Лариса Кольцова
Планета по имени Ксения
– За горло? Мне кажется, что это какое-то другое место, где-то ниже.
– Пошлячка, вечно всё способна испортить. С моей щебетуньей мне так, как ты себе и не представишь. Тебе не с чем сравнить подобное. Как никогда не было и не может быть с тобой. Потому что я её люблю.
– Почему не любил меня?
– Потому что ты всегда изменяла, ты же… – он не стал отвечать ей тем же, чем оглушила его она только что. Но он умел сделать больно и простыми словами, раз уж она первая начала недостойную игру.
– У неё – священный бутон, а у тебя – постоялый двор для бродяг.
– Я так поступала в отместку тебе.
– Это неважно. Это лишило тебя моей любви. Навсегда. Я могу любить только тех женщин, которые всецело мои, безоговорочно всё принимающие от меня.
– Нэя тоже уходила от тебя на Земле в отместку.
– А я её и не простил. Не думай. Я не умею прощать. Поэтому я с тобой, а если бы не это, тебя бы тут не было. А Лору я любил, потому что она никогда не смотрела на других, как на объекты влечения или мести мне. Она всегда была моя. С того самого дня, как согласилась стать моей.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Я умею вас, дурёх, считывать и понимать.
– Ну и что же ты, великий провидец, читаешь сейчас в моей душе? Что в её тайниках?
– Мне нет дела до твоих тайников, как и до твоей души. Ты же не моя вещь. А она, Нэя, моя. И её я знаю всю досконально. Я говорю только о тех женщинах, которых люблю. А что мне ты? Когда я любил тебя, я понимал в тебе всё, даже то, чего не понимала ты сама. Когда же ты мне опротивела, ты была мне не интересна, в смысле прочтения твоих, как ты выражаешься, тайников. Что у тебя там, кроме копоти и грязи? Чего ради мне совать туда свой нос. Ты нужна мне совсем для другого.
– Как орудие мести своей золотой курочке?
– Можно и так сказать. Но не только…
Непереносимые для слуха фразы не мешали ласковым прикосновениям, он оглаживал её как хрупкую драгоценность.
– Просто ты всегда гостеприимна, никогда не устаёшь. Не хочу её утомлять. Ей трудно тут жить. Она маленькая и хрупкая, она рождена на неблагополучной планете, у неё мало сил, не то что у такой кобылицы, как ты. – И он больно ущипнул её за бедро. Ксения лягнулась. Он схватил её за ногу.
– Копытца побереги, а то вдруг выверну ножку ненароком.
– Сам ты парнокопытное чудовище! Твой сын совсем другой, чем ты! Артур он…
– Что тебе до моего сына? – В глазах Рудольфа, в зрачках засверкали острые и опасные лезвия, – даже не смей произносить его имени! Он не как ты. У него нет от тебя противоядия, змея.
– Сам Змей Горыныч! То змея, то лошадь! Всю фауну перечислил!
Ксения не могла вылезти, как ни старалась из его железных тисков.
– Можешь помечтать, если хочешь. Но когда я тебя выкину, не воображай, что я позволю тебе ползать в его душе. Я буду за тобой следить и раздавлю тебя сразу, если что замечу.
И хотя Ксении стало жутко от его страшных глаз, его слова её развеселили. Он ничего не знал! Что Артур таскается к ней и Ксену в оранжереи, где Ксен сделал из него батрака себе, используя его готовность там отираться в свободные часы. Что Артур ждёт не дождётся его заменить на боевом посту, а она, Ксения, нисколько не боится Рудольфа и его угроз. Когда родится ребёнок, что он сделает ей? Соскальзывание к пределу допустимого придало ещё большую остроту её ощущению – страху пополам с весельем.
– Как я могу, о провидец и повелитель! А курочка твоя не догадывается ни о чём?
– Нет. Она доверчива и любит.
– И тебе не жалко её?
– Жалко.
– Ну, ты и гад! – она хохотала ему назло, как делала это всегда, даже тогда, когда он тряс её за мнимые измены, накликав подлинные. Воспитывал гад! Потом ему уже не было дела до её нравственного облика, он женился на Лорке.
