Ева Витальевна Шилова
Преферанс на вылет
А вот Леона допустила большую ошибку, связавшись с Анастасом диМорро. Это отнюдь не милый бескорыстный мальчик, это хищник, только прикрывающийся романтическими устремлениями. Не подходящий он для нее персонаж, как ни крути. Даже если он и обещал грае диЛагрю жениться, то вряд ли был в курсе финансовых условий ее договора с мужем и размера неустойки в случае измены, это, во-первых. Да и мозгов у него, не как у Филиппа, а куда как меньше, это, во-вторых. Хватить их может только на вульгарный шантаж. Так что не факт, что уже завтра-послезавтра грая диЛагрю не прибежит сюда с плачем и просьбой добыть у бывшего любовника компрометирующие ее письма, не факт! Доминик мог с ходу назвать минимум трех дам, вынужденных оплатить короткую память этого хлыща, и мог поспорить на сумму, равную месячному доходу их агентства, что всего их было намного больше!
Говоря о честности по отношению к женщинам… так ли уж сильно его метод общения с ними отличается от действий Филиппа? С поправкой на то, что сам он не женат? Нет, он не мешает знакомым дамам проводить ночи в его постели, и даже проживать в его доме. Не забывает вовремя поздравить с праздниками, вывести в театр или оперу, не скупится на цветы и подарки… Но всегда ставит очередной претендентке условие – он женится только на той, которая подарит ему ребенка. Иначе никак. Потому и не женат до сих пор, хотя какие только попытки его сожительницы не предпринимали! И предлагали собственных малышей от предыдущих браков, и узнавали все о возможности усыновить брошенного крошку, и лгали о беременности, и даже заводили детей на стороне, но заканчивалось все одинаково – расставанием и разочарованием. Он-то знал правду…
У него могла быть совсем другая жизнь, если бы не нрав отца.
Оноре диБашомóн гордился тем, что принадлежал к старинному галльскому роду. Чем именно полагалось гордиться в случае принадлежности к старинным родам, Доминик как не понимал тогда, так и не осознал до сих пор. Такие же местечковые жители, как и прочие, единственное отличие старинных родов от остальных – склонность фиксировать на бумаге или пергаменте имена предков. Потому что никакими другими качествами или поступками, достойными даже не запоминания, а хотя бы простого упоминания род диБашомóн не выделялся. А если чем и выделялся…, то достаточно специфическим образом.
Вот прапрадедушка Андрэ отличался повышенной задиристостью и норовил вызвать на бой каждого, кто, по его мнению, на него не так посмотрел. Сколько шрамов у него было, даже лекари считать умаялись. И что? Во время очередного выяснения отношений соперник ранил его, да так удачно, что забияка диБашомóн на глазах у свидетелей истек кровью. А прадедушка Люсьен славился тем, что мог за один вечер выпить бочонок вина. И что? Так и умер с диагнозом «лопнула печень». Дед Бартоломео хвастался тем, что не обошел вниманием ни одну девицу или молодую женщину в округе. И что? Получил от разозленного ухажера очередной пассии вилы в живот на заброшенном хуторе, где его даже искать поначалу не пытались. И нашли-то его, когда он уже давно остыл и был несколько поеден мелкими грызунами. Кто бы Доминику объяснил, чем тут можно или нужно гордиться?!
Тем не менее его отец древним происхождением очень кичился, а возражать ему было не самым умным занятием. Потому что для не согласных с его мнением, да еще и осмеливающихся спорить с ним в качестве основного аргумента в ход мгновенно шли кулаки. А иногда и хлыст. Суров был Оноре диБашомóн и скор на расправу.
Зато и сообразителен. Не желая закончить жизнь так же рано, как его несдержанные предки, он выбрал себе менее опасное занятие: начал коллекционировать артефакты. И в их имении уже три зала были переделаны под музейные. Где за стеклом в витринах стояли, лежали и пылились самые невероятные, по большей части абсолютно никому не нужные предметы.
Вот зачем кому-то в наше время может понадобиться кисть, которой когда-то творил сам ДиРамболье? Даже если она попадет в чужие руки, такие же шедевры новому владельцу создать не удастся! Талант не передается через предметы, как бы кому-то этого не хотелось! Или в чем смысл владения артефактом для поддержания сердечной мышцы, принадлежавшим великой актрисе Лилии Буарди? Мало того, что он давно разряжен, так и изготавливался он по индивидуальному заказу, исключающему возможность воспользоваться им кому-то из посторонних.
И так, в какой экспонат ни ткни: либо не работающий, либо не востребованный. А денег это увлечение, между тем, пожирало неприлично много. Страсть собирателя поглощала все доходы семьи. Столько, что порой не хватало на самые необходимые вещи. Говорят, когда-то имение диБашомóн славилось на всю округу своими приемами: приглашались гости, демонстрировались самые новые веяния моды, подавались самые изысканные яства и редкие вина, велись умные дискуссии, танцевали пары… Ничего этого Доминику увидеть не удалось. Дом на его памяти всегда был скучным, запыленным и неухоженным. И жили в нем такие же скучные, пыльные и никогда не улыбающиеся обитатели.
