Поль Феваль
Роковое наследство
XXXVI
БЕГСТВО
Винсент Карпантье встал.
– Я не могу тебе сказать, куда я еду, – продолжал он. – Пока я сам этого не знаю. Писать я тебе не буду. Если тебе придет письмо от меня, не верь: это письмо писал не я. Слышишь? Не я! – повторил он. – Не верь никому, кроме Ренье. Причем его письмам ты тоже не должна верить: его почерк могут подделать точно так же, как и мой. Если Ренье предложит тебе уехать, немедленно соглашайся. Такова моя воля. Я прошу тебя уважать волю отца. Если этого недостаточно, я приказываю тебе.
– Я сделаю всю, как вы сказали, отец, – произнесла побледневшая Ирен. Ее била дрожь. – Но неужели вы не скажете мне, что за опасность нам угрожает?
– Нет, не скажу, – отрезал архитектор. – Думаю, что здесь ты будешь в безопасности. Ты останешься в монастыре до тех пор, пока я не позову тебя. Тогда за тобой явится Ренье... А теперь я вынужден попрощаться с тобой. Мне надо торопиться. Если воспоминания об этой женщине и молитвы за нее не будут занимать все твое время, вспомни и обо мне. И помолись за меня.
Он попытался мягко отстранить от себя Ирен, но она схватила его за руки. На глазах у Винсента выступили слезы.
– Отец! Отец! – рыдала девушка. – Не покидай меня! Я чувствую, ты сердишься на меня. Мне только пятнадцать лет, и я здесь совсем одна. Пожалуйста, не оставляй меня в неизвестности. Это убьет меня!
И снова архитектор чуть не проговорился: ему было невыносимо видеть, как страдает его дочь. И все-таки, собрав всю свою волю, он промолчал.
Поцеловав Ирен в лоб, Винсент высвободился из ее объятий и почти побежал прочь. На ходу он прокричал:
– Вспоминай обо мне! Молись за меня!
Во дворе архитектор наткнулся на подкарауливавших его монахинь. Когда они узнали, что он не будет присутствовать на торжестве, на котором будут чествовать его дочь, они принялись умолять и упрекать его.
– Послушайте, сударыни, когда вы будете распределять ваши награды, я уже буду подъезжать к Бресту, – говорил Винсент, надеясь, что монахини запомнят название города.
– Какая жалость! – причитала настоятельница. – Ведь и матери Марии Благодатной, которая была так добра к нашей дорогой Ирен, тоже не будет с нами. Но зато нас почтит своим присутствием полковник Боццо... Он сам хочет увенчать чело той девушке, которой он покровительствует.
Но архитектор больше ничего не слышал, он уже занял место в ожидавшем его фиакре.
– На станцию! – велел он кучеру. Там он заказал место в экипаже, отправляющемся в шесть часов в Лион. Затем Винсент дошел до площади Виктуар, там опять взял фиакр и доехал на нем до улицы Вест, где помещалась мастерская Ренье.
Художник работал. Его внимание было поглощено картиной «Венера в облаке». В мастерской присутствовали две половины модели – Эшалот и Симилор – добродетельный приемный отец юного Саладена, трудное детство которого проходило в сумке, похожей на ягдташ, и настоящий отец ребенка, погрязший в распутстве и презирающий экономию с великим трудом заработанных денег. Эшалот говорил о Симилоре следующее: – Сам не понимаю, почему я до сих пор не поссорился с Амедеем. Это просто какое-то наказание. От него у меня одни неприятности. Этот выпивоха постоянно тратит в кабаке наши общие деньги! Он не может оторваться от бильярда, пока не проиграется в пух и прах. Другого такого повесы в Париже не найти. Этот человек волочится за каждой юбкой! Мне кажется, что он, в отличие от меня, родился под счастливой звездой: ему каким-то таинственным способом удается покорять женские сердца.
Симилор был безобразен, но безобразие его было чисто парижское: такое же соблазнительное, как красота. Он знавал взлеты и падения: порою этому блестящему порочному наглецу приходилось подбирать на улице окурки. Когда у него не было помады, он мазал свою соломенного цвета шевелюру топленым свиным салом. Он искренне считал себя неотразимым.
Симилор верил только в три вещи: в свой неутомимый аппетит, в постоянно испытываемую им жажду и в свою непреодолимую тягу к прекрасному полу.
