Лариса Кольцова
Планета по имени Ксения
– Как там Антон? – спросил его Хагор. – Не слышал ли о нём?
– Антон выздоровел давно. Хороший парень Антон. Лёгкий человек в лучшем смысле этого понятия. Не легковесный, а добрый, надёжный и отзывчивый. Настоящий друг мой из тех, о ком никогда не забывают. Да… везения ему личного так и нет, – разоткровенничался вдруг и Артур. Дед отчего-то навевал такое состояние домашнего доверия. Вот будто сидишь ты за чайком с каким-нибудь стареющим родственником в летней беседке, а рядом кошка пушистая лежит и мурлычет. А ты её гладишь…
– Да ведь Антон буквально мне сын. Я воскресил его, используя не только ресурс своих живых Кристаллов-помощников, но и свой собственный! Так что и он, как и Рудольф, не совсем уже и прежний. А ты знай, что всякий мир, непохожий на твой, но с которым ты соприкасаешься, входишь в контакт, становится частью тебя, как и сам ты частью его. Ведь так и сами люди переплетаются информационно, умножая свой мозг на мозг другого человека. К сожалению, не только в хорошем смысле это так, но и в плохом тоже. Одни обогатит, другой уполовинит…
Тут Артур встрепенулся, сонливость отступила, – После взрыва Финиста спасся вместе с Антоном Олег…
Дед закивал, заколыхал своим тёмным одеянием, не имеющим внятного фасона, – Он и сам по себе по счастью остался живым. И даже пострадал незначительно. Я поначалу не понял, кто тот, кого ждала Икринка? А потом увидел его золотые завитки и догадался. Другой же был тёмной масти. Он-то как раз сразу и очнулся. Подзакоптился, конечно, а так ничего, здоровяк был, таковым и остался. Да. Пометался я там по пеклу неостывшему…
– И как же сам-то не поджарился?
– У меня имелся ради такой цели Кристалл – защитник от воздействия внешних неблагоприятных факторов, как вы говорите. Он и одел меня спасительной сферой. Да. Мечусь я, взываю к безотрадным и немым небесам: Кого спасать-то?! На двоих ресурса Кристалла-помощника точно не хватит! Пока первого в чувство приводил, так и углядел, не тот! Не та масть! Пришлось уже свой личный ресурс отдавать Антону, поскольку часть энергии Кристалла-помощника ушла на первого. Конечно, Олегу такое не повредило. Оклемался сразу, встал как после здорового полноценного сна. А златовласый-то, не дышит! Избранник Икринки задохнулся! Завыл я так, что в округе услышали уж точно. Но потом списали всё на стоны и вопли умирающих людей. А какие там люди могли и остаться? Пепел один, метал искорёженный, да две капсулы, отброшенные взрывной волной. Ибо наши проектные мудрецы и тут оказались сильнее воли Тон-Ата. Они поспособствовали тому, что спасительная капсула с Антоном была отброшена далеко от центра погибели всех прочих несчастных трольцев, так и землян с Финиста. Да я-то недоглядел! Пока с темноволосым возился, пока разглядел, златокудрый земной Ангел-мечта моей Икри дух испустил, как писали когда-то в ваших древних книгах. Но по счастью не успел Энтропизатор душу его конфисковать. Клиническая смерть, как вы обозначаете. Тут уж не пощадил я себя и спас моего златовласого мальчика. Деточке своей Икруше дал я радостные дни и ночи, наполненные любовью…Как и обещал….
Тут старик заплакал, захлюпал совсем уж по-человечески. Синие и абсолютно не старческие глаза его заискрились влагой.
