Кае де Клиари
Бесёнок по имени Ларни
Глава 80. Любимая тётка Сато
Дистанция. Они шли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, не приближаясь и не удаляясь ни на шаг. Оба были молчаливы и задумчивы. Оба внутренне рвались друг к другу, но… сохраняли дистанцию. Проклятую дистанцию!
После их взаимного объяснения в любви, после целомудренной брачной ночи, проведённой под плащом Сато, вдруг возникла эта самая дистанция, которую они оба соблюдали не сговариваясь. Возникла она сама собой, ниоткуда, но почему-то при этом потребовала себя соблюдать, будто она, а не они, здесь главная.
"Это от того, что я был с другой женщиной, – думал Стефан. – Теперь Ларни никогда не простит меня, а если и простит, то всё равно не будет моей. Так и будет отводить взгляд при встрече и грустно смотреть в сторону".
"Всё из-за моей связи с Кейни, – думала Ларни. – Конечно из-за этого. Он меня презирает, считает ненормальной извращенкой, недостойной, чтобы быть ему даже сестрой, не говоря уж… То, что было, теперь никогда не вернётся. Что же мне делать? Если всё так оборачивается, то лучше бы я досталась троллям или демонам!"
Иногда между ними шли собаки, и тогда становилось легче. Но когда собаки уходили, дистанция чувствовалась острее, словно это была каменная стена, усеянная отравленными шипами.
На привалах продолжалось то же самое – они сидели по разные стороны костра и молчали. И упорно отказывались замечать, что каждый из них только, и занят тем, что ищет повод сделать, что-нибудь для другого. Ларни старалась выловить из булькающего котелка самые лучшие куски для Стефана. Он в ответ укрывал её, когда она засыпала, плащом Сато, которого хватило бы на четверых, хоть его демоническая подруга вовсе не была крупной женщиной.
Когда они вошли в лес, Ларни сдержала своё давнее обещание и тяжелые сапоги-башмаки, которые она надела ещё в Мёртвом городе, украсили первую же ёлку. Правда пока она с наслаждением погружала свои, сбитые жёсткой обувью, ноги в мягкий и влажный лесной мох, Стефан украдкой снял эти башмаки с ёлки и сунул себе в мешок.
Так прошло два долгих, мучительных дня и две долгие, мучительные ночи. Оба извели себя до крайности и уже совсем не разговаривали, находясь на грани срыва, готового вылиться в большую беду. Их несчастью помог случай – неожиданный помощник всех запутавшихся.
Местная порода кабанов, хоть и не дышала огнём, но отличалась редкой свирепостью и скандальным характером хряков. К тому же они были вдвое крупнее тех, что водились в лесах, окружающих Междустенье. Вот такая зверюга, с клыками размером с человеческую руку, вылетела прямиком на пару угрюмых, злых на себя и на весь мир, влюблённых.
Ларни и Стефан, занятые лишь своими невесёлыми мыслями, едва успели отскочить в разные стороны, когда рассвирепевшая гора жира и мяса, с бивнями наголо, пролетела между ними. Секач пробежал пару десятков шагов, сообразил, что промазал, развернулся и бросился в атаку снова. Но тут его уже ждали.
Залп из двух ружей ахнул, как один удар! Выстрел из дробовика Стефана разворотил кабану бок, пуля из винтовки, которую выпустила Ларни, врезалась в круп вепря. Поразительно, но картечь, сделавшая в сале глубокую яму, так и не достала до жизненно важных органов, а пулю в заднице он вообще не заметил.
И тут кабан принялся метаться, нанося резкие, мощные удары клыками вслепую! Один из таких ударов смёл, невесть откуда взявшегося Монсеньора, бросившегося людям на выручку, другой пришёлся в грудь Стефана, и охотника спасло только то, что удар этот был нанесён плашмя, а не остриём страшного бивня.
