bannerbannerbanner
Роковое наследство

Поль Феваль
Роковое наследство

Полная версия

VII
ФАНШЕТТА

На другое утро обычно тихая квартира Карпантье наполнилась веселой суетой.

На бедняцкой улице у дверей убогого дома били копытами два великолепных коня, запряженных в карету с гербами.

На козлах восседал Джован-Баттиста, кучер-неаполитанец, на запятках стоял Джампьетро, лакей-сицилиец.

Это обворожительная Франческа Корона, или Фаншетта, как ласково звал ее дед, приехала навестить свою маленькую подругу Ирен и своего нового протеже Ренье. Красавица привезла множество подарков, которые прислал бедным детям полковник Боццо. Этот благочестивый старец с улицы Терезы был живым воплощением Провидения.

Франческа, несмотря на юный возраст, выезжала в экипажах своего деда одна, словно взрослая дама. Свет снисходительно смотрел на эти ее капризы и даже ставил ей в заслугу ее смелость и оригинальность.

Свет охотно любуется причудами счастливчиков и вымещает досаду на добродетелях бедняков.

Франческа по праву слыла одной из богатейших наследниц в Париже. Она имела право на эксцентричные выходки. Ей простилась бы даже откровенная наглость, однако, видит Бог, девушка никогда не позволяла себе ничего подобного.

У нее были безрассудная голова и золотое сердце. Случалось, тень печали омрачала лучезарную улыбку Фаншетты, и это было странно, поскольку ничто в жизни мадемуазель Корона не давало поводов для огорчения.

Когда Фаншетта грустила, она делалась еще прекраснее.

Но не бремя тайны омрачало ее задумчивое чело. То было всего лишь смутное предчувствие – из тех, что нередко беспокоят девушек в том возрасте, когда они становятся женщинами.

В жизни Фаншетты не существовало тайн. Красавице предстояло стать графиней, не меняя при этом своей девичьей фамилии. Ее ожидал брак с блистательным графом Корона, ее кузеном, в которого Фаншетта, как ей казалось, была влюблена.

Вся ее жизнь была устлана розами. Только безумец мог испытывать к Фаншетте жалость – сейчас или в будущем.

У девушки был один-единственный враг, тот самый Лекок, которого полковник по-свойски называл «Приятель». Но что ей было за дело до мелочной злобы одного из служащих любимого дедушки?

Благодаря Фаншетте Винсент Карпантье получил доступ в особняк Боццо. Надо сказать, что Ирен нередко отдавала на благотворительные нужды заработанные Ренье деньги. Однажды, когда Фаншетта вместо выезда На загородную прогулку обходила в порыве милосердия каморки бедняков, в доме на улице Святого Доминика у Большого Камня она встретила Ирен, сидевшую у постели немощной старушки.

Ирен, как Красная Шапочка, принесла своей несчастной соседке горшочек масла и немного хлеба.

Франческа была натурой увлекающейся. Никогда еще не видала она столь прелестного создания. Одарив старушку Четырьмя или пятью золотыми, Фаншетта осыпала Ирен поцелуями и увлекла за собой.

Она проводила девочку до дома, пожелала даже подняться на четвертый этаж, пожала руку Ренье, найдя, однако, что тот слишком красив для юноши, и поклялась, что Винсент Карпантье не будет больше работать каменщиком, а снова станет архитектором.

– Дедушка не отказывает мне ни в чем, – заявила Фаншетта, – а все, чего хочет дедушка, непременно сбывается.

Оба утверждения соответствовали истине. На следующий жедень Кариантье предстал перед полковником Боццо. Тот внимательно расспросил Винсента о его жизни, проникся, казалось, участием к несчастной судьбе бывшего архитектора и пообещал, что поможет Карпантье восстановить утраченное положение. Дальнейшее нам известно...

В то утро Фаншетта явилась в дом Карпантье с радостным известием. Ирен уже держала в руках новое шерстяное, серое с перламутровым отливом платье, такое же пальто и шляпку с цветочками, которые подарила ей Фаншетта.

Франческа сама одела девочку, от души наслаждаясь восторгами Ирен.

Малышка обнимала свою благодетельницу и улыбалась Ренье, у которого навернулись на глаза слезы.

Однако самой счастливой из троих выглядела Фаншетта.

