bannerbannerbanner
полная версияМраморное сердце

Ilona Becksvart
Мраморное сердце

Полная версия

27

Джулиан волновался после того, как Райан сообщил ему, что Ланже сдался и согласился внедрить его скульптуре мраморное сердце, что-то в этом было неописуемо извращённым, хотя он не понимал что именно. Да, его слегка выбил из колеи тот случай в морге, но всё равно ему становилось не по себе, когда он представлял, как Жан будет потрошить его скульптуру. И обязательно ли ему при этом присутствовать? Да, конечно, он должен не только смотреть на это, но и прочувствовать, и он понимал, что опыт будет сильным, наверное, ни с чем несравнимым, возможно даже болезненно экстатическим, но разве это не будет высочайшим символизмом того, что они даруют жизненную силу его мраморному отражению? Все пережитые по этому поводу эмоции окупятся, потому что результат должен создать между ними ещё более глубокую связь. Конечно, он понимал, что это реально лишь символический акт, и они не пробудят этим чудовище Франкенштейна.

Ему было из-за чего париться помимо предстоящей хирургической операции скульптуры, потому что после того, как совет директоров обсудил возможность его повышения, он был по горло в новых проектах, и никогда они ещё не были такими сложными, масштабными и ответственными. Но ведь именно этого он и хотел. Он не желал топтаться на месте, его возможности сейчас были безграничными, острота его ума и скорость восприятия информации поражали даже его самого. Он был неутомим и никогда не сдавался, неприятности его только закаляли, не оставляя ни одного психологического шрама. Вся материальная сторона жизни была для него реализуемой, всё было возможно, и ничто не стоило того, чтобы сдаться или сбавить обороты. Он просто по-другому не умел жить. И снова эти крайности давили на него, либо всё, либо ничего, но в этот раз он пытался смягчить своё развитие, принимая тот факт, что когда-нибудь может настать тот момент, и он потеряет всё. Как тогда в Париже, до того как он забрёл впервые в галерею Жана Ланже, когда он сам стал пустотой. Сейчас он мог сохранить при этом бешеном энергетическом жизненном темпе часть этой пустоты, этой всеразрушающей смерти, и именно это гармонизировало его и давало понять, насколько все его победы на самом деле бренны. Но эти мысли, тем не менее, не позволяли ему забить на свои цели, раз уж всё, по сути, тлен, так чего и стараться? Нет, наоборот, это лишь подстёгивало его жить как можно полноценнее и развивать себя в этих рамках земных нужд, он двигался к своим персональным успехам, к тому, что развивало его максимально полноценно.

Несмотря на загруженность на работе и частые отлучки в Европу и в Азию, он успевал быть любящим бойфрендом, потому что и эта сторона жизни была важна для него. Да, существовал Райан, который всегда был вне рамок, вне конкуренции, но это была тайная сторона жизни, которая никак не влияла на его реальность. Ему нравилось заботиться о своём бойфренде, ему нравилось быть с ним в людях, он так гордился им и никогда не стеснялся проявлять к нему искренние чувства. И нет, он не был полигамен, просто любовь к Райану, не вписывалась ни в какие понятия, чтобы обсуждать её в его банальной реальности. Когда они приглашали гостей к себе, все замечали, насколько они с Майклом счастливы вместе, и это было правдой, когда Джулиан забывал о том, насколько эта часть его жизни была мизерной и банальной по сравнению с тем, когда он раскрывал весь свой потенциал вне рутины. И забота о доме, обустройство новых комнат, ремонтный проект, всё это занимало его с таким энтузиазмом, что эмоции так и бурлили вокруг него вспышками всех цветов радуги.

