Галина Точилова
Записки блокадницы
6.2. Храброво, 1950–1951
Тиму перевели в Храброво (при немцах – Павунден), назначив командиром штабного звена. Для жилья выделили репетиционную комнату в Доме офицеров. Как раз шла подготовка к праздникам, кажется, ноябрьским. Народу много, суетятся, репетируют, а мне приходилось мимо них ходить в туалет с горшком Валика.
Допоздна были громкая музыка, хоровое пение и другой шум – предпраздничная суета. Ребенку для сна условий не было. Готовила я в своей комнате на электрической плитке. Так мы прожили около месяца.
А потом ко мне зашел командир полка.
– Галина, у нас беда.
Я даже испугалась – что случилось?
– Из школы ушел учитель математики, а заменить его некем.
– Я же училась на географическом.
– Я просмотрел твое дело, а там Ленинградский университет, значит, ты специалист универсальный. Можешь и математику преподавать. Кстати, при школе есть квартира, туда и переедете.
Командир был прав, я действительно могла. Еще со школы математика у меня шла отлично. И я согласилась.
Школа стояла через дорогу, напротив Дома офицеров. Так что переезд занял немного сил и времени. У Дома офицеров была длинная пристройка барачного типа, в которой жили Диковы. Во время войны Диков был техником у Тимы. Часть вещей до этого нам пришлось оставить у них. Теперь же в новую квартиру мы могли спокойно их забрать. В пристройке была бильярдная для офицеров, а также жила Шурка Калюка. Так ее звал Валик за то, что по утрам она кричала ему в окно «ку-ка-реку».
Рядом со школой находилась полуразрушенная церковь – кирха. Когда она была действующей, здание школы относилось к ней. За церковью было немецкое кладбище, но встречались и могилы наших летчиков. Посреди кладбища стояло огромное засохшее дерево без коры. И в сумерках с определенного ракурса казалось, что на дереве кто-то повесился. Жуткое зрелище!
Наши дома стояли рядом с дальним концом аэродрома. Тиме, чтобы попасть на службу, надо было пройти весь аэродром. Гарнизонные же дома находились у другого конца летного поля. Поэтому мои ученики, идя в школу, проделывали такой же путь, что и Тима, но в обратном направлении. Учителя с семьями жили при школе, как и Матрена Ивановна с дочкой и внуком. В школе она служила техничкой, держала корову. Мы у нее покупали два литра молока. Ее брат жил в гарнизоне и держал пасеку, так что снабжал свою сестру медом, а она выделяла его и нам.
Молоко было очень хорошее, и мы, можно сказать, дорвались до него. Валику, если он просил пить, давали молоко. Сами тоже пили его весьма усердно. Ребенка довели до того, что он, думая, что никто не видит, тайком пил воду. В связи с молоком запомнился следующий физический казус. Валик стянул кастрюльку с молоком, и она упала в ведро с водой. Так вот, кастрюлька лежала на дне ведра под водой, и ни одной капли молока из нее не вылилось. Вода оставалась прозрачной и незамутненной. И только когда я принялась вынимать кастрюлю, молоко стало выливаться в воду.
Готовила я на электрической плитке или же на плите в школьном коридоре. Воду черпали ведром из открытого колодца во дворе. Тима боялся, что Валик в него свалится, поэтому раздобыл колонку и закрыл ею колодец.
Учительница по русскому языку и литературе Галина Васильевна предупредила меня, что в нашей квартире на окне остался пузырек с красными чернилами. Я сказала, что приберу его, но опоздала.
Из чемоданов у нас был составлен импровизированный комод, накрытый салфеткой, на которую поставили зеркало. Захожу в комнату и вижу, что Валик, в белой рубашечке, придвинул к зеркалу плетеное кресло и льет себе на голову эти красные чернила. Вот так номер! Я позвала Галину Васильевну:
– Посмотри на свои чернила.
Та прыснула, а мне не до смеха. Пришлось ребенка остричь наголо, но и после этого красное пятно на голове у него долго было заметно. Белая рубашка, конечно, пропала, а салфетку я спасла.
