Геннадий Русланович Хоминский
«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации
– Алексей, про плов мне всё понятно, но шлемофоны для чего припёр?
– Женщины хотят их постирать.
– Да они же только из прачечной.
– Ну хотят, и всё тут.
– Павлик, как хорошо мы сходили в церковь, я такая довольная: помолилась, поставила свечки за всех твоих ребят, – подошла мама, – а ещё мы заехали на базар, Алексей накупил всякой всячины и горячего плова. Сейчас будем обедать, пока не остыл, хотя мне рис есть не следует, но не могу удержаться – так вкусно пахнет.
– Люблю я ездить на Алайский рынок, там можно купить всё, что только твоя душа пожелает, – подошла к нам Лариса.
Они с мамой быстренько нарезали салат, переложили плов в большую чашку и поставили на стол.
– Все за стол; Лёша, зови детей, – скомандовала Лариса.
После обеда я прилёг на диван у телевизора и быстренько заснул. Проснулся часа через два; в комнате никого не было, телевизор был выключен. Из спальни Алексея и Ларисы доносилось стрекотание швейной машинки. Мамы нигде видно не было. Алексей что-то делал во дворе. Я подошёл к нему и рассказал о своей придумке со взлётом.
«Мысль интересная, я тоже давно об этом думаю. Как мы взлетаем? Только оторвались, штурвал на себя и скорее вверх, а скорости нет, закрылки убирать страшновато – может просесть. И тянем вверх на самой минимальной. Ни тебе манёвр совершить, ни крен превысить. А горы – вот они. И приходится подлетать к ним почти вплотную, а там духи только этого и ждут. Но где это использовать, вот вопрос? В Кандагаре и так всё хорошо: горы далеко, а в Джелалабаде горы вплотную к полосе стоят, разгоняться негде», – сказал Алексей.
– Может, в Кабуле попробуем? – спросил я.
– Нет, в Кабуле вряд ли разрешат, там начальства всякого полно.
– А если без разрешения?
– Да ты что, с ума сошёл? Это верный трибунал и не только тебе. Все головы полетят. Нет, так нельзя.
Мы вернулись в дом, и Алексей пошёл в свою комнату, где над швейной машинкой склонилась Лариса и моя мама. «Интересно, что они там придумали?» – подумал я, заглядывая к ним. Но меня они не впустили, сказали, что им самим повернуться негде. Алексей вышел из комнаты, и мы пошли на кухню выпить пива. Вскоре к нам присоединилась Лариса и моя мама. По их виду я сразу понял, что они что-то хотят мне сказать. Повернулся к ним: «Ну и что вы там придумали, заговорщицы?» Мама ответила: «Павлик, пойми меня правильно. Я очень сильно переживаю за тебя и твоих друзей, ведь у вас такая опасная работа».
– Мамуля, не нужно. Работа как работа, да и не работа вовсе, а служба. Такая же, как у всех офицеров. Не нужно так переживать. Ничего с нами не случится, верно, Алексей?
– Конечно. Вера Николаевна, мы просто лётчики, такие же, как и в гражданской авиации. Вы ведь летели на самолёте? Ничего страшного нет, и за пилотов вы не переживали.
– Лёша, те пилоты летают над Советским Союзом, и по ним никто не пускает эти «Стингеры», и про них не складывают такие страшные песни. Павлик, послушай меня внимательно. Перед поездкой к тебе я ходила в нашу церковь, и батюшка Пантелеймон дал мне молитву «Живые Помощи» на специальной бумажке и освятил её. Эта молитва творит чудеса, и если молитва будет с тобой, то Господь в трудную минуту подскажет тебе, что нужно делать, и защитит тебя.
– Мама, ну это прямо из передачи «Очевидное – невероятное». Защитит меня и подскажет, что нужно делать, Алексей, это у него лучше получится, чем у какого-то там Бога. У меня есть экипаж, мои друзья, и мы все вместе и защитим себя и поможем себе остаться в живых.
– Паша, не нужно так. Вера Николаевна дело говорит, послушай её, она твоя мама, – сказала Лариса.
– Павлик, мы с Лёшей и Ларисой вместе ходили в церковь и взяли ещё бумажки с молитвой «Живые Помощи» для всех твоих ребят. И мы зашили молитвы в ваши шапочки.
– В шлемофоны, что ли? Детский сад какой-то.
