Евгений Бугров
Свадьба вампира
Так Граф обрел Рахита, своего слугу и помощника, выправил ему чистые документы, а в тюрьму сел другой человек, взял на себя убийство. Правда, шулер и тут оставался шулером. На самом деле, именно Граф был владельцем тотализатора. Якудза свернул башку организатору, проблем не возникло и не могло возникнуть, все завершилось к взаимному удовольствию сторон. Круг замкнулся. Друзья детства связали свои судьбы воедино. И чем дальше, тем круче шли дела, тем жестче становились их отношения, тем меньше дружеских симпатий они испытывали не только друг к другу, но и ко всему миру. Друзья-хищники матерели. И вот пришло время, когда один предал другого.
Узнав о смерти Графа, Краснов был расстроен, не более. Угрызений совести он также не испытывал, жизнь есть жизнь, выживает не сильнейший, а более приспособленный. Ситуация не стоит на месте, она развивается, эволюцию не остановить, это есть естественный отбор. Дарвин! Теория подлецов. Граф умер, Барин жив. Только и всего. Рано или поздно в жизни каждого человека, кем бы он ни был, наступает момент, когда надо примерить костюмчик Дарвина, обезьянью шкуру. Влезешь – будешь жить, не влезешь – похоронный марш. Краснов сделал свой выбор. Граф сам не раз повторял, что нет такого друга, который не может предать. И оказался прав.
Краснов находился на своей холостяцкой квартире. С женой у него давным-давно установились деловые отношения, и это устраивало обоих. В полосатой пижаме он сидел на кухне и пил виски, поминая погибшего друга. Он не хотел его смерти, никак не хотел, но вынужден был признать, что это лучший выход из положения. Он метил на генеральскую должность, хвост из прошлого надо сбрасывать вовремя, иначе КГБ за горло возьмет. Бутылку он выпил без закуски, так горько было на душе, словно воду пил шоколадную. Или фальшивку подсунули? Во всяком случае, он казался себе трезвым, сидел за столом на кухне и, подперев ладонью голову, невидящим взглядом смотрел перед собой. По какой-то своей причине мигнул свет. Все-таки он пьян. Желтый абажур люстры пульсировал, множился, расплывался в глазах лучами. В глазах полковника Краснова стояли слезы? Значит, он еще способен чувствовать.
В комнате коротко звякнул телефон. Так бывает, когда подключают параллельный аппарат или телефон берут на прослушивание. Странно. Краснов поднялся, и нетвердым шагом направился в комнату. Снял трубку, поднес к уху и услышал… Нет, ничего не услышал. Ни гудка, ни щелчка, ни шипения. Он похлопал по рычагам, тщетно. Телефон был мертв. Как его друг. Краснов вдруг увидел голое тело на столе для вскрытия. Граф молчал так же многозначительно, как этот телефон. Краснов понял, что стоит с закрытыми глазами. Он стоит в комнате и спит. Он открыл глаза и… ничего не увидел. Как так? А, все понятно. Отключили свет. Краснов положил трубку, нащупал выключатель торшера, пощелкал. Понятно, свет отключили. Он ощупью дошел до окна, отдернул глухую штору. Улица была залита светом. Не сделав выводов, тем не менее, он испугался. Это был инстинкт. Умом понимал, что свет могут отключить выборочно, в том или ином квартале, подъезде, отдельном доме. Или в квартире? Выбило пробки. Замыкание. Почему же так страшно? Потому что Графа убили. Зверски убили. Поставили на табуретку, он видел однажды, как люди Графа это проделали. Руки захлестывают петлей сзади, поднимают лебедкой, и выбивают опору. Суставы с хрустом вылетают. Паяльником клеймо выжгли, и не просто задушили, вначале руки вывернули. Как он ловко с картами управлялся, лучше всякого фокусника. Краснову было жаль Графа, а руки особенно. Сегодня надо выжить, пережить горечь. Вместе с Графом умерло детство, и все воспоминания. Или нет? Воспоминания останутся. Говорят, пожилые люди живут прошлым, все старое и дела, давно минувшие, помнят лучше, чем вчерашний день. Да ведь он не старый? 48 лет – не возраст, все еще впереди.
