Поль Феваль
Роковое наследство
XIX
ДОМ ВИНСЕНТА
Во французском языке есть выражение «дом архитектора». Мы говорим так, когда хотим выразить восхищение с примесью легкой иронии. Дом, построенный архитектором для самого себя, – это не просто жилище. Это еще и реклама. Такой особняк должен привлекать внимание потенциальных клиентов, убеждая их в том, что именно об этом они и мечтали всю свою жизнь.
Дом архитектора должен быть оригинальным, кокетливым, чуть легкомысленным и, конечно же, нашпигованным всевозможными удобствами. Разумеется, в нем должно быть полно так называемых американских изобретений, с помощью которых шкаф превращается, например, в камин, а обогреватель – в фонтан. В такие дома нередко приходят любопытные: в былые времена простые горожане вот так же посещали ратушу, когда господин префект и его супруга отправлялись на воды.
«Ах, как здесь прекрасно!» – то и дело восклицают какой-нибудь торговец и его жена, натыкаясь на очередную диковинку.
Домой они возвращаются задумчивые. Эти люди уже подхватили тяжелую болезнь – строительный зуд.
– Это не дом, а конфетка! – причмокивая от удовольствия, каждые пять минут повторяет торговец.
– Ах, нет, не конфетка, а игрушка! Бриллиант чистой воды! – вздыхает его жена, настроенная более романтично.
Нетрудно заметить, что бедняги уже сходят с ума: они считают дома конфетами или драгоценностями. Теперь этих несчастных не спасет уже ничто. Они будут уродовать свое жилище в маниакальной погоне за модой.
Что касается Винсента Карпантье, то ему не надо было сниматься саморекламой, поскольку неожиданно для себя он стал весьма богатым человеком. Одним словом, архитектор жил в обычном доме в квартале Сен-Лазар.
Особнячок Винсента можно было бы назвать прелестным, если бы дом не выглядел так печально. При этом само здание ни в чем нельзя было упрекнуть: оно было расположено в хорошем месте и выстроено с истинным вкусом – словом, казалось, что это жилище должно быть теплым и уютным.
Говорят, что у дома тоже есть душа, которая накладывает отпечаток на его внешний вид. Похоже, душа особнячка Винсента Карпантье изнывала от скорби и тоски.
Архитектор жил тут один. Может быть, его дом чувствовал себя, нелюбимым и заброшенным.
Над камином, украшенным статуэтками, часы в стиле рококо только что пробили девять. Горевшая на столе лампа слабо освещала комнату, на стенах которой висело несколько пасторалей Бове.
Винсент Карпантье сидел за столом. Судя по лицу архитектора, на которое падал тусклый свет лампы, Винсент был погружен в глубокие раздумья.
Совсем недавно мы говорили, что за последние шесть лет Карпантье одновременно и помолодел, и постарел.
Но в этот вечер он казался только постаревшим, причем на много лет. Когда актер уходит со сцены, он снимает маску. Ему не надо больше изображать того, за кого он себя выдавал. Человек бывает самим собой лишь в полном одиночестве.
На столе перед Винсентом лежал план. Это был чертеж большого особняка неправильной формы, расположенного между двором и садом.
Двор выходил на улицу Терезы, сад – на улицу Муано.
Мы называем эти улицы, потому что не хотим играть с читателем в прятки. На самом деле они не были обозначены на бумаге даже первыми буквами.
Разумеется, это был план особняка полковника Боццо-Корона.
Весь чертеж был черно-белым, однако на нем алела одна красная точка, поставленная в середине большой квадратной комнаты, которую старик называл «бывшим салоном». Эта комната находилась в самой северной части здания, граничившей с садом.
Таким образом, красное пятнышко указывало на ту точку фасада, которая была наиболее удалена от улицы Муано; надо заметить, что с этой улицы в сад полковника вела маленькая калитка. Неподалеку располагалась лаборатория, где хозяева Гань-Пти превращали в золото простой ситец.
Около двадцати лет тому назад на месте серой сорокафутовой стены, отделявшей сад от улицы, был построен доходный дом.
Винсент Карпантье, как зачарованный, смотрел на красную точку...
У его ног спал, положив голову на лапы, красивый датский дог.