– Паша, прекрати, – подал голос Алексей, – я специально ездил в полк и собрал все наши шлемофоны, а у нас их, если помнишь, по два на брата.
– И мы с Верой Николаевной зашили их в эти шлемофоны, или, как она говорит, шапочки, – сказала Лариса.
– Павлик, не нужно вредничать, от тебя ничего не требуется, просто пообещай мне, своей матери, что шапочка всегда будет с тобой, когда полетишь на самолёте.
– Мамуля, конечно, без шлемофона мы никогда не летаем.
– Ну вот и ладненько, Павлик. Теперь я буду спокойна за тебя и твоих друзей. Ещё, Павлик, хорошо бы выучить тебе «Отче наш» и читать перед полётом.
– Мама, ну это уже слишком. Хватит с меня и шапочки.
– А вот Лёша всегда читает «Отче наш» перед вылетом, – вставила Лариса.
– Дурдом какой-то. Ты, Лёха, случайно, ещё святой водицей не окропляешь наш тридцать седьмой? А то, может, попа позвать с кадилом?
– Да, читаю. А ты не знаешь, как это страшно остаться одному в живых из экипажа. А я остался, и в церковь после этого сходил, и свечки поставил, и молитву выучил, – Алексей весь побелел и руки у него дрожали. – А ты не забыл наш крайний полёт, когда мы с тобой штурвал держали в четыре руки и чудом сели без гидравлики. Так вот, я это чудо вымаливал весь наш полёт, и оно случилось. И я не хочу оставить сиротами детей своих и жену свою, и для этого я не только «Отче наш» выучу, но и полное собрание сочинений Ленина, если, конечно, оно поможет.
– Лёша, успокойся, не нужно так нервничать, – Лариса положила свою ладошку на большие руки Алексея.
– Ну вы даёте, – я взял себя в руки, – делайте что хотите, но меня оставьте в покое. Молитва в шлемофоне – ладно, её не видно, но читать молитвы и бить земные поклоны перед самолётом – это уж увольте, пусть Алексей этим занимается, а у меня перед вылетом других забот хватает.
– Паша, у меня тоже забот не меньше твоего, но, однако, когда я сижу в кресле и готовлюсь к вылету, то прочитать молитву про себя не помешает.
– Ты бы лучше внимательнее карту проверок читал перед вылетом, а то прошлый раз забыли выключить кольцевание гидросистем – хорошо, оно на индикатор готовности заведено.
– Ладно, Паша, кончай. С каждым может случиться.
– Не должно, Лёха, случаться, это наша с тобой, да ещё четырёх ребят, жизнь.
Тут Лариса поставила на стол бутылку водки, закуску в тарелке, налила четыре стопки.
– Прекратите спорить, лучше давайте, ребята, выпьем за вас, чтобы у вас всегда количество взлётов равнялось количеству посадок, чтобы берегли вы себя, а бережёного, как говорится, и Бог бережёт. Чтобы не забывали, что вас всех кто-то ждёт, и ради этих близких вам людей вы всегда возвращались живые и здоровые.
Выпили, закусили.
– Дети мои, как я счастлива, что познакомилась с Лёшей, Ларисой, что у тебя, Павлик, такие замечательные друзья. Теперь я за тебя совершенно спокойна и знаю, что с тобой ничего не может случиться плохого. На, Павлик, надень этот крестик, ты ведь крещёный. Должен святой крестик носить.
– Мама, мы же уже всё выяснили, хватит.
– Надень, Павлик, – сказала Лариса, – все твои друзья крестики носят – и Сергей, и Макс.
– Ну хорошо, куда от вас денешься, – и я подставил маме свою голову.
– Никогда его, Павлик, не снимай. Он твоя защита и опора.
Потом пошли разговоры про житьё-бытьё. Лариса рассказала, как они познакомились с Алексеем, мама рассказала про свою жизнь. Так за разговорами наступила ночь. Бутылку мы допили до конца и пошли спать.
На другой день мы все вместе – я с мамой, Алексей с Ларисой и мальчишки – поехали на автобусе в Ташкент. Решили сходить в парк, пацанов покатать на каруселях, да и просто отдохнуть. Время провели славно. Пообедали в ресторане. Ели цыплят табака, очень было вкусно, и, главное, маме понравилось. Она рассказала, что её беспокоит желудок, что она была у врачей, те ничего конкретного ей не говорят, но выписывают различные лекарства, она их исправно пьёт.