Если бы Амедей и впрямь был Диомедом, вряд ли стал бы он метать в Венеру копье. Скорее всего, этот человек обратился бы к ней с нескромным предложением и при этом стянул бы у нее платок.
Когда пришел Винсент, Ренье срисовывал ноги Симилора. Что касается Эшалота, то он времени даром не терял: заботливый малый поил своего выкормыша молоком. Саладен наконец-то перестал горланить, что принесло всем присутствующим немалое облегчение.
При виде архитектора Симилор несказанно обрадовался.
«Ага, сейчас художник нас отпустит! – подумал он. – Кроме того, господин Робло даст мне сто су, когда узнает, что его хозяин заходил в мастерскую. Все складывается просто великолепно!»
Ренье, не выпуская из рук палитры, пошел навстречу приемному отцу.
– Какими судьбами, отец? – спросил он. – Как раз сегодня я собирался вас найти, чтобы узнать ваше мнение по поводу этой картины. Взгляните, это уже становится на что-то похоже.
Винсент даже не посмотрел на полотно. Пододвинув к себе ближе стул, он сел.
– Что с вами? – воскликнул художник, заметив наконец, что архитектор бледен, как смерть.
«У каменщика такой вид, будто его мучают ужасные колики в животе», – подумал Эшалот.
«Возможно, господин Робло заплатит больше, когда узнает, что его хозяин явился сюда с похоронной миной, – в свою очередь размышлял Симилор. – Тут явно что-то происходит!»
– Со мной все в порядке, – ответил Винсент на вопрос Ренье. – Скажи этим людям, чтобы они ушли. Мне надо с тобой поговорить.
Симилор испытал чувство удовлетворения.
– Речь идет о том, чтобы попросить их полчасика погулять, или я должен отпустить их совсем? – спросил художник.
– Отпустить их совсем, – словно эхо откликнулся архитектор.
– Вы слышали, – обратился Ренье к натурщикам. – Одевайтесь, и до завтра.
– Завтра! – прошептал Винсент Карпантье, опустив голову.
Эшалот и Симилор оделись. Художник сунул им деньги, после чего Эшалот посадил Саладена в сумку, и они вышли.
Ренье внимательно посмотрел на приемного отца, взял стул и сел рядом.
– Теперь мы одни, – произнес он.
Архитектор молчал. Художник взял его за руку. Его пугало поведение Винсента.
– Пожалуйста, отец, скажите что-нибудь, – попросил молодой человек. – Что с вами?
– Со мной все в порядке, – повторил архитектор. Через несколько мгновений он добавил:
– Какое-то время я считал, что мы можем быть счастливы.
– Значит, все же что-то произошло. Случилось несчастье? – с тревогой в голосе спрашивал Ренье.
– Она еще ребенок, – медленно произнес Винсент. – Я ничего ей не сказал. Разве я мог доверить ей мою тайну? Она же совсем ребенок, и она в опасности... да, да, может случиться несчастье...
– Вы говорите об Ирен? – спросил Ренье с дрожью в голосе.
Архитектор дважды провел ладонью по лбу.
– Ирен! – прошептал он. – Это моя, моя ошибка! Счастье было в моих руках.
Внезапно Винсент встал, подошел к картине из галереи Биффи и разорвал покрывало, под которым находилось полотно.
Художник тоже встал и приблизился к Винсенту. Он не осмеливался больше приставать к приемному отцу с расспросами. Сердце молодого человека сжалось от тоскливого предчувствия надвигающейся беды.
Некоторое время архитектор молча смотрел на картину.
Наконец он произнес:
– Я это видел. И это – ужасно... Ужасно!
Ренье охватило беспокойство. Он подумал, что Карпантье помешался.
– Отец, эта трагедия разыгралась далеко отсюда, причем очень давно, – робко заметил художник.
В ответ Винсент Карпантье произнес лишь одно слово:
– Вчера!
Он попытался задернуть картину покрывалом, но ткань за что-то зацепилась, и половина полотна по-прежнему оставалась открытой. На ней был изображен молодой человек – убийца.
– Вчера! – повторил архитектор, дрожа как осиновый лист. – Это он! Он выглядит точно так же! Его преступление спасло мне жизнь.
Он покачнулся и упал бы, не подхвати его Ренье под руку.