Университет дал мне солидный объем знаний, так что я не только справилась с математикой, но и помогала учительнице по русскому и молоденькой географичке. Младшие классы вела Мария Васильевна, грубоватая баба деревенского вида. У нее было целое хозяйство: куры и коза. Молодые училки подобным не занимались.
Когда я проводила занятия, а Тима был на службе, за Валиком присматривала Матрена Ивановна. Раз я вела математику в пятом или шестом классе, как Матрена Ивановна просунула голову в дверь класса и спросила:
– Галиночка Андреевна, разрешите войтить?
– Пожалуйста, Матрена Ивановна.
Она вошла и сказала:
– Валик куда-то пропал.
Класс тут же дружно вскочил:
– Все на поиски Валика!
Искали по всей школе и во дворе. Нигде нет. Наконец, один мальчик увидел, как из курятника в лаз для кур выкатилось яйцо. Наверное, это пропавший там орудует. Я подошла и окликнула:
– Валик!
Он отозвался. Уф, нашли! Я стала его звать:
– Валик, иди ко мне.
Но он на зов не шел и вылезать не хотел. Курятник принадлежал Марии Васильевне, а ее, как назло, черти куда-то унесли. Хорошо, что один из моих учеников сумел протиснуться через лаз и вытолкнуть Валика наружу.
В этом классе у меня учился Ремезов, сын начальника штаба, мальчишка хулиганистый и недисциплинированный. Отец знал об этом и заходил в школу периодически, чтобы справиться о его поведении. Как-то после случая с Валиком Ремезов опоздал. Повязав голову платком, он просунулся в дверь класса и спросил:
– Галиночка Андреевна, разрешите войтить?
– Входите, Матрена Ивановна.
Класс грохнул от смеха. Его и позднее поддразнивали Матреной Ивановной. Пошутил на свою голову!
Кто-то сказал, что в Зеленограде, в двадцати километрах от Храброво, можно купить крупу. Мы с Тимошей взяли чемодан и отправились в Зеленоград. Шли напрямик, Тима с самолета высмотрел дорогу. На пути встретилось какое-то селение, перед ним щит с предупреждением: «Сап, подходить близко запрещено». Пришлось сделать крюк в пять километров. Дошли, купили полный чемодан всякой разной крупы. На обратном пути лежали на какой-то лужайке без сил, отдыхали. Чемодан несли то на палке вдвоем, то по очереди в одиночку, кто на плече, кто на спине. В общем, измяли все плечи, надорвали все руки, устали как черти. Вернулись на закате усталые, но довольные. Как-то я пошла за водой, а Валик остался в кухне. Возвращаюсь, а он сидит на полу и в щелочку из пакета высыпает крупу. Мне от увиденного даже худо стало. Спрашиваю:
– Ты что делаешь?
А он спокойно отвечает:
– Ляле (так он себя звал) каши не надо, мышке надо.
Отобрала пакет и убрала подальше. К счастью, ущерб был незначительный. Сама виновата – закормила кашей ребенка.
В Храброво леса поблизости не было, так что за грибами мы не ходили. Речки не имелось, поэтому не купались. А ходили к аэродрому, по его краю росли земляника и ежевика. Валик охотно их собирал, пока его не испугал рябчик. После этого он ни за что туда идти не хотел. Кстати, рябчики напугали и мою маму, подпустив ее к себе совсем близко и с шумом выпорхнув у нее почти из-под ног. Мама чуть не упала от страха и неожиданности.
Мама приехала к нам летом и привезла с собой мою маленькую сестренку Люську. От кого-то Люська услышала название Павунден, и это ей запало в голову, а что она была в Храброво – она и не догадывалась.
Тиме нужно было встать рано, чтобы отвезти на какое-то мероприятие начальника штаба. Моя мама сказала ему:
– Не переживай, я тебя разбужу, когда надо.