Дня через два к обеду к нам заявился Максим. Был он в каком-то засаленном комбинезоне, небритый, с мазутными руками, которые просто вытер ветошью, а не вымыл.
– Привет, Макс, что случилось? – встретил я его.
– Случилось, командир: нашу Аннушку починили, и она снова готова к вылету.
– Так быстро? Ты же говорил работы недели на две.
– Полковник Васильев организовал работу круглые сутки, всё разобрали, трубопроводы поменяли, бак запаяли, собрали, и сегодня запустили движки и даже порулили.
– Кто порулил, не ты ли?
– Да вы что, полковник сам и порулил.
– Это что же, Лёха, кончаются наши отгулы?
– Ну, по-видимому, да, – мрачно ответил Алексей.
Подошла Лариса: «Что случилось?»
– Лариса, всё отлично, наш самолёт починили, и он рвётся в небо, – ответил Максим.
– Когда? – спросила Лариса.
– Не знаю, вечером к вам все заедут, и Васильев тоже, – тогда, наверное, и узнаем. Меня за этим и послали вас предупредить.
– А переодеться и умыться тебя не послали? – спросил я.
– Некогда было, там машина шла в ваши края, меня и подбросили.
– Ну что же, нужно готовиться к приезду гостей, – сказал Алексей, и они пошли с Ларисой думать, что и как организовать.
Решили приготовить печёного барашка в тандыре. Тандыр у соседа есть, хороший, большой, а вот за барашком придётся ехать в город. Алексей пошёл договариваться к соседу за тандыр. Вернулся через пятнадцать минут, довольный. За тандыр договорился и барашка купил у него же – ему завезли на днях родственники на продажу. Правда, барашек ещё бегает и не знает, что его ждёт. Сосед обещал его быстренько освежевать и растопить тандыр.
Иван Вениаминович приехал уже поздно, часов в девять. С ним были и Сергей с Виталиком. Но то, что поздно, – ничего, так как барашек не дошёл до кондиции, ему нужно полежать ещё в тандыре с полчасика. Но пока разделись, умылись, сели за стол, выпили по первой – Алексей на здоровенном подносе принёс печёного барашка. Алексеевы мальчишки, как галчата, налетели на еду, быстро налопались и ушли в зал. Мы же ели чинно, не спеша, как и принято на Востоке. Мясо удалось на славу, никогда такой вкуснятины не ел. Я всё ждал, когда же Иван Вениаминович начнёт говорить о делах, но он всё нахваливал хозяйку с хозяином и разговаривал с мамой. Все уже наелись и даже объелись, откинулись на стульях и отдыхали. Виталик взял гитару, но Иван Вениаминович остановил его.
– Паша, завтра к обеду вылетаете в Кабул.
– Иван Вениаминович, мне бы маму проводить, она улетает послезавтра, а потом хоть каждый день будем летать.
– Сегодня на взлёте подбили Кондратьева, смог сесть, все живы. Правда, Виктор ранен, но, говорят, не тяжело. Завтра отвезёшь ему другого пилота, а его в госпиталь в Ташкент. Два двигателя пробиты, сейчас их снимают с самолёта. Завтра нужно ему отвезти новые. Так что, кроме тебя, некому.
– Сынок, ты про меня не думай, делай, что тебе говорят, выручай своих товарищей, а меня Лариса на автобус посадит, доберусь сама.
– Милая Вера Николаевна, вы эти разговоры бросьте. Я вас самолично провожу и в самолёт посажу, не беспокойтесь.
– Да Иван Вениаминович, у вас столько дел, стоит ли на меня, старуху, время тратить?
– Где ваши билеты, любезная Вера Николаевна?
Мама пошла в комнату и принесла билет.
– Вылет в четырнадцать двадцать. Час до аэродрома, час на регистрацию. Значит, ровно в двенадцать я за вами заеду, не извольте беспокоиться.
Все замолчали. Виталик перебирал струны.
– Только без этих ваших афганских песен, – скомандовала Лариса.
И по веранде полилась мягкая мелодичная музыка, и Виталий чистым голосом вывел:
Снова осень закружила карусель мелодий.
Поохочусь, с ветерком по нотам прокачусь.
