно с Рудольфом, она мило ему заулыбалась, внезапно ощутив себя в старой ненавистной маске как в глиняной скорлупе, сдавливающей скулы. Ненависть вызывала и всплывшая из небытия, выкликнутая Антоном Паралея. Ксения не желала знать о Паралее ничего, желая лишь того, что невозможно, – чтобы не было никогда, ни в прошлом, ни вообще не только этой гаденькой планеты, но и Нэи. А те дети, что есть, были бы её собственными, которые так и не родились в те её молодые годы. Возник настолько сильный импульс к тому, чтобы тотчас же встать, выйти на улицу и выкинуть сам перстень куда подальше, – в синие глубокие воды, чтобы не выплыл. Она стала стаскивать кольцо, а оно не стаскивалось. Тут уж все приковались взглядом к её стараниям, и никто не произнёс ни слова. Ксения чувствовала себя мерзким мародёром, вором вещи другой и умершей женщины. Она не должна была брать тогда кольцо. Его надо было выбросить за купол сразу же, в ночь, в тёмные необитаемые дали, в породивший его мрак, поскольку тайна кристалла хранилась там, куда ей самой не было доступа, и соответственно не было там света для неё. Это было бы неким символом избавления от… от чего? От памяти о галактической скиталице, прожившей за неё, за Ксению, её судьбу? «Да», – сказала она себе, – «это моё кольцо по праву, и муж был только мой по предначертанию свыше, и судьба была моя. И заблудившаяся судьба вернулась ко мне, пусть и подстывшая, обгрызенная, да не съеденная окончательно».
И она успокоилась. Искристый металлический сплав с планеты Паралея, чёрный и с золотыми включениями, потеплел на пальце. Кристалл же наполнился синим водяным мерцанием, прозрачной слезой. И Ксения без всякого труда повозила кольцо по пальцу, оно как было, так и осталось чуть-чуть великоватым для её безымянного пальца. А Нэя носила его на среднем пальце, сверху надевая узкое кольцо из земного розоватого золота, чтобы не дать перстню с алмазом свалиться, поскольку он также был ей свободен. Она объясняла Ксении, что не любит тесных украшений, боясь того, что не сумеет снять кольца при случае.
Пока она так возилась, да размышляла, вся её грусть-печаль развеялась как по ветру, поскольку в распахнутые окна влетал ветер снаружи, только набирающий свою силу. Ксении стало легко и весело. Как и Рудику, который вернувшись с большим бело-розоватым яблоком, непонятно где раздобытым, грыз его у самого её уха, брызгал соком и сопел как самый любимый «ёжик» на свете.
– Где украл? – строго спросил отец, – мы же не заказывали яблоки. – Он решил, что Рудик схватил фрукт с чужого стола.
– Дедушка какой-то дал, – удивлённо и обиженно отозвался Рудик, махнув яблоком в сторону открытой панели входа. – Почему мой дедушка никогда не дарит мне ничего? И где он собственно?
– Не многовато ли будет тебе к такой-то большой и злой бабушке ещё и громоздкого ворчуна – дедушку в придачу? – отец взял из его рук яблоко и оттяпал зубами едва ли не половину. Оставшуюся половину сын вовремя спрятал за спину.
– Ну, ты! Крокодил – командир! Сам себе такое добудь, а потом и ешь.
– Сам ты жадный крокодилий сын, – игра разрядила зависшее напряжение за столом. – Видел я на своём веку таких человекообразных крокодилов, во сне приснится – лопатой не отмашешься, как говорили наши предки в старину. Перед таким не расслабишься, – отхватит вместе с яблоком и всю руку. Реально – человек по виду, а на черепе гребень, как у рептилии. Зубы выдаются вперёд, сияют, здоровые, и то ли смеётся, то ли угрожающе скалится – не разберёшь. Весь в оранжевой шерсти, но только под одеждой, поскольку и лицо и шея без волос. Кажется, он и не брился, поскольку у него практически не росла борода. Мощный был, квадратный как минотавр… Короче, химера больше, чем человек.
– Расскажи! – потребовал Рудик, – ты с ним боролся? И кто победил?
– Ну, если я перед тобой, то ответ ясен.
– Почему ты раньше не рассказывал о разумных крокодильих людях?
– Ты уже не маленький, – встряла Ксения. – Неужели ты не понимаешь, что отец над тобой смеётся?
Альбина отправилась за фруктами, о которых никто не позаботился. Антон застрял взглядом на её удаляющейся фигуре в бирюзовых шелках.
