Ilona Becksvart
Мраморное сердце
– Я очень рад, что ты это понял, не пытаясь видеть только то, что ты хочешь видеть в окружающем мире, – ответил спокойно Жан, поддержка Райана была ему важна. – Может быть, всем нам нужна была эта безумная встряска с этим внедрением сердца, я ведь сам тогда ощущал, как будто потрошу Джулиана не в мраморе, вернее, мне казалось тогда, что они едины, и без жертв не обойтись. Боже мой, я никогда не был ни суеверным, ни набожным, но мистичность момента захватила тогда меня, и да, я чувствовал себя богом, я всегда творец во время созданий своих работ, но тогда я ощутил что-то схожее с раскаянием, как будто я должен ради каких-то уроков наказывать свои прекраснейшие творения. И все это понимали, мои творения принимали это наказание, потому что за этим последует что-то невообразимо прекрасное. Это просто перевернуло весь мой внутренний мир, наконец-то я узрел в этой вашей одержимости с Джулианом что-то свыше. Но я как творец видел эту интимную нить, что связывает вас с Джулианом через тело посредника в виде скульптуры, и от переполняющих вас чувств я прямо задыхался, даже я, как бог был лишним в вашем мире! Джулиан прекрасен, береги его, такого как он, ты никогда больше не найдёшь.
Было что-то предупредительным в последних словах Ланже, но он волновался зря, путь, на который он ступил с Джулианом, был уже лишён всех терний и подводных камней, они видели свет и стремились к нему, несмотря ни на что. – Ты – великий человек и творец, я ценю твои советы и искренность. И я очень надеюсь, что твоя выставка произведёт фурор и даст избранным узреть твои посылы, которые настолько глубоко запрятаны, что лишь самые стойкие или созревшие к этому готовы будут погрузиться и уловить эту гармонию между красотой и безобразностью. – Помолчав немного, Райан напоследок спросил Ланже. – Если бы у тебя была возможность оживить свои скульптуры, ты бы это сделал?
Вопрос удивил Жана, но было заметно, что он сам когда-то задумывался об этом. После паузы он ответил. – Нет. Тогда бы я потерял контроль над своими творениями, тогда бы я перестал быть богом, и все наши неполноценности и недостатки давили бы на нас. Я не готов на это, не сейчас.
– А я готов, – улыбнулся лукаво Райан, запахивая осеннее пальто. – Мраморный Джулиан на пути к тому, чтобы вобрать в себя жизненную энергию, Жан, я на пути в рай, Джулиан обретает вечность!
Ланже вновь ничего не ответил, даже не спросив, какой из Джулианов обретает вечность, ведь Жан уже и сам понимал, что Джулиан всего один, мраморная скульптура была его отражением, его недостающей стороной, и рано или поздно они сольются в единое целое.
29
Жизнь Джулиана продолжалась в том же бешеном ритме, маленькая передышка вернула ему силы, и он снова бросился осуществлять все свои проекты. После сердечной эпопеи он слёг на неделю с бессилием и болями в груди, понимая, что слишком буквально пережил тот божественный опыт. Майкл взял выходные (к счастью, у него был репетиционный период, а не выступлений) и обхаживал его, и это было так сладко! Дома он быстро пошёл на поправку, окружённый любовью своего жениха и пса, который рос не по дням, а по часам. Там он расслабился до такой степени, что позволил забирать подолгу телефон, и просто тупо валялся, смотрел фильмы, ел деликатесы, приготовленные или заказанные Майклом, занимался ремонтным проектом дома, заказывал детские вещички и спал до обеда. Ему нужна была эта пауза, когда он просто ощущал себя рутинным человеком, тело иногда требовало такого отдыха, без всех возвышенных мыслей или преодоления страхов смерти. Но он понимал, что быстро заскучает в этих тепличных условиях, когда мозгу не давали активности того уровня, к которому он привык. Ему нравилось жить в постоянном движении. Анти-стрессовая обстановка стала настоящим испытанием для него уже на шестой день. И на седьмой день он полностью вернулся к своей привычной активной жизни.
Тольку ту неделю он не позволял себя вспоминать тот пережитый опыт, конечно, ему не удавалось это на сто процентов, но всё же после болезни (врача он так и не вызвал, так что диагноз он даже не получил) он смог спокойно окунуться в свои воспоминания. Он мог уже более адекватно воспринять случившееся, что же, собственно говоря, произошло в тот день, когда его мраморное отражение получило своё собственное сердце. А произошло то, что они в тот миг стали одним целым, и это было пугающе-чарующим опытом, он сам был из мрамора, он был идеален, от состояния полусмерти к состоянию полужизни, и всё то время, что Жан работал, он застрял в этом чистилище.
