Ilona Becksvart
Мраморное сердце
22
И пока Джулиан пытался на поле боя познать истину анти-жизни, Райан продолжал углубляться в мир искусства и человечности, пытаясь понять, как объединить эти два понятия вместе. Как сотворить из человека идеальное произведение искусства? Как вдохнуть жизнь в арт объект? Он думал о генной инженерии, на том уровне, когда собирали самые лучшие и удачные гены вместе, чтобы создать как можно более красивого, здорового и интеллектуально развитого человека. Ведутся ли подобные эксперименты? И в таком случае, где эти созданные люди? Клонирование точно было бредом, зачем создавать копии тех, кто уже жил? Но если это кто-то уровня Жана Ланже, хотел бы он потерять талант этого художника? Нет, вероятно, в таком случае он даже принял бы клонирование, с этической точки зрения его эти щекотливые вопросы ничуть не смущали, но как это организовать? Кто бы решал, кого стоит клонировать, а кого нет? Люди, чьи работы и таланты стали достоянием общества явно прошли бы кастинг на клонирование, но стоит ли это делать при их жизни или уже после их смерти?
В любом случае, эти размышления никак не влияли на его жизнь и разгадку тайн, которые его досаждали. Ему нужно добиться идеальности человеческого существования здесь и сейчас, его не устраивали футуристические проекты, если мир будет готов к тому, чтобы очиститься от всего чересчур человечного и слабого и концентрироваться на создании общества сверхлюдей. Это было бы идеально, считал он, только какими к тому времени должны быть сверхлюди в понятии развитого общества? Если они потеряют тягу к творению, любовь к искусству, то для него это будет нацией роботов, нынешние люди (хотя и не такой уж и большой процент) умели создавать что-то уникальное, неповторимое, личностное, что трогало чувства других, чуть ли не вознося их до божественного уровня. Умение творить вне рамок и умение принимать через себя эти творения до полного слияния с этим творением, было то, что Райан ценил сейчас выше всего.
И насчёт человеческой красоты, мир был сейчас помешан на пластических операциях, они стали доступны практически каждому (кроме самого низшего класса), и в погоне за символами красоты, что диктовали эти тысячи раз переделанные дивы, все эти закомплексованные людишки становились копиями друг друга. Идентичные носы, скулы, разрез глаз, лоб, Райан понять не мог, охота кому-то быть клоном клонов клонов клонов? Он считал, что операции надо делать умело, отталкиваясь на собственную индивидуальность, практически любой изъян можно было исправить своим персональным методом, не копируя клонов клонов. Райан понимал, что не всем везёт с красотой, также как и не все умеют пользоваться своей красотой, а когда она далёкая и неинтересная, смысла от неё нет. Он считал, что красивый человек обязан ценить свою красоту, и хотя разумом он понимал, что красоту людей невозможно запатентовать и сделать исключительно твоей, всё же его мысли о том, что красота и искусство должны принадлежать всем, не покидали его. Всё равно оценят и поймут её лишь избранные, и для этих избранных будут созданы райские условия в этом уродливом мире.
Но всё равно эти размышления не решали его главной проблемы, как остановить красоту во времени, как обмануть старость, как покорить вечность в идеальном теле и духе. Всё живое подвержено увяданию, а потом и смерти, это было просто фактом, который мы впитывали в себя с младых лет, и на протяжении жизни сталкивались с этим практически ежедневно. Никаких эликсиров молодости не существовало, можно замедлить ход старения и сделать его не таким уродливым и болезненным, но это не сделает тебя вечно молодым и бессмертным. Нужно было искать другие методы, как сохранить красоту и юность, незапятнанными гниением и разрушением.
