Галина Точилова
Записки блокадницы
5.4. Университет
Занятия в университете у меня начались с октября месяца. Лекции проходили в больших помещениях, где стояли длинные столы. На первом курсе в больших аудиториях амфитеатром мы не занимались. За одним столом обычно сидели шесть человек. У нас сложилась четверка подруг – Нина Титова, Эля Григорьева, Зоя Коренева и я. Самой старшей из нас была Зоя. К нам за стол старался присоседиться Коля Зинкович, он перенес контузию и плохо слышал. А Нинка была очень смешливой, я нарочно что-нибудь скажу ей, не шевеля губами, та и заливается. А Зинкович думал, что она смеется над ним, и очень сердился. Я говорила ему на это:
– Сердишься на нее, ну и зачем тогда с нами садишься?
Другим контуженным был Флавик Алявзин, у которого висела рука.
Эля была девушкой серьезной и обидчивой. Когда она обижалась, мы говорили, что она залезла в бутылку. Она была высокая и довольно упрямая, за что мы ее звали Железный Феликс.
На первом курсе у нас были в основном общеобразовательные дисциплины – математика, физика, химия, иностранный язык, кроме того ботаника, география, геодезия и прочее. Математикой ходили заниматься на матмех, физикой – на физфак, химией – на химфак, причем все это было в разных зданиях. Кроме лекций по математике были практические занятия, а по физике и химии – лабораторные. Первую зимнюю сессию я сдала без троек, по математике получила пятерку, по остальным предметам – четверки.
Зима 1945–1946 годов была довольно суровой, на Неве образовался крепкий лед, по которому однажды мы переходили с одного берега на другой. Поленились идти до моста. Старостой нашего курса была Маша Колосова. Пока мама не вернулась из эвакуации, она мне подбрасывала дополнительные бесплатные талоны на питание, что было очень кстати.
Ректором тогда был Вознесенский, которого потом репрессировали, а деканом нашего географического факультета – профессор Александр Александрович Корчагин, жена которого Мария Васильевна также работала на кафедре ботаники, а их дочка много лет спустя учила мою внучку. Практику по ботанике вел Пестик, с которым я не ладила. Не помню, кто, когда и за что так его прозвал. На его лабораторных зимой мы под микроскопом рассматривали срезы различных растений. Занятия по немецкому языку вела Алиса Михайловна, которая нас с Нинкой не различала и говорила:
– Точилова и Титова – это одно и то же.
До экзамена мы должны были сдать определенное количество страниц перевода.
По математике я всегда училась хорошо и даже помогала другим – Зинковичу, Эльвине, Ване Кузнецову, у которого в легких застрял осколок, из-за чего он вскоре умер. По просьбе профессора-математика я также подтягивала югославского студента.
Мы прошли курс подготовки медсестер запаса. Полученные знания мне затем пригодились в жизни. Особенно запомнился совет немолодого и опытного профессора начинать прием незнакомого лекарства с четвертинки таблетки, увеличивая постепенно при необходимости дозу до целой. Этим советом пользуюсь до сих пор.
На занятиях по физкультуре мы много занимались спортивной гимнастикой: висели на кольцах, прыгали через коня и козла. Прыжок через козла мне не удался – я не перепрыгнула и отбила себе задницу. Поэтому больше прыгать я не хотела. Физрук начал меня увещевать:
– Напрасно ты так относишься к спорту, по жизни, должен сказать, он тебе всегда пригодится.
– Уверяю тебя, что по жизни я никогда через козла прыгать не буду.
И действительно, время показало, что в этом я была права. Когда я начинала спорить с физруком, Нинка уходила от греха подальше, чтобы не смеяться. А в баскетбол я играла охотно, особенно мне удавались дальние броски по кольцу, меткость которых удивляла моих товарищей.
