Галина Точилова
Записки блокадницы
Ася приходила к нам на отдых, запирала дверь и устраивалась на любимом диване. У нее росли три дочери – старшая училась в шестом классе, средняя в пятом, а младшая Таня была дошкольницей. Спустя какое-то время в запертую дверь стучалась одна из старших.
– Тетя Галя, мама у вас?
Ася отчаянно махала руками, и приходилось отвечать:
– Нет, нету.
Потом приходила другая старшая.
– Тетя Галя, мама к вам не приходила?
Ася опять машет руками.
– Нет.
– Странно, куда же она подевалась?
– Не волнуйся, найдется.
Потом была очередь младшей Таньки.
– Тетя Галя, я ищу свою маму.
– Не ищи, сама придет.
– Открой двери, я буду Валета нянчить.
– Валик сейчас спит, приходи позже.
Когда и Танька уходила, Ася тихо комментировала:
– Вот паразитки, отдохнуть не дают.
Тургенев получил звание Героя Советского Союза за потопленный немецкий транспорт. Огромный корабль лег на дно и торчал из воды. С Косы он был хорошо виден. Время от времени Тургенев предлагал своей жене Асе:
– Пойдем, прогуляемся.
– Что я, транспорта твоего не видела.
Она хорошо знала, чем эта прогулка закончится.
– Пойдем, пойдем.
И, конечно, вел ее мимо этого корабля. А вернувшись домой, предлагал налить и выпить по этому поводу.
Тима что-то задерживался с полетов, когда же пришел, я его спросила:
– Что так поздно?
– Да китайца ждали, долго не возвращался.
– Какого еще китайца?
И Тима рассказал, что раз один пилот заявил:
– А к нам в полк прибыл китаец – Ба У Лин.
С тех пор Баулина «китайцем» кликали.
Елена Степановна Бердавцева как-то предложила:
– Мне сейчас капуста не нужна, есть еще старая, так что можешь ее забрать себе.
Время было голодное, и от таких предложений не отказывались. И мы с моей подругой Ириной Елиферовой установили на коляску бочонок и отправились в баталерку. Купили, нагрузились. Но груженая коляска стала барахлить – только проедем несколько метров, как соскакивает колесо и катится куда-то далеко, а коляску приходилось подхватывать, чтобы не вывалилось ее содержимое. И так раз за разом. Дородная жена Героя Советского Союза Ася Тургенева, вышедшая на помойку, смеялась и так увлеклась этим представлением, что неосторожно встала на край помойной ямы и вместе с осыпавшимся песком сползла в нее. Теперь уже мы, до этого злившиеся и ругавшиеся, смеялись, глядя на комичное положение Аси. А та нас костерила:
– Вот нахалки! Хохочут вместо того, чтобы помочь!
Вытащили Асю проходившие мимо военные.
Туалет был на улице – деревянная будка. И вот, тридцатилетняя соседка Груня только там устроилась, как прибежал мальчишка и начал стонать под дверью:
– Тетя Груня, не могу, пожалуйста, побыстрее.
Обычная история. Но тут на беду соседки мимо строем проходили матросы, которые по команде командира подразделения хором прокричали:
– Тетя Груня! Ребенок хочет срать!
И громко заржали, довольные своей шуткой, чем довели Груню до слез. Потом она предъявила претензию родителям мальчишки, что тот ее позорит.
Пилоты шли на полеты, и вдруг им дорогу перебежала черная кошка. Они начали вертеться и плевать через левое плечо. Я спросила:
– Вы что, верите в приметы?
– Да не очень, но на себе проверять их не собираемся.
Когда Паук представлялся командиру дивизии Корешкову, тот его спросил:
– Что, ударение в твоей фамилии точно на «а»?
– Так точно.
– А то был как-то летчик Говно, с ударением на первое «о», так его все просто «говно» звали.
Я как-то зашла к Елене Степановне, а у той уже сидела ее подруга Корешкова. Вскоре заявился и муж той, сам командир дивизии.
– Что вы, бабоньки, без дела сидите? Лучше скажите скороговоркой – мамочка спит с дочкой.
Но дамы на его провокацию не поддались.
Приболевший начальник метеослужбы попросил меня:
– Галочка, сходи, пожалуйста, и посмотри, что там мои подчиненные сделали. Я что-то переживаю.