И сыграю… Если я ещё на что-то годен,
И спою вам… Если я на что-нибудь гожусь.
Мы все потихоньку, очень тихо, чтобы не заглушить голос Виталика, начали подпевать.
Несмотря на то, что в аэропорт мы приехали рано утром, вылететь смогли только ближе к вечеру. Пока загрузили двигатели в самолёт, пока пришёл запасной пилот в экипаж майора Кондратьева, пока привезли молодых бойцов, которых кое-как усадили в самолёт, время и прошло. В Кабуле сели уже в потёмках. Обратно готовились вылететь к обеду. Мы с Алексеем ещё раз обсудили детали нашего предполагаемого взлёта, определили контрольные точки, когда убираем шасси, когда закрылки, когда начинаем подъём со спиралью. Всё тщательно промерили по карте и записали в тетрадку. Ребятам ничего говорить пока не стали. Подошёл Максим и доложил, что погрузка раненых закончена, Виктору Фёдоровичу устроили максимально комфортное место в отсеке для отдыха экипажа. К вылету всё готово, вертолёты будут нас прикрывать. Запустились, вырулили на полосу, всё готово. Я крикнул Сергею, чтобы он сегодня читал скорость и высоту каждые пять секунд. На его вопрос «зачем» я сказал – так нужно. Плавно двинул РУДы вперёд до упора, самолёт начал разбег довольно резво. Всё чаще и чаще стучали стыки бетонных плит.
– Подъём, – крикнул Сергей, и я плавно, но не сильно потянул штурвал на себя. Самолёт оторвался, но в небо не стремился. Убрали шасси, на высоте около ста метров я отдал штурвал от себя. От неожиданности Максим чуть не подлетел. Он, как всегда, стоял непристёгнутый.
– Командир, ты чего? – только и сказал он.
– Командир, мы куда летим? – крикнул Сергей. – Впереди гора.
– Мужики, всё нормально, – ответил Алексей и подхватил штурвал своими могучими руками: самолёт резво пошёл вверх.
Я попытался вернуть самолёт снова к горизонтальному полёту, но мериться силами с Алексеем мне не стоило. Короче, взлетели, как обычно.
– Ты что командир, под трибунал захотел. Мы же договорились: без разрешения Васильева ни в коем случае.
Я не ответил. Летели спокойно, пилотировал Алексей, я сидел и подрёмывал. Ночью спал плохо. Кровать досталась какая-то кособокая. А ещё вспоминал своё расставание с мамой. Как она меня обняла и перекрестила.
– Ты, сынок, исполняй свой долг с достоинством и честью, за меня не переживай, я не пропаду. Вокруг меня тоже людей хороших много, а мой наказ помни твёрдо, – сказала напоследок она.
Вспомнил её рассказ о времени, которое течёт по-разному для детей и стариков. У ребёнка дни пролетают быстро, не заметишь, как уже вечер, а годы тянутся невыносимо долго. Как не скоро ещё Новый год, как долго до дня рождения. У старых же наоборот: дни тянутся очень медленно. Пока дождёшься вечера, зато годы несутся со страшной скоростью. Только прошли Новогодние праздники, уже скоро снова Новый год.
Меня одолевала дрёма, а я знал, что с ней бороться бесполезно – всё равно она победит.
– Лёха, ты как?
– Всё нормально, командир.
– Тогда я вздремну пару минут?
– Давай, хоть до посадки.
Сели в Ташкенте. Зарулили на стоянку. Там стояло несколько санитарок и уазик командира. Иван Вениаминович пришёл встретить своего старого друга, Виктора Фёдоровича, который меня стажировал на командира. Хороший мужик, даст Бог, оклемается. Иван Вениаминович забрал меня в машину, и мы приехали в штаб.
– Маму твою проводил честь по чести. В самолёт посадил и капитану наказал довезти в целости и сохранности и организовать ей машину до вокзала.
– Спасибо. Товарищ полковник, у меня есть идея по ускоренному взлёту, мы с Лёхой всё проверили, должно сработать, – и подал ему исписанную тетрадку. Иван Вениаминович тетрадку пролистал.
– Рассказывай, что там придумали.