– А твоя цветочная Лора как тебе верила! Блюла себя. Но что в итоге? Ты же её бросил насовсем. А она долго верила, что ты вернёшься и, прочитав своим всевидящим оком, или что у тебя там, что она жила монашенкой годы и годы, ожидая тебя, поймёшь её беспримерную верность и возрыдаешь на её груди! Ну и что? Дождалась?
– Заткнись! – и он больно схватил её за ухо.
– Ухо оторвешь, зараза! – Лягнуться он ей не дал, зажав так, что она и шевельнуться не могла.
– Будешь прикасаться своим змеиным жалом к тому, к чему не смеешь, я тебе его отрежу, как в средневековье. В подземельях есть один отсек, специально для неисправимых преступников приготовленный. Я, понятно, всё сделаю под полным наркозом, но кончик ядовитого языка будет усечён. Усвоила? – О! Как это напомнило папу, как будто Рудольф был с ним сиамским, хотя и разделённым давно близнецом. Конечно, он лгал. Но злоба его ложной не была, и Ксения умолкла. Дразнить его было весело, но опасно. После его диких трансформаций на дикой планете Трол он был не тот, что прежде.
– Веселишься, идиотка. А зря. Здесь же космический отдалённый пиратский, по сути, остров. Здесь, прежде чем навести порядок, знаешь через что пришлось пройти? Ты бы у Риты поинтересовалась, как она тут заткнулась в щели и носа своего гордого не высовывала. Даже она, ты слышишь, даже она боялась меня. Здесь непредсказуемый мир. Здесь такая убыль людей, кто их тут считает? Ты думаешь, они из уважения к моим заслугам ходят передо мной по струнке все? Кроме тебя, потому что я тебе всё позволяю. За твои сладкие услуги. Ты мне заменяешь тут мой любимый воздушный зефир, которого тут нет. Способствуешь выработке соответствующих гормонов радости и не больше. Здесь тебе не благостная старушка Земля, здесь своя жёсткая иммунная система, карающая чужаков, а чужаки те, кто не хочет исполнять железные законы. И нарушители просто распыляются. И на это есть санкции свыше. А у тебя уже нет твоего папы, способного за тебя спросить. У тебя нет никого, ни в этом мире, ни на Земле. Кроме облезлого немощного Ксенофунтика твоего. Ясно? Сколько их тут было, пропавших при облётах и исследованиях планеты «Мамы», сколько было аварий, случайных и нелепых смертей по неосторожности. Да и просто исчезнувших неизвестно где, убредших неведомо куда в приступе умопомешательства. Здесь же люди с ума сходят запросто! Необитаемый, огромный и неизученный мир вокруг! А я тут для всех как Бог, карающий и милующий. Без иерархии в таких местах нельзя! Не выжить! Поэтому не зли меня! Предупреждаю. Залезла сюда и сиди тихо, как редиска в своей делянке, когда нужно будет, тебя дёрнут за хвостик. Ну, понимаю, решила испробовать своё волшебное воздействие на мне, отыграться за прошлое, и я тебе милостиво позволяю порезвиться, но знай свои рамки. Ясно? Скажи, да!
И он зажал её шею так, что Ксения испугалась уже по-настоящему.
– Да, – прошептала она.
– Ты же помнишь того шоколадного мальчика-красавца Рамона? Он же тут служил. Не знала? И где он? А как сюда рвался. А я его предупреждал. Он тоже всё юморил, потешался. Решил, что после своей зловещей Пантеры попал в мир добрячков.
– А ты злой?
– А ты не знаешь, какой я стал?
– Рита сказала, что вылечила тебя.
– Вылечила? От чего? От моей натуры? От того, что во мне змеиная кровь матери Змеихи? Я хороший лишь настолько, насколько я сын своего отца, и настолько же опасен, как сын своей матери. Природа моя такая, детка. И только доктор Вечность меня и вылечит. То есть, Смерть. А Рита – смерть разве?
Ксения отвернулась, нырнула под уютные расшитые, как это делали в старину, простыни.
