Лариса Кольцова
Планета по имени Ксения
Спустя годы
Семейная прогулка, что называется, «из-под палки»
Они гуляли по берегу реликтового озера. Месяц май. Из-за прохлады отдыхающих не наблюдалось, – встречались только редкие и куда-то спешащие хмурые пешеходы. Дул сильный ветер, и озеро переливалось от бледно-голубого к насыщенно-синему цвету. Ксения, щурясь, подставила лицо ветру. Она оказалась здесь впервые. И ничего бы не потеряла, если бы находилась сейчас дома. Но кого винить, если сама же всех сюда вытащила?
Рудик пытался вскарабкаться на высокую насыпь древнего моста, похожего на римские акведуки, законсервированного как памятник архитектуры. Рудику исполнилось девять лет. Ксения с Рудольфом всё не могли решить, в какую закрытую школу его отдавать после школы начальной. Рудольф хотел, чтобы Рудик, как и остальные мальчики учился в школе, принадлежащей структуре ГРОЗ, а Ксения не хотела. Пусть хотя бы младший сын останется в их семье полностью землянином.
С ними поехала Альбина. Она окончила среднюю школу, ей без пары месяцев восемнадцать лет! Возраст выбора дальнейшего жизненного пути. А у неё всё застопорилось, она всё отбрасывала, не желая погружаться в глубины какого-либо профессионального познания. Будучи умницей, производила временами впечатление странной ущербной отшельницы из-за избыточной самоуглублённости, отсутствия интереса к общению со сверстниками. Она тревожила Ксению и оставляла равнодушным к её скрытым проблемам отца. Сегодня она не хотела с ними лететь на озеро, но Ксения уговорила. Это же зародыш будущего мирового океана, это же уникум Земли, чудом спасённый во времена, когда мог исчезнуть с лица планеты полностью. А ещё, представь себе, существуют местные легенды о существовании различных реликтовых чудес в его водах, по его берегам. А вдруг там до сих пор обитают драконы в подводных пещерах, и как раз в этот день один из них вынырнет взглянуть на небесную высь? «Может, и фантастические, говорящие птицы там обитают»? – засмеялась Альбина. – «Вдруг я такой экземпляр и встречу»?– Альбина любила птиц, любила их слушать, распознавать их пение, различать по оперению, изучать существующие их породы.
«Встретишь, непременно», – засмеялась Ксения, радуясь тому, что девочка согласилась.
Альбина сразу убежала от отца и матери в прибрежный лиственничный лес, чтобы они по обыкновению не навязали ей Рудика, тогда как сами будут наслаждаться природной тишиной, исследованием неизвестных мест. Так что им пришлось гулять втроём.
Аэролёт оставили на площадке в районе живописной горы. Туристы, если и мелькали, то немногочисленные. Или день выдался негостеприимным, резко ветреным. Остальные дети пока что продолжали учиться в своих школьных городках, а младшую дочь Ксения оставила в старых Альпах у бабушки Карин. От ветра ломило в висках, в ушах, Ксения, болезненно чувствительная к контрастам температуы, отчего-то не догадалась взять с собой косынку или шапочку. Ей уже не хотелось гулять. Хотелось в уют, хотелось есть. Поскорее бы попасть в тепло ближайшего ресторанчика!
– Последнее время, – сказала она, – я часто думаю о том, что жизнь бессмыслица. Не вообще жизнь, – такого кощунства я и в мыслях не держу, – а жизнь лично моя, и ещё многих и многих людей, которых я имею удовольствие, а вернее неудовольствие, наблюдать. Подобные мысли приходят ко мне постоянно, когда я бываю одна, а я почти всегда одна. Нет. Тут не упрек, а фиксация того, что есть. Тот, Кто создал наш мир, Он, вероятно, имел грандиозные замыслы, но вмешательство кого-то или чего-то ещё лишило смысла появление на Земле некоторой части разумных существ. И если иные разумные опровергнут мою разумность на основании такого вот упадничества, что же – я с ними не буду спорить. А думаю я вот что. Если существует неизбежный конец всего, то наличие жизни обессмысливается. Это как умножать на ноль. Любое число становится нулем. Я даже допускаю, что идёт грандиозная битва между тем, что есть бытие в метафизическом и прочем смысле и тем, что ничто. И Тот, Кто создал Вселенную, возможно, давно устал от борьбы и всё бросил на произвол. Пусть само как-нибудь и разрешится. Отсюда и возникли теории как космогонические, так и религиозные, о неизбежном разрушении, уничтожении, грехопадении мира. Как бы интуитивные прозрения очень плохого состояния окружающей человека Вселенной?