И тогда он окончательно заболел мрамором, когда в очередной раз сидел вечером в пустой галерее и глазел на скульптуру Джулиана, которая казалась такой безупречной. И при этом в ней было больше жизненной искры после того раза, когда в долгой медитации он наблюдал, как Джулианы слились в одно целое, сделав Джулиана самой идеальной личностью по всем параметрам. Он даже не знал, как называть свой интерес, минералогия или петрология? Это было неважно, в мраморе он нашёл то состояние идеальности структуры, которая устраивала его абсолютно во всём. Он всегда любил эту горную породу, в его доме всегда было много мраморных деталей – в ванной, на кухне, в гостиной, да даже в спальне у него имелись мраморные детали или даже целые стены. У него было довольно много мраморных фигурок, которые гармонично вписывались в интерьер его дома, они ему придавали не только утончённость, шик, дороговизну и сдержанность, но и делали красоту нормой его жизни. Он всегда долго любовался мраморными шедеврами, будь то интерьер замка или церкви, музейный экспонат или кухонная столешница знакомого искусствоведа. Мрамор был вечным камнем не только для древних греков или современных скульпторов, но и для него, именно в мраморе он видел идеальную возможность увековечить максимально натуральную красоту. Мрамор был самым живым и самым неповторимым материалом для лепки, и хотя он всегда так считал, именно сейчас он увидел в мраморе божественный смысл, мрамор был материалом, способным удовлетворить даже самых привередливых богов.
Он совершил несколько паломничеств, чтобы вновь вдохновиться самыми прекрасными мраморными шедеврами мира, хотя самые популярные не всегда означали самые лучшие. Но в данном случае возразить он не мог, кто способен сказать что-то дрянное по поводу «Мраморной вуали» Рафаэля Монти или шедевра Джузеппе Санмартино «Христос под плащаницей»? И разве мог кто-то пройти мимо множества безукоризненных статуй на кладбище Стальено в Генуе? Вся Италия пестрила мраморными шедеврами, да и вообще места, на которые оставила важный след античная история, предлагали довольно обширный выбор лицезрения мраморной красоты. Конечно, он интересовался не только древними произведениями искусства, которые вобрали уже в себя века поклонения, века наблюдения за ужасами развития человечества. Они уже обрели личность, благодаря этой безмолвной мудрости, но их холодная красота, хоть и трогала сердце Райана, но эта красота оставалась для него слишком далёкой и недоступной.
Современные образцы мраморных скульптур пестрили разнообразием, были и те, которые цепляли его не меньше древних работ непревзойдённых гениев. Например, «Анатомия ангела» до абсурда популярного английского художника Дэмьена Хёрста, демонстрирующая идеальное тело ангела, у которого в некоторых местах просматривались мышцы и кости. То есть там отображена внутренняя сторона человеческого тела, далёкая от идеального эстетического восприятия, это было именно то, о чём грезил Джулиан под влиянием Ланже. Одновременно видеть две стороны, жить с этим, воспринимать как норму, и в этом была своя эстетика, своя красота, свой путь к дуальному видению мира. Он предпочитал не напоминать себе об уродливом в нашем собственном теле, фокусируясь на чистоте внешней красоты, но при этом, принимая красоту именно такой, какая она и была под этими тонкими слоями мрамора или плоти. Конечно, он видел в ней влияние погребальных статуй времён Возрождения, когда даже искусство всем напоминало о мудрости memento mori, и элементы смерти стали нередко украшать кладбища и церкви.
Например, знаменитая работа Лижье Рише, изображавшая полуразложившееся тело принца Оранского, находящаяся в церкви Сент-Этьен. И хотя она лишь частично была из чёрного мрамора, она не могла не произвести впечатления на Райана. Тщательно проработанные детали и попытка изобразить в этом нормальность вызывали в нём противоречивые эмоции, вроде бы не было в этом ничего эстетически красивого, скульптура отталкивала своей правдоподобностью. Но она была так искусно вырезана и настолько отрешённо выглядела, что даже Райан на миг задумывался, так ли уродлива смерть? И эта маленькая деталь, этот мёртвый Рене де Шалон держал в руке собственное сердце, этот удивительный факт вызвал в нём бурю эмоций. Что это был за символизм такой, пугающе поэтичный? Принц показывал этим жестом, что возносится на небеса? Или демонстрировал так, что до конца не сдался смерти? Или это был жест, что он покорил вечность, несмотря на то, что тело его подвержено гниению и смерти?