Тем не менее, Стефан отлетел словно мяч, который наподдали битой, и приземлился плашмя на спину через дюжину шагов от места схватки. Падение и сам удар оглушили его настолько, что он потерял сознание и лежал неподвижно. Вепрь повернул к нему своё хищное рыло, отчаянно завизжал, и хотел было снова броситься на неподвижного человека, но в это время Ларни стала садить ему в бок пулю за пулей из карабина, который наконец-то смог пробить сальную броню могучего животного.
Правда эффект от этого был не тот, что хотелось бы – кабан не упал и не сбежал в лес, а развернулся на девяносто градусов и бросился на девушку!
Ларни даже не поняла, что её сшибло с ног, но она вдруг оказалась лежащей на спине, её обдало волной звериного запаха, а перед глазами пронеслось видение из клыков, щетины и копыт, чудом её не задевших! Вепрь вдруг завертелся волчком и заверещал пронзительным, истошным голосом! Ларни приподнялась и увидела, что на загривке зверя висит Мадемуазель, вцепившаяся ему в холку зубами.
Девушка вскочила и перезарядила винтовку, но вепрь не стоял на месте, а она всё боялась попасть в собаку и медлила с выстрелом. Вдруг жуткая зверюга, словно обо что-то споткнулась и завалилась на бок. Из-под лопатки вепря торчала рукоять эльфийского меча. В следующее мгновение Стефан подбежал к Ларни и быстро ощупал её с головы до ног.
– Цела?! Не ранена?! – спросил он прерывающимся от волнения голосом.
– Н-нет, вроде! – неуверенно ответила Ларни и тут же оказалась стиснутой в медвежьих объятьях, от которых внутри неё даже что-то хрустнуло и отдалось болью.
Но какая сладкая была эта боль! Стефан, словно безумный покрывал поцелуями её лицо, шею, руки, и девушка вдруг почувствовала, что её сознание куда-то уплывает… Наверное, в страну блаженства!
Вечером они опять сидели у костра, на сей раз под одним плащом, а над огнём аппетитно шкворчал кабаний окорок.
– Я думал, ты мне не простишь того, что у нас было с Сато, – говорил Стефан, всё ещё косясь на девушку с опаской.
– Я? Я не прощу тебя? Вот глупый! Да я бесконечно благодарна ей за то, что она берегла и хранила тебя всё это время. А, что до всего остального… Хм-м, вроде в тебе ничего такого не изменилось. Кажется, всё на месте и даже стало лучше с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Вот если бы чего-то не хватало, тогда другое дело! Тогда я, возможно, потребовала бы возместить убытки. А так… мне жаль, что наше знакомство с этой девушкой было таким коротким. Мне бы хотелось сойтись с ней поближе, обсудить многое, что касается нас, женщин, ну и тебя тоже. Ведь она знает тебя с такой стороны, с которой я ещё совершенно не знаю. Не думай только, что я совсем не ревнива! Конечно я вне себя от того, что ты завёл себе подружку без моего ведома. Вот что! В наказание за то, что ты сделал, расскажешь мне, как у вас всё это было. С подробностями!
Стефан от такого требования покраснел до корней волос и долго отнекивался, но Ларни переубедить было невозможно и он, в конце концов, сдался.
Сначала его рассказ был нестройным и сбивчивым, но через некоторое время он успокоился и даже вошёл во вкус, отдаваясь воспоминаниям о недавнем времени. К тому же Ларни постоянно переспрашивала его о чём-то, уточняла и всё требовала подробностей, будто такие разговоры были для неё делом привычным и вполне нормальным.
Стефан вдруг обнаружил, что ему самому интересно всё это с ней обсуждать, а от давешнего стеснения уже мало что осталось. Наконец, он дошёл до последнего послания, оставленного ему Сато в мраморной книге, на мраморном пюпитре, тогда на берегу озера, возле оседающей горы.
Когда он закончил, Ларни надолго замолчала, обдумывая всё услышанное. Стефан некоторое время ждал продолжения её расспросов, а потом решил пошутить.
– А теперь, – сказал он, – раз я был с тобой так откровенен, ты тоже расскажи о том, что у вас было с этой девушкой – Кейни и… с троллями?