Я пошла и обнаружила, что они, конечно, напортачили. Ошибка была в том, что станцию оповещения выбрали неправильно. Только стала объяснять, что не так, как из включенной рации послышался голос командира дивизии Корешкова, который был в воздухе:
– И какой мудак выдал такой прогноз погоды?! Ну ничего, сяду и пи…й выпишу!
Услышав это, я сразу засобиралась:
– Ну ладно, я пошла.
А про себя подумала: «Вам-то за дело, а я же тут ни при чем».
А теперь о самых драматических событиях, произошедших с нами на Косе. В полк, в котором служил Тима, поступили американские самолеты «Аэрокобра». Летный состав проходил обучение и переподготовку. Мне даже пришлось переписывать для мужа конспект. Командир полка заявил:
– У меня в полку такие асы, что их и обучать не надо. Запросто полетят без всякой подготовки.
И досрочно, выслуживаясь перед начальством, доложил, что подготовка успешно закончилась. Тима с этим был не согласен, поскольку за такой короткий срок, по его мнению, не вырабатывается необходимый автоматизм в действиях. И свои соображения высказывал вслух, что начальству очень не нравилось. В апреле месяце 1948 года он пошел на полеты. И снова перед полетом случилась стычка с начальником. Были проблемы со шлемофоном, техник доложил, что все в порядке, а оказалось, что нет. В наших самолетах кнопка «шасси» большая и прямо перед глазами, а в «Аэрокобре» сбоку и маленькая. И в таком взбудораженном состоянии Тиме не хватило того автоматизма – забыл убрать шасси. У других летчиков тоже такое бывало, но им с земли напоминали. Говорили, что и Тиме напоминали убрать шасси, но он этого не слышал. Из-за неубранного шасси мотор перегрелся и отказал. Самолет падал в море недалеко от берега, Тима успел сбросить дверцу. Самолет должен был проскользить по поверхности моря, но шасси создали сопротивление, и самолет перекувыркнулся и затонул. Хотя глубина была не очень большая и дверца была скинута, но Тиму держал парашют. Все-таки ему удалось отцепиться и выплыть. К счастью, неподалеку шел тральщик, с которого видели падение самолета. Спустили катер и подскочили к месту крушения, подобрали.
– В самолете ты был один?
– Один.
– Точно один?
– Точно.
Я вспомнила, что вчера Тима с Горячевым обсуждали, что должны в зоне на пару работать. Слышу, Горячев прошел домой, а Тимы нет. Подождала, подождала и пошла к Горячеву.
– А где Тима?
– Задержался.
Жду еще, уже волнуюсь, а Тимы все нет. Спустя какое-то время моряки привели мужа с разбитым лицом и в одежде с чужого плеча, я его сначала даже не узнала. И рассказали, как выловили его из ледяной воды. На корабле растерли спиртом с уксусом, дали согревающее и внутрь, переодели в сухое, обработали лицо и заставили поспать. И ничего, не простудился.
Все поздравляли Тиму со вторым рождением. Считали, что это просто чудо, что он остался жив и так легко отделался. Но командиру полка это происшествие грозило крупными неприятностями. И, чтобы перевести все стрелки на Тиму, он придумал офицерский суд чести. Тиме в вину поставили то, что он специально не убрал шасси, ведь ему с земли говорили. Мол, он не слушал, желая из упрямства настоять на своем. В общем, решил назло бабушке отморозить себе уши. А неисправность шлемофона – просто уловка, чтобы уйти от ответственности. И никто против начальства не выступил в его защиту, несмотря на явную натянутость обвинения. В результате ему подошел срок получать следующее звание – так не дали, да еще понизили в чине. Позднее ему приватно сказали:
– Подумаешь, звездочку сняли! А командир полка мог запросто поплатиться головой, и другое начальство вместе с ним.
«Аэрокобры» недолго были на вооружении. Тима с Сидоровским говорили, что главным их недостатком была центровка, при которой самолет срывался не в вертикальный штопор, а в плоский, из которого вывести самолет очень трудно, поскольку рули высоты малоэффективны. Ругали эти машины и другие летчики. Один Иван Давыдов похвалил их за то, что они сделаны более тщательно, чем наши самолеты. А еще ему понравились комфортные кабины, у наших они были очень узкие. По этому поводу остряки шутили: «Почему в воздухе Корешков такой злой? А потому, что дородного комдива втискивали в кабину самолета несколько человек».