– А если Вселенная совсем не причём? И в плохом состоянии, всё ещё плохом, пребывает сам человек, определяемый тобою как разумный? Так ли уж он и разумен?
– Так ведь человек, как составляющая Вселенной, всего лишь отражает в себе, как в мизерной капле, тот перевес Хаоса и уничтожения, торжества тьмы, по сути, над наличием всего лишь брызг света в этой самой бесконечной тьме. Словно бы над ничтожеством разума изгаляется некто ужасный, придумав даже в короткой жизни невероятное количество мучений, разновидностей самой смерти, чёрной силы, лишённой даже намека на сострадательность, чудовищность инфекций, катастроф и прочих трагедий. И те люди в прошлом и настоящем, вступающие в некие контакты, сговоры или что там, с силами безбожными, неужели они не понимают, что договориться с мраком невозможно? Даже если мы брошены, у нас нет выбора, кроме служения Свету. Тому, Кого Нэя называла Надмирный Свет. И даже понимая свою недолговечность в явленном мире создавать свой, пусть и смертный, конечный, но Рай?
– Хочешь сказать, что Создатель – бракодел? – ухмыльнулся Рудольф, явно не желая отвлечённых рассуждений. – Так ты уверовала в Надмирный Свет? Откуда ты вообще знаешь о религиозных представлениях Нэи?
– Я как-то на спутнике была в том отсеке, где она и устроила маленький Храм Надмирного Света. Тогда мне было смешно, но не теперь… – Ксения резко замолчала, не встретив с его стороны желания поддержать направление беседы. Он отвернулся от неё. Лицо выражало скуку, – от вида окружающего озера, от неё, от бессмысленных разговоров, ни к чему не приводящих. И упоминание имени Нэи, первое упоминание за все последние годы, не произвело на него ни малейшего впечатления.
– Иногда мне кажется, что я сама и была Нэей, что я придумала её, и она лишь форма моей душевной болезни…
Ксения так и не показала Рудольфу дневники бывшей жены, и ей вдруг стало казаться временами, что она сама и написала пространный роман о похождениях звёздной бродяжки, перенеся свои собственные страдания на вымышленный персонаж.
– Если тебе так легче думать, пожалуйста, – отозвался он, и она вдруг увидела, и тоже впервые за последние годы, как он постарел. Она редко видела его в домашнем затворничестве. И тут явленный вид его возрастной усталости, – именно усталости, а не увядания биологического, – потряс её. Само такое его состояние исключало всякую любовь к ней, если она и была у него когда-то…
Он охладел, он угас! Не в смысле обобщающем, а конкретно к ней. Синяя, переливчатая гладь огромной воды даже зримо несла в себе холод и безразличие к присутствию людей на ограничивающих её берегах. Ксению всю целиком сдувало куда-то в сторону от бешеного напора отнюдь не летнего, пронзающего ветра.
И этот ветер напомнил вдруг ей своим завыванием те сизые степи, где впервые ей открылась гудящая чёрная бездна, над которой она зависла, – беспомощная соринка в краткосрочной вспышке явленного света. Она схватилась за уши, чувствуя боль в них, и Рудольф снял свою куртку с капюшоном и, накрыв плечи Ксении, нахлобучил капюшон на её волосы. Ей сразу стало легче, а ветер также внезапно затих, как и накрыл своим яростным порывом.
Яркое солнце мгновенно согрело. Ксения стащила куртку, но Рудольф отмахнулся от неё, – Жарко!