– Уведи меня отсюда, – попросил архитектор, взгляд которого был прикован к картине. – Я больше не хочу видеть этого человека. Он дважды пытался... Пуля... Яд... Нож. Да, нож – это надежнее, нож его не подведет. Он убьет меня.
При помощи художника Винсент добрался до стула: он едва держался на ногах. Архитектор казался Ренье совершенно изнуренным и больным.
Посидев некоторое время неподвижно, Винсент Карпантье наконец собрался с силами.
– Послушай, сынок, теперь у Ирен есть только ты, – сказал он упавшим голосом. – Не суди ее строго: она всего лишь девочка, бедная маленькая девочка. Поклянись мне, что будешь защищать ее!
– Отец, неужели вам действительно нужна эта клятва? Разве Ирен не принадлежит мне? Разве мы с ней – не одно целое?
– Да, ты прав. Она принадлежит тебе, потому что я ее тебе отдаю.
Винсент указал пальцем на пакет, который он, войдя, положил на стол.
– Там – все, чем я владею, – произнес архитектор, – все мои деньги и ценные бумаги. Теперь мне ничего не нужно.
– Ради Бога, объяснитесь же наконец! – вскричал молодой человек. – Вы просто не представляете себе, какие мысли лезут мне в голову и как вы заставляете меня страдать!
– Страдать! – хмыкнул Винсент. – Знаешь, сколько мне пришлось выстрадать? Я и не предполагал, что страдание может быть таким глубоким... Впрочем, в ближайшем будущем меня ждут еще более тяжкие испытания. Я должен уехать. Выражаясь более точно, я должен бежать. Моя жизнь находится под угрозой. Мне грозит смертельная опасность, Ренье!
– Но кто вам угрожает? – спросил потрясенный художник.
– Он! – ответил архитектор, показав на картину из галереи Биффи. – Убийца! Я видел его. Говорю тебе, я это видел! Вчера!
Ренье опустил глаза. Он все более и более убеждался в том, что его отец сошел с ума.
Судя по всему, Винсент Карпантье догадался, о чем думает молодой человек, потому что он крепко сжал его руку и отчетливо произнес:
– Посмотри на меня. Не бойся, с головой у меня все в порядке. Да, я странно выгляжу, я не похож на тех, кто живет и надеется. Это потому, что я приговорен к смерти. Я ничего от тебя не утаю: ты должен знать все. Однажды я продал наш покой. Я променял его на несбыточную мечту. Мое безумие длилось целых шесть лет. Но вчера я очнулся. Я понял, что все эти годы я провел в бреду. Что ж, это первый шаг на пути к благоразумию. Я расскажу тебе все. Но сначала нам надо устроить наши дела.
Сунув руку в карман своего редингота, архитектор достал оттуда бумажник. Затем он раскрыл его, вытащил пачку купюр и протянул ее молодому человеку.
– Это понадобится ей, и тебе тоже; возможно, когда-нибудь ты поможешь мне, – добавил он.
Винсент замолчал. Ренье терпеливо ждал. Наконец, через пару минут Карпантье спросил:
– Ты очень любишь ее, не так ли?
– Вы еще спрашиваете! – воскликнул художник. Кивнув головой, архитектор задал еще один вопрос:
– Ты когда-нибудь видел полковника Боццо-Корона?
– Да, но... – начал было Ренье.
– Я вспомнил... Он приходил сюда. Вскоре, я думаю, ты снова увидишь его, – чуть слышно произнес Винсент, – и ты его узнаешь. Не смотри на меня так: повторяю, я в своем уме. Мои слова кажутся тебе странными, и это естественно, потому что речь идет о неслыханных вещах. Рок просто издевается надо мной. Всякий раз, когда я хочу отвлечься, когда я пытаюсь забыть об этом, я чувствую его железную руку на своем плече... Ты тоже послужил судьбе, когда написал копию с той картины из галереи Биффи. Ты сыграл на руку злой судьбе, когда рассказал мне о той ночи, которую ты провел в Сартене. Помнишь, как я тебя тогда слушал? Эта чертова легенда правдива.
Понимаешь, этот человек живет вечно. Он постоянно воскресает, он словно птица Феникс, восстающая из пепла. Ты узнаешь полковника, хотя ты видел его всего один раз.
– Отец, я верю, что вы в полном рассудке, – сказал Ренье. – Но почему вы говорите со мной загадками?