– Став человеком, познал я страдания великие. Познал муку, познал горчайший вкус зла, которое на Паралее сотворил собственным уже безумием. Но и любовь я познал. Любовь к женщине, любовь к детям, привязанность их ответную испытал, слаще которой и нет ничего. Хотя… женщины меня ответно не любили. Даже моя избранница Инэлия стала на Паралее шлюхой. Не обладал я силой, им необходимой, вот в чём незадача. Инэлия так и говорила: «Я не виновата, что ты выбрал мне такой негодный носитель. Вот и тянет меня к мужчинам даже против моих же умственных запретов на это». Я смирился, не упрекал её особо-то. Так уж вышло, впопыхах я действовал. Молодой я был на тот момент, где дурачок, а где и мерзавец, одним словом. Зато, благодаря пережитым испытаниям, открылась мне вся глубина любви. Вот и тебя люблю отеческой любовью. Да ведь и отца твоего я люблю. Ибо давно уж он часть меня самого. Потому и Нэю любил я…
Артур как-то сразу и вдруг утомился на него смотреть и отвернул лицо в сторону стены, чтобы дать глазам отдых. Хагор тоже замолчал, и только его колеблющееся одеяние, замечаемое краем зрения Артура, напоминало о том, что он тут. Не испарился, не исчез.
– Странен ты, и в то же время как-то подозрительно простоват. Словно бы персонаж из игрового фильма на историческую тему…
– Я таков, каким ты и способен меня воспринимать. А то, что в твоё сознание не влезает, то мимо тебя. Когда ты кота гладишь в минуту своего отдыха и потребности отвлечься на домашнем диване, ты ему гипотез о структуре Вселенной не излагаешь. Ты даришь ему ласку более развитого существа более примитивному. Он это по-своему чует, льнёт к тебе, поскольку другой кот его шерстинки перебирать не станет, ломтик лакомства не предложит. То есть он лезет к тебе за особыми ощущениями, вкусной подачкой, чем не способен одарить его природный мир, ограниченный для этого кота жёсткими инстинктами, неодолимыми автоматизмами.
– Кот может и поцарапать, если ему не понравится твоя навязчивость, – поддел его Артур.
– Было и такое. Натерпелся в своё время. Но уж больно тянет поиграть в прежние, привычные когда-то игры.
– А в голову не приходит, что игры твои не просто абсурдны, а и жестоки? Если, конечно, у тебя есть подобие головы и души. Неужели, даже не догадываешься, какую боль вызвала гибель этой женщины… у всех…
– Она и моя боль неизбывная, красота незабываемая. Она частичка и моей души. Светлая и отрадная составляющая моего жизненного приобретения. Я любил её во время своей жизни на Паралее. Спас я её однажды от самого Чёрного Владыки. Она ведь к этому божеству планетарных недр едва не угодила. Бабка по недоумию дала ей эликсир жриц Матери Воды. Не той Мать Воды, что пили трольцы в своих домах яств. Это-то баловство больше, пустяковая отрада для душ и тел.
А бывшая жрица Ласкира-Ювейл, бабка Нэи, сунула ей самый настоящий эликсир. Не учла того, что девочка не была подготовлена к такому вот воздействию, не прошла то особое воспитание и тренировку, чему подвергали будущих жриц Матери Воды. Что привычное для тех прикосновение самого Владыки планетарных недр, может отключить сознание, а то и стать смертельно опасным. Забыла, что над внучкой довлело проклятие Матери Воды из-за того, что сама она, Ласкира – Ювейл, не выполнила волю своей Богини. Не отдала внучку в закрытое поселение, где и обитали служители культа Матери Воды. И так уж вышло, что Рудольф-баловник решил развлечься с тем Кристаллом, что я ему и отдал в своё время. Не будь такого, погибла бы Нэя уже тогда. Я лично схватился с тем жутким фантомом, что и вызвала глупышка из планетарных недр. Это стоило моему Кристаллу немалых сил, но она была вырвана из-под власти подземного духа…
– Ты сказочник, дед. Хороши были бы сказки Паралеи, не будь они столь страшны и нелепы….
– Это для тебя силы планетарные и одухотворённые есть сказка. На самом деле ты просто не вхож в те измерения, где они и существуют, недоразвитое ты существо! Она же решила, что виноват в помрачении души её на тот момент был я. И Рудольф заодно со мной. Так уж эти женщины устроены, что во всех их глупостях и несчастьях виноват кто угодно, но не они сами. Тем ни менее, я её спас. Поскольку любил я её. И не мог не любить. Ведь по своей же недальновидной игре я врос в душу Рудольфа Венда. А Рудольф Венд, отец твой, уж больно вожделел радостей от соития с этой прекрасной девушкой. Нет, до любви настоящей он не сразу созрел. Потом уж полюбил её. А я так сразу, как увидел, так и обомлел. Не нашего ли мира ты порождение, отрада для глаз моих? Ласка для души моей? Про телесное умолчу, ибо не для меня такие забавы. И теперь люблю я её, страдая неутешно. Но такова уж моя природа, служить своему Творцу и Матери, то есть Красной Звезде, забывая при этом о личных привязанностях.