Вот со строевой подготовкой у меня не заладилось. И все из-за смешливости Нинки, которая буквально ржала. Поскольку мы с ней были одного роста, то стояли в строю рядом. Занятия проходили в зале здания, где находился наш факультет, а ползали по-пластунски мы в садике у главного корпуса. Занятия вел Понтер, невысокий средних лет, кажется, майор со скверным характером. Он вызывал из строя Наташку Баранову и отдавал ей команды, а Нинка, глядя на ее действия, начинала ржать. Я тоже не могла сдержать смех, и Понтер нас обеих выгонял с занятий. Наташка была высокого роста, которого стеснялась и поэтому горбилась. Сгорбленная, с нелепо болтающимся ружьем за плечами, с неловкими движениями, Наталья являла собой комическую фигуру. А Понтер еще, словно для усиления эффекта, командуя, называл ее – боец Овечкина. Нам зачет он не поставил, а на пересдачу вызывал вместе с Барановой, что делало наши шансы на получение зачета нулевыми. Осознав серьезность положения, я пожаловалась замдекана, а Нинка, в свою очередь, пригласила на очередную пересдачу Марию Васильевну.
И вот, когда на пересдаче Наташка Баранова дошла до стены, уперлась в нее и начала нелепо толкаться, уткнувшись лбом в препятствие, Мария Васильевна, не в силах сдержаться, спешно покинула зал. А я еще перед этим, когда Наташка маршировала у стены, нерешительно оглядываясь, тихо сказала ей:
– Железяки на пузяки, гоп!
И Нинка, конечно, заржала. Замдекана откровенно не смеялся, но на него это действо тоже произвело впечатление. В результате наши защитники потом переговорили с Понтером, и нам троим зачет все-таки поставили.
Практику после первого и второго курса мы проходили в Саблино, где были благоприятные условия для занятий по многим дисциплинам – топографии, климатологии, спелеологии, гидрологии и др. Университет имел там свою базу, до которой от станции было, кажется, около трех километров.
Сойдя с электрички, мы направились туда, ведомые руководителем практики. Среди идущих мы заметили весьма возрастного мужчину с чемоданом. Я указала на него Нинке и сказала, что есть возможность подлизаться к преподавателю. Нина загорелась этой идеей и, взяв у мужчины чемодан, тащила его до базы. Потом выяснилось, что это был никакой не преподаватель, а студент-заочник, поэтому нам незнакомый. Нина мне долго пеняла потом, что я подвигла ее на бесполезные усилия.
На базе было несколько домиков, одно- и двухэтажных. В нашей комнате поселились пять человек – наша троица Эля, Нина и я, а также Паня и Фая. Спали на кроватях и раскладушках. Эта пятерка и составила нашу группу на практических занятиях.
Поначалу в столовой нам не додавали по карточкам. Обнаружив это, мы всей пятеркой отправились туда разбираться. Пригрозив пожаловаться выше, мы восстановили справедливость, потом получали как положено. А другие студенты этого и не заметили.
Практику по геодезии проводил молодой преподаватель Николай Дмитриевич. Мы разбились на бригады, каждая из которых получила свою точку съемки. Нашу бригаду возглавила я. Преподаватель предупредил, что раздеваться и загорать мы можем, но когда он подойдет, то все должны быть одетыми. Мы так и поступали. Следили в мензулу или теодолит за его перемещениями по косогорам, чтобы вовремя одеться. Я раздавала вопросы по неясным местам, чтобы не озвучивать их одной, поскольку тогда он ответит лишь на пару вопросов, а так можно выяснить все необходимое. Другие бригады тоже следили за преподавателем и потом высказывали ему претензии, что в бригаде Точиловой он задерживается гораздо дольше, чем в остальных, и даже что-то рисует. Свою тактику распределения вопросов мы другим, понятно, не раскрывали.
А потом Эльвину, которая должна была дежурить на выходные, преподаватель отпустил, а меня поставил вместо нее, несмотря на мое несогласие. В знак протеста я разделась и стала загорать. За этим меня и застал мой друг Витька Цветков, приехавший в Саблино узнать, почему меня нет в Ленинграде.
– Ну вот, я думал, что ее задержало какое-то очень важное дело, а она, видите ли, тут загорает!
– Не загорает, а дежурит.
Николай Дмитриевич же, видимо, чувствуя себя виноватым передо мной, потом очень помог с отчетом. Так что нет худа без добра.