Он отправился на кухню, отыскал подсвечник с оплавленной свечой, зажигать не стал. Вспомнил, что электрический щиток находится на лестничной клетке. Квартира досталась даром, ремонт сделали, для интимных встреч достаточно, роскоши не надо. Чего шиковать? Донесут. А конспиративная хата не укор, это плюс. Оставив подсвечник на кухне, он на цыпочках прошел в прихожую, придерживаясь за стены, выглянул в дверной глазок. На площадке тоже темно, однако у соседей слышалась музыка, на перилах играли отблески с верхних этажей. Получалось, света нет только в его квартире. Промаявшись возле глазка в ожидании минут пять, он решился. Вынул из кобуры пистолет, поставил на боевой взвод, стало веселее. И чего он трусит? Как барышня. Будь Граф жив, он бы высмеял, пошутил. Нет больше друга, некому шутить. Краснов открыл замок, отворил дверь, и замер наизготовку. Музыка у соседей, голоса. Детский смех. Вот именно, дети уже смеются. Он сделал шаг, вышел за порог. Точный удар в сонную артерию опрокинул Краснова в темноту. Во мрак.
Очнулся Краснов, сидя на стуле, со связанными за спиной руками. Подняв голову с груди, мутным взором уставился на свечу, зыбким пламенем горевшую на подсвечнике. Сознание возвращалось с запозданием. Вначале он вспомнил, где находится, что умер Граф, и он поминал друга на кухне, потом звякнул телефон и отключили свет. Так вот почему он связан, его выманили из квартиры. Отключили с лестницы свет и телефон, он попался. И пистолет сейчас у них? Пистолет личный, не табельный. Эти люди убили Графа, теперь пришли за ним. Он сидел на стуле связанный, лицом к окну, шторы опять задернуты. Почему они молчат? И где они? Надо сохранять спокойствие. Он сдвинул глаза с пламени свечи, увидел отблески. Это люстра. Дурацкая хрустальная люстра, она досталась от старухи. Да, это квартира черных риелторов. С люстрой секретарша Марина полдня возилась, от копоти отмывала. А с ней что будет? Его убьют, это он сознавал. Сейчас осознал, а раньше никогда не думал, что такое вот может случиться. Все было под контролем, и вдруг стало зыбким, как эта свеча. И даже в смерть ему не верилось. Как это так, чтобы его на свете не было? Человек спит, но он живет, ощущает себя так или иначе, а если потом не помнит, то и ничего страшного, все равно знаешь, когда засыпаешь, или, когда просыпаешься, поэтому не страшно. Кошмары бывают. Смерть похожа на кошмар? Этого не знает никто. Оттуда не возвращаются. Почему люстра на полу? Он поднял голову и ужаснулся. С крючка вместо люстры свисала веревочная петля. От нее через потолок шла черная тень, узкая как змея. Как кобра. Голова выгнулась капюшоном, смотрит сверху и ждет, когда его повесят. Как Графа.
– Добрый вечер, – послышался голос. – Как самочувствие?
Человек сидел в низком кресле. В полумраке Краснов разглядел фигуру в темном костюме, монолитную массу, и голова была черной, как шар от боулинга. Нет, чугунный шар, только глаза блестели. Пожалуй, шанс. Если прячет лицо, значит, не хочет быть узнанным, а зачем стесняться? Мертвецов никто не стесняется. Значит, не убьют. И тоже не факт! Зависит, как он себя поведет, что скажет или не скажет, но шанс есть. Краснов взбодрился. Если бы хотели убить, убили бы, а петля – для острастки, воздействия на психику. Лучше притвориться напуганным. Эти игры знакомы, сотни раз проходил, только обычно пугал сам, и хорошо изучил приемы, как защищаются подозреваемые: блефовать, либо давить на жалость, вызывать сочувствие.
– Кто ты? – спросил Краснов. Странный у него голос, хриплый. Захотелось откашляться, кашлянул, стало больно. Его по горлу ударили, кадык зацепили. Глупо попался.
– Совесть твоя.
Э, братцы! Детский сад. Если так допрашивать, никогда ничего не добьешься. Обращения к совести не действуют. Какая совесть? Ее нет, ни у кого. Разговоры есть, это сколько угодно, взывания, а самой совести не встречал ни разу. А может, он спит? В реальной жизни так не разговаривают. Совесть твоя? Надо же, напугал. Краснов напрягся, попытался пошевелить пальцами рук и ног. Нет, не чувствовал, затекли. В пижаме сидит. И что? Человек во сне одет и обут, как в жизни, а тело не чувствует. Часто бежит, а убежать не может, тело вроде как есть, а его и нет, одно воображение.
– Что вам надо?