Я рассказал, на доске нарисовал. Иван Вениаминович внимательно всё выслушал, проверил мои расчёты и сказал: «Идея хорошая, но бестолковая. От “Стингеров” не поможет. Только может помочь от пулемёта, так как к горам близко не подлетаешь. Но минусов больше. Лететь на максимальной скорости у земли – а если порыв ветра? И швырнёт тебя об эту самую землю. И начинать разворот на максимальной скорости прямо у земли – это самоубийство. Надеюсь, ты помнишь, что при развороте самолёт проседает».
– Так точно, помню, но скорость будет большая, и просадка будет не значительная.
– Просадка будет такая же, как всегда, но при большой скорости всё произойдёт значительно быстрее, «мама» сказать не успеешь, как размажешься об землю. Молодец Лёха, что не дал тебе разбить самолёт и угробить экипаж.
– Откуда вы знаете, товарищ полковник?
– А вот оттуда, что я полковник, а ты майор. Пока вы в воздухе, я всё про вас знаю. А за инициативу хвалю. Нужно думать и придумывать, как нам уходить от огня душманов. Но это не вариант. Никому не рассказывай и сам забудь. Ребята поопытнее тебя разработали афганскую посадку, за что им низкий поклон от всех лётчиков, что летают в Афган, и ни один из них не разбился, выполняя её. Так что, товарищ майор, думай ещё, но без моего ведома ни-ни. Понял?
– Так точно, разрешите идти?
– Идите.
Глава 14
Я шёл по улице и не мог никак понять, что в ней изменилось. Улица была мне хорошо знакома, я много раз по ней бегал в магазин ещё мальчишкой. Собственно, это была одна из немногих улиц, по которым я частенько прогуливался, когда приезжал домой к маме. Невысокие дома, палисадники под окнами, деревянные заборы отгораживают их от проезжей части. Улица, никогда не знавшая ремонта и асфальта. За многие годы люди набили на ней тропку, которая шла по одной стороне дороги. Машины также утрамбовали себе небольшую колею, которая, петляя от одного края дороги до другого, обходила выступающие камни и низинки, в которых во время дождя собирались лужи. Я мог бы пройти с закрытыми глазами и не сбиться с тропки. Но что-то изменилось на улице. Не пойму. Те же невысокие заборчики из штакетника, где-то подкрашенные и обновлённые, где-то выгоревшие добела. Те же стены домов и те же окна с занавесками. Крыши – где шиферные, где из железа. Собаки, лениво лежащие за заборчиками, куры, копошащиеся в палисаднике. Солнце на блекло-синем небе. Уже прошла пора жары, которая была летом, когда небо приобретёт белизну и не будет уже таким прозрачно-синим, каким было весной. Уже осень, но дышится очень легко, хотя в воздухе и ощущаются остатки того летнего зноя. В памяти всплывали различные картины этой улицы, ведущей к магазину. Всё было то же самое. Скорее всего, изменился я сам. Стал по-другому смотреть на известные мне с детства вещи, по-другому оценивать их. Когда я был здесь последний раз? Приезжал на каникулы каждое лето, когда учился в училище. Но это не то. Когда служил на Севере, был дома всего один раз. Это за три года службы. Когда перевёлся в Ташкент – это первый мой отпуск, который провожу дома. В Афгане я с 81. Стало быть, был дома последний раз году в 78 или 79. Правда, мама приезжала ко мне в прошлом году, но это не в счёт. Это пять или шесть лет я не был дома. Кошмар, совсем маму забросил. Нужно это прекращать и бывать дома каждый год. Хотя бы недельку.
Так, рассуждая сам с собой, я подошёл к магазину. Напротив магазина, под ветками старой урючины, лежало старое-престарое бревно. Я его помню ещё мальчишкой, как мы собирались у магазина и сидели на этом бревне. Солнце нагревало его гладкую, без коры, поверхность, и сидеть на нём было сплошное удовольствие. Бревно было отполировано до матового блеска задницами многих поколений, выросших в нашем посёлке. С другой стороны, оно было всё изрезано ножом. Всевозможные сердца, имена давно уехавших отсюда парней и девчат, какими-то датами. Встречались даже непристойные надписи – правда, их пытались срезать, но что-то осталось. Сейчас на этом бревне со скучающим видом сидели четыре парня. Было видно, что они мрут от тоски и жаждут найти какое-нибудь развлечение. И этим развлечением, судя по всему, стану я. При моем приближении парни несколько приободрились и стали смотреть на меня в упор. Я подошёл к магазину и уже протянул руку к ручке на двери, как кто-то из них меня окликнул: «Земеля, закурить не найдётся?» Я повернулся и направился к ним.