Занятия по фотографии проходили под крышей, в комнате одного из домов. Нас учили обращаться с фотоаппаратом – устанавливать выдержку и диафрагму, наводить резкость, а потом проявлять снимки, работать с реактивами – проявителем, закрепителем и прочим. У фотографа я была в любимчиках, поскольку помогала ему.
Вечером пошла на речку помыться, возвращаюсь, смотрю – мальчишки сидят.
– Чего ждете?
– Да вот, хотели с девчонками в волейбол поиграть, а они сказали, что не выйдут.
– Ну, это у вас не выйдут, а у меня выйдут.
– Посмотрим.
Захожу в комнату, а девчонки все на кроватях лежат.
– Чего разлеглись? Фотограф сказал, что может мне дать фотоаппарат.
Все знали, что у меня были хорошие отношения с фотографом, он только мне доверял свою фотокамеру. Мигом подскочили и стали прихорашиваться. Вышли, я им и говорю:
– Надо сначала в сортир зайти.
Ну и пошли. А потом я им и говорю:
– С фотоаппаратом сегодня не получится, но зато как красиво пописать сходили.
Все молча уставились на меня, затем Эльвина зафыркала, Паня с Фаей засмеялись, а Нинка возмущенно закричала:
– Да Гальку побить за такое надо!
Я отошла к мальчишкам:
– Вы им позволите?
Те, смеясь:
– Нет, конечно.
Этот поход Нина с Эльвиной запомнили на всю жизнь и не раз припоминали его мне.
В другой раз, тоже вечером, пошли мы с Нинкой на речку помыться. Спустились по тропке на лежащий у воды огромный плоский валун, поверхность которого была гладкой, словно отполированной. Мылись, как сейчас говорят, топлес. Завершив мытье и не одевшись, стали на валуне танцевать. Вдруг раздался мужской голос:
– А ничего бабенки!
От неожиданности мы чуть в воду не свалились и начали лихорадочно одеваться. Оказалось, что на другом берегу в лагерях были курсанты и с караульной вышки наблюдали наше мытье и танцы.
Практические занятия по гидрологии проходили на реке Тосне, и вел их наш замдекана. Нужно было выплыть на надувной лодке и сделать замеры. Надуть лодку поручили Эльвине и Нине, которые с мальчишками были не в ладах. Тем не менее вместо того, чтобы накачать лодку самим, они решили попросить об этом мальчишек. Я только сказала:
– Ну-ну.
Ребята лодку надули, а пробку нарочно заткнули непрочно. И, когда Эльвина с Ниной уселись в лодку и отплыли от берега, пробка вылетела, а лодка начала сдуваться и тонуть. Высокая Эльвина благополучно встала на дно реки, а Нинка начала кричать, что она не умеет плавать. Но зрители на берегу лишь потешались, глядя на нее. Когда же они, промокшие, вылезли на берег, я им сказала:
– Этого и следовало ожидать. Сами напросились.
Стояли мы на высоком берегу Тосны. Внезапно Флавик Алявдин схватил Эльвину поперек талии и размахнулся, чтобы сбросить ее в реку. Но Эльвина успела ухватиться за кусты, да так крепко, что вывернулась из рук Флавика. Не ожидавший такого поворота событий, Алявдин потерял равновесие и сам скатился вниз под откос, а Эльвина удержалась наверху. Замдекана, глядя на это, потерял дар речи и лишь развел руками.
В откосах на берегу Тосны были пещеры, которые, как говорили, тянулись далеко под землю. Нам запрещали в них углубляться. Для выполнения задания мы должны были зайти на ближайшую у входа площадку и не далее. Подойдя к пещерам, мы увидели у входа на песке глубокие следы, идущие внутрь, а обратных не было. Значит, в пещере кто-то есть. Говорили, что там могли прятаться дезертиры или даже немцы. Поэтому мы решили составить отчет по работе, не заходя в пещеру. А, надо сказать, Тосна состояла из чередования омутов и перекатов. Мы уселись на берегу, как раз над омутом. И вдруг из пещеры кто-то с ревом и криком выбегает. Я осталась на месте, а некоторые слабонервные, не узнав наших парней, спрыгнули прямо в омут. Нинка начала, конечно, кричать, что не умеет плавать. А парни были довольны, что их затея удалась, ведь для того, чтобы оставить один след, кому-то из них пришлось тащить другого на плечах.