Артур уже дремал.
– Спи, спи, недоразвитое существо, хотя и качественное весьма. Отвёл я душу в приобретённом некогда навыке к общению с недоразвитыми существами. Столь любопытными и столь сложными для постижения. Освобождаю тебя от ненужных воспоминаний. Наутро забудешь ты обо всём.…
Артур ощутил, как Нэя ласково дотронулась до его волос, – Я любила тебя как своего старшего сына.
– Прощай, Звёздный Ангел. Прости меня… – это было обращением к пустоте.
– За что? – беззвучно ответила Нэя в том пространстве, которое именуют душой, вызывая пульсацию отнюдь не воображаемой боли.
Опостылевший город под куполом
Ксения – пустое место для женщин
«Прости меня», – это было обращением к пустоте.
«За что»? – беззвучно ответила Нэя в том пространстве, которое именуют душой, вызывая пульсацию отнюдь не воображаемой боли, такой внезапной, что Ксения присела на обрамление уличного игрового бассейна для детей.
Рудик уже ходил. Он топал нестойкими ножками, переваливаясь, в ярко-синем комбинезоне, сшитом руками загадочной несчастливицы, рождённой в несчастливой Паралее. Комбинезон Рудика украшала аппликация иноземного ландшафта. Красные скалы, бирюзовое озеро, лиловые цветы, казавшиеся настоящими. Женщины на детской игровой площадке иногда подходили к ней, но тотчас давая понять, что к Рудику, трогали аппликацию на его комбинезоне, восхищались.
– Нэя сотворила? Только она так умела, – они печально вздыхали. Прошёл год, но Ксения так и не была прощена женским сообществом. Нэю же старались не воспоминать. Произошло некое коллективное вытеснение тяжелого и необъяснимого факта за пределы сознательной жизни всех. Но тут имя было произнесено, и все задумались, замолчали. По сути, никто толком и не знал о Нэе всего. Одни считали её рождённой на отдалённой планете -колонии, другие знали об её инопланетном происхождении, о том, что она была порождением иной, не земной расы, – но второе было настолько же невероятно для многих людей, никогда не бывших на Троле, как и её гибель на приличном расстоянии от купольного поселения, – у основания древних гор. Об этом старались не вспоминать, не тревожить мрачной тайны, которую, это все понимали, никто им не объяснит. А так – нет тайны и жить проще, легче. И про Вику старались не говорить, не вспоминать. Но было очевидно, приняв Ксению по необходимости в круг общения, её не прощали. И общались поверхностно, – «здравствуйте», – и в сторону. Иногда пара незначительных фраз, необязательных вопросов, на которые никто не ждал ответов. «Ну, что мы уже ходим»? – и мимо, мимо. И так ясно, что мальчик ходит.
– Она любила всех детей на спутнике, – опять заговорила о Нэе очередная нарушительница табу, привлечённая, однако, заметной бледностью Ксении. Присев рядом, она ожидала, что обособленка попросит помощи, но не дождалась. Боль отпустила, и Ксения сделала глубокий вдох, заплескала рукой в воде, смочила губы, а потом и вовсе умыла всё лицо, засмеялась, забрызгав и встревоженную женщину. Та невольно отстранилась, удивляясь неуместному веселью. Хотя, почему и не уместному, если вокруг играли и копошились чудесные земные дети, настолько невероятные в таком месте, настолько пригожие. Фантастический мир уже не мог быть чуждым и бездушно-пугающим, если на его теле, пусть и обособленные под фантастическим куполом, жили и любили люди, рождались дети.