Так что в его порыве проявила себя лишь потребность сбросить груз в виде излишней куртки ей на плечи. Ксении пришлось теперь таскать куртку на себе. Она обвязала куртку как юбку вокруг собственных бёдер, но ураганный натиск больше не повторился. Гулять, тем не менее, ей уже не хотелось. Чего хотелось Рудольфу, понять было сложно. В своих мыслях он отсутствовал, и рядом с собою мыслей этих она не улавливала. Но уже давно привыкла к такой вот характерной его особенности. Он также внезапно возвращал себя, как и удалялся без объяснений, и не только сугубо физически так происходило. Зачастую и обретаясь в одном доме с нею, он пребывал где-то и ещё. Хотя, как и «зачастую», – в доме он появлялся как редкий гость, а не муж и отец. Таковы были правила его жизни, которые она принимала. Ни о какой ревности с её стороны и речи не шло, поскольку интересы его жизни давно уже исключали наличие других женщин. Как некое значимое наполнение его жизни они отсутствовали, а Ксения чувствовала его тончайшей настройкой своей души, интуицией любящей женщины. Или же она обольщалась? Но если так ей легче жилось, и никто не убеждал её в обратном?
Вскоре она увидела, как из прибрежных лиственниц, разговаривая с неизвестным мужчиной, вышла Альбина. Её стройная, но сильная фигура всегда заставляла Ксению замирать от приступа любования дочерью, пусть и не родной по крови. Она не пожелала надеть прогулочный спортивный костюм, надев шёлковую длинную, бирюзовую как вода, и струящуюся от ветра юбку, обула изящные белые ботиночки, желая использовать прогулку для того, чтобы пофорсить собою.
Ещё дома поверх волос она нацепила ободок с опалами, подаренный Ритой. Ксения тотчас же узнала драгоценность! Ободок тот самый, что она помнила на Рите в день похорон матери…
Ей стало настолько резко неприятно от такого вот открытия, что она еле удержалась, чтобы не стащить его с волос девочки.
– Сними, дочка, эту… гадость! – воскликнула она и притронулась к «дарам данайца». И будто коготь внезапно всунули в мякоть ладони. Или же возник разряд статического электричества между нею и волосами Альбины?
– Гадость? – изумилась Альбина. – Красиво же. Невероятная редкость. Мне Рита Бете подарила.
– Ты когда её видела в последний раз?
– Она вдруг приехала в наш школьный городок и сказала, что она давняя коллега отца. Видела меня в детстве. Я её даже не вспомнила. Подарила мне на выпускной бал.
– Опалы – тяжёлый камень, весьма сложный по своему влиянию на человека. Не носи! Я прошу. Убери в шкатулку, если нравятся, но сними ты эту херь старушечью!
– Ты почему так говоришь? Разве Рита старуха? Мне не показалось, что она старая.
– Она ведьма! – Ксения умоляюще прижала руки к груди, увидев испуганное недоумение дочери; в душевном ли здравии сама мать?
– Она… очень нехорошая. Вот увидишь, что в скором же времени произойдёт что-то, что никому не принесёт счастья. Ну, выброси!
Пока Альбина раздумывала над причудой матери, Рудольф сам стащил ободок с волос дочери и бросил его на диван в гостиной. Он всего лишь не хотел терять время зря, а с Альбиной он не церемонился никогда. Ксения поспешила достать дочери драгоценную заколку из своей уже сокровищницы, украшенную натуральным лунным камнем с дивной иризацией. Альбина поломалась, но приняла навязанный подарок, после чего вокруг высокой нежной шеи навертела несколько нитей искристых золотисто-голубоватых бус – имитацию под лунный камень. Это были ожерелья из шкатулки уже её родной матери, – украшения Нэи, так любившей всё переливчатое, но ничего не понимающей в натуральных камнях. Альбина всегда игнорировала украшательства, не носила ни перстней, ни серёжек, и почему она на сей раз навертела на себя такое количество бижутерии, Ксения не поняла.