Винсент застывшим взглядом смотрел куда-то в пустоту. Молодой человек поежился. Ренье стало не по себе.
– Мой пес, мой Цезарь умер, – прошептал архитектор. – Пуля раздробила розетку, которая поддерживает занавески моего алькова. Постоянно будь готов к отъезду. Я еду далеко, так далеко, насколько это возможно. Ты привезешь ко мне Ирен. Я вверяю тебе ее судьбу. Когда я буду знать, когда буду уверен, что вы оба находитесь в безопасности, Я начну войну. Я буду воевать в одиночку, понимаешь? «Охотники за Сокровищами» не имеют права. Что касается меня, то я его имею. Человек, в руках которого такое огромное богатство, может сделать столько добра, что в своем величии уподобится самому Богу!
Винсент встал и гордо расправил плечи. Художник совсем растерялся: ведь отец коснулся его слабого места – воспоминаний о ночи, проведенной в Сартене. Он по-прежнему ждал слов, которые прольют свет на все сказанное Винсентом Карпантье.
Вдруг архитектор посмотрел на часы и сказал:
– Ты узнаешь все. Ты будешь единственным человеком, который знает мою тайну. У ворот стоит фиакр. Садись в него и езжай на станцию, которая находится на улице Нотр-Дам-де-Виктуар. Ты понял? Именно на эту станцию, и не на какую-нибудь другую. Там ты закажешь мне место в экипаже до Страсбурга – на мое имя – и заплатишь задаток. Ступай. Я буду ждать тебя здесь. Когда ты вернешься, я все тебе расскажу.
XXXVII
ГРОЗА
Ренье пришлось подчиниться. Винсент Карпантье остался в мастерской один. Он поставил табурет перед картиной из галереи Биффи, снял закрывавшее ее покрывало и сел. Архитектор принялся внимательно разглядывать обоих участников трагедии, запечатленной на холсте. Он не мог оторвать от полотна глаз. Сцена сама по себе была ужасной, но казалось, что взору Винсента открывается что-то более страшное, чем изображение на картине.
Долгое время архитектор сидел молча. Наконец он чуть слышно произнес:
– Ренье похож на графа Жюлиана.
Прошло пятнадцать минут. Каждая секунда ожидания причиняла Винсенту мучительную боль. Он устал смотреть на картину: его покрасневшие глаза уже начали слезиться. Архитектор по-прежнему сидел на табурете, обхватив голову руками.
«Три направления: Брест, Лион и Страсбург, – размышлял он. – Всерьез следует учитывать только их. С остальными им будет просто разобраться. В шесть часов вечера им, возможно, уже будет известно, что я не поехал ни по одной из этих трех дорог. Однако я их знаю. Вернее, я знаю его. Разумеется, он сможет навести справки быстрее, чем это сделала бы полиция. И моя хитрость заставит его поломать голову. Его первая мысль будет такова: раз Карпантье указал нам на запад, на юг и на восток, значит, он должен направиться на север».
Винсент удовлетворенно улыбнулся.
– Но потом ему в голову придет вторая мысль, – прошептал он, – опровергающая первую. Он подумает: «Может быть, Карпантье с помощью этой уловки хочет остаться в Париже?»
Внезапно архитектор подскочил на месте.
– Черт побери, а ведь это лучший вариант! – пробормотал он. – Мне в самом деле нужно остаться в Париже. У этого негодяя есть чему поучиться. Я должен полностью изменить свой внешний вид, изменить образ жизни, уподобиться кроту, поселиться в норе и рыть подземный ход, который в конце концов приведет меня к сокровищам! А потом я начну перетаскивать в свою нору богатства старого полковника. Времени у меня достаточно, терпения мне не занимать, так что скоро Хозяином стану я!
Винсент встал. Глаза его лихорадочно сверкали.
– Я сделаю это! – воскликнул он. – Решено! Я могу провести в могиле сколько угодно времени: дни, недели, месяцы!
Архитектор замолчал. Через некоторое время он добавил уже совсем другим тоном:
– Мой Цезарь умер! У меня над ухом просвистела пуля... Нет, я ошибаюсь, из этого ничего не выйдет. Их много, они повсюду, возможно, они уже напали на мой след. Я нахожусь на волосок от смерти... Мне нужно бежать, только это может меня спасти. Я должен быть как можно дальше от Парижа.