На другом конце стола, а также на кресле, стоявшем напротив, лежала кучей грязная изношенная одежда: старые брюки, разорванный плащ, бесформенный головной убор из сильно потертого меха и пальто, которое, в отличие от остальных вещей, выглядело вполне прилично.
Очевидно, эти лохмотья предназначались для какого-то маскарада. Что касается пальто, то оно, похоже, должно было до поры до времени скрыть этот карнавальный костюм.
В самом деле, Винсенту ведь надо было в чем-то выйти из дома.
Разумеется, Карпантье принял меры предосторожности: дочь он оставил в монастыре и не забирал ее оттуда даже во время каникул, а приемного сына вместе с его мастерской «сослал» на другой конец города. И все же нельзя было чувствовать себя абсолютно спокойно: а вдруг кто-нибудь наблюдает за ним из окна?
Винсент не забыл ни о консьерже, ни о своем слуге.
Кстати, слуга этот был весьма примечательной личностью, но о нем мы поговорим позже.
Зачем вообще архитектору понадобилось переодеваться?
* * *
Бой часов нарушил тишину, уже давно царившую в комнате.
Винсент нервно забарабанил пальцами по столу.
– Есть ли у меня еще время, чтобы бежать? – произнес он – и вздрогнул, словно испугался собственного голоса.
– Это – смерть, сомнений быть не может, – тихо добавил Карпантье. – И смерть эта безжалостна и неотвратима. В этой семье отцы и дети всегда будут убивать друг друга. Такой уж у них закон. Никто из них никогда не мог устоять перёд голосом крови. Они все жаждут золота... Разве чужак может ждать от них пощады?
Винсент встал. Вдруг ноги под ним подкосились, и он чуть не упал. Можно было подумать, что этот человек изнурен тяжелой болезнью.
Датский дог тоже вскочил с пола.
В комнате было две двери. Винсент подошел сначала к одной, а потом – к другой, чтобы проверить, крепко ли они заперты.
– Я закрылся на все задвижки, но смерть – как воздух: она просачивается через замочную скважину, – пробормотал Карпантье. – Я боюсь всего... Даже хлеб, который я ем, внушает мне ужас.
Вернувшись к столу, Винсент взял в руки плащ, повертел его и бросил на ковер.
– Сумасшедший! – прошептал архитектор. – Несчастный безумец! Какой еще маскарад?! Разве я могу обмануть сокровища? Золото видит все, оно прекрасно защищается... Золото – это Бог!
Собака потянулась и подошла к хозяину.
– Цезарь, на место! – приказал Винсент.
Он снова сел и обхватил голову руками. Его лоб был горячим, как печка. Архитектора лихорадило.
– Мне конец! – с горечью произнес он. – Слава Богу, что я Догадался отправить подальше детей! Когда наш дом взлетит на воздух, его обломки не поранят их... если только эта женщина не обвинит во всем Ренье. Есть еще картина... Нет, все же будущее Ренье вызывает у меня опасения.
И за Ирен я не могу не волноваться. Уж очень мне не нравится лицо той итальянской монахини... Я его слишком хорошо знаю. Те же самые черты – у юноши на картине Разбойника и у человека, который, как и я, бродит вокруг сокровищ... Моей дочери ничего не известно, я готов поклясться в этом! Я скорее вырву себе язык, чем открою ей эту страшную тайну. Поверьте мне, я говорю чистую правду: это преступление вам ничего не даст! Пощадите мое дорогое дитя, пощадите Ирен!
Карпантье весь покрылся холодным потом. Ему было очень плохо – душа и тело его страдали.
Минуты две Винсент молчал. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.
– А эта женщина, Маргарита! – внезапно воскликнул архитектор. – Я уверен, что она не одна. Она сама чуть не призналась мне в этом. Неужели графиня стала бы самолично следить за моим домом? Разумеется, этим занимались ее люди. Интересно, сколько их? Забавно получилось: пока я наблюдал за ней, она шпионила за мной. Конечно, она богаче меня, и потому ей удалось узнать больше. Она предложила мне поделить сокровища: это ловушка! Когда люди находят хлад, они не делят его, а убивают друг друга!
Внезапно в голову Карпантье пришла одна мысль.