Райан цеплялся за этот странный образ, по легенде памятник принца сначала держал своё настоящее сердце, но поскольку оно не могло сохраниться в такой среде, его пришлось заменить на гипсовое. И он разглядывал долго-долго этот зловещий шедевр и представлял его с настоящим сердцем, только что из живой плоти, интересно, подарил ли этот кусок настоящей плоти искру жизни этой скульптуре, хотя бы на миг? Вероятно. И Райан вновь вспомнил слияние скульптуры с Джулианом и ощутил схожие ощущения, именно живой человек способен оживить мрамор, лишь живое человеческое сердце способно вдохнуть жизнь в эти холодные мраморные изваяния, стремящиеся к экзальтации. Соединение живого и мёртвого, гармонизация искусственного и натурального, полное слияние камня и плоти для создания идеальной красоты, божественного катарсиса.
После своих европейских путешествий Райан вновь засел в Америке. Он параллельно занимался своими насущными делами, хотя не в полную силу, его окружали профессионалы, ему нечего бояться за свой бизнес. А пополнение его галереи уже скоро осуществится, ведь он за последние месяцы прикупил достаточно работ, что также принял и Жан, который каким-то образом стал его главным советником (но он не платил ничего Ланже, кроме как процентов за съём скульптуры Джулиана, так что пока он так и не добился её покупки). Он теперь методично и придирчиво выбирал мраморные предметы интерьера, решив в скором времени открыть в своей галерее мраморный зал. После работ Ланже у него были невероятно завышенные требования, так что он даже не рассматривал просто красивые безделушки, ему нужен был в них некий потенциал на искру жизни. Что-то не кричащее об их мёртвой неподвижности, а наоборот, что-то противящееся этой неподвижной мраморной тюрьме.
Он любил реализм в мраморе, хотя не брезговал разглядывать и абстрактные работы, но мрамор был точным материалом, и чаще всего скульпторы лепили из него реалистичные и натуральные работы. Райану нравилось разглядывать их и щупать изгибы линий, текстурную поверхность, гладкость камня, было в этом что-то успокаивающее, но при этом и стимулирующее. Этот камень навевал на него тоску, что мир не идеален, и его шероховатые огрубевшие руки стареющего человека были кошмарным контрастом в сравнении с полированной структурой мрамора. Он старался не думать о своей бренности и увядающей красоте, пытаясь нащупать связь сквозь свои нервные окончания, когда плоть не имела значения. В его руках мраморные фигуры принимали его тепло, и под бликами заходящего солнца он видел в них перемены, а вечером под причудливый свет его светильников он выискивал в них лучшие ракурсы, придающие им живой блеск. Но это не работало со скульптурой Джулиана, она как будто бы требовала зарядиться энергией живого Джулиана, чтобы ответить и Райану своим намёком на то, что и ей присуща тяга к жизни, и что её смерть – не вечное состояние.