– Не курю, земеля.
– А ты кто таков, что-то я не знаю тебя? Я здесь всех знаю, а тебя не видел.
– Человек, а кто ты?
Говоривший со мной сидел с краю, было ему на вид лет двадцать, не более, и он был старше других. Самому младшему из них было лет 16-17. Одеты все неброско, даже несколько скромно. Старший был явно настроен на драку и, как мне показалось, пытался внутренне распалить себя. Остальные как-то подтянулись и готовы были по команде наброситься на меня. Понятно, драки я не боялся, но и драться я не собирался. Как-то неприлично было бы драться с малолетней шпаной взрослому человеку. Поэтому я решил сгладить напряжённость.
– Да вот, парни, в отпуск приехал. Я-то сам местный.
– А к кому?
– К маме. Колокольникову знаете?
– Веру Николаевну? Это наша училка была, – подал голос самый младший.
Другой парень, стриженный под «ноль», сказал: «А у нас классной была. Так ты её сынок? Она рассказывала, что ты военный лётчик».
– Это точно? – спросил старший. – Садись, земеля, – он сдвинул пацанов в сторону, и двоим из них пришлось встать.
– Да, летаю.
Их напряжённость и враждебность испарилась, и в глазах всей четвёрки я увидел интерес к себе.
– А где летаешь? – спросил опять старший.
– Да вот, в Афганистане.
– А какое у тебя звание?
– Майор, – лица пацанов теперь выражали неподдельный интерес и восторг.
– И в боях участвовал?
– Нет, в боях не участвовал, воюют десантники и пехотинцы, а я грузы разные вожу.
– А ты знал Витька с Лермонтовской улицы, он в прошлом году десятилетку закончил?
– Да вы что, парни, я уже больше десяти лет назад из посёлка уехал, Витек тогда ещё и в школу не ходил.
– Убили его в Афганистане. На прошлой неделе хоронили всем посёлком. Военные были, салют из автоматов стреляли. Говорят, он был в цинковом гробу и его никто не видел. Мамаша его всё кричала, чтобы показали его, не верю, говорит, что он в гробу.
– А ещё на нашей улице есть Андрей, он вернулся из Афгана, – вставил самый младший, – его ранили в мочевой пузырь. Так он ходит с бутылкой, куда вставлен шланг. Его прозвали самогонщиком. Он любит бухнуть с мужиками за сараями. Он там постоянно отирается, а напьётся – там и лежит, плачет. Жалко его.
– Да, парни, на войне убивают. Ладно, пока. У меня дела.
Я попрощался с каждым за руку и пошёл. Меня окликнул старший из них: «Слышь, лётчик, а как тебя зовут?»
– Павлом.
– А меня Толик. Если что нужно, зови. Меня все знают. Скажешь – Толик нужен, я приду.
– Договорились, – и я ещё раз пожал ему руку.
Дома мамы не было, наверное, ушла к тёте Тамаре. Я пошёл в сад, хотел полежать на своей кровати, которая всю жизнь стояла между яблонь. Сад представлял из себя жалкое зрелище. Он практически весь высох. Яблони были уже старыми и яблок не давали. Всё заросло бурьяном. Жалко, очень жалко. Хороший был сад. Сколько себя помню, стояли здоровые яблони. Весной все в розовом цвету, осенью увешанные крупными яблоками. И жёлтыми, и красными. А какие они были сладкие – объедение. Мы с мамой их собирали и складывали в подвал на стеллажи. Варили варенье, делали компоты. Теперь этого уже нет. Кровать выглядела не лучше. Вся облупилась, доски, застилавшие сетку, прогнили. Сквозь них рос бурьян. Соломенного матраца тоже не было. Кому он нужен, если лежать на кровати некому?
Там и застали меня тётя Тамара с мамой. Боже, какие они стали старые. На глаза невольно навернулись слёзы. Мама выглядела особенно плохо. Вся сморщенная, сгорбившаяся. Ей уже шёл 63-й год. Тётя Тамара выглядела немного лучше. Маму донимает желудок. Уже несколько лет он не даёт ей покоя. Надо бы серьёзно заняться её здоровьем. Она жаловалась, когда ещё приезжала ко мне в гости в Ташкент. А я так ничего и не предпринял. Позор. Стыдно. Совсем маму забросил. Завтра же поедем с ней в больницу.