Она постучала в запертую дверь Винсента и крикнула ему:

– Вставайте, господин Карпантье! Какой вы, однако, лентяй! Фортуна приходит, когда мы спим, это всем известно, но надобно по крайней мере встать, чтобы встретить ее.

Винсент провел в постели несколько скверных часов, как это бывает, когда к физической усталости примешивается душевное волнение. Он задремал в разгар бесконечных вычислений и расчетов, которые продолжались и в тяжелом нездоровом сне.

Поднялся Винсент совершенно разбитым, с лихорадочным упорством продолжая искать разгадку ночной тайны.

Восхитительно нежный голос Фаншетты ранил поначалу его душу, заронив подозрения в том, что красавица причастна к темным делам своего деда.

Винсент был взволнован, недоволен собой, он думал:

«Нет никаких оправданий тому, что я позволил завязать себе глаза. Я продал свою способность видеть и понимать, что происходит. Могу ли я считаться после этого порядочным человеком?»

Но лишь только Карпантье открыл дверь, пленительная улыбка Фаншетты озарила его душу дивным светом, разогнавшим ночные кошмары. В Фаншетте не могло быть ничего, кроме изящества и красоты. Девушка была счастлива оттого, что делала добро.

– Господин Винсент, – проговорила она, – как вы бледны! Можно подумать, что вы протанцевали всю ночь напролет. Не знаю уж, как вам удалось до такой степени понравиться дедушке, но он в вас по уши влюблен. Он сегодня уже в девять утра пришел ко мне в спальню потолковать о ваших Ирен и Ренье. Мы сейчас поедем в монастырь и в коллеж. Я хочу сама все посмотреть и вволю наиграться в заботливую маму.

– Ирен, ты хочешь поступить в пансион? – спросил Карпантье с легкой горечью в голосе.

– Ирен, хочешь ли ты нас покинуть? – добавил Ренье. Девочка вырвалась из объятий Фаншетты. Радость в глазах ребенка сменилась испугом.

– Вы знаете, мадемуазель Франческа, – проговорил Винсент, – мы жили в бедности, но были счастливы.

– Вы думаете, мне нравилось учиться, когда я была маленькой? – воскликнула Фаншетта. – Вопрос решен: Ирен пойдет в монастырь или в пансион, мне все равно куда, лишь бы там давали хорошее образование, и если Ренье противится этому, значит, он ее не любит – и все тут.

Фаншетта протянула Ренье руку, тот поцеловал пальцы красавицы, но ничего не ответил.

– Мы были счастливы здесь, – повторил Винсент, обводя взглядом свое бедное жилище. – Кто знает, что станется с нами теперь?

Он испытывал волнение и боль, сила которых явно не соответствовала ситуации.

– И если Ирен не желает поступить в пансион, значит, она не любит ни отца, ни брата! – продолжала Франческа.

Девочка повисла на шее у отца. Ренье сказал:

– Она так быстро и хорошо все усваивает... Я всегда мечтал q том, чтобы она получила образование, как благородная барышня.

– Ну, что, ты согласна? Да или нет? – прошептал Винсент, целуя дочь.

Девочка ответила, глядя на Ренье:

– Да, если вы оба этого хотите.

Наступило молчание. Фаншетта присела на край кровати, нахмурив свои хорошенькие брови, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Не знаю, кто из вас самый неразумный, – вздохнула она.

– Безусловно, я, – встрепенулся Карпантье. – Вы наш добрый ангел, мадемуазель Франческа. Я плохо встретил вас... Сам не знаю, что со мной происходит. Если ваш дед поможет мне встать на ноги, дочь моя будет богата, за это я ручаюсь. Значит, она должна получить соответствующее воспитание. Кто знает, каких высот достигнет наш Ренье... Жена великого художника должна в полной мере соответствовать тому положению, которое займет в обществе ее муж.

– Так стало быть, – воскликнула Фаншетта, смеясь сквозь слезы, – этих двух очаровательных детей обручили с колыбели, как принца и принцессу?

Она схватила за плечи Ирен, детскую гордость которой уязвили шуточки про жениха и невесту, и силой усадила ее себе на колени.

– Дорогая, – воскликнула Фаншетта, – таких очаровательных принца и принцессу еще свет не видывал, так что не сердись.

– Что касается меня, – тихо произнес Ренье, – я люблю Ирен не за красоту и буду любить не за ум и образованность. Я люблю ее саму и буду любить всегда! Никогда в жизни я не полюблю никого другого.