Глава девятая. «Прошлой дружбы не вернуть. А также внезапная исповедь Альбины».
– Так что же Олег? Он рад сыну? У него есть другие дети? Ведь не могут ни быть. Он же ваш ровесник.
Пришлось Антону вскользь коснуться истории Олега по просьбе Ксении, поскольку неизвестный ей Олег оказался причастен к судьбе той маленькой капризной девочки, утопившей в озере «звёздного воина» – «Мемеку». Смешная кличка игрушки так и осталась в памяти.
– Детей у него не было. Малыш его первенец. Хотя личная жизнь была запутана и удачной её не назовёшь. Сказалось его прошлое испытание на Троле, – тут Антон умышленно сменил имя Паралеи на присвоенное ей землянами. – Диагноз был жесток. К репродукции не способен, хотя мужчина-то был и остался брутальным и боевым по всем статьям. И вдруг такое чудо! И чудо без всякой такой двусмысленности, о какой вы могли вдруг подумать. Олег явил научному сообществу ещё одну свою биологическую загадку. Под первой загадкой я подразумеваю его чудесное воскрешение после взрыва «Финиста» на Троле. Мы спаслись с ним вдвоём, и фантастически быстро исцелились от ожогов. Да их и не было. Только закопчённые были несколько. Фантастическая планета, о которой я мечтал и к которой стремился, неласково приняла меня в свои душистые объятия. Вначале попробовала удушить. Знали бы вы, как она неописуемо – ярка и необычна по своему виду! А в пору цветения после сезона дождей, если бы вы могли себе представить благоухание её лесов и разноцветную красоту её городских парков. Там и архитектура вполне себе приглядно-забавная, никогда и не представишь, пока не сунешься внутрь, как печальна та жизнь, что скрыта за фасадами, за изумрудными окнами. Была такая старая-престарая сказка про «Изумрудный город» и про живущего там чародея-обманщика. Да. Мне так и казалось временами, что я залип в некой голографической выдумке, если бы… Когда Паралея снится мне, я… я просыпаюсь в слезах как женщина…
– Ты всегда был чувствителен. Ты же прирождённый ксанфик. Зря я тебя уволок в сторону от избранного пути, – как-то заметно смягчился Рудольф. И Ксении тоже стало жаль Антона. Совершенно мальчишеская открытость большого дяди не могла ни растрогать её, и она деликатно вернула его к теме потомства Олега.
– Мальчик Олега его копия, здоров и пригож. Сама Елена сказочно красива, а в силу того, что она была всеобщая любимица с детства, она выросла эгоцентричной. Она долго ревновала его к прошлому. Но как-то у них там всё наладилось. Пока.
– Олег Пермяк, – опять подал голос Рудольф, – примитивный вояка, импульсивный и чувственный без меры. Недалёкий человек, хотя и не без мужского обаяния. Это если для женщин. Не думаю, что он поумнел. Если он никогда не обладал богатым интеллектуальным потенциалом, то что мог он развить в будущем? У него была обманчивая внешность тонкого самоуглублённого человека, но оказалось, он таил в себе опасную агрессивную начинку. И предполагаю, что Елена тоже быстро раскусит его, когда войдёт в свою женскую зрелость, а она у женщин наступает быстро, и союз их скоротечно исчерпает себя. Жаль, что так случилось с моими девочками. Я не сумею теперь ничего изменить в наших отношениях, потому что их нет, и уже не возникнет.
– Почему же? Пока мы живы, всё возможно. Твои дочери нарасхват, – Ксения решила повернуть разговор в русло лёгкой и приятной застольной беседы. – Они все красавицы. Все как одна. У тебя порода на девочек. Но это не означает, что мальчики твои хуже. Просто девочки необычные получаются. Их сильный характер отличная им защита.
– От кого? – неприязненность Рудольфа распространилась на Ксению.
– От вечно тянущихся к тем, кто красив, мужских лапищ. Именно лапищ, потому что у наглецов всё без проблем, без раздумий и ответственности. Пока умник будет топтаться, да рассуждать, урод схватит у него из под носа самую лучшую, самую уникальную. Вот отчего у красивых девушек так часто случаются трагедии в личном плане.
– Главное, чтобы защита не была похожа на неприступную и шипастую крепость, как было у моей матери. Что толку в её красоте? Ни любви, ни доброты. Никому. Одинокая и сверкающая вершина, хорошая лишь издали и леденящая мозги вблизи.
– Да. Ну, вы и одарили свою матушку сравнением, – улыбнулся Антон, – но вы, шеф, всегда были очень искренним человеком, за что вас и любили.