– Павлик, ты вернулся? Как прогулялся, встретил кого-нибудь? —спросила мама. Говорила она с трудом – видимо, опять болел желудок.
Мы пошли в дом, тётя Тамара тоже пошла с нами. Она поставила чайник на плиту. Вытащила из сумочки кулёк с конфетами, положила на стол и села на табуретку.
– Да, мамуля, прогулялся. Никого не встретил, да и кого я могу встретить – столько лет прошло. А вы где были?
– Ходили на поминки к Агафоновым: девять дней исполнилось, как они похоронили своего сына Витю. Убили в Афганистане. Приходил их племянник, приглашал нас и тебя тоже. Очень они хотели с тобой поговорить. Да ты уже ушёл.
– О чем, мамочка, мне с ними говорить? Я Виктора не знал, да и их практически не знаю.
– Витя учился у меня. Я его знала с первого класса. Хороший был мальчик, – мама утёрла слёзы, – и родители его хорошие люди.
– Земля ему пухом. Сколько парней гибнет в этой войне. Страшно, мама.
– Я им сказала, что ты завтра зайдёшь к ним поговорить.
– Мама, зачем? Что я им скажу? Чем утешу?
– Паша, ты офицер, служишь тоже в Афганистане. Найдёшь, что сказать.
– Мамочка, я не служу в Афганистане. Я служу в Ташкенте, а в Афганистан иногда летаю, грузы разные перевозим.
– Всё равно, Павлик, они тебя будут завтра к обеду ждать. Ещё придут Ивановы – их Колю весной тоже забрали в Афганистан. Они очень переживают. Коля тоже мой ученик. Обещай, Павлик: наденешь военную форму и сходишь.
– Хорошо, только тогда послезавтра мы с тобой поедем в больницу. Что-то мне не нравится твоё здоровье.
– Павлик, зачем? Я много раз была у врачей, что они нового скажут? Поболит, поболит и пройдёт, не переживай, – мама вышла из комнаты и пошла на огород, наверное, за огурчиками.
– Ой, Паша, горе какое – у Верочки обнаружили рак желудка, – тихо сказала тётя Тамара.
Меня как кипятком ошпарили.
– Вы что, тётя Тамара! Когда?
– Да уже года два, перед тем как ей к тебе в гости съездить. Она сначала не поверила, говорила, что, может, ошибаются, даже на работу в школу согласилась выйти. А потом всё хуже и хуже. Я с ней в город в больницу ездила. Предложили ей делать операцию, она категорически отказалась. Я предлагала тебя вызвать, чтобы вы с ней вместе решили, как быть. Она запретила это делать и строго-настрого наказала тебе не говорить.
– Но что-то делать нужно?
– Вера два раза лежала в больнице, ей химию делали, но что-то лучше не становится. Паша, не заставляй её ехать в больницу, бесполезно это, только её лишний раз расстраивать.
Я вышел из дома и пошёл на огород. Раньше мама огород не сажала – некогда было за ним ухаживать. После того, как вышла на пенсию, завела огурчики, помидорчики, зелень разную. Мама возвращалась с чашкой, полной огурцов. Я взял из её рук чашку и говорю: «Всё-таки давай съездим к врачам, я найду хорошего доктора, он тебя посмотрит».
– Павлик, милый мой сынок, не нужно никуда меня возить. Была я у докторов, выписали мне лекарства, я пью, мне легче становится.
Я понял, что лучше этой темы мне больше не касаться. Если у неё в самом деле рак, то никто уже не поможет. Тем более что мне через неделю возвращаться в часть. Как Бог даст, так и будет – вспомнил я мамину присказку.
Вечером после ужина я вышел на улицу. Дневная жара закончилась, наступил вечер с его прохладным ветерком. Нужно вынести стулья и посидеть с мамой на свежем воздухе, подумал я и только собрался пойти в дом за стульями, как меня кто-то окликнул: «Дядя Паша, добрый вечер». Гляжу, стоит парень, с которым я познакомился днём у магазина.
– Толик, привет. Ты ко мне? Заходи.
– Дядя Паша, я хотел, чтобы вы рассказали мне про самолёты.
– Толик, чего это я вдруг для тебя стал дядей?
– Ну как же. Вы майор, а я местная шпана.