Ларни шутки не приняла. Она искоса поглядела не него снизу вверх, улыбнулась странной улыбкой и кивнула.
Её рассказ сначала шокировал Стефана больше чем повествование о его собственных приключениях. Ларни, похоже, сама забыла, где она и с кем, и предавалась воспоминаниям мечтательно, изысканно, без тени стыда, уделяя должное внимание подробностям.
Слушая о вещах и событиях, которые люди зашоренные тупым представлением о "незыблемых" моральных устоях, как правило, стараются скрыть, Стефан вдруг понял, что не ощущает ни капли ревности, не осуждает подругу, а испытывает перед ней, какое-то странное восхищение! Узнай он сейчас, что она была любовницей троллей, он принял бы и это, а его любовь к Ларни не претерпела бы никаких изменений. Новость о том, что девушка так и не стала на самом деле "второй герлой семи братьев", не наполнила его дополнительной радостью. Он как-то пропустил это сообщение мимо ушей. Стефан поймал себя на том, что испытывает лишь нежность после рассказа Ларни и только крепче прижал её к себе.
Когда Ларни закончила, Стефан не сразу это понял, а поняв, немного растерялся. Он почувствовал, что возбуждён до крайности, но что ему следовало делать дальше, не понимал, так-как не всё ещё между ними было выяснено.
– Ну что, теперь может, поедим? – спросил он неуверенно.
– После, – сказала Ларни, глядя ему в глаза с выражением, живо напомнившим Сато.
– После?
Руки девушки легли ему на плечи, а сама она переместилась к любимому на колени. Стефан понял, но поверить всё ещё не мог. Это было совсем иное, чем то, что происходило между ним и Сато. Это было…
– Помнишь, – прошептали девичьи губы в самое его ухо, – что написала тебе эта умница, твоя подружка в прощальном послании? Я всё запомнила! "Каждый раз, когда вы решите отложить свою близость на потом, это будет драгоценность, потерянная навсегда, и никто не знает, когда это может случиться в последний раз!" Так вот – я не хочу терять ни одного раза!
Недалеко от их костра, уютно мерцающего в темноте, на поляне, где недавно произошла смертельная схватка с диким кабаном, две огромные чёрные собаки наслаждались его сочной, хорошо откормленной плотью. Окружающий мрак совершенно не смущал их, ведь превосходный нюх и слух могли рассказать им больше чем глаза, даже если бы сейчас был день и светило солнце.
Вдруг со стороны костра раздался короткий девичий вскрик. Собаки оторвались от своей трапезы и повернули острые морды в сторону, где расположились на ночлег люди. Если бы в этом крике был страх, тревога или призыв на помощь, они бы уже летели на выручку, готовые к новой драке. Но в нём была боль и… торжество! Собаки втянули в себя воздух, и букет всевозможных запахов рассказал им всё, что происходило у людей, отданных под их временную опеку.
Монсеньор и Мадемуазель переглянулись и, не найдя в действиях своих подопечных ничего для них опасного, вернулись к еде.
Глава 81. Прощайте не навсегда
– Что ж, дети мои, здесь я вас оставлю!
Инци остановился перед коваными воротами, достойными стоять при въезде в большой город. Тем не менее, они стояли при входе в поселение, только обещавшее стать городом, и возникшее на месте старого разбойничьего лагеря Золаса. Тем не менее, его жители гордо именовали это место Золас-градом.
– Может, всё-таки зайдёшь вместе с нами? – спросил Руфус с робкой надеждой.
– Нет, нет! Я и так уже задержался дольше чем хотел, но не жалею об этом. Однако мне пора – Торговый город отчаянно нуждается в помощи. То, что там происходит, чревато большими бедами, как всегда случается, когда людская алчность переходит допустимые границы. Впрочем, дело там не только в алчности… Но я вас задерживаю, друзья мои! Идите, а я продолжу свой путь. Больше не хочу терять ни минуты!