Он был древним камнем, впитавшим в себя миллионы лет, ещё до появления человека, вся мудрость этого мира была подвластна ему, всё было под его зорким оком. А потом вдруг весь накопленный опыт растворялся в миге невинности и неведения, и любознательность познать всё и новизна каждого момента сокрушала его со звериным неистовством. А потом на него вдруг снизошло озарение, он был голым искусством, вершиной творческой мысли, которые и возвышали всё материальное вокруг. Его душа была везде, он был космическим образным потоком вдохновения, он был безымянной музой этого мира, он расширял зашоренность и узколобость примитивизма, вторгаясь в самые души людей и вдохновляя их на творение с чистым сердцем. А потом его озарило тяжкое бремя вечности, он был мраморной неподвижностью, всё было ему видно, но ничто его не касалось, всё вокруг было бесконечным фоном, подвижным или неподвижным, даже это было неважно. Но когда в груди мраморного Джулиана забилось сердце, он вдруг вновь ощутил искру интереса ко всему, ах, с такими знаниями, с такими возможностями можно сделать всё! Его мраморная красота была вечной, его глубочайший опыт не знал границ, он пережил и жизнь и смерть и не сломался, и да, он был живым, теперь он был живым.
Было странно сейчас вспоминать эти образы и то неописуемое состояние, особенно если учесть, что в момент операции он был практически в отключке и страдал от физического дискомфорта, едва способный уловить хотя бы отдалённые отблески реальности. Это было их боевое крещение на двоих с мраморной скульптурой, искупление грехов и полное очищение, заснеженная белизна его мрамора отражалась теперь и в нём самом, и лишь под покровом ночи белизна темнела, обнажая весь его опыт общения со смертью. После этого он как будто бы начал мысленно считывать эмоциональный фон людей и предугадывать их мысли. Никакой сложной науки в этом не было, люди были такими предсказуемыми, такими поверхностными, и стоило чуть-чуть покопаться, как из них лилось всё их дерьмо, страхи и неудовлетворённость смешивались с завистью и одержимостями, как же ими было просто манипулировать. Но были люди глубинные, непредсказуемые, интересные, чтящие искусство, креативно подкованные, мир не был пропащим, даже такой мир имел шансы на то, чтобы познать гармонию крайностей и обновиться в этом всепоглощающем опыте завершённости. И везде таилась своя красота, даже в самых крайних проявлениях зла, только серая унылость одинаковостей давила на этот мир, не давая развиваться, но Джулиан сейчас воспринимал всё это как фон.
Он мог подолгу ночами сидеть в своей ванной комнате возле тяжеловесного зеркала с элементами ар-деко, и, разглядывал своё отражение так долго, пока черты его не сглаживались до мраморной идеальности. Он смаковал свою вечную неотразимость и застывал в полной отрешённости, мраморная статуя, которой до фени всё на свете, она просто выше всего. А потом глаза его начинали блестеть энергичным огнём, и он вдыхал в собственное отражение искру жизненной воли, и электрические волны так и плясали вокруг него. Боже мой, он был живой, каждую ночь он себя воскрешал из своего мраморного оцепенения, озарённый светом безумной жизнерадостности, как человек, пролежавший десять лет в коме и осознававший себя все эти годы. Жизнь была невероятно прекрасной, умирать было больно, но возрождаться ещё больнее, но самого главного он не терял, его жажда возрождаться и принадлежать миру живых была всё такой же высокой. И вместе с этим возвращением в мир живых возвращалась вся физическая сторона, и даже его кажущееся безупречным тело выдавало свои мелкие разочарования.
У него до сих пор были проблемы принять именно свою реальность распада, его тело гнило, как и все остальные человеческие тела, и, возвращаясь из мира мёртвых и из идеальной вечности, это было очень болезненным откровением. Он ненавидел вынужденное старение, оно противоречило его понятию эстетической красоты, это было то, что должно было находиться в нём всегда, в каком бы состоянии он ни пребывал. Он принимал необходимость тления и разрушения, но его божественный мир из мрамора был этого лишён, и когда он лишался поддержки своего отражения, действительность поражала глубиной дисгармонии, и ему хотелось протестовать и никогда не возвращаться в гниющее тело, которое было обречено на полный распад. Он должен остановить это. Или принять этот процесс и пройти его терпеливо до конца. Или начала. Пока это начало и конец не сольются в одно целое, образовав безупречную вечность, где он будет богом во веки веков.