Он также начал более пристально изучать мраморные скульптуры и по частям, любуясь отдельно конечностями, чертами лица, имитацией движений. Ему было интересно впитать в себя эту идеальную красоту, запомнить её, сохранить эти безупречные линии в своём воображении, желая через эту призму начать видеть так же и людей. Это было непросто, разница была слишком огромной, но всё же каждый раз, когда он смотрел на красивого парня, позирующего возле популярной картины в его галерее, он мысленно сглаживал все его неровности, улучшал кожу, подгоняя под рамки эстетического восприятия мраморных скульптур. И хотя у него не получалось испытать те же самые чувства, когда Джулиан и его скульптура вдруг становились единым целым, всё же общее впечатление от красивых людей у него снова повысилось. Это были прекрасные чувства, как будто перед ним постепенно всё уродливое и подверженное тлению обретало безукоризненные формы, отбрасывало всё лишнее и грузное, и готово было воспарить в небо. Но это всё было кратковременной иллюзией, и когда он возвращался обратно в свою реальность, с потными ладонями, волосатыми носами, морщинистыми лицами и кривыми ногами, ему хотелось запереться в своей галерее и поскорее забыться. Потому что мир был настолько кошмарен во всех своих физических проявлениях, что лучше было стать отшельником и истлеть на глазах у своих мраморных зрителей.
Он скучал по чувству влюблённости, когда ты видишь мир сквозь розовые очки (в его случае через мраморные очки), когда красота твоего объекта обожания кажется целостной, когда ты окутан иллюзиями, и ничто не способно рассеять твой радужный мир химер и миражей. Даже он в своё время не избежал этого самообмана, но сейчас он жаждал вновь повторить это чувство, потому что оно помогало без усилий видеть исключительно красоту мира. Он теперь постоянно вспоминал Джулиана, в этот период они оба были очень заняты и виделись не часто, но оба знали, что их объединяет мраморная нить, всё крепче связывая их. Он мог сейчас себе признаться, что Джулиан был для него особенным, возможно, он даже был в него влюблён, просто в таком возрасте его гормональный мир уже не взрывался и не заставлял его вести себя неадекватно. Он никогда не был из тех романтиков и жертвенных, что готовы были дарить звёзды своим возлюбленным. Но он умел любоваться их красотой, их сексуальным умом, их хитрой амбициозностью, их стремлением развиваться. Всё это в его понимании шло рука об руку и с материальной красотой, от того Джулиан и казался ему идеальным воплощением его мечты. Но это если отбросить его любопытство, крайности и суетливость.
Но он знал, что общий быт и рутина быстро бы уничтожили его красоту и их гармоничное сосуществование. Лео подходил ему гораздо больше как партнёр по быту, организационным делам и домашней рутине, хотя бы потому, что Райан никогда не был в него влюблён. Но Джулиан был всегда для всех хорошим бойфрендом, хорошим партнёром по проживанию, хорошим хозяином, и это удивляло его. Он до сих пор не мог до конца понять, что сам Джулиан испытывает к нему, и как ему удаётся любить одинаково сильно всех своих партнёров (которых у него было штук пять, если брать длительные отношения). Как он был способен отдавать себя всего своим бойфрендам и при этом умирать от любви к нему самому? Это был нонсенс, как в нём было так много чувств? И он же не был из тех, кто разбрасывался ими! И впервые в жизни он ощутил что-то наподобие ревности, хотя он до этого никогда не ревновал Джулиана к его пассиям, наоборот, ему нравилось, что у того есть серьёзные отношения, и ему всегда нравились его бойфренды (они все были из хороших семей, чистые, порядочные). Но он быстро угомонил свою ревность, потому что сейчас ни один его партнёр не имел значения, когда их связывает мраморная нить, которая и приведёт их к состоянию голого творческого экстаза, к мигу гармоничной красоты и экзальтации.
В Сан-Франциско он попал в мастерскую к одному весьма известному скульптору, который делал в миниатюре целые коллекции. Он видел его коллекцию овощей, которые были сделаны из цветного мрамора, а также небольшие фигурки животных. Но больше всего его поразили маленькие мраморные куколки, вернее процесс их создания. Он видел, как этот скульптор, которого звали Педро, соединяет вместе их маленькие части тел. Педро работал с деталями по собственным методам, он не работал с цельными кусками, предпочитая отточить отдельно каждую мелкую, практически ювелирную, деталь, чтобы потом воссоединить в готовую куколку. Райану казалось, что он наблюдает за работой бога, создававшего свои творения, такие маленькие по сравнению с ним, но такие точные, такие слаженные! Ему казалось, что Педро сейчас дыхнёт на них, и куколки раскроют свои кристально чистые глаза, спрыгнут со стола и побегут по своим нескончаемым делам.