Винсент испуганно озирался, словно заподозрил, что в мастерской находятся его враги. В этот момент он посмотрел на картину, и ему показалось, что отцеубийца вот-вот сойдет с холста. Волосы зашевелились у Винсента на голове. Не спуская глаз с полотна, архитектор попятился назад. Вдруг он выхватил нож, с диким криком бросился к картине и с размаху пронзил холст острым лезвием.
– Вот тебе, граф Жюлиан! Вот тебе, отцеубийца! – завопил Карпантье.
Он угодил своему врагу точно в сердце.
Прошло несколько секунд. Внезапно выражение лица Винсента изменилось. Теперь на нем появилось раскаяние и страх. Рухнув на колени, Карпантье прошептал:
– Господи, неужели я и впрямь сошел с ума?
Нож все еще торчал в холсте. Архитектор вытащил его и приставил острие к своей груди.
– Нет, – произнес он. – Со мной все в порядке. Я не сумасшедший, я должен жить.
Винсент лихорадочно озирался по сторонам. Рядом на стене висели вещи, которые Ренье всегда брал с собой, когда отправлялся за город писать пейзажи. Здесь были костюм, шляпа, складной зонтик, который запросто мог использоваться в качестве трости, и большая заплечная сумка. Такие сумки очень нравятся сильным молодым людям, дышащим здоровьем.
Скорее всего, читателю не раз доводилось видеть этих беззаботных самоуверенных любителей живописи. Жизнерадостные молодые люди проделывали изрядный путь пешком только для того, чтобы увидеть траву, деревья, воду, свет, настоящую землю и настоящее небо.
Не знаю, все ли они талантливы, но хотелось бы, чтобы Господь наделил талантом каждого из них. Во всяком случае, у них есть молодость, вера и надежда, великая добродетель, подарившая им крылья. Они летают, и озеро шепчет им о загадке своей прозрачности, лес рассказывает им о своей тени, а солнце – о своей светоносной природе.
Пусть они летают, эти юные художники, пусть они будут так же счастливы, как и отважны, и пусть в конце полета их ждет если не богатство, то хотя бы достаток, и если не слава, то, по крайней мере, признание.
Вдруг Винсенту в голову пришла одна мысль. Он не был ни юношей, ни художником, и ему было все равно, поведает ему природа свои тайны или нет. Архитектор подумал о маскараде.
Он был убежден, что первая мысль всегда правильная, поэтому, не раздумывая, он быстро переоделся.
– А как же Ренье? – вспомнил он.
Карпантье схватил угольный карандаш и на том месте, где висел костюм, написал на стене четыре слова:
«Дети мои, до свидания».
Затем он взвалил сумку себе на плечи, взял в руку зонтик-трость и вышел на улицу Вавен.
Ему сразу повезло. Консьерж был чем-то занят и поэтому не заметил архитектора. Как по заказу, на улице не было ни души. Завернув за угол, Карпантье направился к Обсерватории. В своем странном наряде он пока чувствовал себя неуютно и радовался пустынным улицам и переулкам.
Впрочем, костюм художника как нельзя лучше подходил к этому кварталу: по аллее, ведущей к Обсерватории, нередко гуляли молодые люди этой прекрасной профессии. Местные жители их не замечали, как в Тулоне не замечают моряков, в Тюильри – нянь с детьми, а в Версале – кирасиров.
Карпантье, как мог, старался соответствовать образу юного поклонника искусства. Несмотря на усталость, он пытался идти как можно более бодрым шагом. Свою широкополую фетровую шляпу Винсент надел набекрень, что придавало ему совершенно залихватский вид.
Больше всего он боялся, что случайно встретит какого-нибудь знакомого. Однако чем дальше архитектор продвигался вперед, тем меньше становилась вероятность такой встречи.
Скоро он понял, что эта опасность ему больше не угрожает. Теперь страх в нем вызывали только Черные Мантии.
Когда Винсент добрался до предместья Сен-Мишель, он выбирал самые глухие улочки. Наконец Карпантье достиг границ этого предместья и вышел за черту города, направляясь в сторону Фонтенбло.
Очутившись на дороге в Бисетр, он облегченно вздохнул. Только сейчас Винсент ощутил огромную усталость. Было очень душно. Стояла невыносимая жара. Легкий ветерок временами дул с юго-запада, с востока же надвигались безобидные на вид облака.