Уже не критикуя Альбину, почуяв, что доза насилия над нею и так достаточно высока и без того, Ксения сдержанно похвалила её вкус, решив, что Альбина вот так своеобразно отомстила отцу за навязанную прогулку. Рудольф не любил, когда женщины украшали себя каменьями и прочей дребеденью, как он выражался по поводу того, что не имело функциональной целесообразности. Он внушал дочери, что глупо современной девушке как древней наложнице или рабыне вешать на себя трескучие побрякушки – нелепые поделки из камней и металлов, если только они не заключают в себе технических приспособлений, как бывает необходимо женщинам в космических перелётах и путешествиях. Насколько Альбина его слушалась, а насколько проявляла равнодушие к украшательству, Ксения не знала наверняка. Девочка была скрытной и обособленной в своей индивидуальной жизни, прячась от домашних в своей комнате, закрывая её изнутри. Она уверяла Ксению, что из-за мальчишек, из-за братьев, чтобы они не имели доступа в её «девичью светёлку», как называла её убежище Ксения.
Отец даже и не обратил внимания на её наряд, погружённый с самого утра в свои закрытые и, судя по его пасмурности, невесёлые раздумья. Он также поехал на отдых будто из-под палки, только чтобы угодить Ксении, вечно одинокой, вечно ноющей о том, что у них нет того образцового семейного единства, как бывает у других. Получалось, что ей одной и было необходимо это единство.
Появление человека с эмблемой птицы Феникс
Длинные, с завитками у красивого лба, волосы девушки путал ветер, она отбрасывала их от лица и чему-то смеялась. Мужчина также одетый в тёмно-бирюзовый, спортивный по виду комбинезон с голографическим изображением сверкающей в пламени птицы Финист на груди, вызвал у Ксении всплеск тревоги.
– Вот тебе и птица, то есть птич, – лёгок на помине! – произнёс Рудольф, – Сам не убиваемый Финист к нам припожаловал. Не иначе, Альбина – провидица.
Эмблема могла быть инфантильным украшением, а могла являться и знаком принадлежности встреченного человека к космическим структурам. Они выделяли себя, даже находясь в обычной земной среде. Не все, но те из них, кто страдали «манией космического величия», – так считал Рудольф, смеясь над подобными бахвалами. И на Земле они продолжали носить на гражданской одежде знаки своей принадлежности к тому или иному экипажу звездолёта. Ксения считала, что не в напыщенной браваде дело, а только заслуженная их гордость от причастности к звёздному братству. Эти люди проходили через серьёзные испытания и непредставимые для расслабленных обывателей Земли опасности. Они исчезали и гибли в невероятных количествах во время своих странствий и исследований. Они в своём большинстве представляли собою передовое человечество, какими на её взгляд во все времена являлись и являются профессиональные люди – практики-исследователи галактических глубин.
Неизвестный человек оказалась по росту выше Рудольфа. Его густым каштановым волосам, коротко остриженным, не угрожал ветер, – причёска его выглядела идеально в этом смысле. Он держал Альбину за руку, выше локтя, будто боясь, что она упадёт, и не отрывал от неё взгляда, не обращая внимания на них, родителей. Альбина, смеясь, вела его к ним.
– Кто он? – спросила Ксения у Рудольфа, – она его знает?
Рудольф не ответил, пристально глядя на приближающегося человека.
– Папа! – Альбина, выдернув руку, встала впереди человека. – Ко мне пристал маньяк! Сначала шёл по дорожке за мной, а теперь вот, – и она обернулась к тому, кто остался позади. – Подошёл и спросил: «Ты мираж или ты реальная девушка»? Отвечаю: «Я живая, я Альбина Венд». «Нет. Ты Лоролея. Но так не бывает»! Я ему ответила: «Я знаю легенду о Лоролее, живущей в озере или у озера? Она зазывала чудесными песнями людей, сидя на скале, распустив свои длинные волосы, после чего те, кто ею очаровывался, тонули. Но я не умею петь. То есть, у меня есть и голос, и песни я пою иногда, но в одиночестве, поскольку страдаю от избыточной застенчивости». Те, кто меня не знают, считают меня заносчиво й, – добавила она, обращаясь уже к незнакомцу, ничуть её не испугавшего, как она уверяла. – И тут он схватил меня за руку! – Альбина возмущённо и явно наигранно приподняла узкие бровки, тёмные при её светлых волосах. – И вот довёл, не выпуская моей руки. Наверное, уже синяк проявился.
