Евгений Геннадьевич Колупаев
Гордыня

Полная версия

Третий Кардинал Спиридон»

      Спиридон взял ручку и подписал письмо, затем поставил внутреннюю печатку, завернул его в конверт и запечатал письмо. – Отправь его в Борх, Орден Гнева, лично Дадиану.

– Слушаюсь. – Сказал помощник, взял письмо с поклоном и, развернувшись, вышел из кабинета, а открывшуюся дверь придержала чья-то рука. Помощник посмотрел перед собой и увидел Санадора. – П-простите, ваше святейшество. – Растерянно произнёс помощник, но Санадор ничего не ответив, молча зашёл в кабинет и закрыл дверь.

– Присаживайся, брат Санадор. С чем пожаловал? Чего ль случилось или просто наведаться решил?

Санадор был частично погружён в себя, серьёзен и явно недовольный.

– Ну что такое, чего загруженный такой, батюшка? С новым Следящим не заладилось? – Добродушно спросил Спиридон.

– Не видывал я ещё таких невежд. Протопресвитер этот редкостная бестолочь, как я раньше его терпел, наверное, было меньше слов, только дела ему поручал, всегда таким серьёзным казался. Правильно говорят, молчи, за умного сойдёшь, вот он сошёл, да только всё наоборот оказалось в итоге. Хуже всего то, что в надёжности ему не откажешь, молчаливый, несговорчивый, не болтает лишнего, но глупый, просто остолоп какой-то.

– Но, будет тебе Санадор, не сердись. Глуповатый не значит, что человек плохой, до своего высокого сана же дослужил, значит хорошо делает своё дело. Грех за такое сердиться. – В той же манере сказал Спиридон.

– Да, зря я злюсь, причин же нет. Сам как? Написал в Борх письмо? – Спросил, успокоившись, Санадор.

– Написал, конечно же, помощника моего встретил, он письмо нёс.

– Неспокойно мне, Спиридон, ощущение такое, слишком легко вор нашёлся, Горящее будущее, на блюдечке нам обратно всё вернётся. С реликвиями я давно работаю, меч стремится попасть в руки нового хозяина. Горящее будущее – меч ренегатов, воистину он привязан к своему хозяину сильнее и ни разу не находилось более одного человека, способного взять его наряду со вторым. Этот меч, проклятое оружие, оно связано с судьбой своего хозяина гораздо сильнее, нежели другие священные реликвии. От того все его хозяева имели уникальную, выделяющуюся на фоне даже грехоборцев, судьбу. Но всех его хозяев объединяло одно – они всегда восставали, а их жизнь преисполнялась тяжелейших испытаний даже после становления грехоборцами, своенравные, непокорные и самое главное – одни против всего мира, независимо от обстоятельств. Их отличала бескомпромиссность, каждый владелец этого меча предпочитал смерть в сражении переговорам.

– И тебя это тревожит? Из-за этого ты оставил этот меч даже без проверок на новых владельцев?

– Поскольку оружие стремится к новому владельцу, последний так или иначе попадает в один из Орденов, банальное тяготение между ними сводит их друг с другом, однако Горящее будущее меч восставших, они сюда чаще всего не приходят, не становятся паладинами, поэтому я не могу найти для него кандидатуру, да если честно, я действительно и не пытался, сколько себя помню. Зная историю этого меча, я посчитал это неблагоразумным, а меч я считаю проклятым, словно он принадлежал не ангелу, но демону, ведь каждый его хозяин проживал тяжелейшую судьбу.

– Даа, реликвия реликвии рознь, но не одно Горящее будущее имело гораздо меньше владельцев, на них не иначе порог получения выше, даже не знаю, с чем это связано.

– Утренняя звезда… Булава единственного единовременного владельца, у неё не бывало более одного хозяина среди живущих, даже если говорить о потенциальных хозяевах, которые просто совместимы с ней, проще говоря имеют связь с ней. Если таковой погибал, следующий появлялся нескоро. И вот у нас за пару десятилетий появился кандидат, почти уверен, что обряд даст положительный результат, есть у меня предчувствие. Судя по истории этой булавы, она могла находиться только у исключительного человека с исключительной судьбой и таких в одночасье не живёт двое.

– Ты волнуешься напрасно. Тебя беспокоит, как у нас всё хорошо идёт, ты с этого начинал. Что странного в этом?

– Если всё слишком легко получается, скорее всего ничего не получается, Спиридон. Особенно это правда, если всё происходит без нашего участия. Проблемы не решаются сами собой, а если непонятным для нас образом решаются, то жди беды.

– Эх, а не слишком ли ты нагнетаешь на пустом месте? Походит на паранойю.

– Помяни моё слово, ничего не происходит просто так и всё произошедшее ещё выйдет нам боком, предчувствую я, Спиридон.

– Как скажешь, спорить не буду. Мы столько сделали, сколько усилий приложили, чтобы выявить грехоборца гордыни, наследника Утренней звезды, но не просто грехоборца, одного из тех, о ком говорится в тайной части, в апокрифе. Одного из тех, кто встанут за все народы, за весь род людской.

– А может мы ошиблись и даже не с ним, а со временем? Может это не сейчас должно произойти?

– Может и ошиблись, но скорее всего мы угадали, всё совпадает, нужно готовиться к грядущим испытаниям. Лукавый не дремлет и нам не позволено. Мы же в ответе за всех живущих.

– Ладно, Спиридон, дождёмся результатов от Следящего, надеюсь он ничего не перепутает, а то вероятность велика, что он в и двух соснах запутается. Скажу Феодору, он соберёт совет, каков бы не был результат, а там уж решим. – После этих слов Санадор встал и ушёл.

Кардиналы ожидали итогов первого этапа испытания, проводимый ими не по порядку в этот раз, впопыхах, хоть нарушение порядка ни на что не влияло, просто подвергать второй части испытания паладина, судьба которого не связана с реликвией, бессмысленно. Однако кардиналы были крайне уверены на счёт Незурима, опыт им подсказывал, – он грехоборец. На третий день после назначения протопресвитера Следящим, Санадор направился в хранилище святых реликвий. Момент истины, волнение, тот ли самый человек, не допущена ли ошибка. Он зашёл в помещение и увидел булаву в воде алого цвета. Подошёл ближе, Следящего нигде не было. Внезапно позади него слышны шаги. В зал входит Следящий.

– Отец Санадор? Вы уже пришли?

– Как видишь, уже пришёл. Я смотрю ты завершил обряд. Незуриму Ациатус прошёл его.

– Да? Я хотел уже идти к вам, мне показалось, что обряд не получился. Вы сказали, вода должна изменить цвет на третий день, то есть сегодня, а она изменила его в первый, уже вскоре после того, как я начал его проводить. Я решил подождать до конца, потом сообщить вам.

– Что?!! Она стала красной два дня назад? То есть всё это время она стояла такой, как сейчас, и ты ничего не сказал?!! – В Санадоре вскипала ярость.

– Я думал, нужно подождать три дня, я подождал все три, как вы и сказали. Я следовал ваши указаниям.

– Идиот! Даже если обряд не получился бы, и ты заметил это в первый день, ты всё равно хотел сообщить только сейчас?

– Я не знал точно, я выждал все три дня. – Оправдался растерянный от негодования Санадора Следящий.

– Ооооххххх!!! Не важно, обряд прошёл успешно, ты можешь быть свободен, нечего мне злиться без повода, по итогу всё хорошо, обряд прошёл нормально. Осталось доложить Феодору, соберём совет, решим, как действовать дальше.

Глава 7. Гадо Калидит

Глава. Гадо Калидит

Глаза цеплялись за свет от факелов, висевших на стенах в мрачных коридорах подземелий Имплосеоната. Гадо, голого по пояс, несли под руки паладины. Тело обдувал прохладный сырой воздух подземелья, но оно всё равно словно горело. Чем больше он молчал, тем больше его пытали, однако простые избиения не шли ни в какое сравнение с тренировками Незурима. Впереди его ждало нечто похуже, он знал это.

Эхо от стучащих по полу доспехов разносилось по коридору. Его внесли в небольшое помещение. На мгновение ему показалось, что он попал в рай для садиста. Стол для пыток, где фиксировали жертву, рядом стойка с множеством хирургических инструментов, рядом стояла дыба, а возле стены крест буквой Х. Даже клетка, специально оборудованная, чтобы держать в ней человека, как зверя. Пыточных дел мастер уже ожидал. Грубое уродливое лицо, всё в морщинах, садистский голод в глазах, крупное телосложение, динные редеющие засаленные волосы, однако на голове по центру плешь. Эта человеческая масса явно ждала, когда снова сможет приступить к работе. Томящийся от безделья, в жизни этому человеку явно больше было нечем заняться, кроме своего ремесла.

Тело Гадо было изрезанно множественными ранами, обезвожено.

– Ну что, сегодня попробуем что-то новенькое?

Гадо висел на Х-образном кресте на стене. Он начал понемногу колоть ему левый глаз, но не сильно, не хотел его выколоть. Пыточных дел мастер наслаждался страхом своих жертв, ловил каждое движение их тела, каждого мускула. Получал истинное удовольствие, ощущая чужой страх. Но Гадо ему не нравился, он страдал физически, но не боялся пыток, поэтому не приносил ему удовольствия, не позволял почувствовать отчаяние, кое тот находил усладой своей работы. Садиста это раздражало и он пытался найти более изощрённые способы напугать своего пациента.

– Не боишься? – Его лицо приблизилось к лицу Гадо. – Сколько я этим занимаюсь, пыток с глазами боятся почти все. – С экспертной интонацией заключил он. – Боятся, что больше не увидят мир. Боятся лишений.

Гадо молча смотрел ему в глаза с холодом и суровостью. За его взглядом всплывала наружу его тяжёлая жизнь. Садист улыбнулся и отпрянул от Гадо, повернувшись к нему спиной и лицом к столу с разными инструментами, начал что-то делать там.

– Эти подвалы слышали много криков и воплей людей, попавших сюда. По большей части это мои пациенты – это мужчины. Они чаще оказываются заговорщиками, мятежниками, еретиками, окультистами и много ещё какими грешниками. Я лечу их от греха через боль, но не физическую. Тело – это лишь способ добраться до их души.

Гадо пытался понять, что он собирается делать, но не мог разглядеть через широкую спину.

– Знаешь, мне однажды привели женщину, блудницу, нимфоманку. Конечно же она попала в пыточную не за разнузданный образ жизни, а из-за священника, о связи с которым стало известно. Репутация Имплосеоната могла пострадать, священника конечно же тоже низвергли в сане, а она попала ко мне. Настоящий пыточный мастер всегда работает с более тонкими материями, с душой человека, выискивая его страхи. Ищет то, что породит в нём настоящее отчаяние. Это отличает мастера от обычного мясника.

Он взял со стола ёмкость с какой-то жидкостью, продолжая делать что-то, скрытое от взгляда Гадо.

– Когда её занесли, я за несколько мгновений понял, что в жизни она очень любит плотские утехи. Этим она не только зарабатывала себе на жизнь, но и получала настоящее удовольствие от своего ремесла. Она из тех, кто страстно отдавался искусству плотской любви, желая доставлять особое удовольствие своим посетителям. Она любила это делать, она предлагала и мне сделать что угодно, лишь бы я её не пытал. К её несчастью, я испытываю удовольствие, когда доставляю людям страдание. Мы были как вода и огонь – противоположности. Она стала одной из моих любимых пациенток. Мне нравилось с ней работать.

Пыточных дел мастер неторопливо что-то делал, водя руками по столу и беря разные ёмкости и ингридиенты.

– Женщины более чуткие создания, более тонко чувствуют всё вокруг, нежные, хрупкие физически и духовно. В своей голове она уже представляла, что с ней будут делать. Её разум уже давил на неё всевозможными кошмарами, фантазия играла с ней злую шутку. Она пришла в ужас уже тогда, когда попала в эти подвалы, мрачные сырые коридоры. Даже когда её просто вели сюда, она кричала от страха, от осознания того, что её будут пытать. Когда же она увидела меня, она умолкла. В глазах читался тихий ужас и желание затаиться, как мышь в норке. А я посмотрел на неё так, что ей стало ещё хуже. Посмотрел, будто ждал именно её долгие годы.

Возле стены была кладка с углублением в полу для поленьев или угля, где разведён костерок. Хоть он и предназначался для разного рода пыток, попутно на нём варилась еда, которую ел сам властитель этого места.

– Её пугал один мой вид. Грубые большие пальцы рук, моё лицо, плотное телосложение, неопрятная запачканная одежда. Для меня её реакция выглядела, как комплемент. Она была красива. Фигура, напоминавшая песочные часы, небольшого роста, с тёмными длинными волосами, белой чистой кожей. Не сильно большая грудь. Само изящество. Нечто прекрасное столкнулось с чем-то столь ужасным. Это была незабываемая встреча.

– Даже от моих касаний её тело, как током пробивало. Я далеко не сразу начал её пытать. От неё из без того веяло испугом. Однако человечек не может постоянно находится в состоянии страха, через некоторое время он просто устаёт и тогда нужно найти способы вызвать этот страх, что я и сделал. За то время, пока она боялась меня по причине одного моего присутствия, я уже подготовил сценарий нашего лечения. Я решил начать с чего-то полегче, не пугая её чем-то страшным, хотел пойти по нарастающей. Самое дорогое отнять ближе к концу нашего общения с ней.

– Она боялась почти всего вокруг. Меня, этого места, боли, потерять красоту, лишиться удовольствий жизни. Поскольку я и это место в какой-то момент перестали пугать её, и первое впечатление стало слабеть, я перешёл к боли. Тогда страх заиграл в ней с новой силой. Я начал с пыток, не приносящих никаких увечий. Начал загонять под её ногти иголки. Сначала на руках, затем на ногах. Как только я вонзил первую, она завопила, как ненормальная, высоким голосом. Я выждал немного, чтобы она успела прийти в себя, прежде чем я загоню вторую иглу под второй ноготь. Я специально делал это демонстративно медленно, чтобы её трясло от предвкушения второй иглы.

– Я загонял иглу за иглой, палец за пальцем, пока не сделал все двадцать. Затем я вытащил иглы одну за другой, сделав вид, будто всё закончилось, чтобы… Повторить всё ещё раз. Ощущение завершённости дало ей ложную надежду, а я люблю вызывать в людях отчаяние. Её лицо передавало отчаяние, она не скрывала эмоции. Однако после второго раза я решил не повторять эту пытку, потому что это было бы слишком ожидаемо. Я не хотел показаться своей гостье предсказуемым, желал удивлять её каждый раз.

– Но я как можно дольше не желал увечить её, портить такую красоту. Тогда я сделал особо жгучую мазь. Я мог бы воспользоваться и раскалённым железом, но тогда бы мы быстро закончили, поэтому я оставил это на потом. Поскольку она была блудницей, мне пришло в голову наказать её соответственно. Когда я надел перчатку и намазал на указательный палец мазь, она пристально смотрела в ожидании, не понимая, что я собираюсь делать. Замерши, она почти не двигалась, пока не заметила, что я потянулся к её заднему проходу. Тогда она задёргалась, она действительно испугалась, я почувствовал. Но это был не такой страх, как с иглами. Там она примерно представляла, какая боль её ожидает и потому она понимала, чего бояться. Однако в этот раз она не догадывалась. Она точно знала, что будет больно, но не представляла, как именно.

– Когда я нанёс мазь, она подействовала не сразу, поначалу ничего не происходило, она даже ничего не поняла, но буквально спустя всего минуту её стало коробить, она стала потеть. Жжение становилось всё сильнее, она начинала стонать, дёргаться, плакать. Я сел в свой стул и наслаждался представлением, мазь действовала долго. Около часа я просто сидел и наблюдал за ней, неспособный оторваться. Со временем она устала, присытилась той болью и мы сделали перерыв. Я снял её и бросил обратно в клетку, чтобы с новыми силами продолжить позже.

– Конечно же, удивлять её каждый раз невозможно. Я перешёл к более тяжёлым формам пыток. Начал предоставлять выбор, чтобы нагнать ужаса. На следующий день я взял металлический прут и положил его в огонь. Затем снова взял жгучую мазь, на которую она реагировала предсказуемо, поскольку уже знала, какой будет боль от неё. Когда металлический прут разогрелся, я предложил ей выбор. Либо мазь, либо она будет сношаться с металлическим раскалённым прутом. Конечно же любой нормальный человек выберет уже известную ему боль. Так я смог получить от неё страх перед раскалённым прутом. Страх неизведанного так предсказуемо возник. Будет ли боль от прута хуже, чем от другой пытки? Она приняла очевидное решение, потому что боялась, что ожоги лишат её половых органов навсегда. А мазь просто сделает больно.

– К следующему дню я предложил ей уже более сложный выбор, нагнетая страх от сношений с металлическим раскалённым прутом. Я предложил ей выбрать между ним и хлыстом, коим бы исполосовал всё её тело. Она замешкалась. Оба варианта для неё представляли неизвестность, какой из них хуже она могла лишь догадываться. Она металась в догадках, глаза метались, но в конечном итоге она выбрала хлыст. Она даже не представляла, как опытные мастера способны сечь мясо чуть ли не до костей. Многие теряли сознание от болевого шока. А её тело не знало до этого такой боли, оно явно было приучено к нежности.

– Когда я нанёс ей первый удар, как она закричала… Визг стоял неистовый. Я немного выждал и нанёс второй. После второго всё повторилось, а в её глазах я увидел то, чего добивался, снова отчаяние, мне снова удалось её удивить, я был так рад, каждый день мне удавалось удивлять свою пациентку. Она будто хвалила меня за мою работу, за моё мастерство. После семи ударов, она, к несчастью, потеряла сознание. Поэтому я снял её и положил в клетку. Однако моя работа не была окончена, о нет. Завтра мне опять предстояло её удивлять.

– К следующему дню я снова предложил ей выбор, но ставки выросли, стали более радикальными. Сношаться с раскалённым металлическим прутом или же надеть на ножки раскалённые металлические сандали? Скажу, этот выбор дался ей нелегко, поэтому я дал ей время, после чего выбор сделаю я сам. Одна минута на раздумья. Оба варианта казались ей столь ужасными, но я специально давал ей выбор. Самое приятное, наблюдать за тем, как человек сам вынужден решать, как себя наказать, с каким трудом ей самой приходится заставлять себя решать, какое испытание она будет проходить. Многие к этому моменту уже сломлены, но с ней я был аккуратен, чтобы сохранить тело как можно дольше. Тело лишь средство, чтобы сломить её дух.

– На последних секундах она выбрала раскалённые сандали. Суть их в том, чтобы заставить её танцевать. Надевать их не столь просто, поэтому я привязал её на скамье внутри клетки. Как только я поднёс первый, она уже реагировала. Позвал на помощь стражников, чтобы они её подержали и она не дёргалась. После того, как мы надели их она закричала во весь голос. Я вышел наружу, приказал бросить её и быстро выйти из клетки стражникам, а затем запер её. И начались танцы. Она скакала по своей клетке, как безумная туда-сюда. Прыгала, плясала, падала, вскакивала. Настоящий карнавал жизни. Мы смотрели снаружи до тех пор, пока она не обессилила, а её голени не превратились в непонятное месиво. Через некоторое время сандали остыли, но я оставил её так до следующего дня, пока думал над последней пыткой, которую ей устрою.

– Поначалу я думал сделать с тобой нечто подобное. Но… – В голосе его появилось некое раздражение и разочарование. – О, нет, ты не такой как она. Твой дух суров, ты был готов попасть сюда. И боль не может так просто сломить тебя, тебе всего лишь больно. Мне неинтересно с такими, как ты.

– Я отправился сюда не на потеху тебе и всему Имплосеонату. Мне очень жаль, не хотел разочаровать тебя. – Гадо ехидно высказался.

Такое поведение жутко раздражало мастера пыток. Вместо страха и отчаяния он умудряется насмехаться над ним, значит их сеансы проходят безрезультатно.

– Знаешь, одна из главных моих целей показать человеку, уверить его в греховности своих поступков. Чтобы такой, как ты, понял, почему твои поступки ужасны, вразумел это, принял и изменился. Но есть и такие, как ты, неисправимые. Однако меня бы не называли мастером своего дела, если бы я не нашёл, чем удивить такого, как ты. – Он повернулся в сторону Гадо. – Мы поймали твоего пособника.

– Вы не смогли схватить его при побеге, когда он творил невообразимые вещи, а потом нашли его где-то и вдобавок смогли поймать? Я тебе не верю.

– И всё же он здесь. Заведите его.

Дверь отворилась и два стражника затащили под руки в камеру пыток человека. Пыточных дел мастер подошёл к нему и взяв за волосы поднял его голову. Это был Закхей.

– Что!? – Гадо был поражён. – Как? – Тихо спросил он, но ответа не последовало.

– О, вот этот взгляд, которого я так ждал. Дай оценю точнее, взгляну поближе на твой лик. – Язвительная самодовольная речь лилась из его рта. – Хмм… Опустошение и смятение, им веет от тебя. – Мастер пыток отвернулся и начал медленно шагать по камере. – Мы поймали твоего сообщника. Чтобы вы там не задумали, ваша идея провалилась. Думаю, это сломит тебя. До этого момента у твоих страданий был смысл, а теперь его нет. И все ваши усилия тоже пошли насмарку. – Он отвернулся и резко остановился, слегка повернувшись назад. – И да, мы вернули одну из реликвий, Горящее будущее. Думаю позже Имплосеонат найдёт и остальные, это вопрос времени. – Он посмотрел на Закхея, не обронившего ни слова. – Увидите его, я займусь им позже, лично, а ты… – Он замолк на мгновение, чтобы подумать. – Запомни этот миг хорошенько, это последнее, что ты увидишь.

Гадо пристально смотрел за ним, как тот пошёл к своему столу.

– Пока я рассказывал тебе историю о своей лучшей пациентке из проституток, я готовил ту же самую жгучую мазь, что и ей. Я часто ей пользовался. Знаешь, что будет, если втереть её в глаза? Хотя зачем я спрашиваю, ведь ты явно зрячий. Но скоро ты узнаешь. Как я уже сказал, она начинает жечь не сразу. – Он подошёл к Гадо, схватил его за лицо и начал пытаться водить пальцем по белочной оболочке, но тот сопротивлялся. – Ничего, ты ещё поморгаешь, мне сильно усердствовать не нужно.

Часть мази попала в глаза и Гадо активно моргал, его уже никто не держал. Пыточный мастер неторопливо отошёл и поставил мазь на стол. Жжение становилось сильнее, Гадо закрыл глаза. Боль нарастала, становилось всё хуже, тело трясло, но он не издал ни одного стона, ни одного крика.

– Больше ты ничего не увидишь.

В тот день это стало последней пыткой. Через время боль стихла, чьи-то руки сняли его с креста, наверное стражники, затем поволокли и бросили куда-то. Скорее всего в клетку, ему так показалось. Он не помнил, как уснул и не знал, наступило ли утро, когда проснулся. Его глаза ничего не видели. Чувствовал холод пола, слушал звуки вокруг. Он начал ползти на ощупь в сторону, ожидаемо нащупал клетку.

Он просидел некоторое время, пытаясь привыкнуть к тому, что ничего не видит. Встал, походил из стороны в сторону, подвигался. Вдруг он услышал шаги и сразу понял, что идёт пыточных дел мастер. Этот шаг отличался от стражи, паладины так не ходили. Звон ключей, дверь в камеру отворилась, очередной день страданий.

– Вытащите его. – После этих слов в камеру зашли паладины. Они стояли на посту за дверями, караулили круглосуточно, периодически сменяясь. Его выволокли из клетки и потащили к кресту.

– Мы с тобой ещё не закончили, у нас ещё есть время. Сегодня у нас хлыст. Всё твоё тело в шрамах, но они явно не от хлыста. Шрамы говорят сами за себя. Ты явно перенёс многое, но я всё равно попытаюсь удивить тебя. Исполосую как следует, а дальше посмотрим по обстоятельствам.

Следующие несколько дней Гадо продолжали пытать. При этом его никогда не пытали сном или едой. В искажённых представлениях его истязателя такие пытки были кощунственными, он считал их использование ниже своего достоинства и проявлением варварства. Ему нравилось думать, что он проводит сеансы исцеления души. А пытки сном и едой без перерыва лишь сводят человека с ума.

После того, как Гадо увидел Закхея, его дух был сломлен. Страдания стали привычными, их он ощущал всю жизнь. Он больше не видел мира вокруг, свет утра и сумерки ночи, постоянно находился в темноте, пока кто-то извне издевался над ним. Смерть могла бы стать для него избавлением, однако никто не хотел его убивать, его хотели наказать, заставить страдать и он уже свыкся с этим. Задолго до того, как попал в сырые коридоры под Имплосеонатом. Разум его мутнел, сознание тускнело, а в голову лезли странные мысли. Страдание стало нормой.

– Я не могу покинуть этот ад. Не могу покинуть сам себя, сколько бы я не пытался. Жар внутри меня пылает всё сильнее, страдание уже часть меня, гнев не успокоится до самого конца. Я больше ничего не вижу, только темнота. Похоже, я остался один во тьме. Иронично.

– Иронично. – Усмехнулся в душе Гадо. – Интересно, видит ли Бог, что со мной? Задумал ли он такую судьбу для меня с самого начала? Давно ли он оставил меня? – Сердце Гадо сжалось от ярости. – Одно я знаю точно. С тех пор, как я оказался в этом месте, я не ощущал никакого присутствия Бога, даже пока ожидал Закхея. Это место пропахло страданиями и смертью, до боли мне знакомыми, я сразу понял, куда попал. И если бы я мог отдать ещё больше, я бы изничтожил здесь каждое немощное тело, каждую гнилую душонку, лишь завидев.

Внезапно голос раздался в голове, спокойный и сострадающий.

– Наш Отец не оставил тебя. Даже когда очень тяжело, когда ты страдаешь сильнее всего, когда ты падаешь – Он всегда будет рядом, через нас, своих посланников. Он всё видит.

– Кто?! Кто здесь? Хотя, наверное, я уже схожу с ума. Слышу чьи-то голоса в голове.

– Моё имя Гермаил. Я пришёл за тобой, Гадо. Всё твоё тело в шрамах, а душа ещё больше.

– Ты пришёл увести меня из мира живых?

– Всё твоё тело в шрамах, а душа ещё больше. Твои страдания безграничны, а твой гнев силится и пылает, даже когда ты близок к смерти, когда тебя пытают, он сохраняет твой разум. Я чувствую твою неистовую жажду погрузить всё в огонь, воистину устрашающее желание. Всю твою жизнь оно вело тебя. Своё будущее ты с лёгкостью поставил на кон, без тени сомнения, без страха оказаться здесь.

– Вся моя жизнь – страдание. Мне не привыкать к этому, я не боюсь боли и пыток, и гори оно всё пропадом, даже если попытка Закхея не увенчалась бы успехом.

– Ты не ценил жизнь и не ценишь её сейчас.

– Я хочу довести начатое до конца. Моя жизнь не важна, – важна цель. – Гнев был дан человеку, чтобы воспротивиться всему злому. Но твоя душа превратилась в сгусток отмщения. Перед смертью судят всех без исключения. Чего же ты хочешь?

– Я хочу избавить людей от того, что пришлось пережить мне. Ты хочешь блага для всех, но у каждого свой путь и на нём каждого судят персонально.

– Бог даст тебе то, чего ты желаешь. Чтобы попасть в ад, достаточно сделать свой собственный выбор. Ты хочешь мстить, но не за себя. Весь мир стал для тебя обителем страданий и несправедливости. Богу никогда не была угодна месть, но если его дитя так хочет, то получит. Твоё страдание ты избрал сам, свою жизнь ты всегда был готов бросить на алтарь своего гнева. Ты сбрасывал её туда снова и снова, стремясь к полному уничтожению тех, кто его несёт, а вместе с ним и страдание, однако для тебя стал таковым весь мир. И потому он должен сгореть полностью, ты хочешь сжечь его до тла.

– Ты осуждаешь меня за то, что я хочу положить конец всему, что творят в этих ужасных богодельнях, прикрываясь именем Господа? Я уже рискнул всем, что у меня было, лишь бы прекратить это всё. Но мне больше нечем крыть, я уже отдал всё. Если бы я мог отдать больше, я бы отдал, столько, сколько потребуется.

– От желания защищать невинных до стремления наказывать виновных один шаг. – Грозно сказал Гермаил. – Какие бы не были благие твои цели в конечном итоге в тебе живёт лишь жестокость, жажда истребления и убийства. Тебе кажется, что пренебрегать своей жизнью – великий альтруизм и самопожертвование, а чужими – грех и зло, но в суть остаётся одной – ты кощунственно относишься к самой жизни. – Печально произнёс Гермаил. – Раз ты так печёшься о судьбах страждущих и плачущих, раз так близки тебе беды других, отныне ты будешь чувствовать страдания всех людей, весь гнев человеческий, как свой, и твоё желание покончить с этими страданиями, усмирить всех и вся, чтобы обрести покой будет неутолимо во веки. Гнев вечно будет пылать в твоей душе, а все убитые тобой будут принесены на алтарь великой цели избавления от страданий, как и ты сам принёс себя за всех на этот алтарь! Как в одном человеке можно увидеть огромный мир, так и в огромном мире одного человека. Ибо в твоём кощунстве нет разницы, что сам себя ты предал пыткам, что других – итог и побуждения одинаковы. Твой путь – это страдания и жертвы.

Гадо уже трясло от ярости, весь разговор происходил в его голове, но пыточных дел мастер подумал, что тот начинает терять сознание от боли. Из сечёных ран шла обильно текла кровь, он выглядел ужасно и сразу стало незаметно, как его тело начало меняться.

– Всякий раз, когда ты почувствуешь гнев и жажду убийства, войну или битву, тобой будет овладевать этот грех, жажда истребления затмевать разум. И будешь уничтожать любого, кто тебе повстречается за тех, кто в дали затеял большие битвы и смерть несущие войны. А убиенные тобой невинные станут жертвами тех, кто это сделал и на их совести будут их жизни. Так ты будешь олицетворять гнев этого мира и станешь его бичём. И пока мир будет выглядеть для тебя страданием, будешь стремиться уничтожить его.

Гадо стиснул зубы, его дыхание стало резким и глубоким, как будто нечто необъяснимое жгло изнутри и ему хотелось вдохнуть так глубоко, как только можно. Пыточных дел мастеру показалось, что Гадо стал реагировать на его удары и стал бить усерднее, радуясь, как ему удаётся пробиваться через стальные нервы своего пленника.

– Я, Гермаил, именем Отца нашего Вседержителя и по его велению нарекаю тебя, Гадо Калидит, Смертным грехом гнева, наследником падшего Азраила, единственным и последним владельцем Горящего будущего, да не станет этот губительный меч ничьим, как только твоим. И да избавишь ты этот мир от страданий, хоть даже низведёшь его в пепел и истребишь всех живых на своём пути.

Из ноздрей его начал исходить чёрный дым, его руки и ноги напряглись и железные оковы креста, начали гнуться. Казалось, вот-вот он их вырвет. Заметив это, истязатель отступил назад в недоумении.

– Он пришёл. – Подняв голову вверх, ощутил, тащимый на казнь Закхей. – Ещё один смертный грех закончил свой жизненный путь, чтобы войти в вечность.

– Тебе не разрешали открывать рот! – С нескрываемой злобой сказал ему паладин.

– Я всего лишь принёс меч хозяину, чтобы он сам его забрал, весь этот спектакль ради тебя, Гадо. Горящее будущее достаётся только людям с тяжёлой судьбой, чьё будущее горит. А твоё будущее всецело в огне, сгорает и превращается в пепел. И все, кто есть в твоём будущем – сгорят вместе с ним! Ты смертный грех гнева, Гадо! Только ты отныне и навсегда и никто больше.