Пошла я гулять с сыном Валиком. Иду по бетонке у моря, толкаю перед собой коляску. И вдруг вижу, что практически на нас валится самолет с чихающим мотором. Тима ушел на полеты, и у меня сразу мысль – это он. Я оставила на бетонке коляску и побежала к самолету, упавшему в лесок с молодыми сосенками. Летчик вылез на крыло самолета, лицо побито и залито кровью. А я из-за этого да еще с перепугу не могу понять – кто это. Увидев, что я бегу к самолету, он замахал руками и закричал:
– Назад, назад!
Он боялся, что самолет может взорваться. Оказалось, что это Витька Никулин. Аэродром был недалеко, Витька совсем немного не дотянул до него, поэтому довольно быстро подкатили санитарка, машина с начальством и спасатели. Зареванная и напсиховавшая, я вернулась домой, а Тима, видите ли, лежит на диване и своего «Швейка» читает! Тут со мной случилась истерика. Я накинулась на Тиму:
– И что это за служба! С меня хватит, я уезжаю в Ленинград.
И долго не могла успокоиться.
«Похождения бравого солдата Швейка» я и до этого недолюбливала, не могла понять, что там можно бесконечно перечитывать. А тут он просто попал в черную немилость. И когда из Гарца на время приехал Жолобов, я подарила «Швейка» ему. Но он к нам вернулся. Сидоровский поехал в Гарц, увидел подписанную нашей фамилией книгу и реквизировал ее:
– Ты чего ж это чужие книги зажиливаешь?!
– Да мне ее подарили.
– Ничего не знаю. Верни хозяину.
И привез «Швейка» нам обратно. Тима обрадовался, а я нет. И через некоторое время подарила книгу уезжавшим на Дальний Восток. Так я избавилась от «Швейка», оттуда он уже не вернулся.
Бывшая любовница Тимы подарила ему на память серебряный портсигар. А вскоре у Тимы случилась авария. Кто-то сказал, что это из-за подарка. Мол, женщина так отомстила за то, что он ее оставил. Ему посоветовали от портсигара избавиться. Тима подарил его Жоре Попову, и вскоре после этого у Жоры также была авария – он падал из-за отказа самолета. «Добрые люди» просветили Жору, что портсигар был заряжен не конкретно на Тиму, а на владельца. Жора сразу портсигар забросил, а на Тиму надолго обиделся за такой подарок.
Летом 1948 года мы с Тимой купались в Балтийском море. На пляже никого, поскольку вода почти всегда холодная. Тима проплыл глубокое место и встал на отмели. Я была в положении, но поплыла к нему. Тима мне запрещал, но я его не послушалась. Плавала я хорошо, но в море купалась в первый раз. На глубоком месте меня неожиданно накрыла волна, и горько-соленая вода попала мне в рот. Я растерялась и хлебнула во второй раз, в третий. Дыхания не было, и силы оставляли меня. Я крикнула мужу:
– Тону!
А он думал, что я дурачусь, стоял и улыбался. Я крикнула еще раз. Только тогда до него дошло, что я не шучу. А как он меня вытащил, я не помню. Очнулась я на берегу, на его коленке, меня рвало горько-соленой водой.
Санчасть помещалась в доме, находившемся напротив наших окон. Руководил ею военврач Сергей Сергеевич (СС), в этом же доме он и жил. Он был нашим с Тимой земляком и на правах такового не раз просил меня сварить ему каши. Покушать он любил и был человеком упитанным. Елена Сидоровская рассказала о нем такую историю. Раз летчикам в столовой показалось, что котлеты недоброкачественные. Вызвали СС, тот пришел и взял у одного пилота котлету с тарелки. Съел. Потом взял у другого, съел. И так котлет восемь. Все молча, с интересом наблюдали за процессом этой экспертизы. Дожевав последнюю котлету, Сергей Сергеевич сделал заключение:
– Да нет, вроде ничего. Ну, ешьте кашу.