Глаза Франчески вспыхнули, а потом погасли.

У нее ведь тоже был жених, и образ его на мгновение промелькнул перед ее внутренним взором.

«Если любовь такова, – подумала девушка, – то, значит, он меня не любит...»

– А ты, – спросила она шепотом Ирен, – что ты чувствуешь в своем сердце?

– Я, – быстро ответила Ирен, – хочу учиться и стать очень-очень умной, чтобы сделать его еще счастливее.

– Тогда – в путь, – решительно произнесла Франческа. – Вы странные люди. Я горжусь собой, словно дипломат, справившийся со сложной политической миссией.

Карпантье надел сюртук. Он подал Франческе руку, чтобы помочь девушке спуститься с лестницы. Ирен и Ренье шли позади, крепко держась за руки.

Дети хранили мрачное молчание. Карпантье обратился к Фаншетте:

– Я прошу у вас прощения, я вас даже не поблагодарил.

Франческа только отмахнулась.

– Благодарить надо дедушку, – воскликнула она. – Вы позволите мне говорить откровенно? Мне кажется, ваша собственная участь волнует вас не меньше, чем судьба детей?

– Я теперь останусь один, – тихо ответил Винсент. – Я себя знаю. В одиночестве я очень много думаю...

– Вряд ли у вас останется много времени для размышлений, – со смехом возразила Фаншетта. – Дедушка желает, чтобы вы были в полном его распоряжении. Что это вы с ним делали ночью? Это тайна?

Заметив смущение Винсента, красавица добавила:

– У нас в Доме – одни сплошные тайны. Есть ли у вас на примете какой-нибудь пансион для Ирен?

– Тот, где воспитывалась моя жена, на улице Пикпюс, – откликнулся Карпантье. – Она до конца жизни сохраняла теплые отношения с тамошними монахинями, которые заменили ей родителей.

 

– Вот и хорошо, – улыбнулась Фаншетта. – Садитесь в карету, дети мои.

– Впрочем, – продолжил Винсент, пока Ирен и Ренье забирались в экипаж, – надо посмотреть, прежде чем решать окончательно...

– Дедушка желает, чтобы все было сделано сегодня утром, – перебила его Фаншетта.

– Сегодня утром! – воскликнул Карпантье. – Да это же невозможно! Необходимо собрать вещи... Договориться предварительно...

– Ошибаетесь, – отрезала Фаншетта. – При одном упоминании имени Боццо-Корона все делается, как по волшебству.

В самом деле, не прошло и часа, как они уже выходили из пансиона на улице Пикпюс, оставив Ирен на попечение обласкавших ее монахинь, еще прекрасно помнивших мать этой малышки. Благодаря стараниям Фаншетты прощание оказалось не слишком болезненным. Только Ренье потихоньку всплакнул.

Когда же они покидали пансион, юноша сказал Винсенту:

– Отец, вы сможете видеться с ней, сколько захотите, я же – нет. Поскольку у меня появилась возможность обучаться в соответствии с моим призванием, я хотел бы выбрать школу, которая именуется Римом.

– Браво! – воскликнула Фаншетта. – Вот это серьезный разговор!

Винсент понурил голову. Ренье взял его руки в свои, прижал их к сердцу и прибавил:

– Отец, если на мою долю выпало великое счастье и Ирен любит меня, то мой долг – погибнуть или принести ей славу и богатство.

Винсент Карпантье молча прижал юношу к груди, а Фаншетта тем временем велела кучеру гнать что есть мочи на улицу Терезы. Ей необходимо было обсудить с дедом новый план Ренье, осуществление которого не входило в ее полномочия.

Полковник был само радушие.

– В пансионе за девочкой будут ухаживать, как за принцессой, а молодого человека я снабжу рекомендательными письмами, благодаря которым его примут в Италии, как королевского сына, – воскликнул старик. – Коль скоро, моя дорогая, ты проявляешь такой интерес к судьбе этих людей, пусть все изменится в их жизни, как по мановению волшебной палочки. Пусть они считают тебя доброй феей, проникшей к ним в хибару через печную трубу!

Не дослушав пылких изъявлений благодарности, полившихся из уст Фаншетты, старик прибавил:

– Я люблю, когда все делается, как по волшебству. Пусть юноша немедленно получит новые чемоданы со всем необходимым и сегодня же вечером сядет в почтовую карету. Давай, золотко, не теряй времени!