– Страшный же ты! Дура Лорка, как она радовалась, что ты её выбрал. Она же ничего не знала обо мне. – Ксению несло от реального страха перед ним совсем не в смирение, а к ещё большему буйству. – Мы как раз проходили практику в городе на искусственном спутнике, и она всё трендела нам о том, как ты её любишь, какие уникальные камни ей даришь. И всё бусики свои целовала, красненькие. А я над ней смеялась, в душе, конечно, я и не подозревала, чем всё закончится. Знала бы ты, думаю, сколько их у меня валяется в доме по пыльным углам, и каждый-то камешек омыт слезами. И тебе придётся это сделать. Увидишь! Но она не знала ничего ещё. Что ей предстоит. «Мерлин, мой Мерлин». Дракон, который выдавал себя за Мерлина, и чья огнедышащая пасть её спалила, дурру. У меня-то у самой чешуя была защитная, как ты это говоришь, я была защищена настолько, насколько была дочерью своего броненосного папы, и настолько же беззащитна, как дочь своей нежной и добрейшей мамы. А Лорка? Она сгорела полностью.
– Тебе надо писать сказки для детей, моя Шахерезада, – сказал он, любуясь ею и оглядывая, будто и не душил только что. – Мне всегда везло на талантливых девочек. Всё же семейные радости пресны сами по себе, без такой приправки, которая живёт теперь в наших оранжереях. Ты моя фантастическая сексуальная игрушка, только живая, а потому и бесценная. Почему Нелли нарасхват, а куклы валяются в подземных отсеках, и никто не хочет их активировать? Потому что по-настоящему всегда лучше, а играть в самообман наедине с собою смертельно тошно даже там, где человечность с лёгкостью может испариться раньше утраты физического тела.
– Гад, – прошептала Ксения, жалея Рамона, о котором знала давно, знала, что он был мужем Нелли. – Вы все тут умерли, именно что раньше физического тела. – Она не сказала, «ты умер», боясь его. – Не заслужил ты своих семейных радостей, и эту искусницу не заслужил. Зря она примчалась к тебе. Зря. И я тоже зря.
Ксения не уставала разглядывать и удивляться искусной цветной вышивке. Что за технологии она использовала? Объёмная, какая-то неземная работа, тем ни менее Нэя как-то всё это тут проделывала. И не технологии это, а её искусные руки. Ксения накрыла себе лицо, чтобы скрыть мимику ненависти к нему, любуясь сквозным узором, через который был виден конус пирамиды, и небо, будто летний земной закат охватил неземное небо всё целиком. От его красоты было больно глазам, из них лились слёзы. Вензеля, вышитые чудесными пальцами, были мокрыми.
Он стащил простыню с её лица и, не сводя глаз с Ксении, как будто и ждал этого момента её страдания, вошёл в неё и долго, умело растягивая время, терзал её без всякого ответа с её стороны. Не потому, что этого ответа не было, а потому, что Ксения не хотела его обнаружить, прикусив зубами ткань с вышивкой. Она не умела его не любить даже тогда, когда ненавидела.
– Кричи, – потребовал он, и только после её крика завершил свою манипуляцию с негодной вещью, которой она и была.
Девушка-лебедь, утратившая крылья
В тот же день, когда вернулась она из чужого и осквернённого святилища, которое таковым уже и не являлось, то достала из серебристого контейнера статуэтку, обернутую в шуршащую бумагу в ландышах. Бережно открыв, вот так же, как открывала свою память, увидела маленькую балерину – лебедя. Ксения взяла её в руки и сунула в рот, как ребёнок, фарфоровую изящную ручку, которую откинула в сторону хрупкая белоснежная красавица в многослойной пачке и затянутая в корсет. Неужели было то время, когда и она, также одетая, летала подобно пёрышку, если смотреть издали, в сказочных и выдуманных мирах. Те миры были придуманы творцами прошлого, как зримое, пусть и игровое, воплощение мечты человечества о райской гармонии или, по крайней мере, о вечном стремлении к ней. А разбилась банально, как неуклюжая дура, не будучи фарфоровой, плюхнувшись своим доверчивым лицом в грязь. И всплыли из памяти те шлёпанцы, в которых он припёрся туда, куда все ходили в изысканных реликтовых нарядах, и женщины и мужчины, редкие ценители старинного искусства. И в шлёпанцах тех тоже был явлен знак: не твоё! Держись подальше! А не только та игра солнечных бликов на мраморном лике Аполлона, стоящего в тени, которые оживляли его, и он казался гневным. Люди – ценители смотрели на Рудольфа с недоумением, косились на него, выходя из театра. Рудольф был нарушителем их этикета, принятых тут правил, он был чужак. Из-за постамента торчали колосья с васильками, там таился, придавленный неожиданным появлением соперника, Ксен. Но на что он мог надеяться в то время, если бы не утрата девочкой-пёрышком своего полёта. Легковесный ветерок обернулся уничтожающей бурей…
Ксения думала об Артуре, о его лёгкости, доброте, он не будет расщепляться острыми занозами и ранить её, он будет целым в её объятиях, даже отправив несчастную Вику на Землю, он же не обещал вечности, а честно всё объявил с самого начала. Вдруг Артур станет её, Ксении, наградой?