Они договорились уже с Майклом, что как только он получит своё повышение (он даже не мыслил, что провалит задание и останется на своей прежней должности), они сыграют свадьбу. Они уже зарезервировали дату и потихоньку готовились к своему великому торжеству, которое обязательно будут иллюстрировать лучшие журналы моды и культуры, избрав для свадебной церемонии Дом Фарнсуорт, построенный по проекту легендарного Людвига Мис ван дер Роэ в интернациональном стиле. Да, это будет престижно и шикарно, но и дорого тоже, но денег на такие события он никогда не жалел, свадьба же только раз в жизни (он считал, что брак может быть только один, и нужно быть готовым к нему, осознав, что ты нашёл нужного человека, с которым ты захочешь провести всю свою жизнь).

Но, а после свадебного торжества уже были и планы пополнения в семье. Джулиан был из тех, кто считал преступлением, если ты не пользовался своим генетическим превосходством и не оставлял после себя потомство. Он всегда знал, что он хорош, причём хорош практически во всём, разве мог кануть в лету такой идеальный материал? Конечно, в этом проскальзывал эгоизм и чувство превосходства над другими, но ведь он не откровенничал на темы своей избранности, где ни попадя, чтобы его посчитали чересчур зазнавшимся и высокомерным. Да и это было только его мнение, и ему было всё равно, если с ним бы кто-то не согласился, он ценил людей с высокой (но не завышенной) самооценкой, они, как правило, добивались в этой жизни своих целей качественнее и быстрее. Он уже провёл все необходимые анализы и из выбранных суррогатных матерей проверил тест на совместимость, и из пяти барышень ему предстояло избрать потенциальную мать своего ребёнка. Майкл пока не торопился с этим делом, он был из многодетной семьи и не стремился разбрасываться своим семенем, да и не будет ли им достаточно ребёнка Джулиана, который всё равно будет и его ребёнком? Для Майкла генетика была не так и важна, Майкл любил Джулиана, и будет любить его детей так же крепко, как и его самого, в этом не сомневался никто. Но пока что это радостное событие они решили держать в тайне, нужно сначала добиться повышения и сыграть красивую свадьбу, пока их не накрыла вся эта молочно-пелёночная эра, которую Джулиан тоже предвкушал с заядлым энтузиазмом.

В тот день Джулиан себе покоя не находил, и в итоге ушёл раньше с работы, решив поработать дольше на выходных, потому что смысла от него всё равно не было. Он думал только о том, как пройдёт операция по трансплантации сердца, это была та зона, которая была для него тёмным лесом, всё, что касалось мраморной скульптуры, было для него новым опытом, который был непредсказуем даже для него. Возможно, к нему даже вернулось что-то наподобие страха, это должен быть ключевой момент в раскрытии тайны вечности, он предчувствовал важность этого торжественного мига, и если что-то пойдёт не так, это будет катастрофа! И тогда его накрыла паника, впервые за то время, как он начал видеть в Джулиане своё мраморное отражение, он ощутил свою беспомощность и страх потерять те возможности, которые маячили перед самым носом. Ему даже пришлось себя угостить таблеткой метамфетамина, ведь он просто уже начал терять контроль над телом. И когда она начала действовать, реальность возвращалась с невероятной точностью, а перспективы неудачи растворялись в наркотическом тумане, и это было хорошо, сейчас нужно было верить в успех.

Было решено, что Жан будет работать не в своей студии, чтобы не перевозить скульптуру туда и сюда, а в помещении, где сейчас велись ремонтные работы под новую квартиру Райана. Там был беспорядок, везде валялись мешки с цементом, разнообразные инструменты, и тонкий слой строительной пыли, растревоженный их шагами, ложился даже на них самих. Джулиан почему-то счёл необходимым нарядиться, даже нацепив на себя бархатную бабочку, да и в салоне красоты он побывал перед этим только ради того, чтобы выглядеть безупречно рядом со своей статуей, которая как будто бы требовала от него поддержки и веры.