Этот человек мог с полным основанием рассуждать о феях и волшебных палочках, ибо все всегда свершалось по его воле. В тот же вечер Ренье отбыл в Марсель, имея при себе рекомендательные письма к самым влиятельным особам Ватикана.

Волнения, связанные с первым в жизни самостоятельным путешествием, поддерживали в Ренье бодрость духа. Вся горечь разлуки выпала на долю Винсента.

На сердце у него было так тяжело, что он даже вряд ли расслышал слова, которые сказала ему Франческа, когда они возвратились в дом полковника:

– Когда дедушка дарит человека своей благосклонностью, человек этот должен проявлять особую осмотрительность. На вас уже многие поглядывают с завистью, а зависть не дремлет. Помните же, что отныне у вас появились враги.

В тот же час, что и накануне, с теми же мерами предосторожности Винсента снова отвезли в таинственный дом, где ему предстояло теперь работать каждую ночь.

– Трудись хорошенько, друг мой, – подбодрил архитектора полковник, когда они расположились в задрапированной простынями комнате. Надо, чтобы и я был доволен тобой, как ты, полагаю, доволен мной. Детки пристроены, и теперь ты полностью принадлежишь мне. Если ты не совершишь греха нашей прародительницы Евы и не сорвешь единственный запретный для тебя плод, ты станешь богатым главой счастливой семьи.

Когда пробило три, Карпантье сложил инструменты в ларь. Мужчины покинули дом, сели в коляску, а несколько минут спустя, как и прошлой ночью, экипаж остановился и тот же голос спросил:

– Что везете?

Однако, как это часто бывает, в ходе ежевечерних представлений детали спектакля усовершенствовались. На этот раз кучер, высадив пассажиров и получив на чай, не сказал «спасибо».

Как и накануне, старик сам снял с глаз Карпантье повязку, и Винсент к своему великому изумлению обнаружил, что находится на совершенно незнакомой ему улице среди недостроенных домов.

– Твое новое место жительства, мальцы, – заявил полковник. – Для архитектора лучше не придумаешь. Дай-ка мне руку.

Пройдя несколько шагов, они остановились перед новеньким домом; у его дверей полковника поджидала хорошо знакомая нам карета, на козлах которой восседал лучший из возниц – Джован-Баттиста.

– Звони смелей, – сказал старик Винсенту. – Я поселил у тебя Робло: это не слуга, а истинное сокровище! Я сам его воспитал, но ты можешь заменить его кем-нибудь другим, если захочешь. Не стесняйся. Это твой дом на первое время, пока мы не подыщем чего-нибудь получше. Спокойной ночи, малыш, до завтра!

Винсент, которого встретил на пороге образцово выдрессированный лакей, тотчас попросил проводить его в спальню.

Отказавшись от других услуг Робло, Карпантье опустился в кресло у горящего камина.

Винсент был настолько подавлен, что даже не оглядел свою новенькую, изящно обставленную спальню.

Стрелка часов описала не один круг прежде, чем Карпантье подумал о сне.

– Какие нелепые мысли лезут мне в голову, – прошептал Винсент. – Глупо – но я ощущаю смертельную опасность. Возможно, Ирен и Ренье помогли бы мне, но их теперь нет со мной, я совсем один. Зачем этот человек оставил меня в полном одиночестве?!

VIII
ГОСТИНАЯ ГРАФИНИ

Видимо, политический деятель или иное опальное лицо, которому предстояло скрываться в уютном тайнике, выдолбленном Карпантье под присмотром полковника, имел в запасе немало времени, поскольку работа продолжалась полных три месяца, причем половина из них ушла на шлифовку, полировку и внутреннюю отделку стен, пола и потолка потайной комнатки...

Размеры этой каморки соответствовали требованиям полковника: два метра в ширину, три в длину и семь футов в высоту.

Все было рассчитано таким образом, чтобы наружная стена, выходившая, по выражению полковника, в «чистое поле», сохраняла достаточную толщину и вырубленную в ней полость нельзя было обнаружить при простукивании.

Тайник имел форму прямоугольного параллелепипеда, его внутренние стенки были тщательнейшим образом отделаны под мрамор и отполированы до блеска.