– Нэя и нам тоже шила одежду, – продолжала женщина, не зная, о чём говорить с Ксенией, не понимая всю вопиющую неуместность такого вот разговора с той, кто родила мальчика от мужа этой самой Нэи. – Она всех детей любила как родных, всегда умела успокоить любого крикуна, она и похожа была на волшебницу. Откуда шеф её раздобыл? Она не любила говорить о прошлом. А у нас не принято лезть в душу никому.
«Оно и видно»! – Ксения молчала, и женщина стушевалась, уже жалея, что затеяла разговор с высокомерной подстилкой нового молодого шефа. Ксения ощутила в ней скрытую неприязнь к себе, маскируемую елейным голоском. Гораздо честнее были те, кто продолжали её игнорировать. Женщина упрямо продолжала ненужный им обеим разговор; чем кормите малыша? Да как спит, как зубки, как животик? Какие слова говорит?
– Едим всё, – отвечала Ксения, – спим хорошо, зубки растут, животик в норме. Говорим: мама, папа Ту.
– Папа Ту? Это что?
– Папа Ту, – это папа Артур.
– Почему же Ту?
– Артур – для ребёнка имя не выговариваемое.
– Он считает ГОРа папой?
– А кого он должен считать папой? Вашего мужа, что ли?
Наконец молчание. Ксения с облегчением осталась одна. Какое- то время сладкоголосая женщина сверлила спину Ксении оскорблённым взглядом, как заточенным сверлом, но сверление не приносило результатов, спина у Ксении была крепкая. Она носила комбинезоны, они выдерживают и более реальное агрессивное воздействие среды, если надо. Его не разорвёшь, не проткнёшь, в комбинезоне не страшен даже нож, если бы кто-то, маниакальный, воткнул его ей сзади. И какой урон могли ей причинить негодующие глаза нарвавшейся на грубость дурочки? Пытающейся отдуваться за всех тех, кто демонстративно презирает Ксению, плюя на ритуалы общественной вежливости. Уж она-то точно не пробьёт брешь в её броне.
– У вас есть свой муж. К чему вы задеваете моего? – она произнесла эту фразу беспомощно, укоризненно. Она была не из тех, кто любит ссориться, она из тех, кого легко обидеть. Ксении стало её жалко.
– Да я это так, пошутила неудачно. Я вообще склонна к неудачным шуткам. Не обижайтесь.
– Вот ещё. Я и не думала, – и отошла на приличное расстояние, и теперь близко уже не подойдёт. И не надо!
Рудик играл струями фонтана, ловил брызги крохотными пальчиками, радовался, сияя умильными зубками. Ксения подкидывала его вверх, к розово-золотистому чужеземному небу, чуждому ей, но родному её сыну. Купол был столь прозрачен, что не был заметен. Мальчик радостно тянул к куполу ручки, вытягивал милые губы, стремился как-то выразить свой детский восторг жизнью.
Взаимно несладкая жизнь с Артуром
Последнее время прибыло много новых людей, специалистов, космопоисковиков, то и дело отправляющихся в полёты на «Ксению», а среди них появились и молодые девушки, чего не было прежде. То есть жизнь не только под куполом, но и на просторах планеты вступила в новую фазу, развернутую и интенсивную. Артур стал редко бывать в жилом домашнем отсеке, рано уходил, поздно приходил, часто отлучался с экспедициями, и в его новой насыщенной жизни что-то происходило, что-то, не имеющее отношения к Ксении.
– Работы столько! Всю ночь приходиться вести мозговой штурм. А завтра опять на реальный уже штурм «Ксении». Выбрали место для ещё одной базы… – Артур не умел лгать. И о ребёнке, которого предлагал, уже не напоминал. Она чувствовала, не нужны ему дети. Тех, кто отбыли, ему оказалось достаточно. К тому же рядом жил весьма беспокойный Рудик. А Ксении тоже достаточно того, что у неё есть её земное солнышко Рудик. Она терпела его плач, его капризы, никогда не раздражалась, целуя его ножки, ручки, пузико. И он смеялся, когда она щекотала его нежный животик, делала ему массаж, напевая странный речитатив, непонятно откуда взявшийся в её памяти:
– Потягушечки – потянушечки, порастушечки моей душечки, – она гладила бока ребёнка, ощущая рёбрышки, а он кряхтел и тянулся от удовольствия. Возможно, она где-то это видела. Возможно, так было с ней самой в её младенчестве. Потом он начинал заливисто смеяться, и в порыве безумной любви к нему, она приникала к горошине пупка, дула в него, чем только усиливала его смех.