– Много ты зла натворил, полковник, пора ответ держать, – сказал незнакомец. А голос-то как раз и знакомый? Шутит он. Краснов усмехнулся.
– Перед кем?
– Перед Господом.
Плохо у них с фантазией, опыта нет. Перед Богом? Это не действует. Ответственность перед законом пугает. А перед Богом? Это когда еще будет, может, его нет. Дилетанты, поддержать надо бы разговор. Душевные темы располагают.
– Служба такая, – он говорил искренне. – Кого-то обидеть мог, не со зла. Компенсирую, только намекните. Сколько?
Деньги, это хорошо. Он и сам, бывало, пугает и пугает: смысл в том и состоит, чтобы тот, кого пугают, созрел и осознал, прочувствовал вину, а виновен ты или нет, никого не волнует! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать, басни для того и сочиняются. Незнакомец поднялся, подошел ближе. Громадная тень метнулась от колыхнувшейся свечи, заслонила всю комнату. Черный человек, это как у Есенина. Смерть? А вдруг он не спит. Вдруг умер? Смерть похожа на кошмар, да. Вероятно, вполне, очень даже. В это он мог поверить. Даже перчатки черные.
– Приготовься, Барин. Сейчас состоится казнь.
А вдруг это не сон? Краснова бросило в жар. Во сне не бывает, это телесное ощущение. Пот. Почувствовал, как под мышками стало горячо. Он потерял самообладание.
– Кто ты? Чего тебе надо? – громко спросил он, пытаясь отогнать наваждение, проснуться.
– Фауст, – незнакомец поддернул рукав и повернул запястье к свету. – Вот знак.
Татуировка. Буква F? Как у Графа на лбу.
– Фауст, – Краснов обрадовался, рассмеялся. – Что же ты сразу не сказал? Свет выключил, телефон обрезал. Я не пацан, зачем эффекты. В общем, я согласен!
– Согласен?
– Вступить в общество, я все выполнил. Волгу угнал, партию героина увел, все по-честному. И миллион отдал.
– Миллион?
– Первый взнос. Развязывай, руки затекли.
– Кому ты отдал миллион?
– Драме, кому еще. Тоже шутник! Пистолет в ухо сунул, чуть перепонку не порвал. Откуда мне знать? Он забрал дипломат. Развязывай!
– И где Драма?
– В больнице отдыхает. Ты бы сразу сказал, а я думаю! Голос знакомый. Он заявился ко мне прямо в Управление.
– А деньги где?
– Альбинос его на площади подрезал, я же не знал. Завтра отыщу, и порядок. Графа жалко. Могли не убивать. Я условия выполнил, друга кинул. На Хозяина замахнулся. Это не шутки. Развязывай! Договор дороже денег.
– Фауст в переговоры с мафией не вступает.
– Я не мафия, я полковник милиции. Получу генерала. Начальником управления стану, я уже на его месте. Вам нужен такой человек?
– Ты хуже мафии, ты предатель. Мы вас уничтожаем. Деньги на вашей стороне, власть, даже закон. Вы само зло. А на нашей стороне совесть и вера. Фауст – трибунал совести. В открытом бою вас нельзя уничтожить, действуем тайно. Но справедливо. Идет война между добром и злом.
Фразы из фантастического романа. Интересно будет рассказывать. Кому? Маринка любит истории про схватки добра и зла, про торжество справедливости, а этот?
– Очевидно, вы на стороне добра, – ухмыльнулся Краснов.
– Приступим!
Бред, бред, фантастика. Кошмарный сон. Или не сон? Уснуть и видеть сны.
– Может, договоримся? – хихикнул Краснов.
– Смертная казнь через повешение. Приговор обжалованию не подлежит.
– Э, так не пойдет! А где прокурор, обвинение, где защита, прения сторон?
– Мы сами выносим приговор, исполняем на месте. Заказные убийства, коррупция. Героин.
– Это еще доказать надо, вы что. Нарушение процессуальных норм. А права человека?
Черный незнакомец вынул из кармана… губную помаду. Снял колпачок, выкрутил тубу. Краснов запаниковал. Детали убеждают сильнее слов. Фауст свободной рукой взял пленника за шею, чтобы не дергался, и мазнул три раза. Лоб запылал. Словно паяльник приложили. Краснов забился в истерике, отклонился и упал вместе со стулом. И все равно не проснулся.