Когда он вышел из столовой, раздался дружный хохот. Особенно веселились те, чьи котлеты уцелели.
По какому-то поводу мы устраивали застолье. Вдруг к нам зашел один из технарей с женой:
– Можно к вам?
– Пожалуйста, проходите.
А среди приглашенных был москвич Булгаков, который этого технаря терпеть не мог.
– Зачем ты его пригласила?
– Я его не приглашала, они сами пришли. Ну не прогонять же их.
После застолья пошли гулять, и на прогулке Булгаков сцепился со своим недругом. Сначала словесно, а потом и физически. Их разняли, пошли домой. Смотрю, а у Булгакова ордена нет. Вернулись на поле боя, все обыскали – ордена нет. Кажется, на следующий день пришел за хлебом дед.
– Галя, а я орден нашел.
– Красной Звезды?
– Да, иду, а он лежит на песке и на солнце сверкает.
– Вот здорово! А то мы вчера его обыскались.
Тима, узнав о находке, сказал:
– Ты его просто так не отдавай, требуй праздничный обед.
Булгаков накрыл поляну. Тима выступил:
– Сегодня мы собрались по поводу вручения хозяину утраченного ордена. Награда вернулась к своему герою.
И все с радостью отпраздновали это событие.
Я была в положении, и Тима повел меня пройтись. Решили, что гулять будем только вдвоем. Куда там! Только расположились на единственной среди песка полянке с земляникой, как появился Борька Типашкин.
– Уф, еле вас нашел.
– А что случилось?
– Ничего, просто захотел с вами погулять.
– Но у нас в планах было гулять вдвоем.
– Нет, я с вами.
Немного погодя к нам присоединился и СС.
– Вы чего так далеко зашли? Галине в ее положении нельзя сильно утруждаться.
– Ну и сидеть на месте тоже вредно.
А тут по бетонке едет на машине техник Полторак, у тещи которого мы впоследствии покупали молоко. Он из битых немецких машин сумел собрать себе одну целую. СС тормозит его:
– Довези до дома Галину.
– Рад бы, да боюсь, что двоих машина не потянет.
Посадили меня, и, действительно, не тянет. Я вышла, а СС и говорит:
– Она тебя и одного не потянет.
– До этого тянула.
СС зашел сзади и, когда Полторак пытался тронуться, приподнимал машину, так что задние колеса крутились в воздухе.
Тот вышел из машины.
– Что за черт?!
– Я же говорил, что не поедет.
Полторак осмотрел машину, вроде все в порядке. Сел, дает газ, а СС снова колеса приподнимает. И так долго мурыжил техника, пока самому не надоело. Тогда только Полторак благополучно уехал.
Новый, 1949 год отгуляли хорошо. Встречали у Семеновых (дяде Яше Семенов очень понравился, такой же рязанец-косопузый). Второго января мне стало что-то беспокойно, а днем начались схватки, значит, пора отправляться в Балтийск в госпиталь. Собрали вещи и пришли на пристань. А там объявляют, что рейсового катера не будет, так как после Нового года команда вести судно не в состоянии. Меня знобило, трясло, начали отходить воды. Тима побежал узнать – будет ли какой-нибудь транспорт. Там пообещали подогнать военный катер.
Катер подошел, но к пирсу приблизиться не смог. Борт далеко и высоко. Я посмотрела и ужаснулась. Бросили трап, и матросы начали меня затаскивать по крутой наклонной плоскости. Один матрос спереди, другой сзади, третий сбоку. Командуют:
– Вниз не смотри.
Воды отошли, схватки продолжаются, а я на этом страшном трапе. И не смотри. Как это не смотри? А куда, в случае чего, я буду падать?! Я скулила, но ползла вверх. А Тиму матросы попросили не мешать. В результате меня погрузили на борт, поплыли. А на том берегу ситуация та же, но зеркальная – уже сверху вниз. Половину трапа преодолела, сползая на заднице, половину на ногах. И как только на том трапе и не родила?!
Спустились все-таки удачно и к полуночи добрели до госпиталя. Там меня сразу взяли в оборот. Я от боли бегала, а на меня шумели, что бегать нельзя. Отправили в родильное отделение, а там врач стала паниковать, узнав, что я из Ленинграда. Я худенькая, первые роды, а плод большой, могу сама не справиться. А медсестра-акушерка меня подбадривала:
– Не боись, справимся, слушай меня. Берись руками за колени и тяни их на себя. И большой выдох.