– Эта женщина – ничто по сравнению с ним! – воскликнул Винсент. – Ее успехи в этом деле гораздо скромнее моих. Ока не может ткнуть пальцем в красную точку и заявить: «Оно здесь!» Если бы я отправился к нему, к этому умирающему старцу, который, впрочем, еще потягается с любым юношей, рассказал бы ему о замыслах графини Маргариты...
Вдруг Винсент грустно усмехнулся.
– Но зачем мне это нужно? – проговорил он. – Да и как я заговорю с ним об этом? Разве я имею право вести подобные беседы? Ведь полковник приказал мне обо всем забыть. И если он поймет, что я все прекрасно помню, мне не выйти живым из его дома.
«Значит, ты все еще интересуешься моим тайником?» – спросит этот человек и усмехнется. Я вижу это, словно наяву... Впрочем, я все равно не сообщил бы ему ничего нового: он и так все знает наперед. Полковник, как и все хранители сокровищ, обладает даром пронзать взглядом стены...
В тот день, когда я заключил с ним соглашение, я подписал себе смертный приговор. Я помню, что я чувствовал тогда: мне казалось, что меня подстерегает какая-то опасность, но я смеялся над своими подозрениями. Мне хотелось все выяснить. Что в этом плохого? Я ведь не вор, я не стремился завладеть имуществом другого человека. Я просто хотел узнать...
– Да, я хотел узнать! – повторил Винсент. – Передо мной был ребус, и мне очень хотелось его разгадать. Я пытался бороться с этим желанием, но что из этого вышло? Оно лишь стало от этого еще сильнее, и это уже походило на безумие. Вместо того, чтобы наслаждаться нежданно-негаданно свалившимся на меня богатством, я занимаюсь весьма сомнительным делом, которое будет иметь для меня самые печальные последствия. Господи, ведь я своими руками рою себе могилу!
Винсент судорожно вцепился рукой в план, будто собирался разорвать его, однако не сделал этого. Он снова уставился на красную точку, постоянно притягивавшую его взгляд.
– Клад здесь! Я в этом уверен! – прошептал Карпантье. – Более того, я это знаю! Я его вижу!
Пес, мирно дремавший на полу, навострил уши. В этот момент в дверь постучали.
– В чем дело? – спросил Винсент, подскочив от неожиданности. – Что вам угодно, Робло?
– Пришли от вашего нотариуса, – раздался за дверью голос слуги.
– Меня нет дома, – резко проговорил Винсент. – Скажи, пусть придут в другой раз.
– Этот человек попросил, чтобы я сообщил вам его имя, – продолжал настаивать Робло.
– Мне все равно, какое у него имя! – гневно крикнул Карпантье.
Но Робло не унимался.
– Это господин Пиклюс, муж горничной госпожи графини, – доложил он. – Ну ладно, сейчас я скажу ему, что вас нет дома.
– Нет! Пусть войдет, – поспешно распорядился Винсент.
Он направился к двери и отодвинул засов.
Через несколько секунд появился господин Пиклюс.
Его нельзя было назвать красавцем-мужчиной, но у горничных бывают и более невзрачные мужья. К тому же звание клерка из конторы нотариуса еще никому не прибавляло респектабельности.
– Я заговорил о нотариусе для отвода глаз, – прямо с порога выпалил Пиклюс.
– Вы сильно опоздали, – сдержанно заметил Карпантье.
– Моя жена сказала мне, что «Охотники за Сокровищами» с удовольствием отдали бы пару тысяч франков тому, кто сообщил бы им, что вы усердно занимаетесь их делами, – спокойно заявил собеседник.
В ответ Винсент раскрыл свой бумажник, вытащил оттуда пятьсот франков и протянул Пиклюсу. Тот взял деньги и сел рядом с Карпантье.
– У меня чрезвычайно умная жена, – вновь заговорил клерк. – Еще она напомнила мне об одном старом человеке, который, не задумываясь, выложил бы целых десять тысяч франков, чтобы узнать сразу и о том, чем занимаетесь вы, и о том, что вытворяют «Охотники за Сокровищами».