– Ты это брось, шпана. Тебе сколько лет?
– Двадцать исполнилось, а что?
– А мне чуть больше тридцати, так что мы с тобой почти ровесники. Зови меня просто – Паша.
– Да неудобно как-то, может, по имени-отчеству?
– Толик, прекрати. Ты почему не в армии?
– У меня плоскостопие, не взяли.
– Понятно. Ты вроде не местный?
– Да, я из детского дома, с соседнего района. Сюда отправили после окончания школы учиться в ПТУ19 на механизатора сельского хозяйства.
– Так ты учишься?
– Нет, закончил. Учился два года, да уже год работаю. Получил права шофёра, тракториста, комбайнёра. Работаю в вашем колхозе. Скоро начнём урожай убирать.
– А живёшь с кем?
– В общаге от МТС.
– Короче, так, Толик, сегодня у меня рассказывать – настроение не то. Приходи завтра к обеду, дело есть. Там и поговорим. А сейчас я не могу.
– Хорошо, дядя Паша, к обеду буду, – и он быстренько зашагал дальше по улице.
Это хорошо я придумал, завтра не одному идти с родителями солдата разговаривать. Не люблю я эти разговоры. Даже когда мы прилетаем с грузом 200, я из самолёта стараюсь не выходить, чтобы не видеть убитых горем людей. Парень вроде хороший, может, и по хозяйству мне поможет?
– Паша, привет.
Меня как током стукнуло, поворачиваюсь и вижу – у калитки стоит тётя Дуся. Что за наваждение, у меня прямо язык отнялся. И только секунду спустя я понял, что это Людмила. Боже, как она похожа на свою мать. А ведь ей и тридцати пяти ещё нет.
– Привет, Люда. Как поживаешь?
Я вышел за калитку. Она рассказала, что живут вдвоём с дочкой. Машеньке уже десятый год. Замуж второй раз выходить не стала. Так сама и воспитывает девочку. Я рассказал про себя, что тоже холостякую. Обзаводиться семьёй никак не получается, служба к семейной жизни не располагает. Поговорили минут десять. Из её калитки выбежала Маша, как две капли воды похожая на Людмилу в детстве. Такая же короткая стрижка, одета в брючки и маечку. Подбежала к Людмиле и отпросилась пойти погулять к какой-то подружке.
– Ладно, Паша, идти мне надо, ужин готовить. Удачи тебе, будь счастлив.
– И тебе всего хорошего, Люда. Пока.
– Пока, – и она тяжёлой походкой пошла к своему дому.
Сердце защемило от тоски. Какая красивая девушка была, как я её любил. И как всё плохо закончилось. Даже слеза навернулась.
Повернулся к дому, вижу, мама стоит у стены, на глазах слёзы.
– Мамочка, ты чего?
– Ох, Павлик. Как мне её жалко. Исковеркала свою жизнь. Молодая женщина, а выглядит как старуха. Но пить прекратила. Давно уже не замечала. Живёт одна с Машенькой, во дворе порядок, мужиков не видно. Машенька учится хорошо. Дай-то Бог, дай-то Бог.
Мама развернулась и пошла в дом. Настроение посидеть на улице пропало, и я тоже пошёл домой.
На другой день к обеду я собрался идти к Агафоновым. Надел форму – мама даже брюки мне погладила; начистил туфли. Под маминым взглядом прицепил на мундир все свои значки, медали и орден, который получил после встречи с Андроповым. Настроение было не очень. Во-первых, не любил я ходить в мундире, во-вторых, что я скажу родителям погибшего солдата? Ума не приложу. В дверь тихонько постучали. Подошёл, открыл. На пороге стоит Толик, увидев меня, он раскрыл рот от удивления.
– Толик, проходи, я сейчас буду готов. Мама, это Толик, он работает в МТС, вчера познакомились. Толик, это моя мама, Вера Николаевна.
– Ну ты даёшь, дядя Паша, – только и смог вымолвить Толик.
– Анатолий, ты не из нашего посёлка? – спросила мама, – что-то я тебя не знаю.
– А вы что, всех в посёлке знаете? – насупился Толик.
– Мама всю жизнь проработала учительницей в нашей школе, русский язык и литература, она всех до единого в посёлке знает. Я вот решил пойти вместе с Толиком к Агафоновым, вдвоём проще.