Если бы архитектор разбирался в парижском климате, он бы понял, что эти странные легкие облачка предвещают проливной дождь. Однако парижане не любят смотреть на небо. Им кажется, что предсказывать погоду по реальным приметам недостаточно научно. Они доверяют только точным приборам. Поэтому их очень удивляет, когда ни с того ни с сего солнце застилают тучи, поднимается ураганный ветер и гремит гром. Тогда парижане, опечаленные тем, что не взяли зонтиков, восклицают: «Но ведь синоптики говорили, что день будет солнечным!»
Одним словом, Винсент Карпантье продолжал идти вперед, не обращая ни малейшего внимания на облака, которые закрывали лишь небольшой кусочек неба.
Заходящее солнце окрашивало небосвод в пурпурный цвет. Было примерно шесть часов вечера.
Архитектор уже так хорошо вошел в роль, что собирался поужинать и переночевать на постоялом дворе, объяснив хозяевам, что завтра утром собирается работать на пленэре. Внезапно ему захотелось обернуться и посмотреть, какое расстояние отделяет его от Парижа.
Он увидел, что по дороге быстро едет карета, поднимая густое облако пыли.
Винсент замер. У него перехватило дыхание. Дело в том, что он сразу же узнал не только карету, но и лошадь, и кучера, уроженца Неаполя красавца Джован-Баттисту.
Архитектор поглубже нахлобучил шляпу на глаза, лихорадочно обдумывая план действий. Он не надеялся, что ему удастся обмануть проницательного графа Жюлиана, если будет притворяться бодрым, полным сил человеком. Винсент решил, что лучше будет изображать пьяного, поэтому, пошатываясь, брел теперь не по прямой, а зигзагами.
Вспомнив какую-то удалую песню, он без промедления затянул ее нарочито грубым голосом.
Карета ехала быстро и почти бесшумно. Скоро она нагнала художника, шагающего по обочине дороги.
Предусмотрительный архитектор положил на плечо зонтик, чтобы из кареты не увидели его лица. Несмотря на охвативший его безумный страх, он все-таки решился взглянуть на экипаж в тот момент, когда карета обгоняла его.
Винсент увидел то, что ожидал увидеть и чего боялся. Он заметил до боли знакомый мертвенно-бледный профиль.
«Что здесь делает граф Жюлиан? Почему он поехал именно этой дорогой?» – спрашивал себя архитектор.
Вдруг подул сильный ветер, поднявший столько пыли, что карета сразу исчезла из виду. Любой нормальный человек понял бы, что приближается гроза, Винсент же не обратил внимания на резкое изменение погоды. Он не видел даже того, что прелестные легкие облака, незадолго до этого появившиеся на востоке, превратились в огромные черные тучи, которые уже заняли почти все небо. Сейчас они с невероятной скоростью неслись как раз над его головой.
Погруженный в свои мысли, архитектор ничего не замечал.
Вскоре пыль осела, но экипаж уже укатил. Вдали виднелись четыре-пять карет, но, которая из них принадлежала полковнику, сказать было невозможно.
Винсент, не задумываясь, свернул с дороги налево, куда вела довольно широкая тропа. Он решил, что так будет безопаснее. На самом же деле ему просто не хотелось идти по следам этой проклятой кареты.
Сначала тропа шла параллельно дороге в Вильжюиф, потом приблизилась к Сене, пересекла проспект Шуази около Порт-а-Лянгле и чуть дальше резко сузилась. Архитектор только успел ступить на этот узкий отрезок тропы, как разразилась ужасная гроза. Винсента что-то больно стукнуло по носу. Он поднял голову и увидел прозрачные круглые льдинки – шел град.
Буквально за несколько минут стемнело. Солнце закрыла черная с зеленоватыми вкраплениями завеса туч. Пробивая эту завесу, на западе время от времени вспыхивал одинокий луч. Зрелище было зловещим.
Вдруг страшный грохот заглушил шум падающих градин. Винсент вздрогнул; впервые в жизни он испугался грома. В то же мгновение в небе полыхнула молния.
Через пару секунд разразилось нечто невообразимое. Сильный порыв ветра чуть не сбил архитектора с ног. Поднялся настоящий ураган, завывающий, словно тысяча чертей. В самом деле, Винсенту показалось, что он очутился в аду.