– Полковник Краснов! Ты отнял не одну жизнь и не одну свободу. Значит, заслужил не одну смерть. Друг, которого ты предал, вел себя достойно. Лежи смирно.
Незнакомец достал нож, склонился. Веревочные путы, стягивающие ноги, по очереди ослабли, вот и руки свободны. Можно жить. Краснов медленно поднялся, и метнулся к выходу. И получил встречный удар в солнечное сплетение. В прихожей был еще один. Краснов согнулся, разинутым ртом хватаясь за жизнь. Боль была слишком сильной, спазм не давал дышать.
– Барин! – позвал из комнаты знакомый голос. – Полезай на стул.
Краснов обреченно повернулся, поплелся обратно, держась руками за живот. Болит желудок, точно, как при отравлении. Пока сон не кончится, он не проснется. Надо досмотреть до конца, так бывает. Кто же этот человек?.. Он знает, только вспомнить не может. Виски выпил много, вкус шоколадный, пьется легко, все равно дерьмо, отравился. Такие кошмары мучают, не приведи Господи. Краснов, взявшись за спинку, взгромоздился на стул. Ноги не отошли, держали плохо, он пошатнулся, ухватился за веревку, поймал равновесие. Интересно, есть ли жизнь на том свете? Или поповские выдумки. Он механически просунул голову в петлю, проверяя, пролезет голова или нет. Хотел только проверить, и тут вспомнил! Он повернулся, отыскивая обладателя знакомого голоса. Да это же… Стул вылетел из-под ног.
Глава 21
Кома
Грехов юности моей и преступлений
не вспоминай… Господи!
Библия. Псалтырь 24, 7.
(Тетрадь Драмы)
Когда мне проткнули мочевой пузырь, я стал идиотом. Не то, чтобы стал, но обнаружил, что был. Мне хотелось смеяться и показывать на себя пальцем. Люди, видали идиота? Он изнасиловал начальника милиции. Думаете, получил удовольствие? Что вы, что вы. Нож в брюхо. Я лежал на операционном столе, голый как младенец, и страшно матерился. Вокруг меня суетились люди в белах халатах, они никак не могли меня усыпить, наркоз не действовал. Словно собираясь меня задушить, советские медики по очереди прижимали маску с хлороформом к моему хлебальнику и весело переглядывались. Их лица в зловещих марлевых повязках меня не пугали. На их счастье, мои ноги и руки были заранее стянуты ремнями, оставалось только мычать в тряпочку, выражая свое неудовольствие. Когда врачи устали и отступились, я открыл один глаз и громко сказал:
– Дайте водки, сволочи!
Они дружно застонали.
– Была бы водка, сами бы выпили, – процедил худой и длинный, похожий на практиканта, хирург. – Что ж, будем резать без наркоза.
Я заволновался.
– Без наркоза нельзя, товарищи! Где это видано, чтобы человека живым резали. Попробуйте еще раз, может, усну.
– Эфира мало, – подала голос толстая тетка в очках. – Мы и так на него тройную дозу израсходовали. Потерпит, не маленький.
– Я боль не переношу, умереть могу. Вас же ругать будут. Может, спирта найдете? И режьте тогда на здоровье.
– Спирт не для этого предназначен, – мрачно сказал «практикант». – Вот умрешь, тогда и выпьем, мы тоже люди, нам тебя жалко будет. Думаешь, легко, когда больной умирает?
– Жалко, конечно, – согласился я. – А мне каково?
– А тебе все равно будет.
– Нельзя же так, товарищи, – взмолился я, преданно заглядывая в суровые глаза медиков, толпящихся вокруг. – Если выживу, я вам ящик водки поставлю! Честное слово, товарищи.
– Обманет, – пискнула какая-то пигалица, хлопая накрашенными ресничками. – Он подлец, сразу видно. И глаза голубые.
– Не обману! Ей богу, не обману. А глаза у меня серые.
– Светло-серые, – возразил кто-то. – Это лампы отражаются.
– Нет, голубые! – заспорила пигалица. – У моего жениха…
– Дрянь глаза, – заметил «практикант». – И жених твой тоже дрянь, сбежал.
– А вот и не сбежал! Я сама его выгнала, – пигалица фыркнула. Полемика разрасталась, я заскучал, и стал проваливаться в небытие. Глаза мои закрылись сами собой.
– Умер, – сказал кто-то. – Поздравляю.
– Притворяется, на жалость бьет.
– Нет, умер! Видите, судороги начались, – холодная рука схватила меня за ногу. – Теплый еще. Отмаялся.