XX
НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ, ИЛИ КАК ЛЮДИ СХОДЯТ С УМА
Пора вкратце рассказать читателю, что происходило с Винсентом Карпантье в течение шести последних лет. К сожалению, в нашем мире гениальность и сумасшествие тесно связаны между собой. Почти все великие изобретатели были в той или иной степени поражены безумием, и наоборот: большинство сумасшедших обладает такими способностями, что во многом превосходит обычных, так называемых «нормальных» людей.
Одним словом, между каким-нибудь Христофором Колумбом и несчастным умалишенным, который всем твердит, что он – Иисус Христос или, скажем, Наполеон, гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Если вы будете говорить на эту тему с врачом, работающим в сумасшедшем доме, доктор скажет вам, что его пациенты, как правило, могут великолепно рассуждать о философии, об истории, о религии – и делают это гораздо лучше, чем здоровые люди.
Но если вы ненароком коснетесь навязчивой идеи душевнобольного, он будет горячо убеждать вас, что его распяли на кресте или отравили на острове Святой Елены.
Сила навязчивой идеи такова, что она удесятеряет способности гения и лишает разума маньяка.
И невозможно заметить ту щелочку, сквозь которую навязчивая идея проникает в мозг человека, чтобы возвысить его до уровня полубога или низвести до положения животного. Предсказать результат нельзя: все здесь зависит от случая.
Был ли у Винсента Карпантье шанс сохранить здравый рассудок? Смог бы архитектор справиться со своей навязчивой идеей, если бы полковнику Боццо не удалось разлучить его с детьми?
Впрочем, теперь это неважно.
С самого начала Винсент увлекся всякими вычислениями. Судьба человека, поддавшегося этому искушению, плачевна: алгебра вероятностей подобна водовороту, она засасывает свою жертву.
«Забудь все!» – было сказано Карпантье. Согласившись на это, он из бедняка превратился в богача. Мало того, он обеспечил будущее своим детям. Винсент честно пытался выкинуть из головы все воспоминания о тайнике. И даже считал, что ему это удалось. «Я был бы полнейшим ничтожеством, если бы не смог справиться с такой простой задачей», – думал Карпантье.
Однако он был один, и никто не помогал ему бороться с зарождавшейся манией.
Возможно, уверенность Винсента в том, что он выполнил условие полковника, покажется читателю неправдоподобной. Поэтому мы приведем сравнение, которое, на наш взгляд, должно многое объяснить.
Каждому из нас знакомо очень неприятное чувство, которое человек испытывает, ложась спать и помня, что рано утром его ждет какое-то важное дело. В таких случаях мы внушаем себе, что обязаны встать с первыми лучами солнца, и свято верим, что сделаем это.
А под утро нам снится, что мы вскакиваем с постели, умываемся и одеваемся. Мы восхищаемся собственным героизмом, не подозревая, что все это происходит во сне.
Карпантье спал, и его некому было разбудить.
– Какое мне дело до этой тайны? – рассуждал Винсент. – Разве я имею к ней какое-нибудь отношение? Даже если полковник совершил что-то противозаконное, я здесь ни при чем. Меня никак нельзя назвать соучастником. Ведь я ничего не знаю и не хочу знать. Какая мне разница, что находится в этом тайнике? Может, принцесса, сбежавшая из дворца, а может, сокровища... Не исключено, что я ошибаюсь, когда думаю, будто слышал один и тот же голос... В тот вечер, когда мы проезжали таможню, караульный спросил: «Что везете?» А потом, когда полковник у пассажа Шуазель давал на чай кучеру, тот похожим голосом произнес: «Спасибо, хозяин!»
В то время Винсент был весьма популярным архитектором. Еще бы, Ведь ему покровительствовал сам полковник Боццо-Корона! Старик ввел Карпантье в общество, и заказы посыпались, как из рога изобилия. Винсент даже был принят в особняке на улице Терезы.
Однако все это явно не пошло бедняге впрок. Иногда вместо того, чтобы спешить домой, он бродил вечерами по городу и размышлял.
Однажды ночью Винсент снова дошел до Марсова поля. Было полнолуние, и архитектору совсем не хотелось спать.
Какая-то неведомая сила заставляла его искать то место, которое сыграло столь важную роль в его жизни. Он вспомнил то утро, когда Франческа Корона приехала в его бедную мансарду, чтобы забрать Ирен й Ренье. Все эти события произошли в тот самый день...