Этой ночью мне принилось, будто разбился Рязанов. Тот обычно вел себя высокомерно, Борьке Типашкину говорил:
– Летать нужно уметь.
Этот тревожный сон прервал посыльный из штаба. Мы проспали. Начальнику штаба пора лететь, а пилота нет. Вот и послали за Тимой матроса на мотоцикле. Тима укатил с матросом, а я к маме:
– Ты же обещала разбудить!
– Первый раз со мной такое.
К счастью, все обошлось, Тима успел доставить начальника штаба на это мероприятие. Вот и понадейся на тещу!
А сон, к несчастью, оказался в руку. Только разбился не Рязанов, а Типашкин. Об этом нам сообщил Николай, который до Тимы был командиром штабного звена. А потом его перевели в Калининград. По секрету он нам поведал:
– Не знаю, какую выведут причину авиакатастрофы, но только бронеспинка у Типашкина была пробита.
И взял с нас слово, что мы никому не расскажем об этом.
В Храброво мы были недолго, примерно около года, а потом Тиму перевели в Чкаловск.
Приехавший за мной из Чкаловска Тима застал следующую сцену – мы с командиром полка сидим в обнимку на диване и плачем оттого, что я уезжаю. Его печалило то, что так прекрасно задуманное им предприятие рушится, и теперь столь важный школьный предмет, как математика, вновь становится сиротой. Мне же жалко было терять работу, которую в гарнизоне найти очень трудно, налаженный быт, а еще я уже успела привыкнуть к своим ученикам.
6.3. Чкаловск, 1951–1954
В Чкаловске нам дали маленькую комнату, приблизительно девять квадратных метров, на первом этаже в двухэтажном немецком доме. Рядом, в комнате побольше, жили летчик с женой. Кухня была у нас общей. Наверху на втором этаже жили Пашинины. Когда нашего соседа перевели в другое место, Тиме удалось добиться, чтобы их жилье отошло нам. Он пробил между комнатами дверь и сделал их смежными.
Но в полк прибыли молодые пилоты, которым негде было жить, и замполиту пришла в голову идея поселить их к нам. Я, конечно, была против и пошла к командиру полка. Вместе с ним в комнате сидел и начальник штаба, мой земляк. Только мы начали разговаривать, как вошел замполит и вмешался в разговор.
– Чего вы так переживаете? С вами будут жить хорошие молодые ребята.
Тут я не выдержала:
– Вот вы бы и порадовали свою супругу этими хорошими молодыми парнями. А вообще-то, я пришла не к вам.
В этот момент заговорил дотоле молчавший начальник штаба.
– Никого не надо радовать. А мы, пожалуй, уплотним Брикера. У него и в Ленинграде квартира, и здесь. Семья к нему приезжает лишь на лето, а целый год он живет один. Хватит ему и комнаты.
Жена Брикера Тася жила в Ленинграде, сохраняя там квартиру, а начальник штаба забрал семью с собой, лишившись тем самым жилплощади в Северной столице. Я думаю, что в его решении сыграла роль и зависть, но в результате спорная комната осталась нам.
К Брикеру подселили Шмагина. Над ними на втором этаже жили Магоновы. Генка Магонова и предложила Шмагину организовать застолье для хорошего знакомства. Тот сквалыжничать не стал.
– Хорошо, тем более что у меня выиграли две облигации.
И он повез всю компанию в Калининград в ресторан. Однако не все прошло гладко, Тася Брикер начала хулиганить, заявив:
– Раз мой Гришка здесь почти ежедневно обедал, то я у себя дома и могу себя вести, как мне заблагорассудится.
И, найдя бифштекс жестким и несъедобным, она начала стучать им по столу. Бедный Шмагин отсел за другой стол и делал вид, что он не с ними. Ехали назад они уже сами на такси.
Гена Магонова была литовкой, и она тогда еще не понимала, что матерные слова неприличны и их не надо произносить вслух при посторонних. Она была привлекательна, и матерные выражения весьма контрастировали с ее внешностью. Ее сын Толик был ровесником нашего Валентина.