– Несите спирт.
Что за дурацкая болтовня! Я открыл глаза, собираясь их смутить. Голоса умолкли. Однако вместо созвездия ламп, висящих над операционным столом, я увидел белый потолок и жалкую люстру на тоненькой ножке. Поддавшись панике, врачи лебединой стайкой кинулись прочь. Когда я повернул голову, их уже не было, и тут полыхнул огонь. Пожар! Пожар в больнице?
Вот чего они испугались. Куда же вы, товарищи. Я попытался встать, и не смог. Врачи не успели меня отвязать, бросили на произвол судьбы. Пожарники! Где пожарники?! Вся надежда на вас, ребята. Огонь обступил меня со всех сторон, загорелись волосы. Поздно, не спастись. Я лежал словно в кипящем котле, кости плавились и горячей смолой вытекали из пор. Глаза от жара треснули и кузнечиками прыгнули в озеро. Откуда здесь озеро? Да это же потолок. Он казался голубым и прохладным, как лесное озеро. Мне бы туда! Я закричал, но не услышал ни звука. Кожа моя чернела, трескалась и сворачивалась в мелкие трубочки, как пепел. Ад? Я понял это, и сразу огонь погас, вокруг сгустился серый полумрак, черная воронка завертелась перед глазами. Странный отдаленный звон, напоминающий свист, раздался в стороне, я ощутил необычный запах, вроде паленой шерсти, и стал падать в пустоту.
Первое, что я увидел, были чьи-то глаза, наполненные мукой. Это же мои глаза. Душа отделилась от тела. Ничего себе, новости. Я парил под потолком больничной палаты, куда мечтал прыгнуть, и смотрел сверху. А хорошо тут! Палата была двухместной. Кроме меня, в ней находился еще один больной. Мой сосед, выставив загипсованную челюсть, старательно храпел. Это показалось обидным. Если я умер, храпеть западло. Если еще нет, тем более, пусть зовет на помощь. Я подлетел поближе, собираясь щелкнуть его по носу. Этакий шнобель с веснушками. Между змеиных губ блеснуло золото. Ба. Да это Валет. Какая встреча. Старый знакомый. Я передумал его будить и вернулся к своему бренному телу, запутавшемуся в смятых простынях. Глаза мои по-прежнему таращились в потолок. У изголовья стояла капельница с двумя тубами, полиэтиленовые трубки тянулись к моей бывшей руке и ключице с воткнутыми катетерами. Зачем покойнику лекарства? Никакой экономии. Эй, раззявы! Люди дохнут. Крикнуть я не сумел. И ладно, и хрен с ними, я работать за них не собираюсь. Я свысока смотрел на того, кем я был когда-то, не испытывая к мерзавцу ни симпатии, ни сострадания. В палату, качая бедрами, зашла очень симпатичная медсестра, грудь и ножки, прямо статуэтка, услышала-таки, почувствовала. Сейчас обрадуется свежему трупику. Она склонилась над моей кроватью. Я увидел нежный пушок на шее, вязки медицинского колпака, талию, обтянутую хрустящим халатом, поза была умопомрачительной. Эх, раньше бы не растерялся. Несмотря на то, что я умер, мне очень хотелось взять ее за соблазнительную часть тела пониже спины. Хотя бы подержаться. Не успел приникнуть. Медсестра резко выпрямилась и прямо сквозь меня выбежала из палаты. Какая досада, рук не было. Раньше бы так просто не отделалась. Я разочарованно подумал, что женщин на том свете не бывает. А если бывают, то они какие-нибудь не такие, и совсем не для этого. Тут стало не до флирта.
Снова звон в ушах, палата провалилась, черный коридор полетел, воронка вращалась. Душа моя затрепетала, и вот – ослепительный белый шар воссиял предо мной, как огромное солнце. Движение прекратилось, все звуки исчезли. Бог ты мой! Это не солнце, это живое Существо. Свет и тепло, тепло и свет – лучами струились и пронизали меня. Я готов был раствориться в этих лучах и купаться. Да это есть любовь! Счастье и благодать кутали и баюкали меня в невесомости. Неужели умер? Если это смерть, то она прекрасна. Вот она, жизнь на том свете, только заслужить надо.
– Готов ли ты умереть?
Голос не прозвучал, он возник в моей голове, хотя головы не было. Я замешкался, не зная, что и сказать. Тут произошло нечто, о чем я когда-то слышал и где-то читал. Вся моя жизнь от первого крика до последнего вздоха пронеслась передо мной за одно мгновение. Об этом следует рассказать, чтобы запомнить. Картины детства и мамочка, которую я нежно любил, вызвали в душе моей слезное умиление. В ту пору я был ангелом воплоти, взрослых уважал, без нужды не врал, мозги людям не парил, а в общении с девочками так и вовсе краснел, и даже представить, что из меня вырастет, себе не мог. Сексуальные подвиги в юности и самоуважение, с ними связанное, удостоились легкой усмешки, зато первые мысли о драматургии, которым я не придавал серьезного значения, вызвали определенную симпатию. Я сам оценивал себя как бы со стороны. Полная переоценка ценностей. Стыд начался, когда я занялся провинциалками. Позор. Стыд и позорище, хотелось провалиться в тартарары, только бы не смотреть. Сцены шантажа резали душу на куски и рвали в клочья. И не спрячешься. Я был потрясен своей подлостью. Существо, преподавшее мне урок, как бы посмеивалось. Я даже усомнился в его великодушии, еще подумал, что злорадство не делает чести никому. Если уж грешен я, снимавший провинциалок на пленку в момент супружеской измены, то как назвать это кино?! Если заранее знать, мы бы и жили иначе. Существо вовсе не обиделось, я услышал кроткий ответ.
– Мы равны в грехе, как и в добродетели.
Бог ты мой, я устыдился еще больше. Он разделял мой позор и делился добродетелью, а я тут еще ерепенюсь и защищаюсь. От Кого?
Нет смысла пересказывать весь дальнейший сюжет, скажу только, что Существо переживало вместе со мной, и даже больше. Меня волновали собственные несчастья, его заботило человечество в целом. Я чувствовал его огорчение по поводу России и нашего города в частности, хотя, возможно, это были его мысли и чувства, но одновременно и моими, наши общие. Так опытный учитель спрашивает совета у непоседы, добиваясь, чтобы он обеими ногами встал на пути истинный. Конец фильма я встретил в полном изнеможении, но что странно. Вся жизнь моя, показанная целиком, длилась не долее секунды. Один миг. Я даже подумал, а есть ли время на этом свете? В смысле – на том. Я искренне поблагодарил учителя за урок и услышал, что меня ждет сюрприз. Тут вокруг как бы сгустился туман, большое облако, которое медленно ко мне приближалось. Без сомнения, наступал решающий момент. До соединения с этим туманом я еще мог вернуться к земной жизни, но теперь? Ничего себе, сюрприз. Не успел я пошутить по этому поводу, как среди тумана возникла светящаяся точка.
– Мама! Мамочка моя! Родная, – детская любовь полыхнула во мне, и я слепо устремился к ней навстречу. Это же мама!
Но она меня остановила. Наш разговор проходил без слов. Подробности не для вас, скажу только, мама хотела, чтобы я вернулся. Зачем, мама? Так надо. Оказывается, я еще не выполнил задачи, мой путь не окончен. Что от меня требуется? Я должен сам это понять и решить, на то и задача. Мама, мамочка! Я не хочу тебя покидать! Мы скоро увидимся, ответила она, и растворилась в тумане. Не успел ей даже сказать до свидания. Я так расстроился, что слезы брызнули из глаз. И затрещали ребра. Мне делали закрытый массаж сердца.
– Плачет! – воскликнул кто-то.
– Слава богу, очнулся, – ответил кто-то другой.
Ясно кто, практикант и пигалица. Толчки прекратились. Вот именно, слава Богу, вы тут совсем ни при чем, бандиты, чуть ребра не сломали, подумал я, и хотел сарказма добавить, но тут же, вспомнив про Существо, устыдился своей неблагодарности. Они мне жизнь спасли. Я открыл глаза, увидел головы, размытые слезами, и сказал:
– Спасибо, ребята.
– Ну-ну, батенька, все позади. Сейчас поставим укол, и вы, как следует, поспите.
Мои веки умиротворенно сомкнулись, и я с готовностью отдал себя во власть этих самых лучших на свете врачей. С моим телом что-то делали, куда-то перевозили, все это как бы не имело ко мне прямого отношения, я даже радовался. Душа моя все еще пребывала между небом и землей. Помню, испытывал легкую досаду, хотелось побыстрей освободиться от процедур и остаться наедине с собой. Наконец-то меня оставили в покое, я почувствовал тошнотворную слабость, и провалился в забытье. Но оно было недолгим, скоро я очнулся.