Это длилось примерно полчаса. Карпантье с трудом держался на ногах, слабел, чувствовал себя совершенно разбитым и больным. Он шел вперед, не разбирая дороги. Его шатало от усталости. Он был похож на корабль, из-за шторма потерявший управление.
Стало так темно, что не было видно ни зги. Очередная вспышка молнии осветила лишь грязь, в которую при каждом шаге Винсент погружался по щиколотку. Он боялся, что с ним произойдет нечто ужасное и он умрет прямо здесь, в этой грязи.
Архитектор никак не мог отделаться от тревожившего его воспоминания. Он думал об истории, которая приключилась с Ренье в Сартене. Согласно рассказу молодого человека, в ту ночь тоже была ужасная гроза.
Два-три раза в свете молнии Карпантье удавалось заметить очертания какой-то постройки, одиноко стоявшей посреди поля. Винсент мечтал укрыться там от непогоды – ему это было необходимо. И все же он не решался и проходил мимо.
Дело в том, что архитектор боялся. Он не знал, что его ждет внутри любого из этих домишек, и не хотел рисковать.
Карпантье думал о людях, приютивших Ренье. Его пробирала дрожь, когда он представлял себе пьяную Мегеру Бамбуш-Гуляку и убийцу с лицом бульдога, которого художник называл Лейтенантом.
И все же в конце концов Винсент сдался. Он совершенно выбился из сил, его лицо кровоточило – раны, ссадины и синяки от града причиняли ему сильную боль. Архитектор понял, что больше не сможет продолжать эту борьбу с самим собой.
В яркой вспышке молнии он увидел какую-то лачугу. Шагнув к ней, Карпантье упал, ударившись головой о каменный порог. К счастью, он не сильно ушибся и не потерял сознания.
Сквозь завывание ветра до него доносилось чье-то хриплое пение. Ему показалось, что поет старая пьяная женщина. Более того, он узнал песню. Это была итальянская песня.
«Все это бред, – подумал архитектор. – Это из-за того, что я все еще нахожусь под впечатлением рассказа о приключениях Ренье».
Снова сверкнула молния. Только теперь Карпантье смог рассмотреть дом. Это была старая жалкая халупа.
Оттуда доносилось пение. Через некоторое время послышалось шарканье шагов.
– Эй! – раздался хриплый голос. – Ты одеваешься или нет? Ты что, бездельник, уснул? Эй! Лейтенант!
Винсент вздрогнул. Его охватил мистический ужас. «Может, я сплю?» – спросил себя архитектор. Он ждал. Тот, кого назвали Лейтенантом, не отзывался.
– Послушай, ведь не каждый же день в твою берлогу приезжает Хозяин, чтобы сказать тебе: «День настал», – снова послышался хриплый женский голос. – Тебе надо поторопиться. Может, ты не хочешь мокнуть под дождем? Не тяни время! Если хочешь остаться в живых, немедленно отправляйся в дорогу!
И снова ответа не последовало.
«Значит, полковник приезжал сюда! – пронеслось в голове у Карпантье. – Лейтенант нужен ему для того, чтобы расправиться со мной! Лейтенант – наемный убийца!»
Винсент ощутил леденящий душу ужас. Он понял, что должен немедленно бежать, и попытался встать, но не смог: ноги его не слушались.
– Я собираюсь сходить за выпивкой, – продолжала старуха. – В моей бутылке не осталось ни капли, а я умираю от жажды. А, вот ты наконец!
В халупе раздались звуки тяжелых мужских шагов.
– Скажи-ка, Бамбуш, тебе не показалось, что Отец сегодня какой-то странный? – спросил Лейтенант. – Вроде бы он ничуть не изменился, и все же это совсем другой человек... Насчет архитектора он, конечно, прав. Пока этот человек жив, Отец не сможет чувствовать себя уверенно.
– Значит, тебе надо поторапливаться, лентяй! – прохрипела старуха.
Винсент, собравшись с силами, снова предпринял по пытку подняться. Ценой огромных усилий ему удалось встать на четвереньки.
– Достань точильный брусок, – велел Лейтенант, – а то мой нож слегка заржавел.
Раздался отвратительный скрежет, от которого у архитектора волосы на голове встали дыбом. Это было последней каплей, переполнившей чашу его страданий, и Карпантье, лишившись чувств, рухнул на порог.