Однажды я засекла, что Валик мочит голову в бочке с дождевой водой. Она ему строго сказала:
– Нельзя мочить голову, а то вши заведутся.
Через какое-то время я повела Валика и Толика Магонова в парикмахерскую. Мастер подстригла Валика и спросила его:
– Спрыснуть голову одеколоном?
На что тот мрачно заявил:
– Не надо, а то вши заведутся.
Толик хлопнул себя по бокам, громко расхохотался и во всеуслышание заявил:
– Ну, Валька, засранец, насмешил.
Все офицеры в очереди дружно рассмеялись, а я от смущения покраснела, вот опозорили.
Когда мама маленького Толика Магонова взялась за ремень, он попросил ее:
– А ты не могла бы меня, как Валика его мама, полотенцем?
Но его мама на эту дипломатию не поддалась.
Пилотам выдавали шоколад, который они скармливали детям за стишок или песенку. Тима принес шоколад и первым поставил на стул Толика Магонова, и тот продекламировал:
Матрос на скором катере
Поплыл к ебене матери.
Услыхав это, Тима объявил:
– Все, концерт окончен.
А выступавшие конкурсанты остались без поощрительного приза. Сидоровский любил, как Валик декламировал «Елку». Тот букву «р» не выговаривал, и получалось приблизительно так:
– Елку вы…еблю в лесу…
Заканчивалось выступление словами:
– …В крепких сиськах смоляных.
Далее Сидоровскому уже было совершенно не интересно, и номер на этом заканчивался, а Валик получал шоколад. Наверное, из-за того, что в детстве ел много шоколада, он и вырос таким умным.
Еще была история с петухом. Только Тима вступал на мостки, ведущие к дому, как петух мчался к ему навстречу, готовый к бою. Но Тима удачно отбивал крагами его наскоки, чем злил петуха еще сильнее. В результате петух стал опасным для людей. Когда сосед увидел, что его курочка отправилась к петуху, желая, чтобы тот ее хорошенько потоптал, он просунул голову в лаз курятника. Однако петуху такое поведение не понравилось, и он сильно клюнул соседа в лысину. Но так ему и надо – не суй свой нос, куда не просят. Гораздо хуже, что петух стал нападать на детей, выходивших на улицу с куском хлеба в руках, и отбирать его. А мог при этом и клюнуть в глаз.
Поэтому решили петуха зарубить. Я попросила:
– Только так, чтобы я этого не видела.
Так Тима вместо того, чтобы заманить петуха в курятник, гонялся за ним по всему участку, а когда петух совсем выдохся, пришел в дом за топором и принес птицу со связанными лапами. Я в слезы:
– Ты что, это все нарочно? Я же просила тебя!
В итоге петух попал в суп.
Тима сделал для сына воздушного змея, отправились в поле его запускать. Предвкушая необычную для него забаву, Валик вприпрыжку радостно поспешил за отцом. Поймав необходимый ветер, Тима запустил змея. Но что-то пошло не так, вместо того, чтобы подняться ввысь, змей спикировал и ударил Валика в лоб. И все! После этого никакого воздушного змея Валику стало не надо, он даже смотреть на него не хотел и от повторной попытки наотрез отказался. И тогда этого злосчастного змея кому-то подарили.
А еще ходили в рощицу за орехами. Тима брал с собой приставную лесенку, а Валик корзинку для орехов. Приходили, Тима ставил к дереву лесенку, взбирался на нее, срывал орехи и бросал их вниз. Валик орехи поднимал и собирал в корзинку. Обычно все проходило гладко, лишь однажды лесенка из-под Тимы выскользнула и упала, но ему удалось ухватиться за ветку, которая его выдержала, не обломилась, а потом удачно спрыгнуть на землю. Так что он остался не травмированным и с орехами, но это происшествие воспринял как знак, что на сегодня хватит.