Джулиан часто навещал Жана в его мастерской, который усиленно работал над своей новой коллекцией скульптур, которую планировал выставлять в одном из залов Райана. Это был успех для них обоих, Джулиан чуял это, и ему не терпелось увидеть готовый результат его творений, которые он загадочно назвал «манекены по ту сторону жизни». Он долго рассматривал следы разложения, так искусно вырезанные в мраморе, и думал, если даже мрамор спокойно принимает эту сторону жизни, почему я противлюсь? Это так красиво, уродство жизни руками Ланже прекращает существовать, оно трансформируется в состояние красоты, смогу ли я сам свой медленный распад превратить в настоящее произведение искусства?
– Что будет с тобой через десять лет, двадцать, пятьдесят? – спросил один раз Джулиан Жана, который сосредоточенно работал над приданием формы тонкой кишки. – Или ты думаешь, что ты – вечен? – В его голосе звучал и сарказм, и обида, и несправедливость.
Ланже ответил не сразу, он всегда давал себе время сформулировать ответ, если вопрос казался ему чересчур сложным или психологически неудобным. Но при этом прекращать работу он не стал. – Я не думаю об этом, годы идут, но я не акцентирую на этом внимание, мне всегда комфортно здесь и сейчас. Но даже я сам осознаю, что и моей вечности придёт конец, только зачем думать об этом тогда, когда все возможности мира открыты перед тобой? Меня не заботит моё собственное старение, я создаю вечно молодые скульптуры, в них я тоже обретаю собственную вечность. Я столько раз вместе со своими скульптурами переживал смерть, что и она меня не пугает, она и есть – обратная сторона моей жизни, её постоянное присутствие гармонизирует меня, и никакие страхи или неуверенность не способны пробиться свозь эту пелену завершённого состояния.
– Но тогда почему мне нельзя мечтать о мраморном бессмертии, тогда как ты у нас бог и тот, кто будет жить вечно в своих произведениях? – Джулиан начал себя вести совсем по-детски.
– Да потому что именно я – творец! – вдруг неожиданно громко и эмоционально ответил Жан, перестав ковыряться ножичком в кишках, и нарушив невозмутимость этого ленивого декаданса. – Потому что не о теле же речь, мне всё равно на него, я стремлюсь познать истину вне материальных рамок, когда тело уже становится незначительным, просто временный инструмент для осуществления наших целей. Когда ты познаёшь этот мир в его крайностях, и одинаково толерантен и к жизни и смерти, бренность физических тел тебя уже не волнует. Помни о бессмертии души, об опыте разума, оставляя телесные страсти временным этапом, помни, что слово «время» является противоположностью вечности, забудь про время. Все мы стареем, это – истина, почему ты думаешь, что должен стать избранным и быть вечно молодым? Почему ты считаешь, что именно твоя красота заслуживает бессмертия? Гниение – такой же необходимый процесс как исцеление, они образуют промежуточные этапы между жизнью и смертью, мне казалось, что ты уже проработал эти вопросы!
– Проработал, – устало ответил Джулиан, уставившись в пустые глазницы ближайшей скульптуры, – и уродство разложения является синонимом красоты жизни, благодаря твоим работам я воспринимаю это проще, спасибо, Жан. Но вечность мраморного Джулиана принадлежит по праву и мне, я знаю это, в обмен на то, чтобы ему чувствовать себя живым, хотя бы иногда, он создаёт для меня вечную красоту. Жан, ты не прав в одном, бренность человеческих тел для нас не является проклятьем. Между нами происходит что-то неописуемое, мне кажется, что я уже – вечный, и осталось только остановить начавшийся после 25 лет процесс разложения. Боже мой, Жан, покорить вечность можно и нужно в теле, иначе какой от этого смысл?
– Вы всё делаете с Райаном образно, символически, – напомнил ему Ланже, окончательно забросивший свою работу. – Твоё тело не нуждается в вечности, только образность и память о теле должны уйти в вечность, ты так любишь эту жизнь, ты невероятно прекрасен, когда ты живёшь, по-настоящему живёшь, а не пытаешься угнаться за вечной молодостью. Да и зачем тебе это, это Райан тебя обработал? Ты зреешь красиво, твоя красота телесная всегда будет с тобой, и ты сам это знаешь, так почему противиться естественности, которая нам необходима для того, чтобы полноценно извлечь жизненные уроки в виде опыта? Мраморный Джулиан мёртв, помни об этом, только твоя энергия и неутомимый буйный дух намекают на некие искорки жизни, когда вы находитесь рядом. Но без тебя он мёртв, просто кусок мрамора, и без тебя не существует никакой экзальтации или погружения в дебри ада, только ты сам это делаешь, а мраморная скульптура, просто символ твоих поисков вечности.