– Что, родная? – спросил внезапно подошедший Ксен, целуя её в рыжие завитки на шее, открытой подобранными вверх волосами. Он не знал, что совсем недавно её хватали за эту шею с намерением задушить, и Ксения заплакала от запоздало осознаваемого унижения. Конечно, никто бы её не задушил, все это было лишь направленной на её подавление жестокой игрой.
– Вспомнила своё прошлое? – он потрогал балерину в её руке, – Откуда это? Здесь и такие игрушки?
– Из маминой коллекции взяла с собой одну на счастье. А дома всё убрано. Как она умерла, я всё и убрала, вот ты и не видел. У меня их до сотни будет. Разных эпох, разных стран. Когда вернёмся, я сделаю домашнюю экспозицию, как было у мамы. Конечно, мальчика обучать бальным танцам не будем, а девочку – обязательно отдадим в школу искусств.
Ксения, развернувшись, обняла Ксена:
– Как жаль, что ты не смог мне подарить ребёнка. Особенно хороша бы была от тебя девочка. От таких мужчин, как ты, рождаются миниатюрные и утончённые девочки. Почему так, Ксен? Почему у нас нет детей? Почему не выходило? Мне жаль тебя, себя. Жаль нас с тобой.
– Мне тоже жаль, но не себя, а только тебя. Но я всё равно ценю твою любовь и тебя, самую лучшую на свете, во Вселенной. Ты же знаешь, что мне не была важна твоя юность, которую ты себе вернула. Я любил тебя и той, какой ты была. Хотя никогда не забывал ту фигурку на сцене старого театра. Ты не была лучшей танцовщицей, это правда, но я видел только тебя. Зачем ты бросила всё? Ты могла бы со временем приобрести больше мастерства.
– Не до танцев мне было, да и отец уговорил бросить, заняться более значимым делом. Я послушалась. Это же было хобби, а не профессия.
– Какой я был дурак! Мне надо было не прятаться тогда, а выйти и всё тебе объяснить. Что не твоё, что будет всё плохо. Но ты ушла с тем, я долго смотрел вглубь пустой аллеи и не верил, что это всё. Я считал себя неполноценным внешне, молодой же был, думал, что это важнее, чем ум и душа и прочее.
– Рита всё и подстроила. И думать в отношении неё, что она несёт кому-то благо – немыслимо! Милый, значит, ты не страдаешь? Простил?
– Я же всё позволил сам. Ради чего тебе жить, если не ребёнок? А я всегда буду тебе предан. Всегда с тобой.
Он лгал, он страдал, и он ничего ещё не решил окончательно. Пусть такой, огородный стручок – гороховый старичок, как они там все его дразнили? Но он был мужчина, и Ксения была уверена, что на Земле они расстанутся. Другая женщина даст ему не только верность, какую он заслужил, но и ребёнка тоже. Родного.
– У меня хорошая память, – сказал Ксен. – Я помню Риту и того, кого она привела в тот день. Он был похож на пирата, высматривающего добычу. Рита загадочная женщина, я даже предположить не мог, что она пригласит меня работать на спутник. Она сказала, твоя Ксюша не поедет, не мечтай, но для тебя это шанс продвинуться в своих исследованиях, да и заработаешь себе средств немало. Она и представить не могла, что ты возьмёшь и согласишься.
Ксен так и не знал до сих пор, не понял, не мог соединить в своей исключительной, как он говорил, памяти в одно целое того юного «пирата» и сурового шефа – ГОРа с бритым черепом и с каменными чертами лица.