– Ты бы ещё во фраке пришёл! – воскликнул удивлённый Райан, который был одет в спортивный костюм, поверх которого он накинул защитный плёночный плащ против строительной пыли. Да и сам Ланже был одет в привычную мешковатую одежду, которую никто никогда бы не запомнил, если бы пришлось опознавать его в связи с каким-нибудь преступлением. Но было уже поздно переодеваться, у него не было с собой ничего, да и он всё равно считал, что торжественности момента не помешает его нарядный вид.

Приготовления казались мучительно долгими. Джулиан места себе не находил, ему казалось, что Жан реально приготавливает все инструменты для хирургической операции, каждый молоточек, каждый ножичек ему казался телепортированным прямиком из фильмов ужасов, ему было невероятно дурно, голова кружилась, воздуха не хватало. Ему даже пришлось присесть, чтобы успокоиться, если бы он не принял мет, он бы уже, наверное, вообще валялся в обмороке, давно он не ощущал такого бессилия, такой пугающей неизвестности. В голову лезли бредовые мысли, на уровне, что Джулиан может быть внутри пустым, и на самом деле у него имеется лишь тонкая мраморная оболочка, но это было не так, его скульптура была заполнена мрамором. Как Жан это будет делать, просто всунет мрамор в мрамор, но ведь он заделает тогда сердце камнем, и оно потеряет свою форму? Но Ланже был профессионалом, наверняка, у него что-то придумано, как справиться с этим заданием.

Когда скульптор начал свою работу, Джулиан начал сходить с ума от этих звуков, каждый скребок, каждый удар молоточком отдавался в нём, как барабанный гонг перед военными действиями. И видя, как мраморная крошка летит на осыпанный строительной пылью брезент, ему уже начинало казаться, что с него сдирают кожу. Это было настолько медленно, и настолько ярко ощущалось каждое движение Ланже в нём самом, что у него не оставалось сомнений, что он и скульптура связаны на неземном уровне, потому что сейчас Жан Ланже дробил как будто бы и его грудную клетку. Но это надо было пережить, он просто знал это, это – его путь к свободе, никто не мог пережить за него этот опыт, он принадлежал только ему. Пыточные инструменты продолжали свою работу, всё больше обнажая мраморное тело изнутри, безупречность мрамора была вне конкуренции, даже по частям и изнутри эта скульптура была без изъянов.

По мере того, как продвигалась работа, скульптура всё больше принимала абстрактные черты, её отрешённость переходила и к Джулиану, хотя физически он страдал так, как никогда в этой жизни. И хотя он понимал, что это были надуманные страхи и иллюзорная боль, просто символический жест в жажде обрести живительную искру, это имело настолько крепкие корни, что окутывало весь мир вокруг. Райан в углу наблюдал за ним, но не вмешивался, хотя Джулиан уже давно сидел в полуобмороке, роняя кровавые сопли и солёные слёзы, держась обеими руками за сердце. Но глаза его были широко раскрыты, он наблюдал за тем, как этот скульптор, возомнивший себя богом, потрошил его скульптуру, чтобы вдохнуть в неё ещё больше жизни. Это была необходимость, он знал это, и старался не упустить ничего из того, что творили волшебные руки Жана Ланже.

 

Когда полость в грудной клетке скульптуры была уже достаточно глубокой, уверенными руками Жан взял закутанное тряпьём мраморное сердце и приложил к груди своей скульптуры. Джулиану казалось, что оно бьётся в его руках, пробуждённое теплом своего творца (Жан почти никогда не работал в перчатках, ему нужно было ощущать мрамор без посторонних предметов, живой контакт был необходим для того, чтобы создать связь с рабочим материалом). Он даже нашёл в себе силы, чтобы встать на ноги и подойти ближе, сейчас волшебство захлебнёт его в потоке эмоций. Он чувствовал кульминационную боль, которая вела прямиком к экзальтации, как процесс родов, ничто несравнимо с болью и напряжением рожениц, но результат стоит всех мучений мира сего, ведь на свет выталкивается новая жизнь. Джулиан замер, его мраморное отражение получало свой главный дар, символический орган нашей души, сейчас важна была каждая микросекунда. Он до конца не понимал, то ли время остановилось, то ли оно молниеносно проносится вперёд, он застыл в этом мгновении и просто смотрел, как создатель его мраморного двойника вдыхает в него огонёк жизни.