– Вот именно, со мной она оживает, ты прав, – согласился с ним Джулиан, которого встревожили слова Жана, что навязчивая мысль сохранить свою молодость действительно шла от Райана, до этого он никогда не давал этой мысли стать доминирующей в его жизни. – Также как и от нее, мне передаётся её мудрость, её опыт, её голый творческий дух, её безграничные возможности, и её покорение вечности. Вместе мы дополняем друг друга, и ты это знаешь сам! Никогда твои скульптуры не были такими прекрасными, с Джулианом ты воистину себя ощутил богом, потому что ты вдохнул в него жизнь через меня, и это – твой величайший шедевр. Мы с ним неразделимы, потому что гармонизируем друг друга и даём то, чего нам самим не хватает. Мне не жаль отдавать ему свою жизнь ради того, чтобы покорить вечность.
– Не играй со словами, – перебил его Ланже. – Только кому ты готов отдавать жизнь, куску мрамора или всё же Райану? Вы и так безупречны, посмотрите друг на друга, это вы друг друга гармонизируете! Никто вам и не нужен, мои мраморные изваяния стали всего лишь поводом для вашего сближения, и теперь у вас есть всё, чтобы вместе покорять вечность, и не надо никому ничем жертвовать. Твоя красота вечно будет жить в моём мраморе, разве тебе этого недостаточно? Разве не этого ты хочешь?
Жан не понимал всего, потому что между ним и его мраморным отражением образовалась уже такая связь, что ничто не способно было оборвать её или сделать тусклее. Только находясь друг в друге, они способны были покорять вечность и нести бремя опыта как победоносное знамя. Ничто не помешает им пойти до конца, добившись той неуловимой гармонии, когда жизнь и смерть сталкиваются в экстатической агонии.
30
Рабочая, социальная и личная жизнь Райана теперь концентрировалась в одном месте, всё движение происходило в его галерее, и это сохраняло его энергию на то, чтобы углубляться в свой новый мир, на который ему раскрыла глаза скульптура Джулиана. Порой посередине ночи, ему казалось, что он тут не один, живое присутствие мрамора внушало ему благоговейный трепет, это не пугало его, а скорее очищало пространство от его нервозности, накопленной за день. Но лишь слабые искорки жизни вспыхивали время от времени здесь, без присутствия Джулиана скульптура как будто впадала в спячку и прекращала интересоваться земными делами Райана.
Но рядом с Джулианом всё менялось, она обретала уверенность, силу и жажду власти, её мертвенность уходила на второй план. Всё уродство мира сего не имело значения в его галерее, скульптура Джулиана была идеальным воплощением человека будущего, именно за такими безупречными телами и стоило гоняться всему миру, но без генетической чистки это было труднореализуемо. Но он-то нашёл свою формулу идеального тела, два соединённых Джулиана и раскрывали секрет вечной красоты, вечного эстетического блаженства, только что нужно было сделать, чтобы эта формула работала на постоянной основе? Ведь для того, чтобы он это смог прощупать, обоим Джулианам нужно быть рядом всегда, в этом полумедитативном состоянии, но ему этого было мало, это не решало до конца проблему. Но он отыщет решение, оно уже у него крутилось в голове, осталось только сформулировать мысли и сделать шаг, последний шаг к мечте, к их с Джулианом мечте.
Боже правый, его никто никогда не делал таким лёгким, таким понимающим, таким счастливым (он даже готов был впадать в эти банальности и потреблять слово «счастливый»), каким его делали Джулианы. Когда он встречался с Джулианом не в своей галерее, чувства его были более сдержанными, и он поражался даже иногда, что он вообще в нём нашёл, чтобы думать о нём всё своё свободное время? Но в выставочном зале Джулиан из плоти и крови сбрасывал свою заурядную человечность и переходил в эшелон ангелов. Да, ему ещё было далеко до божественного уровня, но людское воплощение было уже им проработано, ему было тесно в образе человека. Но пообщавшись с ним подольше на нейтральной территории, чары рассеивались, и он уже заставлял себя искать в нём того ангела, который выше всего человеческого. Не всегда ему это удавалось, особенно, когда прошло достаточно времени, как тот был заряжен своим мраморным отражением. И это его ужасно расстраивало, и всё шло к тому, что Джулиану придётся перебраться в его галерею, но у него же была такая активная жизнь во всём, у него же нет времени! И хотя Джулиан всегда говорил, что на визиты в галерею он находит время всегда, реальность была таковой, что в последнее время они стали видеться только один раз в неделю, а для подпитки нужно было ежедневно проводить эти негласные ритуалы!