Раз наша бригада возвращалась со съемки на другом берегу Тосны, и вдруг возле кладбища нам навстречу ватага пьяных парней. Эльвина сказала – если пристанут, мы должны убегать, а она их задержит.
– Вы еще девушки, а я уже замужем.
Я возразила:
– Ну вот еще – убегать. У меня же в руках тренога от мензулы. Как огрею!
Но парни прошли мимо, не пристав к нам. А Нинка потом Эльвину подкалывала:
– Какая Элька у нас отчаянная, готова была пожертвовать собой, прикрыв нас своим женским телом.
Крутые берега Тосны были пригодны и для занятий по геологии, поскольку обнажали разные породы. Удачливая Эльвина, копаясь в земле, а ей почему-то эти занятия особенно пришлись по душе, сумела нарыть образцы, содержащие древние ракушки.
Нашу разнообразную программу дополняла практика по метеорологии. Пришлось полистать взятый с собой конспект по климатологии, чтобы вспомнить, что нам говорили об этом на лекциях. На территории университетской базы находилась метеобудка с приборами и планшетом, на котором были указаны ближайшие метеостанции. По телефону мы запрашивали данные с них, чтобы по определенным правилам составить прогноз погоды. В этом и состояла суть нашей работы. Умение составить прогноз погоды пригодилось мне и далее по жизни.
Тима из Германии прислал мне посылку, в которой помимо прочего были три пары фильдеперсовых чулок. Одну я взяла себе, другую отдала маме, а третью подарила Нинке. И когда, купив билеты, мы с Нинкой отправились на концерт Аркадия Райкина, то, конечно, надели эти чулки. Запаздывали и передвигались бегом. И вдруг передо мной какой-то мужик наклонился завязать шнурок на ботинке. И я с разбегу наткнулась на него, свалив его, и сама упала на колени, а Нинка, зацепившись за мою ногу, растянулась на асфальте. Что интересно, она порвала чулок, а я разбила в кровь колени, но чулки каким-то чудом уцелели. Поднявшись, мы от души отругали мужика и, помятые, продолжили путь.
А другое чудо с чулками произошло, когда я, отправившись на занятия в университет, при посадке в автобус ударилась голенью об угол гармошки дверей. Рана оказалась глубокой, а чулок остался цел. В медпункте университета мне рану обработали, а чулок замыли от крови.
Как-то нам дали в университете билеты в филармонию, где исполняли симфоническую сказку Прокофьева «Петя и волк». Сидим, слушаем. Нина, покосившись на погруженную в музыку Эльвину, наклонилась ко мне и прошептала:
– Ничего не понятно.
– А мне все ясно.
– И что тебе ясно?
– Петя слопал волка.
И тут Нинка заржала. К ней сразу же подскочила возмущенная служительница и попросила ее выйти из зала, чтобы не мешать наслаждаться остальным. Выходя, Нина обернулась и показала мне кулак:
– Вот Галька-паразитка!
А мне было завидно – она отмучилась.
Когда Нина приходила в волнение, то у нее, как позже удачно определил Тимоша, глаз был рогом. Раз ехали мы с ней из университета в автобусе, ей выходить надо было раньше. Проход между сиденьями в тех автобусах был узким, и к выходу следовало готовиться заранее. А Нина засиделась и полезла с места только тогда, когда автобус остановился. Пальто у нее было широкое, а я взяла и прихватила его полу, прижав ее незаметно для нее и для других к спинке сиденья, а сама отвернулась к окну. И Нинка застряла, перегородив проход:
– Девушка, вы выходите?
– Да, выхожу.
– Ну и выходите, чего застряли?!
Нинка дернулась к выходу, но я, отвернувшись, держала крепко, и ей было никак не сдвинуться. Народ уже начал ее обзывать, а она стала отругиваться. Уже глаз рогом, а люди начали лезть через нее. И тут я отпустила ее пальто, и Нина пробкой вылетела из автобуса. На следующий день я с невинным видом ее спросила:
– И чего ты вчера шумела в автобусе?
– Да пальто за что-то зацепилось.