В то же время Педро занимался ещё одним проектом, он ещё был в полусыром виде, но Райан настоял, что должен это увидеть. Это был проект для музея анатомии в Калифорнии, ему нужно было детально и реалистично создать органы человека в небольшом размере. Это была некая каменная комната, многие скульпторы и художники трудились над своими проектами из других природных материалов, и Педро создавал из цветного мрамора. Поначалу ему казалось, что органы похожи на мультяшные, но потом он всматривался в них и замечал сходство с реальными, и тогда его накрывало чувство брезгливости, что наши тела состоят из всей этой уродливой бессмыслицы. Он трогал их и представлял человека с идеальными пропорциями, у которого также были и реальные органы, но как бы он ни представлял, они не становились живыми в его глазах. Было в них что-то комичное и детское (и дело было не в миниатюрности размера), и когда он держал в своей горячей ладони мраморное сердечко, он вспоминал этого бедного Нидерландского принца де Шалона, который держал собственное сердце, будучи уже подгнившим. Сердце было символом жизни, нашим мотором, который давал возможность работать исправно всему организму. В сердце скрывалась тайна жизни, и он представил статую Джулиана с живым сердцем внутри, и на миг скульптура обретала жизненный блеск, нарушив все законы физики, наплевав на все религиозные запреты, утерев нос всем философам-скептикам. Странные мысли у него формировались в голове, но он начинал видеть свет в конце туннеля, что-то близилось к своему завершению.
Когда он вернулся в Нью-Йорк, то первым делом позвонил Ланже со странной просьбой. Он попросил его сотворить Джулиану всю систему органов, все мышцы, кости, сосуды, всю эту анатомическую муть и поместить это в выпотрошенную скульптуру, и потом снова её заделать. Он был уверен, что так она обретёт ещё больше человечности. Жан категорически отказывался потрошить свою готовую скульптуру, иначе она потеряет своё прежнее состояние, он не возвращается к своим старым работам. Тогда Райан попросил сделать новую скульптуру Джулиана, на что Ланже снова ответил отказом, сказав, что дважды не работает даже со своими самыми любимыми натурщиками. Они ему уже всё сказали, он всё вложил, что в них было, это будет просто копия его работы, ничем непримечательная – пустая и мёртвая. Райана разозлила категоричность Жана, но он знал, что только Ланже сможет выполнить его просьбу, чтобы его удовлетворил результат. Он дал себе слово добиться своей новой цели любыми методами.
Райан умел быть авторитарно настойчивым, не зря он управлял столько лет своим здоровенным домом мод, который он организовал практически с нуля, но с множеством креативных идей и желанием добиться успеха. Он знал, что они с Джулианом для Жана были особенными, по крайней мере, здесь, в США, так что он понимал, что рано или поздно своего добьётся. Они виделись теперь так часто, что Ланже уже не улыбался так широко, когда видел его, к тому же Райан имел наглость приезжать к нему в студию без предупреждения, и ничто вежливыми способами не могло его оттуда изгнать. А грубыми методами Ланже никогда не пользовался. Так что Райан всё чаще наблюдал за тем, как Жан работает у себя, и хотя он в эти моменты был отрешённым и молчаливым, это не мешало Райану постоянно комментировать, вставлять своё мнение и даже критиковать! К тому же он часто как-то выходил к теме того, что его скульптуры внутри пусты, и он даже никогда сам не пробовал наполнить их не только своими символическими познаниями, но и оживить их плоть. Но Жан не сдавался. А Райан терял терпение.