И действительно, в три часа ночи я благополучно родила сына. По тем голодным временам ребенок был крупный – 3 кг 800 и ростом более 50 см. Сразу закричал, мне показали его и сказали:
– Посмотри, какой богатырь!
Взвесили, обработали, завернули и унесли. А я мокрая, в воде и крови, осталась на столе. Вдруг пришел здоровенный матрос, завернул в сухую простынь, взял на руки и понес. Каталки, видите ли, в госпитале не было, так матроса приспособили вместо нее. Я сначала обалдела, но потом закричала:
– Это еще что?! А ну положи на место.
– Я должен доставить в палату.
Вынес на лестницу. Я снова:
– Поставь меня, я сама.
– Не положено.
– Говорю, поставь!
Он все-таки поставил. И я босиком и в мокрой рубахе сползла по лестнице вниз в палату. Там меня встретила нянечка. Сменила рубаху и уложила в кровать. Я была в каком-то забытье, когда пришла дежурная сестра и под общий хохот, прибавив, конечно, от себя, красочно пересказала мою перепалку с матросом-каталкой. Я это слышала сквозь дрему, голоса будто издалека доносились, но я намаялась и мне было все равно.
Утром, проснувшись, я подумала – а было ли это со мной или все мне приснилось. А вскоре надо было кормить новорожденных. Две здоровые бабы принесли их по нескольку на одной руке, как поленья, и раскидали по кроватям. Я слышала разговоры санитарок, что один из новорожденных с заячей губой. И вдруг вижу, что с заячей губой – у меня. Я в слезы, тоже дурочка, ведь видела, когда показали после родов, что все нормально. Сквозь слезы посмотрела на бирку, а фамилия не моя. Кликнула санитарку, и она принесла моего. Рассмотрела, что на бирке было написано: дата, время, рост и вес.
Приступила к кормлению, ребенок сосал с аппетитом. Наелся, и его унесли. На следующий день все повторилось. А затем произошел казус. Принесли ребенка, а он отказывается есть. Посмотрела – лицо моего. Что же такое? Может быть, он мокрый? Развернула, а это девочка. Но удивительно похожа на моего сына. А мой ребенок тем временем, без всяких комплексов и сантиментов, сосал чужую маму. Когда потом приносили младенцев на кормление, я в первую очередь проверяла бирку, поскольку по лицу их с этой девчушкой различить было невозможно.
А еще почти ежедневно на катере приезжал Тима. И конечно, подгадывал ко времени, когда нас подмывали. Наша палата была на первом этаже, он что-то подставлял и появлялся в окне. Женщины, увидев его, поднимали визг. А я показывала кулак, и он исчезал. А затем нянька провела с ним разъяснительную работу. Подействовало.
После выписки меня встречали четверо – Тима, Сидоровский и супруги Горячевы. Цветов, конечно, не было – январь и закрытый город. Лица кавказской национальности со своей нежной продукцией пробиться туда не могли, а цветочных магазинов тогда в Балтийске не было. Ребенка, завернутого в одеяло, к пирсу нес счастливый отец. Порыв ветра откинул простынку с лица, и ребенок захлебнулся ветром. Анюта Горячева сразу поставила на вид отцу, что надо не зевать, а придерживать простынку. Погрузились на катер и поплыли домой.
В то время, когда я еще была в роддоме, Тима, как выяснилось позже, успел отпраздновать рождение первенца. Третьего января, узнав, что у него сын, Тима в Балтийске закупил целый чемодан шкаликов, так что заставил ими стол. И наливал каждому, кто заходил его поздравить. Кажется, ушло все, поскольку пустых бутылок было много, а полных что-то не припомню. Особенно «напоздравлялись» летчики из его звена. Когда Иван Давыдов явился домой, то привел всех в изумление.
– Ваня, в первый раз вижу тебя в таком виде. С чего это?
– У нас родился сын, – только и смог сказать Иван и отключился.