Полковник, как малое дитя, носящееся с любимой игрушкой, пожелал изукрасить темницу изнутри, подробно обсуждая каждую мелочь со своим наперсником.

Наперсником господин Боццо называл Карпантье, которому на самом деле ни разу ничего не рассказал и которого, напротив, всячески старался сбить с толку множеством намеков и предположений, перепутанных, как нити клубка, побывавшего в лапках у котенка.

То архитектор трудился для королевской дочери, и посему стенкам тайника придавался розоватый оттенок, который должен был прийтись ей по вкусу, то строил укрытие для сына несчастного Людовика XVI, якобы уцелевшего во всех перипетиях революции и войн и полагавшего теперь найти в загадочном доме надежное убежище.

В следующий раз речь шла о документах невероятной важности, которые нужно было спрятать так, чтобы никто не отыскал.

Однако Винсенту не так-то легко было заморочить голову. Не обманула его и маленькая встроенная в стену фаянсовая печь, которой надлежало согревать обитателя каморки. Карпантье в первый же вечер разглядел в зрачках старика тот желтый блеск – отсвет золота, – по которому можно безошибочно узнать скупца.

Сколько бы снедаемый алчностью человек ни таился, ни притворялся, ни хитрил, мерцание золота в глазах выдает его – как характерная особенность лица, которую не скроешь, как неистребимый запах, от которого не избавишься.

Винсент, оказавшийся в положении бедолаги, для которого чужой пир грозит обернуться тяжким похмельем, сразу распознал ревнивую, ненасытную страсть старика.

Влюбленный стремится украсить свою спальню, как алтарь. Таким влюбленным и был этот старик; он содрогался от желания, исходил сладострастным томлением, нетвердой поступью пробираясь к брачному ложу.

Это последний род вожделения, сохраняющийся в человеке, который уже превратился в полную развалину. Когда все другие виды разврата становятся недоступны, влечение к золоту ради самого золота растет и крепнет, переходя в подлинный экстаз.

Говорят, что, достигая пароксизма, эта гнусная страсть пробуждает в человеке безумную надежду сохранить накопленные сокровища для себя одного даже после собственной смерти.

Сокровища! Тайник предназначался для сокрытия несметных богатств.

Винсент был совершенно уверен в этом. И никто на свете не смог бы его разубедить.

Коль скоро полковник не посвятил Карпантье в свою тайну и, более того, изо всех сил старался увести архитектора как можно дальше от истины, Винсент был волен ломать голову и расследовать эту странную историю, сколько душе угодно.

И Винсент расследовал.

Не на практике, разумеется, – совесть не позволила бы емy выведывать секреты человека, осыпавшего его своими милостями, – а теоретически, платонически, так сказать, с головой погрузившись в фантасмагорические исчисления различных вероятностей.

На свете существует гораздо больше людей, преуспевших в такой вот мысленной эквилибристике, чем можно предположить. Эти люди, продвигаясь, казалось бы, наугад, на самом деле следуют прямиком к заветной цели, ведомые результатами сложных алгебраических расчетов, сходных с теми, которые производят моряки, прокладывая себе путь среди таинственных просторов бескрайнего океана.

Но глубины жизни человеческой более обширны и загадочны, чем океанская пучина. Наука, о которой я говорю, вырабатывает собственную логику действий, своего рода компас, по которому путник ориентируется в потемках бытия.

Случается, что ничем вроде бы не примечательный человек вдруг начинает вырастать в значительную фигуру. Не сомневайтесь, намеренно или нет, он обзавелся таким компасом.

Винсент Карпантье был человеком одиноким, склонным к долгим раздумьям. Он любил размышлять, вычислять, сопоставлять. У него имелись все необходимые данные для того, чтобы изобрести интеллектуальный компас – невидимый прибор, таинственная мощь которого не уступает силам волшебства.

Исследовательский дух пробудился в Винсенте помимо его воли, а, возможно, и вопреки ей.

Карпантье говорил себе: «Я не хочу ничего знать», а между тем продолжал распутывать эту историю; он лгал себе подобным образом даже тогда, когда почти докопался до истины.

Винсент был не так уж прост. Полковник, его благодетель, внушал"ему глубокую антипатию, которую рам Винсент расценивал как дурное предчувствие. В самом деле, разве не случается так, что людей сначала используют в разных сомнительных предприятиях, а потом уничтожают?