Ланже действительно превзошёл все их ожидания, насколько ювелирно он сработал, особенно если учесть, что это был первый его подобный опыт. Сердце крепилось в мрамор, но не утопало в нём, растворяясь в мраморном единстве, оно как бы образовывало вокруг себя некий вакуум, так что получалось так, что оно не было зажато мрамором со всех сторон, а как будто парило в нескольких сантиметрах от всего остального мрамора. Это было удивительно, как оно держалось? Но из него выходили тонкие нити, артерии и вены, что крепились к мрамору, и Джулиан осознал, что сердце будет всегда в нём, оно не будет поглощено остальным мрамором. И он понял, что неплохо было бы ему сделать и остальные органы, но сердце было нашим мотором, оно было главным, может быть, мраморному Джулиану этого и будет достаточно. Он глаз не мог оторвать от того, как оно блестит внутри его грудной клетки, переливаясь в лучах заходящего солнца, пылая жизнью. Боже мой, думал он, я как будто и не жил никогда, и сейчас это сердце наконец-то начало биться внутри меня, и я возродился, наконец-то я вижу мир во всех его проявлениях! Наконец-то взору моему открылись все цвета, все ощущения, меня переполняет переизбыток эмоций, я взрываюсь от чувства полноценности, я завершён!

Медленно Жан заделывал мрамором безупречную грудь скульптуры, которая была слегка размытой формы, так что мышечная система там практически не угадывалась. Уязвимость Джулиана исчезала, он снова был собран и отрешён, он вновь принадлежал сам себе, Ланже больше не имел над ним власти. Весь процесс они сидели молча, все слова были бы лишними, и хотя они не оживляли алхимическими путями человеческий труп, ощущения были куда торжественнее и параднее чем, если бы они создали целую армию зомби. Наконец-то Джулиана отпускали все страхи, и тот пережитый в морге опыт становился всего лишь пройденным этапом, тем, что породило этот кульминационный момент, это идеальное завершение и первый шаг на пути к вечной свободе. Ничто не могло теперь убить идеальную гармонию, излучаемую скульптурой, и Джулиан, как никогда резко ощутил её своим истинным отражением, осталось только найти вход в зазеркалье и слиться со своим отражением. Ведь без своих теней и отражений мы были лишены человечности и индивидуальности, безликие призраки, временно бороздящие просторы физических миров. Но Джулиан поймал тень своего отражения и больше никогда её не упустит, рай и ад были лишь промежуточными состояниями, а истина открывалась в гармонии.

Когда скульптура снова выглядела так же, как и до операции (но это только на первый взгляд), никто никак не мог сбросить этой церемониальной ритуальности, все были выжаты до предела. Джулиан первый встал и подошёл к скульптуре, проведя окровавленной рукой по её только что заделанной груди, пытаясь нащупать биение сердца. Он его слышал, ведь его собственный сердечный ритм сейчас отдавался гулким эхом внутри его скульптуры, и ему казалось, что вокруг сменяются времена года, а он всё стоит, и жизнь и смерть борются за свои права в этом мире, а он всё стоит, покорив вечность, заморозив свою красоту, отдав частичку души этой скульптуре. У нас одно сердце на двоих, думал он, у скульптуры теперь есть душа, я разделён, но я никогда себя не ощущал настолько цельным, настолько совершенным.