– Жан, как ты не понимаешь, – не выдержал однажды он этого давления с собственной стороны (даже тираны устают от собственной тирании), – Джулиан внутри слишком пуст, и ты сам это знаешь! Он совершенно бездушный, ему нужно хотя бы сердце, чтобы пробить своё мёртвое оцепенение! Это – его потребность, и ты сам видишь, что я не выдумываю! Создай хотя бы сердце, я уже не говорю о том, чтобы его поместить туда, оно просто должно существовать, даже существующее отдельно от него, оно сделает его более живым.
Жан задумался впервые, как Райан начал донимать его этими темами. Он долго молчал, и Райан уже думал, что он не ответит, и это молчание говорило за себя своим сдержанным, но решительным отказом. – Ты прав, это будет интересная тема, я бы поработал с ней, но со своими новыми скульптурами. Джулиан завершён.
– Нет, Джулиану не хватает витальной искры, разве так сложно подарить ему сердце? – гнул свою линию Райан, видя наконец-то плоды своих трудов. – Тебе не нужно будет расчленять его на мраморные глыбы, оно просто должно где-то существовать.
Жан тогда не сказал ни да, ни нет. Но через неделю после этого он позвонил ему и велел им приезжать вместе с Джулианом в элитную нью-йоркскую больницу. Райан аж испугался, а вдруг с Ланже что-то случилось? Но когда они приехали на место встречи, Жан повёл их в кабинет, прилегающий к моргу. Джулиан уже был опытным в подобных делах, но всё равно ножки у него подкашивались, когда они прошли к столу, на котором лежало окровавленное, но прикрытое тело, только что после аутопсии. Труп был совсем свежим, в воздухе прямо витала остывающая жизненная энергия. Когда Жан стянул с покойника простынь, Райан едва сдержал приступ тошноты, тело ничем не напоминало живого человека, оно ещё не было сшито назад, так что за слоями кожи, мышц и костей он видел органы. Ланже смотрел на них с вызовом, мол, сами довели меня до этого. Он жестом велел надеть им стерильные перчатки, Джулиан сразу повиновался, но Райан так и стоял у двери и отгонял от себя мысли о том, как уродлив этот мир, и почему за красотой скрывается такое безобразие.
– Вы оба знаете, в каких условиях я работаю, – начал свою речь Жан, вглядываясь попеременно в их окаменевшие лица. – Здесь всё свежее, я ещё вижу тень жизни этого человека, чья личность сейчас совершенно отвлекает, и мы на ней не будем концентрироваться. – Он сделал паузу и велел Джулиану сесть рядом с телом. Райан же остался стоять в дверях. – К моему сожалению, и к твоему счастью, я не могу распороть тебя, чтобы взглянуть на твоё собственное сердце, Джулиан, но наши внутренние органы похожи, я не буду наделять их личностью, но мне нужно, чтобы ты прочувствовал сам это. Возьми в руку сердце этого покойника и держи, пока не почувствуешь связь с ним. Мне нужно, чтобы ты мысленно сейчас концентрировался на этой единственной точке, представь, что в твоих руках твоё собственное сердце, твой жизненный эликсир, некий символический сгусток света, что делает тебя живым. Сейчас твоя жизнь зависит от работы этого органа, ты осознаёшь это, поэтому ты живёшь в полном осознании, что твоя жизнь концентрируется в нём. Проживи мигом всю свою жизнь, выбрось всю свою жизненную энергию и просто замри. Как будто ты в ожидании следующего стука этого сердца, ты сейчас между этими биениями, застывшее состояние между жизнью и смертью, и всё зависит от того, сделает ли оно ещё один удар. Упивайся этим мигом, он ещё твой, в нём сосредотачивается всё твоё естество, весь твой опыт, вся твоя личность лишь в этой паузе.