– Когда я думаю о тебе, мне жаль, что Всевышний лишил человека вечной жизни и счастья. Такие мысли у меня возникали и при виде мамы. Но когда я смотрю на многих тут, и вообще на иных людей, я понимаю, зачем он так поступил. Чтобы положить предел человеческому беззаконию, греху. Как думаешь?
– Я мало думаю о метафизике бытия. Я больше озабочен своими опытами, разработками. Я не знаю, что правильно, что нет. Но с тобою рядом я хочу вечности. А ты?
– Ты не обижайся. Но я устала от жизни. И вечности я не хочу. Может, потом, когда появится ребёнок, я стану счастлива. Оправдаю через своего потомка надежды мамы и отца тоже. Они так любили меня, – Ксения закрыла лицо тонкими пальцами и склонила шею грациозным изгибом умирающей девушки-лебедя. Но искренне, ничуть не заботясь о том, как выглядит. Зрителей же не было, а перед Ксеном она никогда не заботилась о надуманной красоте. Грация была природной, отчасти следствием незабытых уроков давнего времени. Перед Ксеном она была, как и наедине с собой, тою, кто она и есть. Ему и в голову не приходило, какие планы она вынашивала на будущее, грезя человеком, который не только удовлетворит её месть, но и даст любовь. Артур. Он заключал в себе эти две возможности.
Она тут же спохватилась, отгоняя все мысли, все печали. Ей вредно расстраиваться, тревожить своего будущего малыша в его надёжном, как он там считает, мире – чреве матери.
Поистине неземное великодушие
«Курочка» подарила ей детские вещички, едва её живот стал зримым достоянием всей колонии. Курочка была отзывчива. Она продолжала несколько побаиваться Ксении, но, всё же, подошла в кафе и сунула ей сверток в красивой упаковке, сказав:
– Всё новое. Я сама сшила и вышила. Вашему будущему малышу.
Ксения, приняв подарок, ахнула красоте вещиц, тому невероятному искусству, с каким чародейка их смастерила. Она не удержалась и тут же раскрыла свёрток. Содержимое засияло радужными цветами и тончайшей работой. Обрадовавшись, она сказала:
– Вы как Марья-искусница из сказки, когда ей все изделия ткали волшебные птицы. У вас они есть, эти радужные птицы? Где вы их прячете?
Сидящий в числе прочих Рудольф при её ахах и вскриках про неведомых птиц странно и как-то болезненно дёрнулся. Ксения фиксировала все его мельчайшие движения, слова, нюансы настроения, хотя и не стремилась к тому. Вроде бы она старалась не смотреть в его сторону, но всё замечала и всегда. – Ваш дар был бы очень востребован в театральном мире. У нас всегда были проблемы с художниками и мастерами по костюмам в этом жанре.
– У себя на Родине я обучалась на художника по костюмам для театра. И не только, конечно, но и этому тоже. – Курочка выглядела гордой своим признанием. Ксения вгляделась в её небесные и ясные глаза. Они не имели подводных течений, как глаза ребёнка, были без взвеси тёмного ила, поднятого жизнью со дна, неужели так безмятежна и светла была её жизнь? Возможно ли это?
– У вас там был театр?! – изумилась Ксения.
– Да. Я училась в театральной школе.
– Разве так бывает? – Ксения смотрела на неё как на свою, из бездны Галактики свалившуюся сюда коллегу, страдая за её наивную иллюзию счастья, за осквернённое и вышитое постельное бельё, на котором, и за дело! Глумились и над ней самой, Ксенией.
– Так ты актриса? – И душа её теплела к этой женщине, и жалость вытапливалась из её ледников всё сильнее, – у вас было искусство? Я и понятия об этом не имела. Все же говорили: – «дикий, ужасный Трол»!
Она растерянно, чтобы скрыть самой себе не понятные чувства, стала тщательно изучать содержимое объёмного подарка. Но побоявшись, что случайно испачкает дары, отложила их бережно на пустующее сидение, после чего принялась за фиолетовый и нефритово – зелёный салат на большом блюде – шедевр Ксена. В тот день так случилось, что после вчерашнего чаепития в честь чьего-то дня рождения не убрали столы, и они стояли в том порядке, как и вечером, то есть слитно, одним большим столом, за которым все и уселись из тех, кто пришли в этот час обедать. Рудольф внимательно наблюдал за их беседой. А потом, протянув руку, он вытащил блюдо с салатом из-под самого носа Ксении, и стал его поедать сам. Словно бы Ксения была проверяющей блюд на предмет их съедобности и безопасности.