– Это правда, – оборвал его Рудольф, – твоё счастье, что ты не узнал долгой жизни с моей первой дочерью. Не думаю, чтобы она и в дальнейшем давала бы тебе неземное блаженство. Не в нашей природе – любовь до гроба.
– В вашей. Ещё как в вашей, – вмешалась Ксения, чтобы всё перевести в шутку. – Меня ты будешь любить именно так.
Антон засмеялся, радуясь Альбине, вернувшейся с вазой, полной яблок и груш. Она села с ним рядом, так и не проронив ни слова. Все набросились на фрукты. Ксения заметила, как дочь под столом, словно бы нечаянно, задевала Антона ногой, а он розовел своими скулами как мальчик и едва не давился яблоком. Она же с отсутствующим видом чистила ножичком грушу, разрезая её на аккуратные дольки – лодочки, и любезно совала их отцу. Она была приучена ещё на спутнике ухаживать за своими домочадцами и старательно исполняла это всегда, и дома и вне пределов дома, если им случалось собираться вместе. Поэтому она не препятствовала Рудику, когда он стремительно съел очищенную грушу, а сама она так и не попробовала ни одной дольки.
– Ешь сама, – потребовала Ксения, – он и со шкуркой слопает. Не ухаживай, все сами с руками. – Она имела в виду Рудольфа, всё ещё остаточно сердясь на него.
– Я и с огрызком могу! – Рудик выхватил грушу из рук Альбины.
– Если вы не хотите заняться дальнейшим осмотром, то я готов взять с собой ваших детей. Я всё равно только что прибыл.
– Здорово! – Рудик победно поднял вверх руки, одну с грушей, другую с остатком яблока.
– Ага, чтобы я таскала тебя под мышкой? Делать мне нечего, как следить за этой рыжей шаровой молнией! – Альбину явно не устраивала перспектива прогулки вместе с братом.
– Я сам тебя под мышкой буду таскать! – Рудик швырнул в неё обгрызенное яблоко, – Каракатица водяная!
– Мам! – взвизгнула Альбина.
– Так, – Рудольф взял в руки ложку, – сейчас чей-то лоб загудит как медный колокол.
Рудик присел ниже уровня стола. Ксения перехватила ложку. Альбина под столом сильно пнула Рудика ногой. Он ловко нырнул туда, чтобы отомстить ей, но был перехвачен столь же ловкой рукой отца за медные вихры. После чего извлечён им из-под стола и водворён на своё место. Мальчик притих, но смотрел на Альбину с обидой и исподлобья.
– Невеста без места, – прошептал он, но Альбина услышала, – Каракатица сисястая!
Рудольф схватил его за волосы и довольно сильно дёрнул их вверх, – Рот закрыл!
Рудик, униженный и побеждённый, подавлено притих на своём месте и засопел, делая титаническое усилие над собой, чтобы не пустить слезу. Ксения обняла сына. Должен же хоть один человек поддержать его. Даже если ребёнок не прав, нельзя оставлять его одного против всех. Давно она замечала, что Альбина не любит младшего брата. Девочка хорошо помнила свою родную мать, и Ксения с тайной печалью понимала, что дочь Рудольфа не простила ей того, что она заняла место её матери. Альбина жила за некой стеной, откуда она высовывала свое надменное пригожее личико, живя в их дружном доме сторонним наблюдателем, послушно – молчаливая и закрытая, но так и не приняв новую семью. Совсем не так, как мальчишки. Они любили Ксению как родную мать, может от того, что плохо помнили Нэю.