С тех пор пролетело два года. Винсент уже не раз бывал у полковника и не сомневался, что тогда его привозили на улицу Терезы. Карпантье не заметил, в какой момент его рука начала что-то чертить на пыльной мостовой. Но вдруг Винсент понял, что рисует план первого этажа особняка Боццо.
Карпантье так разозлился на себя, что чуть не переломил свою трость надвое.
Дело в том, что он и правда был порядочным человеком. Доказательством тому служит хотя бы его отношение к Ренье.
Одним словом, Винсент боролся с овладевавшей им навязчивой идеей абсолютно искренне.
«Если бы даже в этом тайнике хранилось все золото мира, – дум&т архитектор, возвращаясь домой, – мне нет до этого никакого дела: ведь это золото не мое».
Но он обманывал самого себя: навязчивая идея все глубже проникала в его мозг.
Если бы в то время рядом с Винсентом оказался хоть кто-нибудь, способный отвлечь его от этих мыслей! Увы, Карпантье был один на один со своей болезнью. В то полнолуние он так и не смог заснуть.
На следующее утро архитектор взял листок бумаги и снова начертил план. Тогда на этом плане еще не было красной точки.
Этот день перевернул всю жизнь Винсента Карпантье. Теперь архитектор всегда был печален и точно чем-то озабочен. Именно таким мы и увидели его в монастыре.
Винсент не догадывался, что навязчивой идее уже удалось одержать над ним победу. Сумасшедшие никогда не знают о своем безумии. Они уверены, что с ними все в полном порядке. Винсент был убежден, что строго придерживается условий, поставленных полковником.
Итак, Карпантье считал, что содержимое тайника его нисколько не интересует, и в то же время размышлял:
«Какое же место выбрал старик для крохотной комнатки, отделанной розовым мрамором?»
У Винсента не вызывало никаких сомнений то, что толщина стены, в которой скрывался тайник, была не менее трех метров. Уж кому, как не Карпантье, было это знать!
В какой части особняка может находиться такая стена? В принципе, это мог бы быть погреб – в старых домах бывают погреба с очень толстыми стенами, – однако Винсент отлично помнил, что никуда не спускался, а, наоборот, поднимался вверх по лестнице.
Карпантье сетовал на пробелы в своем образовании. Если бы он знал историю, ему было бы легче найти верное решение!
Однажды утром архитектор отправился в Королевскую библиотеку. Когда он пришел туда, библиотека еще не работала: было слишком рано.
Карпантье терпеливо ждал. Наконец появились служащие.
В Винсенте проснулся вкус к старым книгам. Целыми днями архитектор просиживал в библиотеке, обложившись томами Фелибьена, Дюлора, Пиганьоля де Ляфорса, дона Лобино, Мерсье, Сен-Виктора и многих других почтенных авторов.
Казалось, этот человек хочет восстановить Париж былых времен.
Обычно в тех, кто обращается к науке от случая к случаю, эти занятия не оставляют глубокого следа, но про Карпантье такого сказать было нельзя. Тем более, что исторические изыскания не были для него сиюминутной прихотью: со временем его страсть только возрастала.
Когда Винсент прочел все книги по интересующему его вопросу, он обратился к рукописям.
Его видели в библиотеках Арсенала, аббатства Сент-Женевьев и Архива – словом, везде, где можно было почерпнуть какие-либо сведения по истории юрода.
Эти поиски заняли примерно год. Однажды вечером архитектор, сидя за столом, на котором лежал план особняка Боццо, подумал:
«Теперь я уверен, что стена, которая находится со стороны сада, в свое время была частью крепости. Ее построили при Филиппе-Августе, когда сооружали вторую, дополнительную, линию укреплений. Она охватывала весь Бют-де-Мулен. Ну вот, теперь мое любопытство удовлетворено...»
Это была новая ошибка. Теперь загадка тайника волновала Винсента гораздо сильнее, чем прежде.
Да, были достигнуты определенные успехи: Карпантье удалось определить, какая именно стена его интересует. Но в какой части стены расположен выдолбленный им чуланчик?
Разумеется, это был следующий вопрос, вставший перед Винсентом. Сообразив, что не знает ответа, Карпантье вдруг расхохотался.