Палата, сумерки. На соседней кровати ворочался… Валет. Мирно так, по-домашнему. Странно, как будто ничего и не произошло за это время. И все-таки изменилось многое, изменился я сам, а со мною весь мир. Я любил эту палату, сумерки, люстру на тонкой ножке. Даже Валет, сам того не подозревая, стал мне братом. Пусть спит, у него все впереди.
Зачем же я родился, что мне предназначено? Особо неприятных ощущений я не испытывал, наоборот, обрел ясность мыслей и спокойствие. Земные заботы мной не владели, смерть не пугала, и я отдался решению философских вопросов, которые единственно меня волновали. В чем смысл жизни, что такое человек? Зачем он? Не решив глобальных вопросов, я не мог перейти к своим, личным проблемам. Философия, никуда от нее не денешься. Что ж, делать все равно нечего. Всякая научная работа требует оппонента. А что, они есть у меня. Вон. Валет на соседней койке, ему тоже скучно. Итак, приступим.
Откуда же ты взялся, человек! Человечище?.. Валет перестал храпеть, задумался, помолчал. И вдруг издал неприличный звук. Вот и оппонент вступил в работу. Мерси, веское замечание.
Однако, я не знал, с чего начать, за что уцепиться, чтобы распутать клубок. Неразрешимые вопросы, которые человечество задает себе с первого дня существования, навалились на меня всей неподъемной тяжестью. Глаза мои начали слипаться, мысли разбегались в стороны, как мыши в темноте, я поплыл в туманную даль, как бригантина. И вдруг мяукнула кошка. Протяжно и отчетливо. Откуда кошки на корабле? Пардон, я хотел сказать, в больнице. Кошка снова мяукнула, поскребла когтями по паркету, подзывая мышей, и вдруг запрыгнула ко мне на кровать. Меня шибануло потом. Докатился, кошек боюсь. Два светящихся глаза пристально следили за мной. Дурочка, я не мышь! Не надо. Я заелозил ногами. Брысь! Нечистая сила… и проснулся. Была ночь. Над дверью горел синий фонарь. Очевидно, я проспал несколько часов.
Это не страшно, я всю жизнь чуть не проспал. Живем, а зачем живем? Не знаем. Неутомимый Валет сладко посапывал, а я словно стометровку пробежал за себя и за того парня, или залпом стакан выпил. Сердце колотилось, предчувствуя прозрение, сна ни в одном глазу, в животе горячо. Это анестезия отходит. И вдруг понял. Нет, я не проснулся, меня разбудили. Кто? Светящееся Существо. Ученик был на этом свете, учитель – на том, но мы были рядом. Не для того я родился, умер и вернулся к жизни, чтобы бездарно дрыхнуть. Теория поля, конечно. Вот с чего надо начинать. Эх, Марина, тебя не хватает, для вдохновения, твоих чудных зеленых глаз. Брысь, нечистая сила. Эти женщины, они вечно мешают, мозги от них набекрень.
Сколько ученых, начиная с великого Эйнштейна, сломали зубы этим орешком. Хотя, почему бы и не рискнуть здоровьем, которого нет. Все равно, считай, в долг живу. Итак, теория поля, гасите свет, воздушная тревога. Без паники, товарищи ученые, я на ваши лавры и пенсии не претендую. Если скучно, читайте Маркса. А я понадеюсь на чувство прекрасного, и кинусь в прорубь. Что есть «поле»? Система противоречий, напряжение. Довольно обтекаемо, но большего и не требуется. Я не собираюсь совать пальцы в розетку и кричать от восторга. Мне нужна не физика, а философия. А что есть «единое»? Нечто целое, что нельзя разделить ни ножичком, ни боеголовкой, ни молотком разбить, ни возражениями опровергнуть. И это целое должно быть вечным. Бессмертие, жизнь вечная. Единым называется поле, способное восстанавливать самое себя. Сам не понимаю, но звучит! Это есть система бессмертия. Приплыли, товарищи ученые, сливайте воду. Философский камень, эликсир бессмертия, вечный двигатель, и голова вроде не болит. Едем дальше, видим мост. Всякое поле должно иметь, как иначе, два основных полюса, плюс и минус. Попробуем нарисовать общую картину Вселенной… Валет, собака такая, затих. Наверно, оппонент собирался возразить, что рисовать он не умеет, а главное, не хочет. В детстве не приучили, папа пил, мама гуляла, воровать начал. Добро бы, бабу голую рисовать, а то Вселенную. Так ведь это одно и то же. Пришлось вступить в полемику, для разрядки международных отношений. Поэтом можешь ты не быть, но человеком быть обязан. Сказал Маяковский и застрелился. Все беды из-за баб. То Дункан, то Гончарова, то Пума с Маринкой. Не переживай, дружок. О женщинах речь тоже будет. Валет довольно засопел! Оппонент называется, я продолжил.