– Я помню, папа, тот день, – как эхо отозвалась на смутное появление образа Нэи в душе Ксении Альбина, – когда наш Андрей впервые встал на ножки. Он вдруг так смешно побежал по мягкому покрытию в той странной большой и полупустынной комнате, где вы с мамой спали. Ты сломал руку и поэтому должен был целые сутки провести в покое для надлежащей регенерации повреждённой кости. Ты валялся на полу, на спине, а мама сидела рядом тоже на полу. Я всегда хотела, чтобы Андрея не было, и даже просила маму отвезти его обратно туда, откуда она его взяла. На планету под особой звездой, где в тёплом океане Творец выращивает детей в особых герметичных бутонах, как объясняла мне одна колонистка, считая меня крохой. Да я такой и была. А тут я вдруг приняла его в своё сердце, поскольку он так радовался мне, маме, тебе. Мама была в каком-то воздушном платье, или это была ночная пижама, я не помню, она была как в облаке, она не казалась мне настоящей, а будто тающей, или мне теперь так кажется. А ты здоровой рукой гладил её плечо, как будто тоже боялся, что она растает и оставит нас навсегда. Я чувствовала с самого первого сознательного дня, что она зыбкая и не совсем настоящая, что она исчезнет из моей жизни очень рано. Я помню, как она гладила в ответ твою ласкающую руку, наклонялась к тебе, роняя на твоё лицо свои распущенные волосы. Она совсем не следила за Андрейкой, а он влетел со всего размаха в стену с изображением инопланетного леса. Он думал, что природа настоящая и стены нет, или не думал ни о чём, просто был глупенький совсем. Он заплакал, и мне стало его настолько жалко, что я прижала его к себе, как будто сама была его матерью. А мама была занята только тобой. Сверху лился золотой свет. На том спутнике очень красивое небо, когда звезда Регина освещала его полностью. Ты был совсем молодой тогда. Начисто забыв о сломанной руке, ты радовался тому, что я играю с Андрейкой и утешаю его, приняв его окончательно. А мама была занята только тобой, и я понимала, что ты главнее для неё, чем я и Андрейка. Исчезни мы сейчас, она и не заметит. Другие матери любили своих детей гораздо больше, чем своих мужей. Но поскольку мама была их всех добрее, веселее, наряднее, то другие дети считали её самой завидной мамой на спутнике. Она была…
Альбина совершенно отрешилась от реальности, поскольку никак не отслеживала эффекта своей внезапной исповеди, не обращала внимания на постороннего, в сущности, человека, возникшего рядом всего несколько часов назад, глядя остановившимися глазами в самое дно души мачехи, отвергая её без слов. Когда пришло осознанное понимание прошлого, или непонимание всей его сложности, она отказала Ксении в прощении. Навсегда. Только это уже не было способно разрушить любовь Ксении к ней как к своей дочери. «А есть что разрушать»? – спросила вдруг Ксения сама себя, или кто-то у неё спросил? – «Ты только внушила себе, что она тебе дорога. На самом-то деле ты её не любишь. Как и она тебя».
«Провидица»! – хмыкнул в ней всё тот же внутренний голос, и Ксения ощутила его именно как вторжение извне. Ведь Альбина несла в себе частично природу другого мира и вполне могла обладать способностью своей матери как-то понимать затаённые чувства находящегося рядом, влезать в чужой мысленный поток, вряд ли осознанно, но изредка у неё получалось. А уж Ксению-то девочка изучила за столько лет обитания под одной крышей настолько! Но разве она была плохая мать? Разве задела когда словом, поступком, невниманием? Всегда только искренность, ласка, понимание, родное открытое общение. Нет?
«Да, да. Успокойся, ты лучше иных родных матерей. И вина твоя в том, в чём ты и на Страшном Суде не признаешь себя виноватой», – ответил ей беззвучный собеседник.
Альбина являла собою в данный момент, как никогда прежде, женскую версию собственного отца. Губы сжаты, ноздри точёного носа нервически подрагивали. Твёрдый, а вернее, упёртый взгляд в некую внутреннюю открытую дверь, – открытую только для неё в прошлое подлинное или в прошлое наполовину вымышленное, поскольку его детали были дорисованы её теперешним воображением и настоящим чувством. Она упрямо довершала начатый рассказ, – Мама была…
– Прекрасной, – произнёс Антон, – она всегда была прекрасной.
Ксения понимала, что она лишняя сейчас, что она всегда была лишней для Альбины, но уйти сейчас было некуда, а если вообще – из жизни Рудольфа и самой Альбины, то и невозможно. Странная вставка Антона в столь же странное повествование Альбины не вызвала ни малейшего отклика у Рудольфа. Или он его не услышал. Он смотрел на дочь как на глухонемую, вдруг обретшую дар речи, а о чём она там говорила, было неважно.
– Я всегда знал, что ты не любила своих братьев. Ты хотела быть единственной, как другие девочки на спутнике у своих родителей. Тех боготворили, создавали из них капризный и кружевной центр Мироздания, а ты была нянькой и домработницей с малолетства. Ты стыдилась того, что твоя мать была как квочка, вечно окружённая и своими и чужими чадами. На неё всех сваливали, эксплуатируя её неземную доброту и якобы профессиональную бесполезность для нужд колонии, а ты была вынуждена ей помогать, вытирать чужие задницы. – Вот, что он сказал дочери.