– Ну и что дальше? – сказал он себе. – Что будет когда я выясню, где находится тайник? Разве я стану от этого богаче?
Однако подобные рассуждения – слишком слабое оружие против навязчивой идеи, уже глубоко укоренившейся в мозгу. Наверное, Винсент Карпантье догадывался об этом, но было уже поздно...
– Эту задачу можно решить только одним путем: обследовать эту самую стену, – сказал себе архитектор несколько дней спустя.
Еще через день он добавил:
– Чтобы обследовать стену, не обязательно подходить к ней. На что человеку даны глаза?
Наконец, еще через день какой-то бедный старик, кутавшийся в ветхий плащ, снял мансарду на улице Муано, как раз напротив сада полковника. На голове у старика была фуражка, козырек которой мешал разглядеть его лицо.
Разумеется, старым оборванцем был Винсент Карпантье. Его болезнь перешла во вторую стадию: теперь он уже вполне отдавал себе отчет в том, что нездоров, и осознавал, что этот недуг может навлечь на него серьезную опасность. Именно поэтому архитектор и решил прибегнуть к переодеванию.
Он пытался по-прежнему обманывать себя, повторяя, что тайна полковника ему глубоко безразлична, но теперь эта ложь казалась уже совсем неубедительной... С удивлением, к которому примешивался ужас, Винсент чувствовал, что его засасывает какая-то трясина, из которой он не в силах выбраться. И Карпантье осознал, что это длится уже несколько лет.
Ему был стыдно, ему было страшно. Однако остановиться он не мог.
Напротив, архитектор все упорнее стремился к своей цели. В тайне от всех он продолжал работу...
Отныне Винсенту понадобилась тщательная маскировка, ибо он ступил на тропу войны. Устроив в двух шагах от дома полковника свой наблюдательный пункт, Карпантье фактически ринулся в атаку. Итак, на смену поискам и вычислениям пришли действия.
Теперь от заката до рассвета Винсент дежурил у окошка мансарды. Не раз архитектору хотелось бросить все и бежать, куда глаза глядят, не раз он покидал свой пост с твердым намерением не возвращаться, но через несколько секунд спешил обратно. Ему было необходимо выяснить все до конца.
Навязчивая идея заставила окончательно замолчать совесть Карпантье.
По меньшей мере полмесяца сидел архитектор ночами своего окошка. Днем Карпантье спал, и сны его были тревожны.
Винсента сводила с ума жажда золота.
Он ни разу не признался себе, что мечтает завладеть сокровищами. Карпантье уже давно боялся заглянуть себе в душу.
Ему снились неслыханные богатства, горы драгоценных камней и море золота...
Все это не прошло бесследно для здоровья Винсента архитектор сильно похудел. Его лицо приобрело землистый оттенок.
Однажды ночью у Винсента вдруг перехватило дыхание. На несколько секунд сердце замерло у Карпантье в груди.
Впервые за долгие бессонные часы Винсенту удалось увидеть на первом этаже особняка Боццо слабый огонек – кто-то двигался по дому мимо окон.
Огонек проплыл вдоль всего фасада здания и остановился в предпоследней комнате. Наверное, Карпантье следил за этой искрой света с большим благоговением, чем волхвы – за Вифлеемской звездой.
Затаив дыхание, Винсент прильнул к окну. Теперь сердце архитектора колотилось так, что едва не выскакивало из груди.
Он прекрасно представлял себе внутреннюю планировку особняка, но этого было недостаточно. До дома было слишком далеко, чтобы можно было разглядеть того, кто держал в руках лампу или свечу.
Скорее всего, это был сам полковник. Однако этим человеком мог оказаться слуга – или вор.
Как только Винсент подумал, что сокровища могут украсть, ему стало плохо. В душе он уже считал содержимое тайника своей собственностью.
Огонек исчез, и Винсент сказал себе:
– Этот человек вошел в потайную комнатку.
Архитектор вздрогнул. Он чувствовал себя, словно любовник, увидевший, как в спальню обожаемой женщины входит ее муж.
Однако в этой драме помимо мужа может участвовать еще один персонаж, которого придумал Гарвани и о котором любовник говорит: «Он обманывает нас обоих».