Артур молчаливо и как-то грустно наблюдал её игры с ребёнком.
– Какой прекрасной ты оказалась матерью. И прекрасная стала невыносимо. Была чудом, а стала суперчудом! – лез миловаться, не обращая внимания на бодрствование ребёнка, хотел переключить на себя её ласки. Ревновал её к Рудику. Ксения мягко отталкивала, обещая милость после того, как ребёнок уснет. Не сейчас же, не на его же глазах? Артур упрямо лез, как настырный, забалованный домашний кот, навязывающий своё мурлыканье, трущийся не в то время, когда его хотят приласкать. Он оказался настолько другим, чем отец. Тот всегда и всем дарил себя как высшее благо, как суперценность, которую ему жалко отдать, да так уж и быть, являл время от времени свою милость. Артур же всегда готов излиться, как безудержный ливень, не жалеющий себя, своё обильное и молодое чувство, и гораздо больше был озабочен своим наполнением, которое непременно надо отдать, вовлечь другого в совместное ликование, в щедрое пиршество жизни.
«Поздно, слишком поздно я тебя встретила», – так могла бы Ксения ему сказать, но, конечно, не говорила. Любовь не возникла. Она уступала, жалела, принимала, как временное отступление от чего-то важного и значимого, которое всё равно наступит. Но не с ним. Не с Артуром. В ночной темноте, в уединении чужой, так и оставшейся ей чужой! спальни, в которой они были захватчики и святотатцы, красота молодого отменного парня ничего не значила для неё. Не наступило продолжения тому томлению, что возникло в оранжерее, когда они впервые поцеловались, или когда играли у фонтана перед самым рождением Рудика. Как будто то жуткое зелёное свечение, охватившее небо в ночь её родов и одновременно в ночь пропажи Нэи, стёрло всё то, что обещало начаться, заморозило завязь нежно набухающих возможностей, стряхнуло куда-то, не дав им раскрыться, отцвести, налиться плодами. Или же всё и было изначально её бессознательным бегством от себя и самообманом, превратившимся в обман Артура. Его очарование ею, породившее надежду, обернулось их взаимным разочарованием. Поспешная прелюдия не стала законченным шедевром, а так и осталась наброском к чему-то несостоявшемуся. Ей стало всё безразлично после бегства Рудольфа, всё лень и всё неважно.
Артур был сбит с толку, винил во всем себя, что несколько поспешил, не дал ей отдыха, не дал времени для привыкания, не чувствуя в ней того глубокого и живого корневища прошлого, которое не собиралось отмирать. Напротив, ждало новой возможности, чтобы выстрелить бурным побегом вечно нового и такого старого устремления к одной единственной цели, у которой было имя Рудольф. Была ли в этом её ненормальность, или ненормальным было то большинство, которое не ведало такой верности и неотменяемой привязчивости сердца к одному лишь субъекту, каковым бы он ни был, с кем бы он ни был, забыл или помнил, отвергал или тосковал тоже.
Артур стал уходить от неё, когда выдавался свободный вечер, к девчонкам из новоприбывшим. С ними было весело, они где-то собирались шумной компанией, вне работы и служебной субординации, во что-то играли, дурачились, танцевали, общались как-то, наверное. Молодежи появилось много. Ксению они не интересовали, казались безликими, – другое поколение, другой язык, повадки. Её внешняя молодость не маскировала того, что она не из их братства – племени, она другая, чужая. Она – человек другого времени своего взросления. Ей было с ними скучно, они все казались дураками. Если же имелись среди них умные, то казались напыщенными собою, и всё равно дураками. А Артуру было с ними хорошо! Он почти такой же, как и они все. Чуть старше, чуть значимее, чуть опытнее. Но это для них, а не для неё. Ей не нравилось жить в роли воспитателя подрастающего поколения. И её стало тянуть на Землю. По ночам тоска доходила до состояния растерзанности всего её существа, до еле сдерживаемого желания завопить, заколотиться от отчаяния при мысли о далёком доме, о галактической бездне, через которую нельзя взять и сигануть, как бы этого ни хотелось.