Своим заявлением он устроил форменный переполох. Какой еще сын?! Его жена Валя была еще на шестом месяце. Особенно удивился тесть, который перед свадьбой делал запрос, на который ему ответили, что Иван Давыдов холост. Поняв, что сейчас от него ничего не добьешься, расспросы отложили на утро. Тогда-то все и выяснилось.
Ребенок был спокойный – ел хорошо, ночью спал, не капризничал. Имя ему – Валентин – дал отец. У нас с Тимой был уговор – если родится сын, то имя ему дает он, а если дочь, то я. Пустышку Валик брать не хотел, а сосал свои два пальца. Чтобы отучить его от этого, я сшила и надела на него рукавичку. Несколько дней он скандалил, протестуя, а затем успокоился.
Условия для жизни детей были плохими.
Молоко у меня было, но мало. Не хватало. Поэтому нашли большой бидон, кажется, десятилитровый, скооперировались и по очереди ездили в Балтийск за молоком. В поезде из Калининграда приезжали молочницы, как наши, так и немки. Выходить из вагонов им не разрешали пограничники, поэтому бидон отдавался им в поезд, где они и наливали молоко. Я обычно брала у одной и той же по десять рублей за литр. Тогда считалось, что это очень дорого. Позже к одному из техников на Косу приехала теща, которая завела корову. Тима договорился с ней, чтобы она выделяла нам один литр из вечерней дойки, сам и ходил за молоком. Потом его перевели в Храброво, а мы еще оставались на Косе. Тогда за молоком стал ходить Вася. Он был нашим соседом и жил в одной комнате с Витькой Никулиным.
Вася был в дивизии казначеем, ходил не в морской, а в армейской форме. Красивый, чернявенький, но маленького роста. Приходил к нам и спрашивал:
– Можно я у вас на диванчике посижу?
– Ну, посиди.
Сидел молча, если что-то спросишь – ответит и снова молчит. Когда надоедал, я стучала по трубе Ирке Елиферовой. Она приходила и говорила ему:
– Ну, что тут расселся? Нам надо посекретничать.
Вася вставал и молча уходил. А еще его вышибала Ася Тургенева.
– Так, это место мое, прошу освободить.
Как-то раз Вася порывался вынести помойное ведро, которое тащили мы с Иркой, но та не хотела, чтобы он узнал его содержимое, и отрезала:
– Сами справимся.
Как-то узнали, что в Балтийск завезли яйца. Собрались с Аней Горячевой, у той была подходящая корзинка. У катера она угостила пограничника папиросой, тот документов у нас не спросил. В Балтийске затарились яйцами, в корзинку вошло 100 штук. На Косе опять тот же пограничник:
– Документы.
У Анны паспорт был, а я, как на грех, забыла.
Анька вскинулась:
– Какие документы? Совсем только недавно вместе курили. Забыл уже?
– Документы.
– Да ты что, совсем ох…л, азиатская рожа.
– А это уже оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей.
– Да я сейчас тебя как тресну по башке этой корзинкой!
Тут всунулась я:
– Корзинкой не надо – яйца побьешь.
Пограничник обиделся и пошел на принцип. Заявляет Аньке:
– Я вас задерживаю и отведу на заставу.
На меня, забывшую паспорт, ноль внимания. Взял ружье наперевес и скомандовал:
– Пошли.
Я за ними.
– А вы куда?
– А ты чего раскомандовался, куда надо, туда и иду.
По пути Анька костерила пограничника и матерно. Пришли на заставу, я поднялась к жене начальника Кате, с которой вместе рожала. Но ее Николая дома не оказалось. Я пошла домой, отнесла корзинку с яйцами, зашла к Ивану Горячеву и все рассказала ему.
– Иди, выручай жену.
– И не подумаю. Ругала, материла пограничника? Вот пусть за свое поведение посидит.
Я опять на заставу. Николай уже был дома, разобрался, сделал Аньке выговор и отпустил.
Николай Елиферов был большим затейником. Помимо истории с пирогом, он еще придумал и следующее. У нас в подвалах хранилось топливо для печек – дрова, уголь, торф. И вот мы с его женой Ирой собрались в подвал за дровами. Света на лестнице в подвал не было, а спичек мы с собой не взяли. Ира первой начала спускаться и вдруг отпрянула назад.
– Там на ступеньке что-то мягкое, я не пойду!