Иногда Райана обуевала такая неизъяснимая волна нежности по отношению к Джулиану, что на миг все поиски в погоне за вечной красотой казались напыщенными и глупыми. Потому что вот он был, здесь и сейчас, это прекрасное создание, принадлежащее ему именно в этот момент, почти идеальное, но всё же человечное, и что из того, это было нормально! Хотелось послать все свои мечты и амбиции и просто наслаждаться тем, что это создание делало его жизнь такой осмысленной, такой яркой, такой разнообразной! Желание видеть его, слышать его голос, ощущать прикосновения были мучительно острыми, и Райан готов был проклясть себя, но покориться судьбе, теперь и он познал в этом мире настоящую любовь, и лучше поздно, чем никогда. Эти моменты ни с чем несравнимой радости, неконтролируемых позитивных эмоций и откровенной глубины отбрасывали в сторону все его принципы, все его нужды, все его проповедуемые идеалы, и весь мир концентрировался только в одном Джулиане, даже без своей мраморной тени. Искушение остаться в этой плоской реальности воистину было сильным, но даже эти вспышки нежности и понимания, в конце концов, испарялись и открывали его взору не самую привлекательную картину.
Это больше проявлялось в мелочах, но они накапливались и выбивали его из колеи, открывая дорогу таким недостойным чувствам, как раздражительность или брезгливость. Да, он не устраивал истерику, когда видел впитавшуюся в кожу грязь под ногтями Джулиана, когда они однажды ужинали в ресторане (Джулиан приехал с деревенской вечеринки, которая воистину оказалась деревенской). Но это болезненно отдавалось в его мозгу, это мигом разрушало эту идеальность, которой могло и вовсе не существовать (кроме как в его воображении). Или когда на театральной премьере Джулиан был плохо побрит, Райан просто захотел пересесть. А гнойный прыщ на его подбородке в гостях у Ланже, а шатающийся зуб во время интервью его фэшн бренда, а вздутый живот после сытной трапезы, что пуговицы брюк лопались, а новые морщины на лице? Ужас. У него сложился свой собственный образ, как должен выглядеть Джулиан, и если его внешность не соответствовала этому образу, что-то у него переклинивало, вся романтизация и идеализация казались иллюзорными, открывая взору банальные изъяны, присущие всем человеческим телам, даже кукольным азиатам, которые, казалось, законсервированы во времени. И в такие моменты Райан отталкивал Джулиана, и ему хотелось поскорее вновь увидеть его рядом с мраморной скульптурой, которая вбирала в себя все изъяны жизни, питаясь этой энергией.
В один день, когда незадолго до показов он забежал в офис, они остались вдвоём после собрания в зале для совещаний, и Райан, который до этого успел побывать у одного коллекционера и прикупить несколько полотен в стиле абстрактного экспрессионизма из 1960х годов, был особенно восприимчивым на детали после такого одухотворённого культурного опыта. Матерь божья, мать честная, у Райана аж скулы свело, Джулиан выглядел старым! Он поверить не мог, что перед ним этот безупречный образец человеческого тела, усталость легла на Джулиане не только синяками на пол-лица, впавшими щеками, шелушившейся кожей и болезненным блеском глаз, но и свежими морщинами, воистину они окончательно разрушали гармоничный образ Джулиана, кто вообще был этот человек?
– Сколько тебе лет? – спросил вдруг Райан, совершенно не вслушиваясь, что Джулиан ему объясняет, чем в этот раз супер VIP места отличаются от стандартных VIP на показе.
Джулиана смутил этот вопрос, он даже переспросил сначала, явно решив, что не так расслышал, и когда Райан более чётко и с нажимом повторил его, он ответил мрачно. – Мне тридцать три. Переломный год…
– Тогда почему мы выглядим как ровесники, если тебе всего 33 года? – взорвался Райан, ситуация была совершенно ненормальной, Джулиан не имел права стареть, просто не имел.