Винсент вполне допускал! и такой поворот дела.

Специалисты, определяющие степень вероятности того или иного события, никогда не отбрасывают никаких фактов – даже если те кажутся совершенно неправдоподобными с точки зрения общественной морали и мнения обывателей.

И ученые совершенно правы.

Бездумно поклоняясь правдоподобию, судьи ослепили юстицию на оба глаза.

Винсент сразу же четко сказал себе:

– Возможно, я буду убит.

Он не избавился от этой мысли и позже, несмотря на то, что все полученные им сведения говорили в пользу полковника Боццо и его окружения.

Да что там «в пользу»: общество буквально пело почтенному старцу дифирамбы. Не имея контраргументов, Винсент тем не менее остро ощущал угрозу, нависшую над его головой.

Был ли он признателен полковнику за свое теперешнее благополучие? И да, и нет. Они заключили договор. Винсент трудился, полковник платил. Высокий гонорар лишь свидетельствовал о важности порученной Винсенту работы.

Речь шла, однако, не просто о личном благополучии Карпантье. Каждые три недели он получал восторженные письма от Ренье. Юноша был счастлив, он мужал, он погружался в тайны искусства; окрыленный, он благословлял Бога и людей.

А Ирен? Ирен проливала слезы радости, читая письма Ренье.

Ее душа открылась свету наук. Она училась с невиданным рвением, и в монастыре уже говорили о ее «незаурядных» способностях.

И за это Винсент не мог не быть благодарным полковнику. В детях заключалась вся жизнь Карпантье.

Он испытывал глубокую привязанность к Франческе Корона, потому что она любила его детей.

Суммируя все «за» и «против», все свои страхи и надежды, Винсент говорил себе: «Детям не грозит никакой опасности; я согласился расстаться с ними, чтобы держать их в стороне от этого темного дела. Я поступил правильно, даже если мои опасения – лишь плод больного воображения. Я заложу фундамент будущего счастья Ирен и Ренье, и все прочее не имеет никакого значения».

 

Январской ночью 1835 года полковник Боццо и Карпантье в последний раз встретились в белоснежной комнате, где, завешанная простынями, вовсю полыхала печь.

Работа была окончена.

Полковник велел внести свое кресло в тайник и поставить лампу на опоясывающий каморку выступ, которому предстояло заменить в этом будуаре стол и консоль. Старик с удовлетворением оглядел свой каземат с розовыми полированными стенками и поздравил Винсента.

– Дивное местечко, – прошептал полковник. – Так и хочется самому спрятаться здесь от всего мира.

А потом прибавил, буравя Карпантье мигающими глазками, сверкавшими из-под полуопущенных век:

– Дорогуша, я тебя обожаю! Ты пал так низко, что самому тебе нипочем бы не выкарабкаться. Однако стоит мне щелкнуть пальцами, и ты поднимешься на несколько ступеней выше... Ты станешь моим ближайшим другом, уважаемым человеком, влиятельной персоной.

– Вы уже заплатили мне сполна, – улыбнувшись, проговорил Карпантье.

– Ты действительно так считаешь? – спросил полковник, еще ниже опустив веки. – Не верю ни единому слову.

Ты странный человек, и я бы многое дал, чтобы узнать, что творится последние три месяца в твоей голове.

Он замолчал. На лице Винсента не дрогнул ни один мускул.

– Ты побледнел, мой друг, – заметил полковник, – но не сильно. Доводилось ли тебе из любопытства спускаться в подвалы Банка?

– Нет, никогда, – покачал головой Карпантье.

– Там весьма занятно, – усмехнулся полковник. – если бы их открывали по воскресеньям, народу туда набежало бы побольше, чем в Лувр. А знаешь, при желании в этот тайничок можно вместить все содержимое банковских подвалов...

Взгляд старика из-под белесых ресниц пронзал Карпантье насквозь.

Но Винсент хранил молчание.

– Поговорим по существу, – продолжил полковник неожиданно резко. – Мне все равно, что ты там думаешь. Ты не знаешь, где мы находимся, в этом я не сомневаюсь, и не узнаешь никогда. Кучер, возивший нас все эти три месяца, через несколько часов окажется за пределами Франции. Не пройдет и недели, как деревянная обшивка комнаты будет восстановлена, если только я не оклею ее обоями или не обтяну гобеленами. Ищи, сколько душе угодно! Только в таком деле и сам черт ногу сломит. Забери лампу, птица моя.