Я попробовала – действительно, что-то мягкое. Стоим возле подвала и раздумываем, что же делать. Мимо идет Володя Иванов.
– Вы чего здесь стоите?
– Да вот на ступеньках что-то мягкое, мы боимся.
– Сейчас спичку чиркну и посмотрю, что там.
Чиркнул и говорит со смехом:
– Там дохлая кошка лежит. То-то смотрю в окно, а Елиферов кошку дохлую зачем-то тащит. Теперь ясно зачем.
Николай знал, что мы должны идти в подвал, вот и подшутил.
Кстати, Елиферов много позднее, уже после демобилизации, прислал из Таллина мне деньги с просьбой купить надувной матрац. А чтобы я помучилась, исказил мое отчество, указав – Галина Ермолаевна. Но у меня проблем не было, поскольку на почте работала Клавдия – наша соседка по лестничной площадке. А вот когда я отослала Елиферову купленный матрац на имя Николай Митрофанович, вместо Васильевич, дотошные эстонцы его изрядно помурыжили, прежде чем он получил посылку.
В клубе по выходным и праздникам устраивали танцы. Сам Тима не танцевал, а меня отпускал в клуб только с Борькой Типашкиным. Тот заходил за мной и спрашивал Тиму:
– Иду на танцы. Отпустишь Галину со мной?
– Ну, ладно.
Тима оставался с Валиком. А как-то раз мы с Борькой смотались на танцы в Балтийск в Дом офицеров.
Если в клубе шло кино, а Тима оставался дома, то ему подкидывали и других детей. Он управлялся с ними лихо. Галька Баулина любила забираться на спинку кроватки Валика и оттуда нырять к нему. Поэтому на спинку кровати вешался ремень. Посреди комнаты выставлялись унты для успокоения Алки Горячевой. Чтобы Танька Тургеневская не ушла, на ручку двери вешался противогаз. Танька от матери сбегала в темный коридор, и та сбивалась с ног, разыскивая ее. А Танька сядет где-нибудь в уголке, и в темноте ее не видно. А тут противогаз был надежнее всякого замка. Только Вовик Иванов смирно сидел с книжкой на диване, не требуя спецсредств для психологического воздействия. А сам «укротитель», лежа на кровати, в который раз перечитывал своего любимого «Швейка».
Вроде и праздника никакого не было, а команда рейсового катера никакая. А волны расходились приличные, заваливали катер сильно на бок. Когда судно особенно сильно накренилось на борт, народ с него в панике кинулся на другой, тем самым помогая волне заваливать катер. Я встревожилась, что от таких шараханий с борта на борт мы точно перевернемся. А команда на это ноль внимания. Тогда я схватила лежавший рупор и в него громко сказала:
– Внимание! Прошу прекратить панику и беготню с борта на борт всем вместе. Распределитесь поровну по бортам и оставайтесь там. А то ведь, раскачивая катер, перевернемся и отправимся рыб кормить!
Пассажиры вняли моим здравым предложениям и прекратили беготню. А из команды так никто на эту ситуацию не отреагировал. К счастью, наше плавание закончилось благополучно.
Тима на Косе купил ружье и стал, по моему мнению, слишком часто мотаться на охоту. Я сказала ему, что было бы лучше вместо охоты почаще бывать дома и не оставлять меня одну. Тогда он решил взять с собой и меня. Охота на уток закончилась неудачей. Сам их спугнул, а свалил на меня:
– Зачем ты выпялилась?!
В общем, мое недовольство привело его к выводу, что жена и ружье – вещи несовместные. И он продал кому-то ружье.
Мы с Тимой с Косы в первый раз привезли маленького Валика в Ленинград. И как-то в разговоре с тещей Тима сказал:
– Сейчас для меня жена и сынишка – самые близкие и дорогие люди на свете.
– Ну, это я сразу поняла, – тут же отреагировала Елена Илларионовна. – По тем ласковым прозвищам, что ты для них придумал, – Клопишка и Чертенок.
Ее очень раздражали такие «ласковые слова», ведь она у мужа была Лапочкой. А тут подходящий случай это высказать. Тима уловил злую иронию тещи и перестал нас так называть. А вот на другие ласковые имена у него фантазии не хватило.