Существует звездное поле. Звезды – женское начало, энергия со знаком минус, материя в чистом виде. Почему минус? Да потом что стремится к покою, подавляется гравитацией, но порождает плюс, вокруг звезд образуется вакуум. Космос – мужское начало, дух в чистом виде, энергия пространства, где мчатся бешеные младенцы вроде меня, нейтрино и разные свободные частицы, которым хочется все понять и обязательно кого-нибудь трахнуть, желательно звездочку покрасивее, и погибнуть геройски, зато дети появятся. Тут и продолжение рода, и вечная память. Напряжение между звездами и космосом образует родительское поле, еще не единое. Единое – это когда все вместе, родители и дети в одной кастрюле парятся. Я не декабрист, прошу не путать. Трубецких нас было полсела, может быть, в сомнениях и муках – от князя прапрабабка родила. По образу и подобию.
Солнце мама! Космос папа. Целовались не зря, получилась Земля. Как вышло? Жила себе звездочка, молодая и красивая, звали ее Солнышко. Космос-удалец мимо пролетал. Зацепило, начал круги мотать, стихи читать, поэмы про любовь и райское блаженство. Все ближе, ближе… Вдруг бац! Выброс энергии. Как? Что? Позовите врача! Караул, мы беременны. Обрюхатили Солнышко. И пришлось добру молодцу бросать живопись и поэзию. Конфетный период закончился, началась семейная жизнь. Родительское поле затратило часть энергии, образовалось сложное поле. Солнечная Система. А детей? Их семеро по лавкам, куда деваться. Папаша, гони денежки! Алиментики, так сказать.
Земля, как всякое дитя женского рода, стремится к гармонии. Смена дня и ночи, то в жар ее бросит, то в холод, кометы и астероиды, ужас. Родителей не выбирают, суровые попались. Особенно мамаша строгая. Ни в кино, ни на танцы, только и знает: отцу скажу, ремня получишь. В подвале закроем, будешь рукавицы шить. Бегай вокруг дома, как коза на привязи. Ура! Папа приехал! Папа, дай денежку! И скажи матери, чего она! Папа стакан накатил, ему надо с мамой уединиться, за жизнь поговорить, держи, дочка, все не пропивай. Молодежь ныне! А папа расщедрился. И создал доченьке защитный слой. Если планета энергия со знаком минус, вокруг, ясное дело, энергия со знаком плюс, уголок райский, Эдем называется. Другое дело! Атмосфера, мягкий климат, облака плывут, юбки-оборочки, мальчики торчат, на астероидах гоняют, прикид солидный. Весна пришла, любовь, ритмы бьют ключом, успевай, поворачивайся… Короче. Образовалось биополе. Рожай, не хочу! Девка созрела, кущи райские. Как, что? Не может быть. Может, товарищи ученые. Это вам не Дарвин с его обезьяной. Опустите плечи, бить не будем. Биополе Земли есть напряжение между ее гравитацией и антигравитацией, притяжением Космоса. Земля – это планетарная матка. Жизнь результат напряжений, а не случайных катаклизмов, и вовсе не естественный отбор мутантов. Эволюция не случайна, но развивается в точном соответствии и заданном направлении, что приводит к появлению Человека! Его не занесли с других планет, но он результат энергетических процессов. Деревья стоят прямо, а не валяются на тротуарах, как пьяные. Лежали бы, но есть напряжение в пространстве, и по струнке весь мир живет, киты плавают и стада кочуют. Травинка асфальт пробивает, человек ходит прямо, потому что позвоночник тянется вверх. Космос зовет! Рождаться еще предстоит, а пока мы в животике барахтаемся, пуповины сосем, за скважины боремся, воюем. Естественный отбор для обезьян, а человек – звучит гордо. Валет, мерзавец. Ты слышишь?! Что, что. Вращаться тебе в колесе Сансары, от таракана до баобаба, пока думать не начнешь. Знание – вот где сила.