– Отпусти! – плакала Ксения, – не считай, что я хотела обмануть. Я не думала, что так скоро иссякну здесь. Я словно утратила пол.
– Я тебя не держу, – страдая сам и не желая утешать её, отвечал ей Артур, – как только будет возможность – сваливай! Вика предупреждала меня, что ты…
Он едва не плакал, не договаривал, о чём же предупреждала мудрая Вика с её вещим сердцем.
– Что ты не способна никого любить. Ты муляж женщины, пустая заготовка под красочной маской, в которую забыли вложить душу.
«Ругай, ругай, – думала она, – пусть так, если тебе легче».
– Ты сам разлюбил Вику. Это произошло уже до моего прибытия. Да ты и не любил её никогда.
– И тебя не люблю. Я любил одну Нэю. Но так сложилось, она не была мне … – И косноязычный мальчик не умел найти нужного определения.
– Предназначена? Предначертана? Конечно. У них на планете свой собственный фатум, и он не включал ни тебя, ни твоего отца в продуманные чертежи её судьбы. Рудольф же поломал всю стройность предначертанного ей пути, и вот итог. Плачевный и страшный.
– Фатум, судьба – блажь всё это! Где ты воспитывалась? В архивах что ли? Такое чувство, что твой отец заделал тебя твоей матери в каком-то древнем книгохранилище, насыщенном информацией о всяких там эгрегорах или предначертаниях рока. Если бы я встретил Нэю раньше, или если бы отец не встретил её так рано, я бы никогда не дал ему приблизиться к такой девушке. Я бы дал ей счастье…
Вокруг Артура вился хоровод – кольцо из новоприбывших девчонок. Хотя от них не отставали и прочие женщины города под куполом. Они сплетались в забавные конфигурации, как серебристые бабочки вокруг гордого и красивого, рослого ствола – молодого шефа, заманчивого и самого по себе, а тут ещё и статус Главного Ответственного, вот уж их кружило! Ему ли злиться? Но он злился, болезненно воспринимая откровенную холодность Ксении к себе.
– Зачем ты вообще сюда вторглась? Тогда, в оранжерее, сказала бы честно: «Не люблю. Не полюблю. Люблю Рудольфа и точка». А ты? Полезла с поцелуями.
Это было неправдой. Но Ксения не опровергала. Он всё равно был бессилен вытолкнуть её к Ксену – к несчастному мистеру Бобу, он всё равно приходил по ночам к ней после посиделок и развлечений – отвлечений от работы и от неё. Ложился рядом под плед своего отца, обнимал, прижимал, бормотал, ощупывал её, как слепой, это была она, – осязание не обманывало. И он, как пёс тщательно вдыхал её всем носом, всё на месте, а подмена, так или иначе, произошла. И вместо желанной девушки в его обладании находилось её подобие – кусок льда в девичьей шелковистой оболочке, которая и обманывала органы чувств, но не душу Артура.
Ксения была не властна над своим ледяным нутром, она старалась замаскировать его игрой, ускорить кровоток в себе, усилить излучение физического тепла, обмануть его скользящей и опытной лаской, она ныряла в тот же самый омут самообмана, увлекая туда и его. Но иногда и с ясной головой принимала его в себя, без счастья, может быть, но и без холодности. Её подпитывала месть Рудольфу, – ты так со мной, а я так с твоим сыном! Да к тому же Артур не сопоставим с Ксеном, а и к чудаку Ксену она привыкла за столько-то лет одиночества. И даже любила по-своему. Как знать, а вдруг и тут привычка сделает своё, и она полюбит его?