– Бывает.
Сессия еще не закончилась, когда Эльвина предложила мне поехать в выходные собирать грибы-колосовики. Ее родители в то лето сняли дачу в деревне на низком берегу Оредежа напротив Вырицы. На электричку до Вырицы мы успели в последний момент, заскочили, двери закрылись, поехали. Мужчины в тамбуре отнеслись к нашему появлению с явным интересом. Когда прибыли на место, то застали одну тетю Аню, Эльвинину мать, мужчины – отец Эли и ее муж Борис – еще не приехали. Мы вдвоем пошли в лес. Шагали по тропинке, нашли несколько грибов, на суп хватит. Потом отыскали несколько кочек с подснежной клюквой с тонкой кожицей, на вкус ягоды сначала были сладкие, а затем чувствовалась кислота. Набрали на кисель. Обернувшись, я заметила мужскую фигуру, скрывшуюся за деревом. Я сказала об этом Эле:
– Смотри, кто-то к нам подкрадывается.
– Ничего, мы вдвоем с ним управимся.
В том месте деревья образовывали как бы ворота. Мы подобрали по здоровой дубине и встали – я за одним большим деревом, а Эля через тропинку за другим. Договорились, что первой бьет она, а следом я. Затаились, ждем. А тот, потеряв нас из виду и почувствовав неладное, начал звать:
– Эличка, Элюша!
Оказалось, что это ее муж Боря. Так что ему повезло, хотя в тот день ему все-таки от нас досталось – мы вывалили его из гамака, который сильно раскачали.
После второго курса практика по ботанике и зоологии была у нас в Лисьем Носу. По зоологии мы ловили бабочек и разных других насекомых, а также лягушек, их препарировали. Я была в паре с Ниной Титовой. Она резала, а я записывала и зарисовывала. Практические работы по ботанике проводил Пестик. Он нам показывал полевые, луговые, лесные и болотные растения, а мы составляли гербарии. Для засушки растений нам выдали специальные папки. На практике я окончательно поссорилась с Пестиком. Сижу, записываю и сосу сладкий кончик мятлика. А он подошел ко мне и как ударил по руке. От неожиданности и испуга я забыла, что имею дело с преподавателем.
– Ты что – совсем обалдел?!
– Нельзя никакие растения брать в рот.
Я потом ходила к нему с извинениями, но он их не принял. Поэтому, составляя списки студентов, идущих на кафедру ботаники, меня в них не включил. И я пошла вместе с Эльвиной на кафедру полярных стран. Корчагин, встретив меня, спросил:
– Ты же, кажется, собиралась к нам на ботанику?
– Да, но меня не включили в списки.
– Ну, это я могу уладить.
Но я не захотела менять свое решение.
Муж Эли оказался эпилептиком, так что ей пришлось с ним развестись. Тогда наша однокурсница Зойка Козлова решила познакомить ее со своим братом Виктором, но тот перекинулся на Нину Титову и впоследствии женился на ней. А Эля тогда уже была влюблена в Сережу Троицкого, так что не сильно расстроилась. Нам она сказала:
– Он мне не понравился.
Сомнительно, ведь Виктор Козлов был красивым парнем и летчиком. Зоя оказалась недовольна таким оборотом, поскольку Нину недолюбливала.
Раз Эля втихаря подкинула Троицкому нежную записку. В перерыве он подошел ко мне с ней:
– Это не ты мне написала?
Вспыхнув от неожиданности, я ответила:
– Нет, не я.
– А жаль.
Эле я про этот разговор не сказала.
6. По гарнизонам
6.1. На Косе, 1948–1950
12 февраля 1948 года я вышла замуж за Тимофея Тяжева.
Наши приключения по пути на Косу начались уже в Ленинграде. Тима пошел за билетами на Калининград, а их в кассах нет. Что делать?
Тима говорит:
– Может быть, шоколадку купить?
– Если билеты будут, то можно и шоколадку. А так зачем зря тратиться.
Пошла к кассам я, сунулась в одну, смотрю – а личность знакомая.
– Клавка, ты ли это?
– А, Галка Точилка, ты чего здесь?
– Уже не Точилка. Вот мужу нужно срочно в часть возвращаться, а билетов нет.