– Ты его выпачкаешь, – услышал он в своём оцепенении голос Райана, который вцепился в него, чтобы оттащить в сторону. Он был весь в холодном и липком поту, сгустки крови украшали его костюм, и он заметил розовые разводы на мраморном Джулиане, и это было хорошо, он окропил его символически и своей кровью, у них теперь была одна жизнь на двоих. Райан методично штудировал тряпкой, бережно вытирая только что отполированное тело скульптуры от пыли и пятен естественного происхождения, и через несколько минут она вновь сияла своей безупречной чистотой и недоступной красотой. Волшебство медленно угасало, но Джулиану уже было всё равно, оккультный экстаз отпечатался в нём на всю жизнь, в нём теперь жила капелька вечности.

Жан быстро собирал свои инструменты, он так и не вымолвил ни одного слова, вид у него был очень серьёзным, даже почти холодным, но понятное дело, он пошёл против своих принципов, они снова вовлекли его в их безумный мир на двоих, одержимые вечностью этой скульптуры. Никто ему не предложил остаться выпить, все понимали, что сил на это ни у кого не осталось. Когда Жан уже собрался уходить, он посмотрел на Райана своим пронзительным взглядом (которого обычно были достойны лишь его мраморные шедевры) и тихо произнёс. – Даря ему бессмертие, вы лишаетесь сами жизни, ваша одержимость доведёт до того, что она высосет из вас всё жизненное, что в вас есть. Только это ни на йоту не приблизит его к миру живых, он так и останется этим мраморным истуканом, испивая вашу кровь и жизненную энергию. Вечность не ищут в материальных объектах, и ваши символические игры зашли слишком далеко.

– Дружище, – улыбнулся ему искренне Райан, он воистину сиял в этот миг, – мы ведь всего лишь люди, это ты у нас играешь в богов, мы ничего не творим, мы просто пытаемся познать себя и этот мир всеми доступными способами. Пускай, это было всего лишь пафосное представление, полное символизма и скрытых идей, но человеку ведь проще укреплять веру, когда он видит перед глазами образы. Мы не планируем обменивать свою жизнь на смерть скульптуры, чтобы познать все тайны, мы просто вдохновляемся ею для того, чтобы развиваться и идти верным путём, и мы воистину шагнули далеко сегодня, спасибо, Жан за проделанную работу. Я никогда не сомневался в твоих гениальных способностях, но сегодня ты превзошёл сам себя, браво, божок Ланже, да воспоёт хор ангелов хвалу великому богу, и да ринутся демоны обратно в подземелье, увидев твой лик. Спасибо за то, что дал нам возможность заглянуть за кулисы, как работают боги над своими творениями.

Ух ты, сколько сарказма, думал Джулиан, и, видя, что Жан лишь сильнее бледнеет, он понимал, что нужно включить свою обаятельную дипломатичность и смягчить ситуацию, но голова его была пуста, сил совсем не осталось, так что он просто тупо наблюдал за тем, как Ланже покидает галерею Райана, так и не ответив. Может, Райан был и прав, а может и в словах Жана была своя правда, но он ощущал такую гармонию внутри, что всё это казалось таким незначительным, таким бытовым, таким мелочным. После дикого шока, мучительных страхов и предынфарктного состояния он испытал настоящий очистительный катарсис, смысл жизни был сформулирован, теперь ничто не остановит его постоянно пребывать в этой гармонии завершённости.

28

После успешной скульптурной операции, Райан ощущал себя на подъёме. Он был заряжён тем состоянием, когда ты наконец-то поймал кусочек мечты за хвост, и она до сих пор от него не ускользнула. Это было некое постоянное чувство эйфории, но оно не было связано с его физическим состоянием, лишь косвенно оно касалось его тела, не умещаясь в рамках материального осознания. После символического акта придания жизни Джулиану из мрамора, Райан был способен воспринять его красоту в другом свете, она уже не казалась ему исключительно мёртвой и недоступной, сейчас она казалась такой реальной, что практически ломала все законы физики, воплощаясь в реальность этого мира. Он начинал чувствовать всё более ярко и глубоко, и увядание и уродство мира сего казались ему каким-то слабым фоном, зато за всем прекрасным он наблюдал с повышенной эстетической чувствительностью.