– Инци, спасибо тебе! – сказала Мара. – Спасибо за всё. И за то, что спас меня, и за то, что был всё это время с нами. Дни, проведённые вместе, были самыми лучшими, что случались в нашей жизни!
– Бог вас благослови, дети мои! Когда я общаюсь с чистыми душами, то отдыхаю лучше, чем, если бы предавался неге в самых роскошных покоях!
– Инци! – сделал последнюю попытку Руфус. – Неужели здесь никто не нуждается в твоём слове? Ведь это место не хуже других…
– Правильно, Руфус, не хуже, – ответил Инци. – Поэтому я думаю, здесь ты и сам справишься. Я же должен быть там, где хуже всего. Именно там я больше всего нужен, там мне и быть. Прощайте!.. Но не навсегда!
С этими словами Инци повернулся к ним спиной и пошёл обратно по дороге, которая привела их сюда. Мара и Руфус стояли и смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, но и тогда они ещё долго не двигались с места и всё смотрели на пустую дорогу. Наконец, Руфус тяжело вздохнул и повернулся к своей подруге.
– Ты хоть знаешь, где искать свою маму? – спросил он.
– Нет, но мне кажется, я её узнаю, когда увижу.
– Нда. Сколько ты говоришь, тебе было лет, когда вы расстались?
– Четыре.
– Отлично. Тогда, прежде чем начать поиски, нам надо позаботиться о еде и ночлеге.
– Ну, за этим дело не станет! – весело сказала Мара. – На вот, посмотри.
И она дала ему небольшой мешочек, туго набитый чем-то тяжёлым. Руфус развязал тесёмки и высыпал на ладонь несколько желтых, блестящих кругляшей со странными картинками на обеих сторонах.
– Что это? – спросил он, недоверчиво рассматривая один из этих дисков, на одной стороне которого было изображение бородатого мужика в странной шляпе, а на другой рельефная цифра десять в окружении веток и листьев, какого-то растения.
– Что это такое? – снова спросил Руфус, потому что Мара не ответила, слегка потрясённая его незнанием.
– Как, что? Деньги! – наконец очнулась она. – Ты, что, никогда их не видел?
– Нет, не видел, – честно признался Руфус. – Только в книгах читал. А откуда они у тебя?
– У Порфирия стащила! У него таких несколько сундуков, я взяла совсем немного.
– М-м, грех воровства! Плохо, плохо! Но всё же можно отмолить и искупить. А как ими пользоваться-то, хоть знаешь?
– Не-а!
– Ясно, значит, будем учиться.
Жильё они нашли довольно быстро. Совсем недалеко от ворот расположился постоялый двор, устроенный специально для заезжих торговцев. Постояльцев сейчас там было мало, настоящий сезон открывался только осенью, поэтому для Мары и Руфуса комната нашлась сразу же.
Они представились братом и сестрой, идущими на заработки в Торговый город. Хозяин постоялого двора кивнул и… не поверил, но всё же выделил им комнату. Руфус, который был против этой лжи, (настояла Мара), ещё не знал хорошо это или плохо, что вышло всё так гладко при полном недоверии. Он вообще не привык, чтобы ему не верили.
Первый день прошёл так – они слонялись по лагерю, действительно разросшемуся до состояния средних размеров города, и Мара вглядывалась в лица всех женщин, которые по возрасту годились ей в матери. К концу дня у обоих зарябило в глазах, и, конечно же, они не нашли ту, которую искали.
На следующий день повторилось то же самое с той разницей, что они принялись за прочёсывание всех лавок, лавочек и магазинчиков с недорогими товарами, которых здесь было великое множество. Этот лагерь-городок жил торговлей и нехитрыми ремёслами. Впрочем, за деревянными стенами виднелись обработанные поля, но их было не так много из-за дефицита пригодных для земледелия земель.
– Может, всё-таки спросим кого-нибудь? – предложил Руфус, которому методы их поиска всё больше начинали казаться неправильными.