Клавка вышла из кассы, я познакомила ее с Тимой.
– И где ты такого красавца отхватила? – громогласно спросила Клавка.
– Там уже нет.
Билеты нашлись. Тима купил Клавке шоколадку. Мы сели на поезд и отправились. В Калининграде нам пришлось заночевать у Варфоломеевых, знакомых Тимы. Он пошел в штаб, чтобы оформить мне пропуск, но неудачно. А мои приключения продолжились. Я пошла гулять с пятилетним сыном Варфоломеевых, и мы заблудились. Дома все одинаковые, какой наш? Я спрашиваю своего спутника:
– Ты знаешь, где живешь? Помнишь, как туда пройти?
– Не знаю.
Хорошие дела! Февраль месяц, мы уже замерзли. Еще поплутали, как вдруг нам навстречу мотоциклист, сосед Варфоломеевых. Они беспокоились, что нас долго нет, а сосед сказал, что видел нас. И его попросили нас найти и привести, что тот и сделал.
На следующий день мы сели на поезд до Балтийска. Тут Тима меня застращал, сказав, что впереди граница, а пропуска на меня нет.
– И что будет?
– Могут ссадить на погранзаставе.
Хорошая перспектива! Подъехали к заставе, а та одно название! Среди леса какая-то невзрачная будка и больше ничего. Тима побежал к начальнику заставы, а я начала переживать. Дадут отмашку ехать – Тимы нет. Что тогда делать? Я одна, а вещей порядочно набрано с собой: моя одежда, постельное белье, посуда, кухонная утварь и прочее. А если снимут с поезда, тогда сколько здесь торчать? 23 февраля, выходной день. Пришел Тима с начальником заставы, тот посмотрел на меня и сказал:
– Езжайте.
Дали отмашку, и мы покатили в Балтийск, где сели на катер. А на Косе снова пограничники проверяют пропуска. Тима со знакомым ему мотористом, пользуясь темнотой, сняли меня с катера, минуя трап. Так я въехала на Косу «нелегалом». Потом задним числом Тима оформил требуемые документы и легализовал меня. Мне выдали пропуск.
Начальство из дивизии жило в отдельных домиках, построенных для немецких летчиков. А вот наши летчики и технари жили в бывшей немецкой солдатской казарме, которая была двухэтажной. И вдоль всего здания на каждом этаже тянулся огромный гулкий коридор, в котором находились двери в жилые помещения. Мы два раза меняли комнату. В одной, маленькой и неудобной, на первом этаже мы прожили около трех месяцев. Ее Тима получил еще до женитьбы. Потом он выгородил кухню. Спали на узкой железной солдатской кровати, а комод нам заменяли сложенные друг на друга чемоданы, сооружение нередкое у молодых офицеров.
Начальник базы был не очень-то разворотливым. У немцев в казарме имелось паровое отопление. И вместо того, чтобы наладить его, он обрекал жителей казармы на возню с печками и буржуйками, а также с дровами и углем.
Когда мы приехали, паек выдавали на дом. Его нужно было получать в баталерке. Тима рассказал, куда идти и как брать. Иду в баталерку мимо ангара, а перед ним сидели пилоты из другой эскадрильи. Сразу уставились на меня:
– Кто знает, чья это краса пошла?
Никто не знал, лишь Лешка Воробьев заявил:
– А я знаю!
– Так скажи.
– Скажу, но не бесплатно.
– А что ты хочешь?
– Вы же знаете, что я сегодня дежурный. Вот выполните за меня работы, тогда скажу.
– Ладно, договорились.
Выполнили работы и к Лешке:
– Ну, теперь говори.
– Э, нет, я ведь и завтра дежурю, тогда и скажу.
Вечером Лешка заявился к нам и со смехом рассказал эту историю. Знаю, что за него и на следующий день работали, а вот сказал он им или нет – не в курсе. Лешка был такой, что мог и не сказать. А с его женой Райкой я подружилась.
Наша комната была маленькая, тем не менее у нас некоторое время жил Сидоровский, приехавший из Германии. Летчиков из Германии я засекла еще в Балтийске. Они пытались погрузить свое имущество на катер, а матрос препятствовал им, уговаривая подождать.