В Чкаловске муж нередко ходил пострелять уток и обычно возвращался с добычей. Как-то раз пошли на кабана, который выбежал на Тиму, и он зверя застрелил, так что при дележке мяса по охотничьей традиции ему дополнительно досталась и голова, из которой мама сварила студень.
6.4. Нивенск, 1954–1960
6.4.1. Андрюша
Моему младшему сыну Андрюшке было всего несколько месяцев, когда мужа перевели в Нивенск. «Тяжевское ЧП» – так называли Андрюшу из-за всяких происшествий с ним.
Во-первых, он тяжело болел свинкой и ветрянкой. Причем ветрянкой он заболел вскоре после того, как ему привили оспу, у него были остановки дыхания, и он синел. Другие болезни протекали полегче.
Во-вторых, он глотал глаз от игрушечного котика и рыбку. Тима наловил для рыбалки мальков и поставил ведро с ними на кухне. А Андрейка скакал рядом с ведром и упал в него прямо вниз головой. Его сразу же выдернули из ведра, но он уверял, что проглотил рыбку. Так ли это было, неизвестно, но температура у него поднималась.
В-третьих, он упал в колодец. Пришла Танька Пянькина и сказала:
– А ваш Андрей сидит и плачет.
– А что произошло?
– Ему жалко новенький галош.
– А что с ним случилось?
– Он остался в колодце. Андрей сам выбрался, а галош там остался.
Выяснилось, что, упав вниз, Андрей сам по скобам поднялся наверх, а девчонки подавали ему руку, помогая выбраться. И как он не утянул их вниз?! Тима потом лазил за галошей в колодец и удивлялся, как сын не разбил себе голову о торчащие железные скобы.
В-четвертых, старший брат Валик вез его на велосипеде на раме, и у Андрея нога попала в спицы колеса. Вроде бы их догоняла лошадь с телегой, он обернулся посмотреть, вот нога и попала. И довольно долгое время потом была в гипсе.
В-пятых, он скатился вниз по лестнице, оступившись в темноте. Мы жили на втором этаже, куда вела довольно крутая лестница с деревянными ступенями. Так Андрей кувыркался по ней почти до самого низа. От испуга он начал заикаться, и это продолжалось вплоть до поступления в школу.
Были и другие происшествия, помельче. А еще Андрей плохо ел, был худеньким. И старший брат Валентин звал его «доходягой» или «скелетером». А по цвету волос еще – «сип белоголовый».
Жили мы в немецком каменном доме. Квартира состояла из двух смежных комнат и кухни. Внизу жили две семьи – Пянькины и Шадрины, которых вскоре сменили Кричаки. Дом имел две парадные, во второй тоже жили три семьи.
Так вот, Андрей плохо ел. Я ставила условие:
– Пока не съешь, гулять не пойдешь.
И он сидел, сидел над тарелкой. И вдруг стал довольно быстро опустошать ее. Тайна этого чуда раскрылась, когда мне пожаловалась соседская Танька Пянькина:
– Тетя Галя, я больше не могу доедать за Андрея. Я и дома поем, и еще за него.
Выяснилось, что, когда она приходила звать Андрея гулять, он уговаривал ее доесть за ним, чтобы получить право встать из-за стола.
6.4.2. Валюша
Старшего нашего сына звали Валентином. Когда мы приехали в Нивенск, ему исполнилось пять лет. Там он пошел в школу.
Он уродился умненьким, успевал прекрасно, и его преподаватель Евгений Яковлевич (Гуннякыч, по версии Андрюши), считал его своим лучшим учеником. Когда пришла разнарядка на пионерлагерь «Артек», туда должен был поехать лучший ученик. Но директриса решила иначе и послала свою дочь.
Я пошла к ней искать справедливости, но директриса меня отшила:
– Я решаю, кого послать, кто более достоин, и не вам меня учить!
– Но ваше решение несправедливое!
– Все, разговор окончен!
Так из-за невысокого социального статуса своих родителей Валик остался без «Артека». Позднее он говорил, что ехать туда не хотел и совсем не расстроился. А из всех гарнизонов, в которых побывала его семья, Нивенск был, пожалуй, самым лучшим.