И хотя его разум до сих пор противился понятию смерти, понятию уродства, в момент его очистительной экзальтации всё это казалось таким размытым, таким незначительным. Они вдохнули жизнь не только в скульптуру, но и в самих себя, в гармоничные образцы мира Жана Ланже. Именно такими и были люди в его понимании, вернее должны быть, правда, Райан до конца не понимал, как принять гниение как норму этой жизни. Но он даже представить себе не мог, насколько он на самом деле проработал свою тёмную сторону, в нём был такой потенциал, что Джулиану со всеми его экспериментами и желанием окунуться в мир анти-жизни и не снилось.

Вдохновлённый последними событиями, он окунался в мир новых возможностей, он буквально сиял буйным потоком энергии, и взор его подмечал все невероятные проявления красоты. Он снова стал деловым и бродил по галереям, участвовал в аукционах, его широко раскрытый третий глаз сейчас улавливал тончайшие признаки гениальности, и постепенно его коллекция шедевров современного искусства обрастала новыми именами и образцами. Ему даже не было жалко отдать Лео работы, которые тот потребовал назад при делёжке имущества. Он откапывал такие работы, что уже не держался зубами и когтями за старые, хотя в его понимании некоторые из них и должны были стать постоянными экспонатами в его галерее.

Познав такие истины, ему не терпелось показать миру ту красоту, которой он был достоин, её поймут всё равно лишь те, кто созрел к этому, а серая масса, которую не трогало настоящее искусство, его мало интересовала. Он бы не сожалел ни капли, если бы эти люди в один прекрасный день исчезли навсегда, оставив правление Землёй тем, кто ценил её и понимал глубоко. Его галерея была святилищем для светлых душ, не подверженных примитивным банальностям в качестве смысла жизни, те произведения искусства, что он выставлял сейчас и намеревался выставить в скором времени, были источником просветления, гармонизирующим хаос в душах людей. В какой-то степени и он чувствовал себя богом, когда отбирал те работы, которые будут выполнять функции просвещения.

Это был пик его социальной жизни, открытие новой галереи, и хотя он в целом не считал человечество просветлённым, многие были готовы к тому, чтобы принять частичку вечной красоты в своих душах, и он чувствовал, что нашёл своё предназначение. Даже его успешный дом мод сейчас казался лишь генеральной репетицией перед настоящим спектаклем. Его галерея света была завершением этапа чистилища, райские врата раскрывались в доме Райана Смита. Он даже не замечал того, что многие из новых работ были пропитаны духом такого отчаяния и тщетности глубинной пустоты, потому что все они, в конце концов, улавливали то чувство гармонии, которому их научил видеть Жан Ланже. Сейчас даже тема смерти, по сути, излучала прекрасный финал, и даже период тления размывался в его глазах эстета, когда цель была достигнута, гармоничное сосуществование полярностей, и это было прекрасно.

Ему даже не нужна была реклама, его первая выставка имела такой успех (и скульптура Жана Ланже сыграла в этом одну из ключевых ролей), что все с нетерпением ждали, какие новые сюрпризы готовит Райан в этот раз. Да, пришлось, конечно, заинтриговать всеми этими модными словечками в пресс-релизе, да и рекламная кампания всё же велась от лица его команды менеджеров, и они разбрасывались громкими словами. Но именно он был творцом этой галереи, именно он решал, что будет актуально. Он не думал о своей выставке, как о чём-то модном и современном, это было вне временных рамок и вне трендов.