– Я хотела бы сама её узнать, – ответила Мара голосом, в котором не было уверенности. – Да и что мы можем спросить? Не знаете ли вы женщину, которая была матерью четырёхлетней девочки и жила в столице Лоргина? Таких здесь будет десятки. Но ведь я даже имени её не помню.
– А своё, данное при рождении имя, помнишь?
Мара надолго замолчала, глядя себе под ноги. Руфус сначала подумал, что она пытается вспомнить своё имя, но потом вдруг сообразил, что ей просто тяжело его выговорить.
– Я… Я не могу… – наконец, едва прошептала она.
Руфус пожал плечами, и хотел было идти дальше, но девушка не двинулась с места.
– Понимаешь, – сказала она, мягко прикоснувшись к его плечу, – это имя… это последнее, что я услышала тогда от мамы. Она позвала меня, потом… Потом я увидела занесённый над собой нож…
– Ничего себе! – выпалил Руфус и сам себе зажал рукой рот.
Он знал, что в детстве с его спутницей произошла странная и тёмная история, что её мать обезумела и почему-то хотела убить свою дочь, но девушка никогда не рассказывала подробности.
– С тех пор, – продолжала она, – каждый раз , когда меня кто-то называл по имени, я пугалась до того, что начинала биться в истерике. Поэтому, когда я попала к Порфирию, он дал мне другое имя, за что я ему очень благодарна.
– Так может мы всё-таки зря сюда пришли? То есть не зря, конечно, но стоит ли нам дальше продолжать поиски?
– Не знаю… Нет, знаю! Я буду её искать, но тебе это делать совершенно не обязательно. Ты ведь хотел общаться с людьми и нести им слово Инци, а тратишь время на меня.
– Одно другому не мешает. Мне что-то не хочется оставлять тебя одну. Конечно же, благословение Инци с нами, но мало ли, что может случиться? Нельзя же рассчитывать, что он снова окажется поблизости.
Мара от души рассмеялась.
– Обещаю по гнилым доскам не ходить! Не бойся, я – девушка самостоятельная. Смело иди, занимайся тем, чем хотел, а я продолжу поиски. Кстати, на, держи! Это может пригодиться.
С этими словами Мара насыпала в карман Руфуса горсть монет, ласково потрепала его по голове и, сказав: "До вечера!", направилась к ближайшей лавке, все плоскости в которой были уставлены глиняными горшками и тарелками. Руфус немного потоптался на месте, потом нехотя повернулся и пошёл в другую сторону.
Что касается людей, то их здесь было много, но как заговорить с ними? Он уже пробовал разговаривать с людьми в форте Альмери. В общем и целом у него это получалось, но его никто не воспринимал всерьёз. Слушали в основном потому, что он был сыном "самой Маранты", о которой там ходили легенды. Но, когда он начинал рассказывать им про Инци, то многие смеялись, отшучивались, а некоторые раздражённо отмахивались. Дескать, некогда им слушать сказки!
Охотнее всего его слушали старшие дочери Альмери, хозяйки форта, но они были взрослыми замужними женщинами, обременёнными всем набором домашних забот, и не могли уделить ему достаточно много внимания. Так что самым благодарным слушателем была и до сих пор оставалась Мара. Особенно после личного знакомства с Инци.
Руфус вдруг почувствовал, что ему не хватает её присутствия. За время их путешествия он привык к тому, что она рядом. Да что греха таить, она ему нравилась! Будь мальчик немного постарше, дело бы не кончилось одной лишь дружбой, но в свои двенадцать лет Руфус ещё не смотрел в сторону девушек с вожделением.
Надо было всё-таки настоять на том, чтобы пойти вместе! Ведь он понятия не имел с кем и как здесь говорить, кому нести слово Инци? Здешние жители казались людьми беспокойными, даже суетливыми. Заговорить с ними о чём-либо, это всё равно, что пытаться вставить слово в разговоре с природными болтунами.
Не становиться же на перекрёстке, обращаясь к толпе? Хоть многие последователи Инци так и делали, священник предостерегал Руфуса от такого способа разговора с людьми. Уличного проповедника частенько принимают за сумасшедшего или бездельника, и тогда его слова окажут действие обратное ожидаемому. Так что Руфус решил пока что подождать с проповедями, и просто походить, присмотреться к месту и к людям.