Бедняга Ксен
Ксен стал приходить к ней. Он всегда знал, когда Артур в отлучке, но Артур и дома-то возникла не всякую ночь, а уж днём и подавно под домашним кровом ему делать было нечего. Ксен приходил днём. Ксен безмолвно садился на гостевой диван в их тесном холле. Вздыхал, смотрел, как Ксения возится с мальчиком. Иногда брал его на руки, расцветал, веселился, играл, смеялся с ним вместе. Рудик проявлял свой характер, дружелюбный и открытый. Но с Ксенией Ксен ни о чём не говорил поначалу. Только о делах своей оранжереи и лабораторий, зная прекрасно, как ей наплевать на подобные новости. Глядел жалкими глазами, влажными, собачьими, зависимыми, просящими возврата к тому, что вернуть невозможно. Он ненавидел этот спутник, так он ей однажды сказал, отвратился от лабораторий и оранжерей, его задавили подземелья, душит купол. У него скоро онемеет язык от постоянного молчания.
«Слышала я, как ты молчишь», – усмехнулась про себя Ксения, вспомнив его исповедь Гоблину.
– Как же твоя новая коллега?
– Полупомешанная одинокая женщина, она никогда не слушает меня. Да и никого. Она просто отдыхает перед отбытием на Землю в наших с тобой оранжереях, – он сказал «наших с тобой», как бы говоря ей, что воспринимает её уход, как временную блажь непослушной девочки, которую тотчас же и простит, если она вернётся, – ей разрешено у меня, так сказать, отдышаться.
– У тебя там по совместительству зону восстановления, что ли, сделали? Или явили тебе высшую жалость, чтобы ты не одичал, как отшельник? Ты с нею не очень откровенничаешь на мой счёт? Не жалуешься?
– На что? Если и есть повод для жалоб, то у тебя скорее. Я виноват в том, что заманил тебя сюда.
Он был уверен, что он инициатор её прибытия сюда. Что она помчалась сюда ради него, за ним. До чего же он жалок в своём самомнении, в своём непонимании женщины, с которою столько прожил рядом, считала она. В своём вечно неадекватном, отстранённом видении мира и людей вокруг.
– Я устал жить на том свете, – сказал он, – хочу домой. И я не оговорился, ибо это место, где мы находимся и есть «тот свет», чистилище древних, оно не живое, а мы не мёртвые, и живём здесь, где жить невозможно.
– Скоро будут осваивать остальную и столь цветущую «Ксению».
– Пусть это делает тот, у кого есть сила и вера в будущее. Я устал. Ты полетишь со мной? Или останешься с этим мальчишкой, возомнившим себя повелителем нового мира? Наивный, он не понимает, что когда их фонтанирующими, бескорыстными, безмерными, как они мнят в своей молодой самоуверенности, силами освоят эту планету, эту прекрасную Ксению, придут подлинные владыки и объявят себя кастой новых богов и божков. Как могла ты, утончённая и требовательная женщина, пойти на связь с этим придурковатым солдафоном?
– Решила из двух зол выбрать большее.
– Намёк понял. Но не верю тебе, потому что на Земле ты могла выбирать в своё время, но остановила свой выбор на мне. Что изменилось здесь? Мы вернёмся, купим новый дом, если тебе надоел старый, родительский. Не нужен мне, если по здравому размышлению, дом за полярным кругом. Зачем мне северное сияние за панорамным окном моего дома? Мы будем жить, как и привыкли, в Подмосковье. Помнишь, как там было? Раннее, первозданное будто, утро. Птичий щебет в перламутровом розово-зелёном лесу, запах ближайшей реки, туманное дыхание сонной воды, рыб, водорослей и жемчужных речных лилий. Тайный трепет природы, похожий на замирание юной невесты в ожидании прихода жениха – нашего Солнца. И вот оно, тая свой жар и маскируя его утренней ленью, с прохладцей вваливается в её чертог, всего миг, его никогда невозможно уловить, а уж они слились в неразрывном светоносном объятии.
– Да ты поэт, мистер Боб! – засмеялась она, выхватывая Рудика из его рук.