– После того, как она родила Толика и Алёшку, она резко похудела и постарела тоже, – продолжала Альбина, кинув через левое плечо его резкую отповедь, – Врач Вика говорила, что последние роды мамы были на грани того, что она могла и не выжить после них в тяжёлых условиях спутника. Мальчишки высосали из мамы все силы, всю радость, а мама была настолько не приспособлена для такой тяготы. Если бы я была у неё одна, она была бы жива до сих пор. А тогда, живя на спутнике и будучи совсем небольшой девочкой, я всё понимала, подставляя маме своё слабосильное детское плечо, и только рядом со мной мама плакала от усталости, страха и тоски в том зловещем мире под куполом. Я спросила у неё однажды: «Зачем тебе столько детей? Разве не достаточно было бы меня одной»? Она ответила, что обязана была восполнить ту потерю, что понесла в прошлом. Она утратила троих детей и, вряд ли, увидит их когда. Она панически боялась седых волос, а когда они появились, она ловко освоила технику их окраса. Одна женщина-химик специально для неё разработала нужную формулу, и мама добавляла состав в свой шампунь для волос, а сам флакончик тщательно прятала от тебя в моём шкафчике. Почему был тот невротический страх? Многие там седели, и что? Но она боялась проявить перед тобой то, что естественно для всякого человека – его постепенное биологическое изнашивание. Да разве не естественно стареть и умирать, поскольку смерть только фазовый переход в другое качество жизни, а сама жизнь вечное свойство живой и вечной Вселенной. Мама называла Творца Вселенной Надмирным Светом. Мама объясняла мне многое, она всё понимала правильно. Только недоразвитые существа не понимают ничего. Единственное чего она боялась, так это утратить твою любовь. А я всегда хотела улететь на Землю с мамой без тебя, как другие женщины со своими детьми оставляли мужей на спутнике не ради временного отдыха, а навсегда. Зачем ты разрешил ей иметь ненужных сыновей, если уже была я?
– Не нужных?! Ты можешь так о братьях?– возмутилась Ксения, пугаясь взрывной реакции Рудольфа. Но никакой реакции не последовало.
– Разве они были нужны тебе? Нужна я? Дай мне кто такой выбор, я бы отказалась вообще рождаться на свет. Я всегда любила и люблю только свою маму. А тебя, – она обращалась к отцу, – я не любила ни там, ни тут не полюбила, в отличие от мамы Ксюши. Как бы я могла, если ты всегда отсутствовал. Только спать, вероятно, и приходил в наш жилой отсек. Я не помню, я рано засыпала, поскольку я или училась или работала там как взрослая воспитательница в детском саду. Когда мы отбыли оттуда, как я радовалась Земле! Нашему новому дому, свободе, лесу и купанию в настоящем озере. Мама Ксюша действительно стала мне настоящей матерью. Она с нами играла в игрушки, бегала в догонялки, читала, учила плавать в настоящем водоёме, где водились настоящие рыбы и прочие бяки. А тебя как не было, так и не появился ты рядом. Но не обижайся, мама, ту маму я любила сильнее. Однажды, ещё на спутнике было, она пришла ко мне ночью и села на мою постель. Она стала мне рассказывать о том, что её мать погибла очень молодой, а мать матери тоже и, видимо, такова печальная традиция в их роду. А её Энтропизатор, она так сказала, и я запомнила, уже явился за ней. Но на нём оказалась весьма неожиданная маска – лицо юной женщины, очень красивой, печальной и несчастной женщины, поэтому я не должна винить маску за то, что Энтропизатор использует её в своих целях. Мне стало страшно. Я приняла её речи за бред. Даже будучи маленькой, я понимала – это бред. Я её утешала, не веря ни в какого Энтропизатора. Потом она спохватилась, стала смешить меня, тормошить, легла рядом, гладила, и я уснула. Но само наличие Энтропизатора бредом не было. Он явился за мамой. Вскоре после той ночи она и пропала навсегда. Мама, – обратилась она к Ксении обычным голосом, даже не выдержав паузы, словно и не было её пространного рассказа только что о жизни на спутнике. – Пожалуйста, выкинь ты ту жуткую маску, что висит на стене твоей спальни, – Альбина сказала «твоей», а не «вашей» спальни, подчёркивая этим что? Редкость появления там отца? Мнимость её, Ксении-мачехи, личного счастья? – Каждый раз, как вижу её, не могу отделаться от чувства, что за нею прячется какой-то Энтропизатор, если не твоей жизни, то твоего счастья. Я выкинула бы её и сама, но не хочу тебя обижать, поскольку ты хорошая, мама. И я знаю, любишь меня гораздо сильнее, чем я заслужила. Лучше сама выброси.