– Ты прекрасно пела. Я же слышал. И на скале ты стояла, и волосы у тебя из солнечных лучей. Когда ветер поднимал их вверх, они сияли, – произнёс человек, совсем не страдающий застенчивостью и мало смущённый появлением родителей девушки.
Альбина нарочно погладила блестящую насыщенно-бирюзовую ткань своей курточки, демонстрируя негодование, которого не было и в помине. Человек «маньяк» подошёл к ним совсем близко. Его золотисто-карие глаза сощурились им навстречу от яркого солнца открытого места.
– Я подошла к самому краю скалистого берега, смотрела вдаль. Вокруг настолько красиво, нереально прозрачная перспектива, и я даже разглядела далёкие ажурные строения на противоположном берегу, хотя видеть отсюда тот берег невозможно. Чистое небо до самого горизонта. Говорят, тут бывают миражи. И вдруг кто-то трогает меня за курточку. Я подумала, что Рудик подкрался. Надо же, думаю, как незаметно подобрался и как ласково притронулся. А он, вообще-то, сразу бы заорал в самые уши, чтобы испугать. Оборачиваюсь, стоит незнакомый дядя и улыбается, как будто он мне родной! Я же чуть не свалилась вниз! Я, конечно, не боюсь никого, но подкрадываться к человеку, стоящему у самого края высоченного берега, это же…
– Я бы тебя спас, – продолжал смеяться человек, искрясь от непонятного счастья.
– Соболев? Антуан, кажется? – спросил Рудольф, отчего-то не протянув руки знакомому, как оказалось, человеку.
– Венд Рудольф Ростиславович? Шеф! – отозвался он с явной насмешкой, – хотя вы мне уже давно не шеф.
– Рудольф Ростиславович Венд – мой папа, – сказала Альбина, уловив их недружественную заминку.
– Папа? А, ну да… – глаза человека Антуана стали растерянными, открылись широко, невзирая на резкий солнечный свет. Солнце светило ему в лицо, а он будто этого не ощущал. Но скорее всего у него были солнцезащитные линзы. А вот Ксения о них не подумала, считая, что раз север, то к чему они? Он переминался перед Рудольфом, как провинившийся школьник, вдруг утратив свою первоначальную стать.
– Она дочь Нэи? – спросил он, наконец. Итак, отметила Ксения, табуированное имя «Нэя» было произнесено в этот странный день во второй раз.
– Да, – ответила за мужа Ксения и протянула мужчине ладонь, – Ксения.
– Антон Соболев, – он любезно пожал её пальцы и неожиданно осветился улыбкой, преобразился, из только что насупившегося, став внезапно лучезарным. – Антуаном меня никто не зовёт. Только мама звала. Только ей я и прощал такую блажь. У меня отец француз, но мы с ним посторонние люди, так что я не признаю той версии имени, которое он мне дал. Не сочтите за неуместную откровенность, но это вроде просьбы не звать меня Антуаном. Антон, – повторил он с бесподобной улыбкой. Красавчик! Ксения смотрела на него заворожённым взглядом. Подобные мужчины всегда редкость. Но любовались им только её глаза, отдавая должное его несомненной красочности, украсившей очевидную мужественность. Единственное, что Ксению раздражало, так это его украшение, этот пижонский выверт – птица Феникс в оперении языков пламени.
Она и сказала, поскольку уловила неудовольствие мужа его появлением, лишь бы угодить Рудольфу хоть так, – К чему вы украсили себя этой птичкой? И кто именно решил зажарить её на огне?
– Ну, что вы! – сиял незнакомец, – это же символическое изображение.