– Клариссе это важнее, – сказала ему назидательно курочка с добрыми синими глазами, – и опять поставила тарелку перед Ксенией, – она будущая мать, а не ты.
– А я будущий отец, – засмеялся Ксен неожиданно для всех и тоже потянул блюдо к себе, – да ешьте все! Всем хватит, зелени у нас, овощей в избытке. А там и капуста с экспериментальной голубикой на подходе.
Ксения заметила, как насмешливо сверкнули глаза Рудольфа, но он быстро опустил глаза в сухарницу с синтезированными хлебцами, но практически настоящими и по вкусу, и по пищевой ценности. Почти рядом сидел и Артур. Ксения уловила в нём неприятие Рудольфа, не вообще его в целом, а в данный момент за явленное отношение к Ксену. Артур, поскольку был настроен на Ксению и на всю ситуацию вокруг неё, уловил насмешку отца. Она была слишком очевидна. А что понял или не понял Ксен, понять было невозможно. Казалось, он даже за обедом погружён в свои раздумья, на обеденном столе рядом с ним лежал крошечный планшет, и он продолжал в перерывах между поглощением еды что-то вычислять.
Ксения ласково погладила седые волосы мужа, поправила затянутый хвостик, лежащий на воротнике комбинезона. Пусть все видят, как она любит его, как родного. В этом не было фальши. Артур ласкал её глазами столь же синими и чистыми, как у жены его отца, будто и он был её братом. Он как будто ждал ответ на вопрос, который только что задал, но они не обменялись и словом. Ксения утонула в них вместо своего ответа. Он не сидел, как в другие дни к ней спиной, и Вики рядом не было, и притворяться было незачем, а всем другим дела не было до их переглядываний. Она была осторожна, она обманула даже Рудольфа, и это наполняло её весельем. Спит его недреманное око, которое всё видит, всё считывает в других душах. Он ничего не замечал, настолько не ожидал от неё ничего подобного, не чуял её замыслов. В ответ на её весёлый настрой, ребёнок сильно толкнулся в ней, заставляя задержать дыхание.
– Ну, как же насчёт нашей «Мамы»? – спросил вдруг Артур о планете. Споры о том, как назвать её, ни к чему так и не привели. Все те, кто сидели, технари, военные, учёные, уже решившие разбредаться по своим делам, задержались.
– Имя должно быть простое и понятное. Я тут посмотрел в расшифровках старых имен, «Ксения» – вовсе не означает чужая. Как и большинство имён, оно имеет много толкований. Например, есть и такое объяснение – гостеприимная. Да какая разница, что означает? Сколько наших колоний и планет носят названия, ни о чём не говорящие людям? Какие-то древние вояки, мифические персоналии, животные, как будто эти объекты открыли древние охотники и назвали тотемными именами. Пусть у «Мамы» будет женское имя. Ксения. Мне нравится. А кому нет?
Все галдели, смеялись, но было всем всё равно. Многие спутники и планеты не имели и вообще имени, а только буквенно-цифровые обозначения. Рудольф щурил глаза, будто свет был ему чрезмерно ярок, а его курочка стояла сзади, обняв его за плечи. И Ксении тут пришло в голову при взгляде на нервные движения её рук, что курочка не так проста и примитивна, и о многом тут догадывается на счёт своего хитроумного муженька – всеобщего тут провидца и владыки. Она и за Ксенией тонко и незаметно наблюдала. Всегда. Она всегда и всё чувствовала, но как? Возможно, интуиция любящей жены ей это подсказывала.
– Очень красиво будет звучать, – сказала жёнушка, – как думаешь, Кларисса? Пусть будет Ксения. – Она обратилась к Ксении через стол, да и наш Ксен будет так счастлив, он же первый это предложил. Всем было всё равно, но как человек предложил, все восстали против него. Почему?
Все засмеялись непонятно чему.