Он настолько ощущал себя творцом, что уже диктовал свои правила, нелепые по отношению к ведению бизнеса, что его директор ему и говорил. Он, например, хотел, чтобы по определённым дням в галерею можно было войти только по дресс-коду, и дресс-кодом всегда будут костюмы его фирмы. К тому же неплохо было бы внедрить фейсконтроль, и не впускать некрасивых или пустых людей, но ведь критерии красоты очень индивидуальны, кто будет судить, кто сможет пройти, а кто нет? Да и как это объяснить, в мире нарастающей толерантности ко всему (в том числе и к уродству, увы и ах), он что, будет сам лично стоять и решать, кто получит проходку? Это было глупо. Сейчас стоило избегать расизма во всех его проявлениях, и Райана в итоге убедили в нелепости его задумок. Да, он сам может считать, что угодно, но он, как публичная личность, должен сохранять свою репутацию незапятнанной, иначе это крайне негативно может повлиять на весь его бизнес. Он не стремился сейчас заработать денег, эта галерея была его отдушиной, смыслом его материальной жизни, и если мир не созрел узреть красоту, которую он предлагал ощутить и прочувствовать, тем хуже для самого мира. А избранные всё равно оценят.

 

Его новый холостяцкий статус не изменил практически ничего, в последнее время он так мало уже общался по душам с Лео, что это просто как-то автоматически и ушло. Они даже не давали официальных комментариев по этому поводу в первое время, и лишь спустя несколько месяцев в прессе появилась скудная новость о том, что два великих человека в мире искусства разошлись мирным путём. Никто туда не копал, никто не выискивал в этом компромата, никто не выливал грязь, но в своих кругах, Райан это знал, имя Джулиана не раз всплывало, когда говорили о нём. Но слухи эти действительно были сдержанными, да и кого сейчас этим удивишь? И чего ему сейчас стесняться того, что у него может быть кто-то помимо Лео? Тут загвоздка скорее заключалась в том, что Джулиан был в серьёзных отношениях, тоже с весьма известным в своих кругах человеком. В его солидном возрасте иметь статус разлучницы, конечно, никуда не годилось. Но ведь они не были с Джулианом в отношениях, их связь была гораздо выше того, что сейчас пытались сформулировать под таким размытым понятием как «личные отношения». Он чувствовал себя прекрасно с этой тайной, она была лишь для них двоих, Джулиан был его вдохновением, его вратами в вечную жизнь, его отражением мраморного идеала, который принадлежал лишь ему одному.

Райан только сейчас ощутил стабильность в своей жизни, когда понял, что ему не надо никуда спешить, всё что он сейчас делал, было его желанием от начала до конца, погоня за статусом, деньгами и связями у него завершилась, а он теперь мог жить расслабленно. И мыслить тоже. Ничто больше не могло перевернуть его мир, всё он воспринимал спокойно, всё было ему по зубам, он жил в своё удовольствие, и он был полон решимости идти до конца в своих поисках вечности. У него больше не было ориентиров или авторитетов, он был творцом своей жизни, и именно он лепил её по своим прихотям. И новое мышление способствовало успешности гармоничной жизни, никогда он не ощущал вкус свободы таким сладким и уместным.

Через месяц после мраморной операции они встретились с Жаном Ланже, до этого не поддерживая целых четыре недели контакт, и это было для них рекордом, им всегда было, что обсудить с великим энтузиазмом. Инициатором встречи стал Ланже, Райан понимал, что тот должен отпустить первым весь негатив, что был высказан в тот злосчастный для него день (а для Райана блаженный), и оказался прав, избрав эту тактику. Судя по общему кругу знакомств, Жан Ланже пропал с радаров на этот месяц капитально, и Райан догадывался, что у того либо наступил творческий кризис, либо его переполняют креативные идеи, которые он пытается сформулировать. С творческими людьми такое случалось, особенно с безумно талантливыми. Райану было наплевать на чувства Жана, но талант он загубить не имел права, то, как он умел видеть во всём гармонию, даже в самых ужасных вещах, было воистину божественным качеством. И то, что он был таким продуктивным, было положительным моментом, Райан не был ревнивым в плане произведений искусства, чем больше людей смогут приобщиться к истинной красоте, тем лучше становится сам мир. И только скульптура Джулиана принадлежала лишь одному ему, но при этом он готов был делиться ей, как исключительным объектом красоты, но всю глубину мог познать лишь он один. Ему нравилось, наоборот, как ею восхищаются, как замечают эту отрешённую красоту, даже не понимая, какие тайны она хранит в себе. Эти тайны были лишь для него и Джулиана.