– Хотите сказать, символ особой, орденской так сказать, принадлежности человека к тем, кто никогда не создаёт семейной пары? В прежние времена птица Феникс являлся символом вечного воскрешения, и кажется, не имел пола в том смысле, чтобы порождать птенцов. Был даже такой момент в истории, что когда шла борьба с расплодившимися чрезмерно и очень агрессивными людьми с нетрадиционной ориентацией, они вместо эмблемы единорога взяли себе птицу Феникс как архетип некоего неуничтожимого, природного явления. То есть, делая заявку на то, что всякое извращения есть неотменяемая данность Всё самое лучшее из порождённого творческой фантазией человечества, они присваивали себе, безнадёжно это оскверняя, вплоть до радуги, всегда служившей символом небесной чистоты и красоты… – она замолкла, поняв, что её заносит не туда.
Он засмеялся, – Да вы что? Шутите так? Это же мой рабочий костюм всего лишь. Я так привык к нему, что и забываю порой, что на мне. Он удобный. Лёгкий, имеющий в себе термонастройку.
– Ваш звездолёт носит подобное название? – опять спросила Ксения, поскольку все прочие не поддержали разговора.
– Нет. Костюм довольно старый, а износа ему нет. Моя мама, видите ли, зачем-то его украсила подобным образом, а я уж… ей всегда хотелось выделить меня хоть чем-то. А я как-то и сжился с этим костюмом. Когда путешествую, очень удобно в нём…
– Мама, чего ты привязалась к человеку со своим допросом? Это смешно! – одёрнула Ксению Альбина. – Ты сама-то зачем мужскую куртку обмотала вокруг штанов как юбку? Ты похожа на какую-то мусульманскую средневековую женщину.
– Так отец мне навязал свою куртку… куда же её?
– Не надо было всех пугать северным холодом, – ответила Альбина. – Теперь вот и расплачивайся за свою перестраховку.
– Весьма неподходящий символ, – подал голос и Рудольф. – Птица с обгорелыми крыльями. Куда же она взлетит?
– Пламя есть символ того самой энергии, что и даёт возможность всякому рукотворному чуду подняться в высь, – мужчина Антуан лыбился так, будто присутствовал на жизнерадостном представлении, устроенном в его честь, – В данном случае, это космический корабль. А то, что кто-то и когда-то присваивал себе лучшие из наличных изобразительных символов, ничего не значит. Символ нельзя оскорбить.
– Я бы такого не сказал, – не согласился Рудольф.– Есть и запятнанные символы, которыми уже никто не пользуется именно потому, что их присваивали себе негодяи и прочее отребье.
– История сама решила, что выбросить в негодный хлам, а что сохранить.
– История сама по себе не может ничего решать. Решают люди.
Тот, кого обозвали Антуаном, решил круто сменить тему, – Я люблю эти места. Люблю лиственницы. А вы? Люблю само озеро до дрожи души. Всегда, когда возвращаюсь на Землю, прибываю сюда. Всегда. Это место таит много загадок. Мы изучаем Космос, но мы ещё не всё понимаем на своей родной планете…
– Ты всегда был блестящим виртуозом по части произношения затёртых банальностей, – сухо перебил его Рудольф. – А впрочем, зная, что ты в своё время восстал из пламени, воскрес, можно и так сказать, ты выбрал себе правильный символ.
– И только ваша дочь по своей юности не поняла, что я и сам – раскрашенная под оригинальность, но вам-то всегда очевидная банальность. Договаривайте, я не обижусь.
– Которая дочь? Их же у меня несколько.
Антон промолчал, в глазах появилось нечто подобное даже не грусти, а скорби. Стало заметно, несмотря на отсутствие морщин на его сияющем жизнерадостностью лице, что он не так уж и молод, не так уж и непобедимо оптимистичен.
– Вас трудно узнать, – произнёс он, – у вас изменился сам тип внешности. Вы невероятно поздоровели своим корпусом, а вот лицо, напротив, сильно похудело. Я узнал вас только по глазам. Да и с волосами я вас никогда не видел прежде.