Джулиана задели слова Райана настолько сильно, что это отразилось в виде мертвенной бледности на его лице, а также слегка дрожащими руками. Райан нажал на больное место, Джулиан сам ненавидел старость, и это было на руку Райану, ему нужно было скорее найти метод, как остановить этот позорный процесс. Ангелы не стареют, только если они не падшие и не проваливаются в ад за все свои неисчислимые грехи, или за то, что позволили уродству и гниению овладевать своими телами. А настоящие ангелы могли только мутировать в богов, которым подвластно и время и неземная красота.
– Я очень устал, – оправдывался Джулиан. Что за фигня, он всегда перед ним оправдывается, снова становясь закомплексованным щенком, считая мнение Райана всегда авторитетным и верным, даже если это противоречит его собственным принципам. Иногда Райану казалось, что Джулиан без него вообще ничего не представляет, и всё, чего тот добился, было только благодаря ему. Это он лепил жизнь Джулиана, это он взрастил эти его небоскрёбные амбиции, это он вдохнул в него тот уровень счастья и жизнерадостности, что освещал его путь, это он вбил ему в голову никогда не сдаваться. Джулиан был продуктом Райана, и божественная искра проскользнула в душе Райана от этого осознания, что он отчасти был творцом. И как только творца не устраивало что-то в своём созданном материале, он должен был это исправить, пока не пошли необратимые процессы. И пока что он мог только отправить его в галерею, чтобы оставить все свои земные шлаки и передать их мраморному Джулиану, который сжирал абсолютно всё земное и человечное, даже такой мусор, ему было всё равно, чем питаться, лишь бы это исходило от живого человека.
Конечно, через несколько дней внешность Джулиана вновь преобразилась, он прекрасно знал, как много тот работает на своём испытательном сроке. Но он ведь сам этого хотел, знал, на что идёт, знал, как мало времени у него будет на что-либо другое. Когда Райан сам начинал свой бизнес, он буквально жил этим, спал и видел свою империю моды, работая и работая, и труды его в итоги окупились сполна. Только он не был тогда таким опытным, таким всезнающим, таким открытым к покорению вечности, как был Джулиан. Джулиану всё было по зубам, хотя бы потому, что Райан так считал, и это уже была достаточная мотивация для него. Джулиан даже сам не ведал, что был запрограммирован под нужды Райана, вся его жизнь, по сути, была во славу Райану, и все его успехи эхом отражались в некой отцовской гордости Райана. В период, когда они минимально общались, Джулиан пытался всеми возможными путями доказать, насколько он независим. И сам не понимал, насколько делает всё возможное, чтобы Райан им гордился. Вся жизнь Джулиана основывалась на желаниях Райана, так почему Райан не мог в таком случае манипулировать его процессом старения? Почему бы ему не заморозить его красоту в вечности? Это было новым логическим этапом в их отношениях.
Райан и сам не до конца осознавал, какую власть имеет над ним Джулиан. Сотворив однажды что-то прекрасное, нелегко отпустить это из своей жизни, ведь люди по своей природе были собственниками, они хотели всё самое лучшее сохранить навсегда не только в своих воспоминаниях, но и в реальности. Райан зависел от того, как развивался Джулиан, победы Джулиана принадлежали и ему, а неудачи просто не воспринимались, потому что неудачи Джулиана никогда не докатывались до самого дна, когда уже невозможно оправиться. Единственный случай был тогда, когда Райан умышленно отталкивал от себя Джулиана после того, как решил не нарушать принцип, которого он придерживался всю жизнь – никаких отношений на работе. И Райан тогда отфутболивал этого невероятно надоедливого прилипалу, считая, что Джулиан был всего лишь его временной игрушкой.
Он только сейчас мог бы с гордостью назвать Джулиана своим партнёром (причём практически во всём), но тогда он не воспринимал его всерьёз, но при этом сам зависел от этой игры, я его создал, как же он выползет из дерьма? Это закалило тогда Джулиана, это как будто был тест, чтобы выйти на новый уровень, с которым тот справился, может и не совсем блестяще (пост-депрессивный травматизм всё же влиял на жизнь Джулиана и по сей день), но с проходным баллом. С новым обновлённым Джулианом Райану было проще, тот остался гибким и глубоким в отношениях, но ушла эта назойливость, это слепое и фанатичное обожание, что мешало их отношениям стать равными. А ведь равные отношения излучают гармонию, взаимоуважение и общие цели теперь были основой их связи, и вот, к чему в итоге они пришли в этом обновлённом статусе? Они были в шаге от покорения вечности!