Ксен замычал как от боли, уронил голову в жилистые руки работяги и закачался из стороны в сторону. Рудик, смеясь и не умея ещё в своём младенчестве уловить тяжесть его состояния, вцепился в его седые волосы, пытаясь стащить резинку с жалкого хвостика. Он любил хватать людей за волосы, и делал это больно для них, но чем была вызвана эта его особенность, Ксения не понимала, считала, что сказывается природа его отца – мучителя. Ребёнок заливался хохотом, Ксения разжимала его цепкие пальчики, Ксен ничего не замечал. Наконец он поднял голову, уставился покрасневшими мутными глазами на Ксению:
– Ты умышленно не хотела рожать от меня. Ты просто не допускала меня к себе в такие дни. Вот и всё наше несовпадение. У Инги на Земле родился ребёнок. Мой. Ты слышишь, мой! – Ингой была та его коллега по работе, к которой он шастал во время их раздельного обитания в одном доме перед отлётом на спутник.
– Чего же мне предлагаешь? Радоваться? Так я рада. И я тебя никогда не держала. И понятно, не держу теперь. Вернёшься к семье.
– И этого дуралея ты не любишь, дуришь ему голову. Он стал на себя не похож. Сумрачный, а какой был? Так и сиял своим оперением красавца. Что ты за человек! Об тебя вытирали ноги, но тебе это самое то! Половая тряпка, дрянь, раскрашенная под ангела! А нормальных людей ты не способна любить. Ты вторая половина того садиста, ты мазохист! Скажи, а он бил тебя? Бил. Я помню, как ты пришла и плакала, а на шее и руках были синяки. Я же наблюдательный. Придушит, как кот воробья, и трахает! А ты трепыхаешься в его лапищах, верещишь… Тварь! Как я мог жить с тобой столько лет!
Ксения поставила Рудика на пол, и стала наотмашь бить Ксена по седовласой голове, по плечам, спине. Он же покорно мотался от её ударов, как соломенное чучело. Рудик сильно закричал от страха, и она опомнилась.
– Уходи, пугало из мешковины, вот ты кто! Воображал, что такая женщина как я тебе ровня? Ты мне был нужен только в качестве домашнего раба. Понял? Да ты и понятия не имеешь, что это значит – настоящий мужчина, способный вырвать из женщины крик восторга, когда заживо сгораешь от его проникновения, испаряешься как в плазме и воскресаешь обновлённой на молекулярном уже уровне. Да, я была счастлива, когда он… Ну, не важно. Тряпка так тряпка. Может и хуже. Я была счастлива быть его вещью, а над тобою я не хочу быть и госпожой!
– Распущенная, негодная, неблагодарная! Бог ещё воздаст тебе за всё!
– А что Бог? Он лично тебе прислуживает? Только и дел Ему, как мстить за тебя! За твою персональную мужскую несостоятельность! С чего ты взял, что у Инги твой ребёнок?
– С того самого. Я перед отлётом видел её генетические расшифровки и её зародыша тоже. Она просила: останься! Но я же мистер Боб с зелёной биомассой в голове. А ты ведь думаешь, что все женщины, как ты, самки безудержные, не ведают верности и воздержания.
Ксен встал, повернулся, как оловянный солдатик, как неживой, всем корпусом, не отрывая рук от лица, и ушёл. В пальчиках Рудика остались седые волосы, Ксения брезгливо выпутала их, и протерла ладошку гигиенической салфеточкой. Она была спокойна, она знала, что Ксен простит ей всё. Не задевали его оскорбления, настолько же безразличные, как и он сам. Но никогда прежде он не позволял себе так распускаться. Жизнь на спутнике подорвала его психическое здоровье, это было очевидно. Себя она виноватой не чувствовала.
Разговор по душам через бездну вакуума
Артур не пришёл ночевать раз, не пришёл и другой. А там и счёт она потеряла, сколько ночей без него. Она же на широкой постели, прекрасно высыпалась без него. Рудик не будил её ночами. Вика научила её нужному распорядку, чтобы ребёнок спал в том же режиме, что и мать.
Жить одной, с одним лишь Рудиком, что может быть слаще. По утрам она хватала его и тащила в свою постель, чтобы с ним поиграть, повозиться им вместе. И вовсе не печалилась об отсутствии Артура. Мало ли. Такой ажиотаж вдруг разгорелся с освоением другого уже континента.