– А ты совсем не изменился, – интонация голоса Рудольфа была пренебрежительной, умышленно невежливой. Он явно стремился избавиться от случайно встреченного человека из прошлой жизни, давая тому понять, что их настоящие траектории движения не совпадают. – Если не считать определённую возрастную усталость, которую принято считать за зрелость души, да не все её достигают даже в старости. И хотя ты обесцветился по сравнению с прошлым сиянием, в целом всё тот же молодец, что называется «готов под венец».
– Что же, от вас и это комплимент не по чести. Наслышан о вашем авторитарном стиле управления, но вы и на Паралее не были другим. Сказать честно, едва вас увидел, как автоматически вытянулся в струну. Поджилки дрожат. Может, дадите команду «вольно»? – он смеялся, призывая к более любезному и не такому напряжённому стилю общения. Он был сама приветливость и открытость, так что Ксения засмеялась ему в ответ просто из удовольствия стоять рядом с ним и смотреть на него, привлекательного, мужественного с подкупающе дружелюбным лицом. И Альбина розовела скулами и не отрывала от него распахнутых глаз.
Только Рудольф не смягчился, шутку не принял, а равнодушно отвернулся к озеру, высокомерно потеряв интерес к навязавшемуся спутнику и уйдя вслед за взглядом очевидно смятённой душой в линию горизонта, где небо перетекало в синюю воду, или это тяжкие воды стремились к небесам. Но очевидной его острая тревога была только Ксении. Выражение неудовольствия отца-брюзги, забеспокоившегося о юной неопытной дочери, было лишь маской, скрывшей нечто, что не совсем соответствовало самой ситуации, когда нежелательный встречный и старый знакомый нарушил его тихий семейный отдых.
Антон вовсе не был таким уж и чурбаном, чтобы не понять, – его прогоняют без слов. И всё же он не уходил. Явный упрямец, что всегда заменяет мужчинам то, что сами они считают несокрушимой волей, он не уходил не только по причине встречи с взволновавшей его девушкой, а из-за угрозы утраты собственного достоинства, как он его понимал. Он швырял мелкие камушки в сторону воды и светло улыбался и воде, и небу, и солнцу, короче всей природе в её светоносном торжестве летнего полдня. И сама чудесная девушка являлась не только неотъемлемой частью земной, любимой им природы, но и несла в себе частицу инопланетного мира, входящего наряду с Землёй в неохватное загадочное Мирозданье, в котором они все обитали, являясь составляющими одухотворёнными частицами единой Вселенской тайны. Он властно отодвигал от Альбины счастливой вибрацией своей восхищённой души, своей красочной аурой сумрачность её подавляющего отца.
И отцовское неудовольствие, его злая грубость, направленная на необыкновенного человека, оказавшегося старым знакомцем, профессиональным коллегой и бывшим подчинённым отца, уже ничего не значили для неё. Они уже успели договориться между собой, пусть это и произошло только на уровне соприкосновения взглядов, взаимно вздрогнувших и засверкавших от предчувствия будущего счастья их внутренних вселенных – их душ. Альбина, смеясь по-детски беспричинно и радостно, тоже швыряла камушки, соревнуясь с ним в дурашливой игре. Один из маленьких камней угодил в спину хмурого отца, брошенный ею умышленно. А поскольку она была сильной девушкой, удар оказался ощутимым, так что Рудольф дёрнулся спиной. Тут могла быть и месть. Отец обернулся, в его глазах свирепо мерцали всполохи зелёных молний, и он только изготавливался их метнуть, – вполне возможно, что он счёл удар исходящим от Антона, как они, Альбина и Антон, разразились уже неудержимым хохотом. Ксения присоединилась к ним, заражаясь чужой и удвоенной, их сообща радостной энергетикой.
– Папа, прости! Я нечаянно! – сквозь смех крикнула дочь. И ему ничего не оставалось, как слабо улыбнуться в ответ на дружное веселье окружающих людей.
Вконец испорченная прогулка
Ксения обернулась, ища глазами Рудика. Он уже бегал по железнодорожному древнему мосту. Один. Ксения понимала, что ни Рудольф, ни Альбина не хотят покидать вышедшего из леса человека, и ей пришлось пойти самой.