Они встретились с Жаном в небольшом уютном кафе, где подавали замечательные испанские десерты. И когда им принесли сладчайший туррон и тающий во рту шоколадный мигелитос, Райан искренне улыбнулся Жану, тем самым поколебав его суровую сдержанность, и тот в ответ ему тоже криво улыбнулся. Кажется, не существовало никаких обид между ними, они вновь были в тех эстетично-дружеских отношениях, что и прежде. Конечно, не обошлось без банальностей, и пока они обсудили последние не связанные с ними самими новости, им уже успели принести новые порции десертов, в этот раз классический чуррос, который был просто киллером стройных тел.

– Я начал работу над новой серией скульптур, – признался Ланже, впившись зубами в маслянистую палочку чуррос. – И всё благодаря вам с Джулианом, вы меня вдохновили на то, чтобы работать над телами, ещё более натуральными. Я изучаю анатомию, чтобы со строжайшей точностью придавать внутренней системе человека форму. Я начинаю работать с каркаса, со скелета человека, потом леплю мышцы, артериальную систему, органы, это такой трудоёмкий и длительный процесс, и всё это из безупречного белого мрамора, отполированного до блеска. Даже изнутри человек в моём мраморе выглядит идеально, это невероятно!

– Я долго ломал голову, как максимально обнажить его внутренности, но при этом оставить и жизненные признаки. У меня будет одна экспериментальная модель, слои её мраморной кожи будут легко отгибаться и обнажать всё, что находится внутри, не хотелось бы роботизировать её, но, кажется, выбора у меня не будет. Остальные же фигуры будут стоять в разной кондиции, кто-то полностью обнажающий свои внутренности, кто-то лишь частично, и с разными уровнями гниения. Пышущие здоровьем с идеальной анатомией, а кто-то подверженный болезням или трупным поражениям. Это будет некая реальность наших человеческих тел, ведь это мы и есть, разве может пугать то, что находится в нас самих? Да и ты же знаешь, что я не умею даже уродство показать уродливым, всё будет сглажено до гармоничного восприятия, даже самые труповатые скульптуры. Спасибо за идею, Райан, я и представить не мог, что это возможно воплотить в жизнь, но это будет что-то! Я теперь смогу показать не только образы, но через язык тела и необходимые эмоции.

– Поздравляю, – не скрывая улыбки, ответил Райан, помешивая свой приторный кофе, который всё равно казался ему горьким после всех этих испанских десертов. – Я знал, что тебе будет тесно в рамках всех этих экстатических и райских кущей, жажда выставить смерть нормой – у тебя в крови. Я начинаю понимать твою одержимость этими темами, необходимость смерти позволяет нам глубже понять жизнь, ты прав насчёт этой гармонии, она связывает эти два понятия, благодаря этому я смог узреть истинную красоту и обрести смысл. Если бы все мыслили как ты, Жан, уродство давно бы уже мутировало в красоту, а смерть стала бы уместным продолжением жизни, и наши первобытные страхи прекратили бы существовать. Конечно, это не совсем новая идея показать в скульптурах человека изнутри, но твои идеи отличаются от всех, кто пытался поработать в этих спорных темах. В твоих скульптурах уродство и гниение обретают свою славу, и грань между прекрасным и ужасным стирается, всё сольётся в этой гармонии противоположностей. Жан, наконец-то, я с чистым сердцем могу заявить, что я познал тайну крайностей, что ты доносишь под соусом гармонии. Я теперь понял, что такое застывшая навеки красота, корни у неё растут прямиком из ада, но нимб её тянется к райским садам.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru