Евгений Бугров
Свадьба вампира
– Трусы, – Юрка обращался к Максу, как третейскому судье. – Четверо на одного? Да я вас любого уделаю. Басика послушали!
– Ты полегче, – беспризорник поднялся, оказавшись на голову выше учеников. – В зубы получишь. Или челюсть лишняя? Оборзел, понимаешь, при посторонних. Смотри, фраерок, башку откручу.
Неожиданно Юрка, присев, провел мастерскую подсечку, Басик, не ожидавший дерзкого нападения, плюхнулся наземь. Юрка тут же оседлал его и заработал кулаками. Басик пытался вывернуться, но Юркины колени держали крепко, а град ударов был таким плотным, что беспризорник взвыл, забыв о приличиях. Остальные пацаны с благоговейным ужасом наблюдали.
– Проси прощения!
В ответ раздался мат. Тумаки не прекращались. Донесся школьный звонок.
– Хватит, дорогуша! – наклонившись, Макс похлопал Юрку по плечу. – Будет с него.
Воспользовавшись паузой, Басик вывернулся, вскочил, отбежал в сторону.
– Я тебе зарежу, козел. Понял? – вытирая сопли, крикнул он. – Не попадайся.
Юрка сделал вид, что кидается вдогонку, тот бросился наутек, нырнув за угол сарая.
– Уважуха! Поговорить надо, – Макс протянул ему ладонь, тот вытер ладони о брюки, с достоинством ответил на рукопожатие.
– Юрка, звонок. Пошли! – четверка пацанов ждала.
– Идите, догоню.
Ребята ушли, оглядываясь на Макса. Разгоряченный Юрка ждал вопросов, шмыгал носом.
– Только не долго. На урок надо.
– Я отец Игоря Рябова. Знаешь?
– На соседней парте сидит.
– Он был вчера в школе?
– Нет, не было. Мы думали, заболел.
– Наш разговор в секрете. Договорились?
– Базара нет. Могила!
– Ты торопишься, я тоже, просто ответь на вопросы. Идет?
– Спрашивайте.
– Сюда, в школу, к нему никто не приходил? Из взрослых.
– Мужик на «Жигулях» вроде вас, здоровый такой. Каждый день.
– Это я знаю. Может, его на улице кто поджидал? Во время перемены.
– Женщина недавно приходила. Мы думали, мама. Она ему конструктор подарила.
– Когда?
– Во вторник, физкультура была. Мне пора вообще-то.
– Юра, вспомни. Как она выглядела: высокая, худая, старая? Черненькая, светлая?
– Молодая. На цыганку была похожа, только красивая, и одета дорого. Шуба коричневая, волосы такие модные. Во все стороны! Клевая тетя. Я пошел?
– Спасибо, Юра. – Макс протянул руку. – Уговор. Никому.
Они обменялись рукопожатием. Юрка сделал пару шагов вразвалку, потом побежал… Подозрение крепло. Под описание женщины подходила Пума, не факт. В любом случае, она под присмотром, и никуда не денется, а вот почему сын спрятал конструктор, почему Борман ничего не сказал? Коробка большая, в портфель не влезет. Впрочем, Игорь мог замаскировать подарок под домашнее задание по трудам или что-нибудь в этом роде. Макс взглянул на часы и поехал к Борману домой. Вчера заезжал, никого не застал, звонил по телефону, не отвечали. Тамара, жена Бормана, ночью сняла трубку, про мужа ничего не знала, сегодня обещала быть дома. Открыла почти сразу, не успел звонок нажать, словно за дверью стояла. Рыжеволосая баба, габаритами Борману под стать. Лет пять назад она была тощей студенткой с лошадиным лицом. Борман купил ей место в винном магазине, и она растолстела, как кабаниха.
– Здравствуй, Тамара. – Макс снял очки, убрал в карман. – Зайти можно?
– Отчего же нельзя. Прошу! – она сделала приглашающий жест рукой, напоминающей свиную ляжку. На пальцах было целое ожерелье золотых колец и перстней.
Макс зашел, не разуваясь и не раздеваясь, не вынимая рук из карманов пальто. Ступая по толстым ворсистым коврам, скрадывающим шаги, сразу обошел все комнаты, не забыв проверить и подсобные помещения. В квартире царило мещанское изобилие, серванты ломились от хрустальных сервизов, стены увешаны коврами, мягкая мебель разных фасонов теснилась в каждой комнате. Он повернулся.
– Прямо дворец, – похвалил он Тамару. – Императорский.
Она скрывала тревогу за вызывающим видом, руки в боки уперла.
– Разгулялся тут. Мог бы и снять сапожищи. Ковры кругом, в чистку отдавать.
Она даже не предлагала сесть.
– Борьку твоего потерял, – Макс невозмутимо открыл ближайший сервант, выбрал самую большую вазу, взвесил на руке. – Тяжелая. Где Борька?
– Я вам не московская сторожевая, тебе лучше знать, – Тамара с беспокойством следила за вазой, которую Макс задумчиво покачивал на руке.
– Не знаешь?
– Нет.
– А если подумать? – Макс бережно поставил вазу обратно в сервант, прикрыл дверку. – Может, он на дачу поехал, или к родителям?
– Откуда я знаю, – успокоившись за вазу, Тамара осмелела. – Мы с ним в разводе, гоню его. Надоели вы мне хуже горькой редьки. И где дружков находит? В пивной наверно.
– Он не пьет, Тамара. Совсем не пьет.
Неужели думает, что он не знает про Бормана все, иначе бы не приставил к сыну? Впрочем, знай все, никогда бы не допустил.
– Откуда тебе знать, Макс! Дружки у него, голь перекатная. Уголовники проклятые, вонючие. Того и гляди, сопрут что-нибудь. Коньячком их напои, балычком накорми, еще и спать уложи. Комнат много, жалко, что ли? А пошли вы все, не боюсь я вас.
Одним движением Макс уронил сервант на пол. Звона не было, был хруст. Резкий, короткий и очень тяжелый. И странное дребезжание. Это Тамара, оцепенев, лязгала золотыми зубами. Макс поставил ногу на поверженный сервант.
– Успокоилась? Еще раз. Где Борман?
– Ах, ты змей! Ах, ты пес. Да я тебя сейчас! – крупная рыжая женщина, привыкшая управляться с толпами алкашей, обезумела. Может, она вообще не знала, кто такой Макс? Должна. Она двинулась всей своей массой, золотой кастет нацелился ему в лицо. Макс взял ореховый стул, выставил перед собой.
– Угомонись.
Тамара уставилась на выгнутые ножки стула, не зная, как быть.
– Змей, – с ненавистью прошипела она.
В ту же секунду стул разлетелся вдребезги. Макс держал обломок вычурной ножки и нехорошо так на нее смотрел.
– А теперь, дорогуша, мы твой хребет на прочность испробуем.
– Макс, ты чего, – в глазах его она увидела решимость, губы задрожали. – Успокойся, Макс.
– Ты что, тетка Тамара. Думаешь, я просто так по гостям гуляю, лай твой слушать? Цацкаться мне некогда. – Макс с силой швырнул обломок стула в импортный телевизор, экран лопнул, выпустив на ковер струйку битого стекла. – Борман моего пацана выкрал и продал. Ты сейчас мне все расскажешь. Не заставляй прибегать к крайним мерам, – он вынул из кармана цилиндрический предмет. – Что это? Правильно: корова, – он достал пистолет и начал наворачивать глушитель. – Садись в кресло.
– Макс, прости меня. Я погорячилась, – из глаз Тамары, как по команде, одновременно выкатились две крупные слезы. Разом обмякнув, она опустилась в кресло. – Отвечу на все вопросы, спрашивай.
– Когда ты последний раз Борьку видела?
– Два дня назад, случайно.
– Где?
– На улице издалека. Он с какой-то лярвой в такси садился.
– Чернявая, молодая. На цыганку смахивает, химия на голове?
– Нет, Макс. Блондинка, лет тридцать. Крашеная.
– Он что, дома не ночует?
– Месяца два назад ушел, хату снимает. – Тамара с досады махнула рукой. – С молодыми телками кувыркается.
– Девок водит? – Макс смотрел недоверчиво.
– А зачем ему квартиру снимать! При таком-то доме.
– Адрес. Телефон.
– Не знаю.
– Как найти? Думай, Тамара, думай.
– Через девку. Их видела в кафе одна знакомая.
– Что за девка?
– Шлюха гостиничная. Да ты ее знаешь, наверно. Собачья кличка. Пума.
– Как?
– Пума.
Макс медленно вдохнул и выдохнул воздух. Конструктор сложился. Надо же, как просто. Он сделал пару шагов к выходу, повернулся, встал перед хозяйкой. Тамара заглянула в его зрачки и содрогнулась. Он поднял пистолет.
– Макс, пожалуйста, – тихо завыла она, мясистыми руками прикрывая грудь.
Смерть кровавым плевком пробила Тамаре лоб. Жизнь в последний момент вспыхнула в ее глазах, и угасла, как свечу задули. Миг – и все, нет человека. Макс играл последнюю игру, поэтому свидетелей не оставлял.
Глава 24
Бунт
Не приведи бог видеть русский бунт,
Бессмысленный и беспощадный.
«Капитанская дочка». Пушкин.
Вообще-то мэр никогда не обедал дома, но сегодня изменил правилу, потому что хотел поговорить с сыном. Однако, несмотря на обеденное время, тот еще не проснулся. Петр Тимофеевич плотно поел. Дарья Семеновна занялась посудой, а он, расположившись на диване, просматривал газеты, когда в гостиную вышел сын. Ежов, в рабочем трико и мятой рубахе, видать, найденных в старых одежных запасах, имел не выспавшийся вид и весьма мрачное расположение духа. Петр Тимофеевич, не отрываясь от газеты, приподнял голову.
– Здравствуй, Сережа. Выспался?
– Здравствуй… Хозяин.
Услышав такое обращение к себе, мэр поначалу набычился и смерил сына пристальным взглядом поверх очков. Опустив газету, вдруг улыбнулся.
– Докопался, значит. Похвально, делаешь успехи. А теперь марш в ванную, умываться и завтракать. Друг твой где, спит еще?..
Ежов ответить не успел. В дверях показалась Дарья Семеновна. Вытирая руки о фартук, она ласково улыбалась.
– Доброе утро, Сережа!
– И вам того же, – неприязненно ответил Ежов и, оправдывая свою холодность, добавил. – Не такое уж оно доброе! Поговорить надо, отец.
– Придерживаюсь, – мэр шутливо поднял руку, словно голосовал на общем собрании.
– А завтрак как же? – встрепенулась Дарья Семеновна. – Я пирожков настряпала, беляшей, как же? Пусть Сережа поест, и разговаривайте потом!
– Оставь нас, Даша! – Петр Тимофеевич взглянул на часы. – У меня мало времени.
– Пока горячие…
– Позже поест.
– Вечно у него времени нет, покушать ребенку не даст, – поджав губы, Дарья Семеновна удалилась на кухню.
– Слушаю тебя, сынок, – Петр Тимофеевич похлопал ладонью по дивану. – Присаживайся, сынок. Поговорим, как мужчина с мужчиной. Совсем большой стал, даром, что майор.
Ежов предпочел стул, оседлал его и, стараясь не смотреть на отца, предупредил:
– Разговор серьезный.
– Как у судьи с прокурором?
– Закон есть закон, – Ежов не желал принимать шутливого тона.
– А! Павлик Морозов… На папу решил донести? Только некому доносить, я тут хозяин.
Ежов поморщился, вытянул поверх спинки стула руки ладонями вверх, одна была забинтована.
– Я вот этими руками человека убил!
– Да что ты, – Петр Тимофеевич сообщением не очень расстроился. – И кого?
– Бандита одного. Головой в окно засунул.
– Несчастный случай? Бывает. Сильно порезался?
– Это ожег, – неохотно пояснил Ежов. – Прошлой ночью с полковником поцапались. Красновым. Знаешь такого?
– Наш пострел везде поспел! Краснов повесился.
– Как повесился, – удивился Ежов.
– Тебя надо спросить. Сильно ты с ним поцапался, если он в петлю прыгнул! МВД в панике, генерал в Москве, в отставку собирается, Краснов временно замещал. Такие вот пироги, Сережа. Замначальника Управления повесился! И мало этого. Твой брат в реанимации.
– А с ним-то что?
– С хулиганами на вокзале связался, ножом пырнули. Непутевый он какой-то. Аферист. Его занятия до добра не доводят! Дал Господь родственников, – мэр вздохнул, притворно сетуя на судьбу.
– Твои занятия не лучше, – заметил Ежов. – И что делать будем? Папа.
– А что особенного? Справимся, не в первый раз. Теперь у меня помощник есть. Дела передам, и на покой. Вот, раскидаем кучу малу, выборы скоро. Пойдешь на хозяйство? Пока я жив, помогу. Молодым у нас дорога.
– Ты понимаешь вообще обстановку? Меня, между прочим, милиция разыскивает.
– Это пустяки. Ты через кого на меня вышел? Вопрос поинтересней.
– Граф раскололся. Адрес дал. Ищу Хозяина, главаря мафии, людей смешу, а это мой папа.
– Как же ты сумел Графа расколоть? – мэр смотрел с любопытством.
– По душам поговорили. Интересный человек.
– И за это ты его на дыбе подвесил, паяльником пытал?
– Чего?! – возмутился Ежов.
– И проводом задушил. Душевный разговор называется. Методы у тебя!
– Шутишь.
– Это ты шутишь, сынок, а мне дерьмо разгребать. Графа с Барином прикончил, очередь за папой? – мэр показал острые зубы. – На меня не рассчитывай, другие планы. А то придется сани запрягать, и в лес везти. Павлик Морозов.
– Чего ты несешь!
– Ты хотел прямого разговора?.. Не нравится. Хочешь по закону? В два счета улетишь без пересадки, сразу в камеру для смертников. Принимай жизнь, какая она есть, сын. Или она тебя в порошок сотрет, и костей не выплюнет. Родителей не выбирают, я – отец, ты – сын. Либо – мы вместе, либо – война. Пора ножками по земле ходить, а не в облаках витать. Художник.
– Я защищался! Самозащита, следствие докажет. Стекло сверху упало, я не убивал.
– Да, конечно, – мэр иронизировал. – Графа повесил, а девочку пожалел.
– Девочку?
– Лиза, кажется, да? Спидом она болеет, сбежала, товарок допросили. Тебя не видели, но ты признался, что с Графом беседовал. Кто еще, если не ты? И Барин! Полковник милиции, между прочим. Камера смертников, если по закону. А чего ты хотел, Сережа. Орден на грудь?
– Лиза меня видела, больше никто.
– Вы, кажется, вдвоем были. Кто он, твой друг, долго спящий?
– Подручный Графа. Рахит. Он молчать будет.
– Внедренный агент, значит. А за девчонку не беспокойся! – мэр развел руками. – Наверно, на свалке ее найдут. Такие вот дела, Сережа. Все решаемо в этом мире, если между собой порядок.
– Почему на свалке. Ее убили?
– Скорее всего, наводчица. Ворота настежь, соседи позвонили, наряд приехал, пес мертвый, хозяин на дыбе замучен, девиц отыскали. Они на Лизу показали, в доме с Графом оставалась, якобы дочь. Графа ограбили, два сейфа открыты, надо думать, миллионов десять взяли. Это вы с другом?
Серые глаза мэра сочились отеческим любопытством.
– Мы не грабители, – ощетинился Ежов.
– Жаль! Деньги хорошие. Если она навела, ее зачистят подельники. Сумма большая, да и сам Граф человек системы. Кто это сделал, будем выяснять.
– Думаешь, Фауст?
Мэр согласно кивнул, глянул на часы.
– Это проблема. Некогда. Постараюсь вернуться пораньше, вечером обсудим. Убедительная просьба к тебе будет, вместе с твоим другом. Из дома ни на шаг, здесь вы в безопасности, надеюсь, понемногу все утрясется. Наломал ты дров, хоть баню топи. Это тонкий механизм! Человеческие судьбы, отношения, это годами строилось, а ты примчался, как с дуба рухнул, свалился на голову. Ты с Пумой этой разберись! Только без насилия, сынок, просто побеседуй, душевно, как ты умеешь. Если не расколется, тогда все, извини. Слишком много знает.
– Вот что, папа дорогой. – Ежов сверкнул глазами. – Хозяин ты или нет, всем башку оторву. Ее не трогать. Это моя девушка. Понятно?
– Ой-ой, боюсь. Ты что, сынок! Из-за какой-то шлюхи шум поднял.
– Не говори так, очень прошу. Она не шлюха.
– Из зоопарка сбежала, – мэр приподнялся. – Отложим до вечера.
– До вечера ничего не изменится! Я женюсь на ней.
Мэр всплеснул руками, и снова сел.
– Что за комиссия, создатель! Быть взрослой дочери отцом. Совсем ребенок сдурел.
– Хочешь или нет, женюсь. Или всем будет плохо. Жить без нее не буду, и никому не дам. Всех утоплю. Или передушу. Дай слово, что ее не тронете. Или мы уезжаем.
– Куда. В тюрьму? Ей там самое место! Я тоже был молодым, понимаю. Женщину хочется красивую. Пойми, и не обижайся. Не надо путать публичный дом с Загсом. Побаловался, бывает, но жениться-то зачем? Это твой дом, будет семья, дети. Внуки мои будущие! И шлюха. Мать моих внуков. Это горе, сынок.
– Папа! Я ее люблю. Этим все сказано.
– Нет, не все, сынок. Она тебя не любит. Жениться он решил, герой. А ее не спросил?
– Мы разберемся, – Ежов наклонил голову. – Дай слово, что не тронешь.
– Ты забыл про Карлушу, – тихо сказал мэр. – Она его видела.
– Что? – Ежов перепугался.
– Он ее чуть не порвал. Вчера вечером, еле успел спасти. Знал бы, что жениться собираешься, мешать бы не стал. Думаешь, захочет рожать от тебя? Генетика вещь серьезная. Вспомни родную мать, царствие ей небесное. Всю жизнь с пробирками в институте возилась, не помогло.
– Причем тут мама, – Ежов засопел, желваки играли на скулах. – Я поговорю с ней начистоту. Не захочет – ее право. Ты ее просто не знаешь. Она лучше всех.
– Это ты ее не знаешь. Или не хочешь знать! Ты ей вообще не нужен. Ей нужен я. Понимаешь? Она работает на Фауста. Они подбираются ко мне, тебя просто используют. Вот, уже проникли в дом, в душу твою, в сердце, мозги. А завтра ты на меня кинешься, и не поймешь: тебя за нос водят, потом вышвырнут за дверь, как тряпку половую, только кровь затрут отцовскую. Этого хочешь?..
В прихожей хлопнула дверь. Послышался топот многих сапог, на пороге гостиной возникла массивная фигура Макса в темных очках, с пистолетом в руке. Из-за спины выплыло еще несколько физиономий неинтеллигентного вида, глаза смотрели сурово.
– Что-то случилось! – встревожился Петр Тимофеевич. – Макс, в чем дело?
– Где Пума, – темные очки сканировали помещение скрытым взглядом.
– Если врываешься целой оравой, будь любезен. Объясни причину.
– Где Пума, – Макс не повысил голос, интонация ничуть не изменилась, но повторение риторического вопроса прозвучало, как угроза. Мэр посмотрел на сына, развел руками.
– В гостевой спальне. Второй этаж, в самом конце. Теперь понимаешь, Сережа?
– Джексон! Тащи ее сюда. Клоп на вход, никого из дома не выпускать.
Джексон с гнусной улыбочкой на лице и с автоматом наперевес кинулся вверх по лестнице. Клоп, низенький мужичок с пустыми глазами наркомана, скрылся в прихожей. Третий держал под прицелом гостиную, он походил на питекантропа с лицом, густо заросшим щетиной. Макс вышел на середину зала. Петр Тимофеевич смотрел на него, словно видел впервые. Ежов, тот наоборот, щурился, припоминая, где он мог его видеть. Водитель «Москвича»? Внимание привлек шрам на щеке. Макс стоял с пистолетом, в очках отражались окна.
– Хозяин, пришла пора посчитаться. Мамонт, дорогуша! В коридоре есть щиток, ты обрежь телефонные провода, и возвращайся. Есть непыльная работенка, как раз для тебя.
Мамонт сунул пистолет под куртку, вынул нож, и направился в коридор, по пути столкнулся с Дарьей Семеновной.
– Это что такое? – возмутилась пожилая женщина. – Почему в обуви! Петр Тимофеевич, что это тут происходит, ты куда смотришь!?
Макс чуть заметно кивнул. Питекантроп ткнул Дарью Семеновну кулаком в грудь. Хозяйка ахнула не столько от боли, сколько от грубого обращения. Она даже не успела испугаться, как скользящий удар костяшками пальцев от скулы в нос выбил из ноздрей сгусток зеленой жидкости. Нападение произошло мгновенно, без предупреждения, никто ничего не объяснил, не заступился. От унижения в глазах бедной женщины вспыхнули слезы, мир расцвел цветными фонтанами, она закрыла лицо, и выбежала прочь. Мамонт пошел следом искать телефонные провода. Мэр сидел на диване с осознанием, что революции случаются всегда неожиданно. Ежов медленно поднялся со стула. Макс направил на него пистолет.
– Куда, дорогуша, – он даже головы не повернул, но ствол в руке следовал за Ежовым, пока тот шел по кругу. – Карлуша беспокоит? Мы ему Пуму скормим. Ты что тут, майор! Танцевать собрался?
Ежов замер в боевой стойке. Макс видел все.
– Сережа, – пискнул мэр, пытаясь предупредить. – Не надо!
На лестнице послышался шум, в гостиную втолкнули Пуму. Макс сделал вид, что отвлекся, поднял голову. Ежов прыгнул, и тут же грянул выстрел. Пуля сбила Ежова на лету, он упал на спину, дернулся, и замер в неподвижности. Макс повернулся, увидел на груди поверженного противника алое пятно. Рубашка стремительно намокала.
– Плечо, – Макс комментировал свой выстрел. – Раньше лучше получалось. Привет, Пума! Как жизнь? – он указал стволом на диван. – Садись к папочке. Нарушила договор, это плохо. За это наказывают.
Джексон подтолкнул девушку автоматом. Пума, с растрепанными волосами и фарфоровым лицом, села рядом с Петром Тимофеевичем, они походили на близких родственников, сидящих на поминках. Оба смотрели на неподвижно лежащего Ежова.
– Макс, что ты наделал, Макс… – губы мэра шевелились сами по себе. – Ты его убил.
– Скоро увидитесь… Джексон! Прочеши дом, всех кончай. Там урод один есть, – Макс покосился на Пуму. – Эта девушка твоя будет, вечером позабавишься. Урода тоже в расход. Понял? Действуй. Мы тут с товарищами побеседуем.
Оторвав от Пумы вожделеющий взгляд, Джексон скрылся в коридоре, зато вернулся Мамонт, в руке он держал пучок телефонной лапши, показал, отбросил.
– Макс, одумайся. – Петр Тимофеевич ерзал на диване. – Одумайся, Макс!
– Мамонт! Стукни ему в нос.
Питекантроп двинулся к дивану. Макс расстегнул свое пальто, отодвинул стул с разворотом, важно сел, словно расположился на лучшее место в партере.
– Макс! – взвизгнул мэр, откинувшись назад и прикрывая лицо руками.
Пума на всякий случай отодвинулась подальше. Мамонт помедлил секунду, вдруг с силой топнул ногой, угадав пяткой в ступню мэра. Тот вскрикнул, инстинктивно опустив руки, и подался вперед. Точный удар костяшками пальцев, и нос Петра Тимофеевича раскрылся как гороховый стручок, кожа лопнула от переносицы до основания, кровь брызнула на подбородок. Он снял свои бифокальные очки, достал носовой платок, откинул голову назад. Питекантроп отступил в сторону.
– Ты за это ответишь, Макс! – сказал мэр с французским прононсом.
– Отвечу, дорогуша. Но вначале душу из тебя выдерну. Где Игорь?
– Какой Игорь, – мэр простонал. – Макс, ты сошел с ума. Игорь? Бред какой-то.
– Мой сын. – Макс посмотрел на Пуму. – Твоя очередь. Где Игорь?
– Его Борман спрятал. На съемной квартире.
– Адрес?
– Могу показать, адрес не знаю.
Макс поднял пистолет. Пума поспешила заверить:
– Игорь в порядке! Борман с ним. Я покажу!
– Хорошо, дорогуша, прокатимся. Если обманула, – он погрозил стволом, как пальцем. – Тебе никто не позавидует. Вначале из этого мешка дерьмо вытрясем. Где бабки? Пока еще можешь откупиться.
– Ничего не выйдет, – отчаянным голосом заявил мэр. Он смотрел в потолок, придерживая нос намокшим от крови платком.
– Еще как выйдет! Клизму поставим, ручьем побежит. Мамонт специалист по выбиванию дерьма.
– Деньги в банке. А банк Швейцарский. Без меня не взять. Лучше остынь, – мэр приподнял голову, посмотрел. – Что ты творишь, Макс? Все решается, но не так.
– С Игорем вы промахнулись.
– Я не знаю ничего про Игоря. С нее спрашивай! Сучка в доме, так и знал…
В глубине помещений раздался женский крик, его прервала короткая очередь.
– Кончилась Дарья Семеновна. – Макс смотрел на мэра. – Даю шанс. Я нотариуса привезу, напишешь завещание, на кого скажу…
Снова раздалась очередь, новый звук был сухой и мелкий. Макс поднялся. Совсем рядом, в прихожей, загремели выстрелы. Он кивнул Мамонту.
– Посмотри, кто там балует.
Питекантроп вынул сзади из-под куртки пистолет, двинулся к дверям.
– Давай, дорогуша! – подбодрил его Макс, заходя сбоку. Мамонт толкнул дверь, и вдруг задергался. Очередь из автомата прошила тело насквозь. Серая куртка на лопатках вспучилась, из прорех забили красные гейзеры раньше, чем он повалился, дверь закрылась. Макс стоял сбоку от входа, прикрывшись широкой портьерой. Пауза затягивалась. Чьи нервы крепче?
– Игорь!! – вдруг закричала Пума. – Папа здесь, за углом!
Макс вздрогнул, оглянулся на крик. Игорь? Когда он повернулся обратно, Рахит стрелял снизу. Макс ухватился обеими руками за портьеру, повис. Тело было тяжелым, штора оборвалась, и он рухнул, завернувшись в ткань, как в саван. Перекатившись в сторону, Рахит вскочил на колено, обвел помещение автоматом наизготовку. Пума хлопотала над Ежовым.
Рахит наклонился, снял с Макса очки, ему было любопытно, кого завалил. Макс невидящим взором смотрел в лицо убийцы. Это последнее, что он видел в своей жизни.
– Игорек, сынок, – прохрипел он, – прости…
Глаза Макса начали стекленеть.
Глава 25
Чудовище
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду,
Как тень, он гонится.
«Моцарт и Сальери». Пушкин.
(Тетрадь Драмы)
Третьи сутки меня загоняли в гроб. Причем не просто, молотком. Когда я просыпался, то, убедившись, что лежу пока не в гробу, а в больничной палате, облегченно вздыхал, затем щупал голову, мне чудилось, что это шляпка от гвоздя, и потом только понимал, что мне все приснилось. Это был реальный фильм ужасов, сон из прошлого. Сижу якобы в ресторане, кругом музыка, люди, смех, я все чего-то жду. Уныло так сижу и жду. Вот музыка смолкает, люди исчезают, а за спиной моей стоит человек. Нет, не официант. Мне бы оглянуться, но не могу, нет у меня права повернуться. Я смотрю в зеркало и вижу человека в черном пальто, в занесенной руке молоток. Лицо скрыто под карнавальной маской. Правильно, дело-то под Новый год было. Молоток опускается раз, другой, голова начинает плющиться. Я превращаюсь в гвоздь, и вижу похороны, себя в гробу, крышку опускают, молоток все работает, работает. Стук, стук, гвозди забивают в крышку, я проваливаюсь в могильную темноту и просыпаюсь в холодном поту. Хороший сон, к добру. Но самое страшное, я должен был угадать, кто этот человек, иначе кошмар будет длиться вечно, а сон продолжаться снова и снова.
Мне сделали операцию, а с утра начался приемный день, прямо как у министра культуры. Первым через заслон врачей прорвался следователь по особо важным, за ним пожаловал сам прокурор, ему на пятки наступал инспектор уголовного розыска, а на следующий день приперся сам Петр Тимофеевич с заклеенным носом, мой несостоявшийся папаша. Приходил кто-то еще, всех не упомнишь. Они что-то спрашивали, я скучно отвечал, дескать, идите вы все куда подальше. Они сердились, мяли блокноты, кусали авторучки, а я улыбался как самый настоящий покойник, которому могила дом родной, и сонно моргал, намекая, что организм у меня слабый, пора и честь знать. За одни сутки я стал самым махровым бюрократом. Приятно, когда всем от тебя что-то надо, а ты плевать хотел! Весело, но не очень.
Третий день начался вполне благополучно, я даже самостоятельно сползал вдоль стенки до туалета. Было очень больно, но уткой пользоваться еще больнее. С утра посетителей не было, отчего появилось даже смутное беспокойство, никому я не нужен. В обед я как аист из широкого блюдца поклевал манной кашки и, обожравшись с непривычки, три дня ничего не ел, завалился спать. И опять приснился черный человек. Наваждение какое-то. Нет, чтобы красивая женщина приснилась, и даже не обязательно голая, а то похороны, и опять – стук, стук, стук. В очередной раз провалившись и нащупав голову, я открыл глаза. И снова закрыл. Не может быть! На моей кровати сидела Пума.
– Свят меня, свят, – грубо сказал я, пытаясь отвернуться к стене. Хрен редьки не слаще. Молоток даже приятней, к нему я привыкать начал, а тут такое испытание, что сердце екнуло.
– Здравствуй. Валера? – услышал я ласковый и когда-то родной голос. И что я маленьким не умер, зачем достиг, чего хотел. Зачем она пришла, рваные кишки из сердца вытаскивать? Молчу, не отвечаю. Может, уйдет злодейка, душегубка. – Как ты себя чувствуешь?
Отлично я себя чувствую. Как чемпион мира на очень длинную дистанцию, по бегству на тот свет.
– Спасибо, плохо.
– Нам надо поговорить, ты сможешь?
Я могу всегда и везде, хоть на Эйфелевой башне, но только не с ней, она убила и растоптала меня как мужика, видеть ее не могу.
– Говори, – я приоткрыл один глаз и зевнул. – Если усну, ты ущипни, а то прослушаю.
Она смотрела на меня, как дура на идиота, не понимая моего безразличия к своей прекрасной особе. Куснула губу, улыбнулась. Какая загадочность. И что мы сейчас скажем? Риторика женская.
– А ты помнишь, как мы с тобой познакомились?
– Ты заблудилась в горах, пошла лавина, я тебя спас. Мы развели костер и целовались до утра. Потом приехал твой муж, мы его закопали… Так было?
– Ты невыносим, – она сказала это как комплимент. – Я ловила такси, был летний вечер, и ты порвал деньги, десятки. Помнишь? Потом ресторан, а ночью ты учил меня драматургии.
– Спереди или сзади? Ничего не помню.
– Это были лучшие дни в моей жизни, – она говорила нежно, словно запускала пальчики в нагрудный карман. – Ты мне открыл целый мир, и я в тебя влюбилась.
Мне было горько это слышать, звучало как настоящая правда.
– У тебя нет молотка случайно, вдруг носишь в сумочке? Если есть, убей сразу, не мучай. – Уходи, взмолился я мысленно, уходи прочь, мечта. Не буди былых воспоминаний. Она любила, а я что наделал? Не уберег подлец. И вслух. – Хочу умереть и запомнить тебя молодой и красивой.
– Вот-вот. И я тебя!
– До сих пор? – глаза мои открылись настежь. – Спасибо, сдачу не надо. Пропью.
– Все можно вернуть, – она состроила глазки, как будто видела первый раз и не знает, кто я такой, прислушалась к храпу, что доносился с соседней кровати. Мы снова с ней стояли на тротуаре, и снова был летний вечер. Я вяло махнул рукой.
– Больница все-таки. Вдруг врачи? Да и живот у меня раненый, не до секса.
Подлюка эта наклонилась и коснулась губами моей небритой щеки. Боже! Какое счастье. Запах ее помады, ее духов. Это невозможно вынести. Я ранен, я убит, что ей надо? Кошелек, деньги. Ничего у меня нет, все отняли. Издеваться пришла.
– Ты был чудесен, – она уже примостилась на моем теле, прилегла так невесомо, что только ее грудь ножом вонзилась в сердце. Оно таяло, текло горючими слезами.
– Ничего особенного в постели не было. Подумаешь. Со всеми так.
Она тут же выпрямилась. Ага! Меня на понт не возьмешь. Придумай еще что-нибудь.
– Я тебя бросила, – сказала она злорадно, зацепила ее постель, вздохнула. – В Париж сбежала. Представляю, как ты локти кусал!
– Ничего подобного. Жил не тужил.
– Оно и видно, – она невзначай положила свою когтистую лапку на мой живот, чуть пониже раны. – Сильно болит? Бедненький. Докатился, ножом пырнули.
Это было невыносимо. Что она делает? Словно бы хозяйка вернулась домой, взяла котенка на руки и посадила на колени. А коленки у нее, свихнуться можно, вот они, под самым носом, так бы и положил голову. Мне хотелось забыться, отдаться в эти ручки, замурлыкать от счастья, и трава потом не расти. Это же гипноз женский! Хрен ей, а не котенка.
– Вашими молитвами, девушка, – вида я не подавал, что фактически сдался, но она и сама понимала, сняла руку и небрежно поправила волосы.
– А я замуж выхожу.
– Скатертью дорожка, – я улыбнулся. – Засиделась в девках, давно пора.
– Тебе неинтересно, за кого?
– Негра вроде зарезали, ума не приложу.
– За Ежова. Сергея Петровича!
– Это кто. Президент Эфиопии? Поздравляю! Будем с бананами.
Она опять куснула губу, злилась все сильнее.
– Ты не ревнуешь?
– Еще чего. Совет вам да любовь. Когда с негром спала, переживал. По кабакам мужиков снимала, тоже страдал. А замуж? Святое дело. Вдруг человеком станешь.
– По-твоему, я не человек! – она начала выходить из образа обольстительной сучки, превращаясь в обычную кобру, осталось зашипеть, укусить в шею и плюнуть ядом. То царевны они, то лягушки. А я превратился в бюрократа.
– Так я не понял, девушка. Вы по какому вопросу?
Она погасила злые огоньки. Прелюдия окончена, празднику любви шабаш, обиды побоку, погасли свечи. Начинаются суровые будни.