– А то пишут какую-то буквенно-цифровую абракадабру. Если уж никак не придумаете сами, пусть будет Ксения. – И она стала тормошить плечи Рудольфа, лезла в его лицо своим лицом, но он отворачивался.
– Мне всё равно, – сказал он, – назовите хоть колесом, хоть перекати полем. Как решите. Это же не принципиальный вопрос. Нам тут жить. Под ней, потом на ней. – Все опять засмеялись. – Нужно же и ей имя.
– У меня одну из дочерей на Земле зовут Ксения, – сказала Вика, только что пришедшая и скромно притулившаяся с тарелкой у самого края сдвинутых столов, там было просторно и осталось много нетронутых закусок.
– А у меня маму так зовут, – сказал кто-то из парней.
– А у меня бабушку, – и все опять засмеялись.
– Имя земной женщины. Прекрасно, – сказал довольный Ксен. – А то я предложил просто как замену аббревиатуре из пустых звуков, своё любимое имя. У меня маму так звали. Её уже нет в живых. Ведь никто до этого ничего не предлагал.
– И мою маму так звали, – пискнула неожиданно курочка, и все удивленно на неё посмотрели, так как знали, кто она и откуда. – Ксенэя, – произнесла она и густо порозовела непонятно от каких чувств.
– Удивительное созвучие, – отозвался ей один лишь Ксен.
«Оставь меня в покое!»
Все стали расходиться. Рудольф исподлобья глядел на Ксению. Артур, Вика, всегда торопливая и успевшая поглотить большое количество закусок за короткое время, а также и нежно воркующая о чём-то Нэя, обозначаемая безжалостной соперницей как «курочка», ушли вместе. У всех была работа-забота, и только они втроём остались. Ксен ел медленно, всё ещё возясь со своим десертом, и всё также прерываясь на свои вычисления и графики, время от времени восклицая и чему-то негодуя. Он ни разу не взглянул на Рудольфа. Он никогда ни на кого особенно не смотрел. Только на свою Ксению, если не был занят своей работой. Ксения почувствовала, будто шепнул кто, не надо ей сегодня к нему идти. И она сказала ему об этом, когда они вышли, она первая, он следом. Ксена оставили дожёвывать и додумывать то, что ему было необходимо.
– Не надо сегодня.
– Почему? Если я хочу. Пойдём опять в лабиринты.
Ксения вздрогнула при одной мысли о том ужасе.
– Мне кажется твоя птичка, щебетунья, как ты её называешь, обо всем догадалась. И давно. Не стоит расшатывать нам свои семейные устои.
– А что, твой евнух-охранитель догадался?
– Он не евнух, – Ксения оскорбилась, – Он нормальный человек. Он сам позволил мне ребёнка, зная, как мне это важно. А биологический отец его не интересует. Вместо тебя мог быть кто угодно.
– Рассказывай. Кто угодно. Я голову отвинтил бы любому «кто угодно». Здесь всё принадлежит мне. Другое дело, что мне никто не нужен. – Рудольф продолжал её теснить к стене, – когда родишь, я дам тебе вольную от себя. Отпущу на Землю. Но сейчас, пока в тебе моя часть, ты тоже моя. И я этого хочу. Если не придёшь вечером, то изнасилую в лабиринте, как в тот раз, за непослушание. Поняла? Скажи, да.
– Да, – Ксения пихалась, но не сильно, – Нелли – сметанную ватрушку насилуй, ей не привыкать, а я будущая мать. Я устала от тебя, я наигралась в эти дурацкие игры молодости.
Он целовал её в шею, прикусывая мочку уха. В любую минуту мог выйти Ксен, в узком лабиринте коридора мог также кто-нибудь выйти из-за поворота.
– Приходи. Твоё пузо ничуть не помешает. Но если бы ты знала, как я соскучился по нормальному сексу. Угораздило же тебя влететь так молниеносно. Чего ты брыкаешься теперь? Или ты думаешь, что ты тут уникальная? Чем? Своей обновленной мордашкой? Я не придаю ей никакой ценности, если ты о себе много воображаешь. Если я зову, значит, ты мне нужна. Хочешь, продемонстрирую это?