Он поднялся и первым вылез из каморки. Винсент последовал за ним. Потом они аккуратно задвинули служивший дверью тайника и крепившийся на шарнирах камень; на установку этого устройства ушли многие недели. Сухо щелкнул новенький замок.

Крохотная комнатка в стене исчезла, как по волшебству.

Полковник осветил лампой швы, постучал дрожащим кулаком по камню: звук был глухим.

– Отлично. Отлично, – повторил господин Боццо. – Осталось закрыть это место деревянной панелью или гобеленом, и даю голову на отсечение, что никто ничего не заподозрит. Да ты первый ничего не заметишь, если когда-нибудь попадешь сюда. Черт побери! Ты симпатичный малый, дай-ка я тебя обниму! Я назначаю тебя своим личным архитектором. Я поручу тебе построить дом для Фаншетты и ее супруга. Для авансов открою тебе кредит в банке «Ж.-Б. Шварц и компания». Повернись-ка, я тебя почищу; еще не поздно, выйдем сегодня в свет.

В самом деле, они закончили намного раньше обычного. Собственно, старик лишь «принял» уже готовую работу.

Он в последний раз завязал Винсенту глаза. Архитектор казался расстроенным.

– Странный ты человек! – произнес полковник с добродушной насмешкой. – Ты как будто сожалеешь о том, что мы не будем больше коротать здесь с тобой вечера и ночи. В общем, это меня не удивляет, я всегда заслуживал любовь тех, с кем общался. Не огорчайся, мы будем часто встречаться. В моих интересах, чтоб ты был у меня на виду.

Вместо фиакра они проделали привычный путь в карете. У заставы незнакомый голос с легким итальянским акцентом спросил как обычно:

– Что везете?

Незадолго до того, как они добрались до места, полковник снял повязку сглаз Винсента и сказал:

– Тряпка эта нам больше не понадобится, пойдет на заслуженный отдых.

– Ворота! – крикнул кучер строгим голосом, совсем непохожим на сей раз на тенорок таможенника.

Ворота распахнулись, и карета въехала в просторный двор. Полковник, поддерживаемый Винсентом, поднялся нa крыльцо и ступил на парадную лестницу великолепного особняка.

– Доложите, – велел старик лакею, – господин Карпантье и полковник Боццо-Корона.

В обставленной со строгой роскошью гостиной собралось человек двенадцать, и все они не просто встали, но и поспешили навстречу гостям. На выказываемые ему знаки уважения старец отвечал со свойственной ему простотой:

– Друзья мои, это ваш архитектор. Через год он должен стать первым архитектором Парижа.

Все руки разом потянулись к руке Винсента, ошеломленного столь неожиданным приемом.

– Мой милый, – продолжил полковник, – ты находишься в гостиной графини Маргариты дю Бреу герцогини де Клар, твоей заказчицы. А рядом с этой дамой прочие твои клиенты: барон де Шварц, граф Корона, доктор Самюэль, принц, для которого ты, возможно, и работал все это время, господин Лекок де ля Перьер и другие. Изысканнейшее общество.

– И все мы, – добавила прекраснейшая графиня Маргарита де Клар, – желаем того же, чего хочет наш почтеннейший друг. Господин Карпантье может рассчитывать на нac.

В гостиной графини дю Бреу де Клар Винсент в тот же вечер заключил несколько солидных контрактов, а банкир Шварц, как и было обещано, открыл ему кредит.

Однако больше всего Винсента занимала графиня де Клар.

– Я где-то видел ее раньше, – твердил он себе.

Из дома графини Маргариты дю Бреу де Клар полковник увел его в состоянии, близком к опьянению.

– Друг мой, – сказал старик, – все это похоже на прекрасный сон, но в стране чудес нас всегда подстерегают опасности. Если ты станешь вести себя благоразумно, твое положение будет обеспечено прочно и навсегда. Удача не оставит тебя, и твои дети будут богаты и счастливы. Если же, напротив, ты примешься некстати вспоминать о том, что тебе надлежит забыть, и попытаешься нескромно приподнять завесу тайны, тогда пеняй на себя. Адам и Ева были изгнаны из рая из-за яблока. Все мы смертны. Спокойной ночи.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37 
Рейтинг@Mail.ru