При школе имелся приусадебный участок, на котором школьники выращивали разные овощи и кукурузу, и та уродилась у них, как у американцев, с замечательными крупными початками. Этим они опровергли утверждение колхозников, что для выращивания кукурузы наш климат не подходит. Еще как подходит, если ухаживать за кукурузой как следует. А еще по весне школьники ломали тонкие ветки деревьев на корм совхозному скоту.
Для многих учеников выводить буквы в прописях было сущим мучением, а Валику это нравилось. И вот, высунув от усердия кончик языка, он вывел красивые буквы, как вдруг его младший братишка махнул ногой, и с той слетела войлочная тапка, шлепнувшись на только что написанное. Валя взревел от обиды, и только присутствие мамы спасло младшего от расправы.
– Ведь он это сделал не нарочно.
Как будто от этого легче!
Но воспитанием младшего брата Валентин занимался: когда ему надо было приглядывать за Андрюшей, он пристегивал его прищепками к чехлу кресла, чтобы сидел смирно и не путался под ногами.
Ближе к аэродрому росли дубы, в одном из них было дупло, в которое Валик залезал сам и затаскивал туда своего братишку. Тот потом доложил родителям:
– А мы были в дуплете.
Андрюша сидел у Валика на раме велосипеда, когда его нога попала в колесо, и они грохнулись. Потом Валик привел кошку Багиру, вернее, при разливе пересадил ее с островка на Большую землю, а она увязалась за ним. Коридор на втором этаже, ведущий к окну, она посчитала своим жизненным пространством, которое обороняла, оцарапав меня.
Валентин всегда был склонен к шуткам; когда в гости приехал дед Кока, он повел его на речку. По пути нужно было пересечь полноводную канаву, дойдя до которой Валик заявил:
– Это и есть наша речка.
Деда Кока привез с собой из Ленинграда целый пук рыболовных снастей. От неожиданности дед чуть было не выронил свою ношу, но Валик его успокоил, сказав, что пошутил. А вот настоящая речка просто заворожила Андрея Мартемьяновича, который днями пропадал на ней. В речке помимо всего прочего водились и угри, и лещи.
Баба Аня приболела, а деда Коки и Тимофея все нет и нет, и она заявила:
– Была бы я здоровой, набрала бы побольше камней и такую рыбалку им показала бы!
Баба Аня потрогала штанишки Андрюши, чтобы проверить, а сухие ли они? Тот насупился и с обидой промолвил:
– Андрика своего щупайте.
Валику речка тоже очень нравилась, он ловил не только рыбу, но и раков, за которыми из Калининграда приезжал экспедитор. За больших он платил десять копеек, за маленьких – пять, а перепродавал в ресторан гораздо дороже, получая приличный навар.
Однажды Валентин где-то гулял, а когда вернулся, отец его спросил:
– Ты где был?
Валик ответил, как ему показалось, остроумно:
– Там меня больше нет.
Однако отцу такой ответ показался нахальным, и он взялся за ремень. Но мама заступилась:
– Подумаешь, мальчик неудачно пошутил.
И ремень был отложен.
Валик подружился с Женькой Кричак, супругой Юрки Кричака, на предмет книг. В гарнизоне была прекрасная библиотека, куда поступали все вышедшие подписные издания и другие новинки, но никто, кроме них, пожалуй, ею не пользовался. Женька, как жена летчика, имела доступ в библиотеку и брала с собой Валентина. Предпочтение они отдавали приключенческой литературе. Так они прочитали всего Жюля Верна.
А еще Валик обожал гонять на своем велосипеде «Орленок». Он ездил обычно в сторону Багратионовска и назад. В сезон он останавливался, чтобы полакомиться клубникой, растущей на обочине.
В Нивенске жили наши однофамильцы, которых почтальонша признавать не желала и всю корреспонденцию отдавала нам. Поэтому Валентину приходилось передавать им адресованное.