С этими мыслями он вошёл в оружейную лавку. Хоть Руфус и не преуспел, как начинающий охотник, да и на уроках воинского дела, которые Маранта преподавала своим детям, выглядел, мягко говоря, слабовато, он всё же был мальчишкой и сыном своих родителей. То, что он там увидел, хорошо характеризовалось восклицанием – "Ух, ты!".
– Ух, ты! Арбалет! Стенобитный? А это рыцарский, да? Точно рыцарский – с упором для седла!
Хозяин лавки озадаченно приподнял бровь, а потом нахмурился. Незнакомый пацан, который выказывает познания, имеющиеся не у каждого воина, выглядел несколько подозрительно.
– Послушай, сынок, – заговорил этот честный торговец, пытаясь придать своему голосу дружелюбное звучание, – кто ты и откуда прибыл в наши края? Ведь ты не местный, это сразу видно.
– Зовут меня – Руфус, – ответил Руфус, – а пришёл я сюда из Междустенья.
– Ага. А скажи мне, Руфус из Между…, как его там? Какого ты роду-племени?
Этот вопрос Руфус не понял.
– Я хотел узнать – кто твои родители? – пояснил лавочник.
– Мой отец – Михал-охотник, а мама – Маранта-воительница! – простодушно ответил Руфус.
– Ах, вот оно что! – воскликнул торговец оружием. – Сама Маранта-воительница! Тогда всё ясно.
Лавочник буквально засветился от доброты и дружелюбия, только где-то в глубине его глаз затаилось, что-то недоброе, но Руфус этого не заметил.
– Тогда скажи мне, сын великой воительницы, а вот это, что такое?
И он выложил на прилавок устройство похожее на арбалет, но со странно выгнутым ложем и с небольшой кожаной чашечкой, закреплённой на тетиве.
– Балестра! – тут же определил Руфус. – Арбалет, стреляющий пулями. Сила такая, что только на кроликов охотиться, а меткость – по медведю с десяти шагов промазать можно.
Лавочник поднял вторую бровь, что означало у него крайнюю степень удивления.
– Был бы ты сыном оружейника… Да и то… Балестру в наших краях вообще никто не знает, а где знали, там забыли давным-давно.
– Мне мама рассказала, – пояснил Руфус.
– Это та, которая Маранта, да? Лады. А что, ты только в арбалетах мастак или в клинках тоже понимаешь? Ну-ка, скажи, что ты такое видишь на этой стенке?
Там куда он указывал, висело множество мечей и сабель.
– Эспадон, бретта, чинкуэда, – стал перечислять Руфус, – акинак, скрамасакс, мизерикорд, кацбальгер, корабеля, драгунская сабля, кирасирский палаш, охотничий кортик, морской кортик, пехотный тесак, ханджар, бебут, крис, ята…
Руфус не успел договорить название причудливо изогнутого клинка, заточенного с внутренней стороны изгиба. Он даже не успел осознать причину внезапной боли в темени, когда свет вдруг погас в его глазах, и он, как будто провалился в бездонный, чёрный колодец.
– А мама не говорила тебе, что много будешь знать – скоро состаришься? – спросил лавочник у неподвижно лежащего на полу мальчика.
Сейчас в лице торговца не было ничего приветливого. Он смотрел на поверженного Руфуса, как птичник мог бы смотреть на убитого хорька. В руках у лавочника была короткая, тяжёлая, обтянутая кожей дубинка.
– Эй, Лопес! Иди сюда, бездельник, да поживее! – крикнул торгаш, пряча свою дубинку.
На его зов явился растрёпанный, худосочный мальчишка-заморыш, с косящими, словно от сильного страха, глазами.
– Ну-ка давай, дуй в Управу к Теренцию, – проговорил лавочник. – Скажи, что ещё один соглядатай из Торгового города по наши души явился.