Она вскарабкалась по ступеням насыпи, отвесным, как будто ей пришлось взбираться на Китайскую стену. Правда, она отказалась тогда на неё карабкаться из-за отвесных ступеней и заявила, что не верит в её древность, и вообще неизвестно кем и когда она построена и тысячу раз перестроена реставраторами. Чего голову ломать, а вдруг свалишься? Это был странный феномен, проявившийся в ней, – боязнь высоты. То, что никогда не заявляло о себе прежде. Но реально сносило вниз, голова кружилась. Сейчас лезть пришлось, как ни бойся, да и крутизна не горы всё же, не Китайская стена. Она вступила в гулкие своды сооружения, на давно уснувшие рельсы из старого, очень старого легированного чугуна, если рельсы действительно были древними, которые чистили специальные роботы от ржавчины, неумолимой, как само время. Рельсы блестели, как новенькие, как встарь. Или же они какая-то сувенирная ерунда – декорация для залётных туристов, как та же вечно обновляемая Китайская Стена, исключая её редкие подлинные фрагменты, где-то рассыпающиеся в необитаемых горах глубинной Монголии? Ответить было некому.
«Они, как я» – так она подумала, – «старые, но замаскированные под новизну».
– Рудик! – позвала она. Сын послушно зашагал ей навстречу по шпалам. Игра ему нравилась. Непонятно, что он себе там представлял, вышагивая по шпалам, широко расставляя ноги. Иногда ему приходилось семенить, и его нелепая сосредоточенность на детской игре выводила Ксению из себя. Ей не терпелось раскрыть загадку пришельца с единорогом, а тут разыгрался!
Шпалы увлекали его в загадочную даль, и он брёл туда, не ведая, что даль обманывает, что былая бесконечная протяжённость дороги на всю страну, – и дальше за её пределы, – давно отсутствует. Отменена, вернее, видоизменена новым временем с его иными молниеносными средствами передвижения, стёрта тем самым будущим, ради которого строилась дорога с невероятными усилиями и человеческими затратами, куда была она некогда устремлена. Но будущее время всегда отменяет свои прежние старые русла течения.
Ксения распахнула руки, хватая его, идущего ей навстречу. Рыжие кудри светились медным нимбом вокруг его лица, похожего на лицо отца, на Рудольфа. Тот же выточенный нос, крупные губы, упрямые пристальные глаза. Из-за шорт ноги выглядели очень длинными, а давно ли казались крепкими, но невысокими столбиками, и она сокрушалась, что он похож на кирпич по своему сложению. «Раскормила»! – ворчал Рудольф, критически и без всякой отцовской нежности оценивая сына. Глядя на него со стороны, как на постороннего себе, она будто увидела его впервые. Он вырос! А она не заметила. И очень сильно он напоминал… Артура! Только волосы другие, как у неё, – упругие, светящиеся на солнце, колечки. Яркая, нестандартная красота уже проявлялась в его чертах, ещё недавно таких расплывчатых и невнятных.
Увлекая его вниз, боясь упасть сама, Ксения следила за гранитными ступенями, не видя сейчас тех троих внизу. Они продолжали стоять на месте, но уже оживлённо разговаривали. Неприязнь первого момента ушла.
Когда они обедали в ресторане на верхней террасе, откуда был потрясающий вид на, казалось, морскую гладь озера без противоположных берегов, ушедших вдаль и растворившихся там, то Антон, как ни старался, не мог ни смотреть на Альбину. Временами он забывал о Рудольфе и о Ксении, и вообще обо всех. Альбина же делала вид, что ей всё равно, или же она столь избалована вниманием, мужским восхищением, что ей привычно быть всегда в центре. Но это не было так. Для молоденькой девушки она была чрезмерно хладнокровной.
Рудик, пользуясь всеобщим невниманием, подбрасывал им в тарелки кружочки редиса, виноградины или листья салата. От скуки, от врождённого озорства натуры. Прозрачный в синеву кристалл здания, казалось, парит над водой.