– Вот скоро подойдет грузовой катер, вы на нем и поплывете.
– Не могу ждать! – кричал один из офицеров (Борька Типашкин, как выяснилось позже). – Я три дня уже не ел супа.
Я рассказала об этом Тиме, и он сказал:
– Кажется, это наши из Германии вернулись.
И действительно, вечером они пришли к нам в гости со знаменитым ведерком. Это серебряное ведерко, где-то на 1,5 литра, для охлаждения во льду шампанского наполняли в магазинчике водкой, и по свидетельству Лены (впоследствии Сидоровской) оно мелькало не раз за день. Когда они первый раз явились к нам, пришлось выставить закуску и участвовать в застолье. Гости ушли, а Сидоровский у нас остался. Правда, на мешке картошки заснул и Рябенко, но Типашкин с Базановым вернулись за ним и увели с собой. Сидоровского устроили спать на диване.
На следующий день вечером они опять начали стучаться к нам.
– Не открывайте, – зашипел Сидоровский.
Но как не открыть! Они бы своим стуком и криками переполошили всю казарму. Пришлось их впустить, а с ними за компанию и полкового врача СС (Сергея Сергеевича). Опять было застолье.
Пришлось Тиме на трезвую голову переговорить с ними. Он объяснил, что теперь женатый человек и ему подобные пьянки ни к чему. Больше они к нам с ведерком не заявлялись.
Сидоровский вскоре съехал, так Тима привел прибывших в полк после летного училища молодых летчиков. Но Иван Давыдов, здраво оценив обстановку, сказал, что они лучше пойдут к холостякам. А Сидоровский недолго ходил один, женился на Лене, продавщице в магазине. Злые языки говорили, что Сидор женился на шмутках. На самом деле он женился на устроенном быте, который ему всю жизнь обеспечивала Лена.
Начальник штаба Дармограй был для Тимы врагом № 1. Жил он также в казарме, в торце ее у него была квартира из нескольких комнат. У него, видимо, с Тимой и раньше были стычки, а тут еще при встрече после нашей женитьбы и знакомстве он заявил мне при муже:
– А вы – смелая женщина, собираетесь жить с таким характером.
Подобное высказывание любви к нему не прибавило. А вот дармограевские мальчишки, по возрасту такие же, как и тургеневские девчонки, чуть ли не каждый день прибегали ко мне, чтобы я помогла им сделать уроки.
В Балтийске, откуда на Косу можно было попасть на катере, оставалось еще много разрушенных зданий. Одно из них выходило на площадь, где стоял памятник Вильгельму, основателю Пилау – так при немцах назывался Балтийск. У этого дома уцелели лишь стены, а внутри все было разрушено. И на его стене на высоте третьего этажа кто-то написал:
Чтоб обосрать морскую славу,
Какой-то х… создал Пилау.
И стрелка указывала на памятник. Причем эта надпись выполнена была вполне профессионально. Не знаю, но весьма сомнительно, что ее сделали по инициативе политотдела флота. Меня же поражало – как туда «художники» смогли забраться.
На Косе на берегу моря была рыбацкая деревня, в которой жил один дед. Я познакомилась с ним таким образом. Плита, сделанная Тимой, коптила, и я вытащила кастрюли на улицу, чтобы оттереть их песком. И не заметила, как рядом на скамейке появился этот дед. Он спросил:
– Дочка, ты что здесь, с папой?
Не желая вдаваться в подробности, я ответила:
– Да.
– А откуда ты?
– Из Ленинграда.
В то время Ленинград имел героическую репутацию, и дед проникся ко мне симпатией и сочувствием. У большинства окружающих ленинградцы пользовались уважением.
На следующий день я по бетонке отправилась к нему в гости за три-четыре километра. Рыбацкая деревня состояла из немецких домиков желтого цвета с красными кирпичными крышами. В подобных домах жили и наши дивизионные. С дедом жили его жена и взрослый сын, который работал рыбаком в артели. Меня накормили, конечно, рыбой жареной и копченой, напоили чаем. Деда я еще навещала не раз. Как-то он предложил купить свежевыловленных угрей. Лешка Воробьев сразу заявил, что он с ними возиться не намерен. А Тима сказал:
– Давай бери.