– Ладно. Не теряй свой хвалёный самоконтроль. А то и правда тут накинешься. Вот позор будет, если кто увидит. – И она вывернулась, боясь того, что он способен и не на такое, а отвечать за его наглость придётся ей перед лицом всей тут честной компании. И от них не скроешься, просто негде тут будет. Она будет опозорена, а ему что? Как и в прошлом, ответственность за его изощрённые забавы всегда несла она. Может, это и правильно. Будь она другой, иначе сложилась бы вся её жизнь.
Ксения выбралась на внешнюю поверхность под купол. Её покачивало отчего-то, и было чувство, что живот опустился ниже, но было только семь месяцев. Самочувствие было неважное уже давно, только Вика не обнаружила никаких отклонений ни в чём. И было у Ксении подозрение, что Вика – бестолочь, и что-то у неё не то, там внутри. До любви ли ей сейчас?
Он догнал её и пошёл рядом, провожая её до оранжерей.
– Я не такой, каким был твой отец. У меня есть своё представление о должном и о недолжном. И я никогда не слежу за близкими мне людьми, как это делал он, не веря никому, следя за всеми. За тобой, за Ритой. А по сути, он тем самым проявлял собственную неправедность, не веря никому и всех тестируя всегда, саму жизнь, самого Бога. И вот Всевышний и подверг его самого тесту, который он и не осилил. А я людям верю порою больше, чем себе, поскольку вижу, когда человек лучше, чем есть я сам. Я слежу лишь за теми, кто может нести угрозу нашей колонии, и в принципе, только за врагами или могущими таковыми стать. Но никогда, ты слышишь, никогда я не опущусь до слежки в личном плане. Ни за одной женщиной я этого не делал. Я и так вижу, и понимаю, на что они способны. Поэтому не переглядывайся с Артуром в полной уверенности, что я подобен безглазой и бесчувственной породе. Твоё пузо не мешает твоему флирту, не будет мешать и тому, чему ты себя тут определила.
– Чему? Определила чему? Я считала, что это любовь, наша, прежняя, а ты говоришь, смеешь говорить мне такие слова, проявлять такое отношение, как будто я самая негодная вещь на свете.
– Да, именно вещь, и негодная к тому же. Тебя сюда никто не звал. Ты постоянно предъявляешь мне неоплаченные долговые обязательства из прошлого, даже когда молчишь. Ты постоянно пережёвываешь обиды, которых я не помню. Я и тебя не хотел помнить, но ты же сама напомнила о себе. И потом, ты плохо читала свой контракт. Слишком была в себе уверена? Там есть сноска. «Принимаю также на себя обязательства дополнительных часов работы в случае надобности, предъявленной Главным Ответственным Распорядителем…». Ты не отказалась и это принять, а стоило бы поинтересоваться, что это означает. Но ты не одна такая идиотка тут. И ваше счастье, что я здесь главный, а не какой-то заиндевелый в многолетнем вакууме тип с отмороженным сочувствием к себе подобным, вроде того незабвенного Кремня, и особенно к вам, к женщинам.
Никогда не интересовалась, каким деспотом он стал в той космической колонии, куда этот мешок, набитый гранитными внутренностями, был заброшен и назначен потом ГОРом после убийства предыдущего ГОРа? И вот ведь деталь, тот человек, что того ГОРа скинул в пропасть, защищал свою жизнь от маньяка, кем тот ГОР и был. Он всего лишь по случайности стал свидетелем того убийства, что и совершил ГОР, убив женщину, обнаружившую во время проверки все те нарушения, что он и позволял себе вдали от Земли, вообразив себя владыкой целого мира. И Кремень знал об этом. Однако же, парня того, доброго и совсем молодого, оговорил и сослал в отдалённую уже колонию как преступника. Потому что боялся, что и его делишки наружу при тщательном расследовании наружу вылезут. Он не отличал там женщин от мужчин, и всех одинаково бил за малейшее ослушание. Оказался элементарным садистом. Разбор его полётов уже на Земле стоил ему карьеры. Чудом не упекли на какой-нибудь объект за добычей полезных элементов. О ГРОЗ ему пришлось забыть. А ведь твой отец души в нём не чаял, провидец хренов! Как и ты, впрочем, была ценителем его, Кремня, большого сокровища, не скажу, что душевного, поскольку оно было несколько иного свойства…