Джулиан был шокирован не меньше его, это было заметно. Но он послушно взял из рук Жана скользкое сердце из раскрытой грудной клетки безымянного трупа мужского пола и возраста ниже среднего, и взял его в руки в плотно облегающих перчатках. Он держал его крепко, но потом медленно расслаблялся. Сначала пот тёк по его лицу, а потом он заметил и слёзы, но через какое-то время, всё его тело расслабилось, и он как будто представил этот момент замедленного действия, когда сердце делает паузу перед своим следующим стуком. Это было страшное и невероятно расслабляющее зрелище одновременно, Джулиан как будто застыл за миг перед собственной смертью, принимая её как что-то самое естественное. Ланже вдохновился и делал зарисовки в своём планшете, мрамора у него с собой не было. Он явно тоже почувствовал, каким могло быть сердце Джулиана, чтобы вылепить его с идеальной точностью, и вложив в него все эмоции, что царили в этом удушливом помещении, несмотря на холод. Это был момент творческого экстаза для них всех, при этом полный агонии и страхов, но именно этого всегда и добивался Ланже, когда вкладывал весь свой опыт в создание своего очередного шедевра. И хотя в данном случае он не создавал с натуры, иллюзии пропитали его креативную музу, и никто не сомневался в том, что Жану Ланже удалось заглянуть внутрь Джулиана в прямом и переносном смысле.
Когда Жан закончил и велел Джулиану вернуть на место изъятый орган, тот пулей выскочил из кабинета и явно убежал в сторону уборной. И когда Ланже выбрасывал выпачканные кровью и слизью перчатки в мусорное ведро неуместно салатового цвета, голос его звучал слегка насмешливо. – Расслабься немного, хватит видеть в этом исключительно уродливое, уродство – всего лишь часть нашей жизни, прими её, как и смерть, чтобы понять, насколько всё негармонично без этой обратной стороны. Посмотри на это тело, Джулиан внутри – такой же, но именно вся эта сложная и уродливая система делает его живым, именно таким, каким тебе нравится его видеть, и в каждом из нас имеется подобное уродство. Это всё, – он развёл руками, обводя ими всё затхлое помещение, – всего лишь декорации. Как в фильмах ужасов, на нас давят уродливым и противоестественным, чем-то, что является противоположным жизнью, что вся наша жизненная сторона отторгает, потому что не понимает. Но стоит только отбросить страхи и прекратить видеть в этом что-то противоестественное, как где-то маячит выход из ситуации. Или хотя бы смирение. Всегда помни об этом, нет идеальной красоты без уродства. Нет жизни без смерти. Нет личности Джулиана без его материального кровоточащего сердца. НЕТ! Я работал с абстракциями с его скульптурой, ты сам захотел вляпаться в это дерьмо, будучи неготовым к этому, так что советую тебе принять истину, что за абсолютной красотой скрывается весь этот отвратительный ад…
Райан плохо помнил, как доехал в тот день до дома, он даже не хотел видеть скульптуру Джулиана после этого дня, ему казалась, что внутри неё застыли эти страшные мёртвые органы, зачем ему это всё было нужно? Но всё же он задумался о словах Жана, мир красоты не бывает без изъянов, за всё приходится платить, но за миг очищенной и божественной красоты он даже готов был давиться этим морем крови и горой протухших органов! Джулиан с чужим сердцем в руке был воплощением жизненной силы, последним толчком, перед тем как испустить дух, это было очень ненормальное видение, но оно возбуждало в нём самом жажду жизни и творения. Сердце Джулиана воистину было символом жизни, способное заряжать энергией всё вокруг, даже его собственную скульптуру. И хотя Джулиан сидел неподвижно, и никто не мог заглянуть, что в этот момент делало его собственное сердце, он так гармонично вжился в свою роль, что даже у Райана не оставалось сомнений, что в тот момент в его руке пылало его собственное сердце, ещё живое и способное зажигать целые миры. Ему не терпелось увидеть окончательный результат этого жутковатого эксперимента, но он уже не сомневался, что мраморный Джулиан совсем скоро обретёт своё собственное сердце.