Мы с Райкой Воробьевой взяли сумку, закрывающуюся на молнию, и пошли за рыбой. Дед кинул нам в сумку угрей, мы сумку застегнули и направились домой. И пока мы шли, угри колобродили в сумке и даже нагнали на Райку страх, так что она предложила:
– Давай оставим их на дороге.
– Ну да, что мы, зря деньги тратили?!
Сумку оставили у нас в кухне, а угри утихомирились только на следующий день. Тима их почистил, я порезала, так куски и на сковородке при жарке топорщились. Зато какая вкусная оказалась рыба!
В рыбацкой деревне магазина не было, так дед приходил в наш за хлебом, но не всегда удачно. За хлебом всегда выстраивалась очередь, и его быстро разбирали. Поэтому я стала покупать хлеб и на него. Как-то завезли растительное масло, и Лена Сидоровская мне продала трехлитровый бидон. К неописуемой радости жены деда, я поделилась с ними. Так бабуся снабжала меня уже жареной рыбой. А еще когда тетя Аня прислала ленинградские папиросы – «Беломорканал», «Звездочку» и две пачки «Казбека», то «Звездочкой» я угостила деда. Он меня так благодарил! «Беломорканал» и «Казбек» скурили Тима с Сидоровским.
А один раз дед всучил мне огромного судака. Нести его у меня сил не было, так что я его волокла по бетонке. Тем не менее я так с ним умаялась, что решила оставить его на обочине. Нет, вернулась, подобрала и все-таки дотащила до дома. И, конечно, была вознаграждена за свои мучения. Кстати, поскольку я тащила судака по бетонке, он практически был очищен от чешуи. Так что благодаря деду на Косе мы рыбы поели вволю. Тем более что Тима и сам часто рыбачил удачно.
Молодые летчики тоже стали обзаводиться семьями. Женился Иван Давыдов, потом Николай Елиферов. Он привел к нам свою молодую жену Иру – знакомиться. С ней мы стали подругами.
Потом холостяки со второго этажа предложили нам поменяться – мол, у них комната большая, а им это ни к чему. Они не топили, а спали одетыми в теплых куртках. Поэтому, когда мы начали топить, смежная с коридором стена покрылась плесенью, а постеленный на пол огромный ковер, привезенный Тимой из Германии, намертво прилип к паркету. Это произошло потому, что паркет был положен на гудрон, который в тепле растаял и полез под ковер через щели в паркете. Так ковер был безвозвратно испорчен и, к сожалению, утрачен.
Ася Тургенева узнала, что освобождается комната Молодцовых, которые уезжали в Ленинград в связи демобилизацией. Она договорилась с ними, что ключи от комнаты они отдадут ей, и организовала наш туда переезд. Там мы разместили все привезенное Тимой из Германии имущество: диван, трюмо, два плетеных кресла, шкаф (какая-то немыслимая коробка), ковер на стену и три картины маслом. Диван Ася поставила рядом с буржуйкой и объявила, что будет приходить сюда отдыхать от своей своры, которая вечно хочет жрать.
Мы переселились, а Тиму наказали, посадив на «губу» за самовольный переезд. Позже начальник базы подарил нам большой письменный стол, два стула и дровяную плиту. Немецкая железная плита на ножках имела две конфорки и духовку рядом с топкой. Одна конфорка находилась над топкой, а другая над духовкой. Начальник базы прислал матросов, которые принесли плиту, установили ее и опробовали.
Начальник базы был из Ленинграда. С его женой моя мама познакомилась на перроне перед поездом, когда провожала нас с Тимой. Разговорились, и та пообещала маме, что будет опекать нас. Вот это и было выполнением данного обещания.
Мы с Ирой Елиферовой также сразу решили опробовать плиту и испекли пирог с вареньем, которое продавали в магазине. Оставив на столе пирог остывать, куда-то вышли. Вернулись, а пирога нет. Что за черт! Оказалось, что Елиферов, будучи дежурным по аэродрому, забежал и спер наш пирог. А потом, нахал, угощал всех на аэродроме.