А его мать вообще напоминала призрака. Агделина диБашомóн всегда носила серые, как будто застиранные платья, редко заговаривала с окружающими, ходила по дому, не поднимая головы и старалась как можно реже покидать свои покои. Потому что любая ее встреча с мужем заканчивалась одинаково: потоком обвинений и рукоприкладством. И после одной такой встречи она заняла положенное покойным место в родовом склепе диБашомóн. А все ее портреты были немедленно унесены подальше от глаз, на захламленный чердак.
И тогда Оноре диБашомóн перенес свое внимание на пятилетнего Доминика. Если до этого маленький Дом думал, что отец его просто за что-то не любит, то теперь пришло осознание, что тот его ненавидит. И что бы тот ни сказал, или ни сделал, итог был один – очередное наказание. Лишение еды, прогулок, воспитание розгами, пребывание в карцере, его отец был весьма изобретателен. И слуги не торопились выполнять просьбы мальчика. И вместо новых вещей приходилось донашивать обноски за старшими. И учиться его отправили в окружную гимназию с детьми слуг, а не в более подходящее по статусу заведение.
И Дом никак не мог понять, когда и чем он успел так перед отцом провинился, он же ничего дурного не сделал? Это при том, что старшего брата никогда не наказывают ни за шалости, ни за трату денег, ни за приставания к служанкам. Почему такая разница в отношении к сыновьям? Почему отец любит только Себастьяна и всегда вымещает злость на Доминике?
Потому что ты бастард, однажды обмолвился двенадцатилетнему Доминику Басс. Незаконный ублюдок. Потому что наша милая мамочка тебя с кем-то на стороне нагуляла. Не иначе как с грязным пейзанином. Потому что ты не достоин носить фамилию диБашомóн. И лучше бы тебя вообще не было!
С этого дня Доминик перестал задаваться вопросом откуда в отце… а в отце ли? Взялась такая лютая ненависть к одному из детей. Это Басс был похож на отца, коренастый, крепкий, темноволосый, а Дом пошел в материнскую породу. Иногда, рискуя лишний раз попасться Оноре диБашомóну на глаза, он пробирался на чердак, чтобы посмотреть на изображение Агделины диБашомóн, урожденной диЗальвио. И с возрастом все чаще чувствовал, что смотрится как в зеркало. Те же светлые волосы, те же светлые глаза, то же изящное телосложение… Понятно, почему отец так звереет, когда его видит: он живое напоминание о жене-изменщице!
Но если ему так неприятно его видеть, зачем продолжать держать живой раздражитель при себе? Отправил бы его в какой-то пансион или училище, спихнул бы родственникам покойной жены, и ему было бы спокойней, и Доминику легче. А этого не происходило. И Дом однажды понял, что даже смерть неверной жены не смягчила ненависти диБашомóна к ней, продолжая разъедать его душу как проказа. Нет ее, значит, за ее грехи будет расплачиваться ее отродье. Пока Оноре не сочтет счет закрытым. А этого не будет, пока он жив. Или пока жив Доминик.
Но однажды отец призвал братьев в кабинет и ошарашил их заявлением, что пора им приобщиться к величию рода и не пренебрегать демонстрацией положенной атрибутики. Себастьяну достался родовой перстень, по размеру чуть меньше того, который носил диБашомóн-старший. А Доминику – гербовый знак, свидетельствующий о принадлежности к роду. И отец строго-настрого запретил им расставаться с врученными регалиями. Да сыновья и не пытались отказываться от такой чести.
Доминик даже начал надеяться, что отец с годами образумился и сумел как-то обуздать свою беспричинную ненависть. Тем более, что и наказания за последний год ему начали выпадать пореже… но сказанное ему отцом на пятнадцатилетие мгновенно его отрезвило. И последовавшая в тот же день поездка семейства в Гербовую палату Шателя только убедила его в мысли, что диБашомóн ни Агделину, ни его самого не простит никогда.
А отец, оказывается, притащил сыновей в это пафосное заведение не просто так. Он зачитал обращение к Председателю геральдического Совета с просьбой официально установить отсутствие родства между ним и Домиником и на законодательном уровне вывести бастарда из рода. Запретить ему носить имя диБашомóнов, оставив право только на материнскую фамилию – диЗальвио. И обязать отныне семейство диЗальвио кормить и воспитывать их отпрыска.
В определенном смысле Доминик даже не очень удивился. Понятно было, что с годами Бассу перейдет семейное имущество по правилу майората, а его самого быстро выставят за пределы имения под первым же благовидным или не очень предлогом. Он, правда, не ожидал, что Оноре диБашомóн рискнет устроить публичное разбирательство и полоскать грязное белье семейства при свидетелях, но, видимо, очень уж тому хотелось насладится сатисфакцией за необходимость терпеть подле себя неродного ребенка.
А потом секретарь Герольдмейстера предложил им троим проследовать за ним для осуществления процедуры проверки. Собственно, ничего сложного в ней не было. У Оноре, Себастьяна и Доминика диБашомóнов взяли кровь и слили ее в некий артефакт, предложив подождать результатов в приемной. И если Оноре диБашомóн все время ожидания просидел с крепко сжатыми губами, видимо, не так просто ему далось публичное признание в неверности жены, то Басс «оторвался» на Доминике по полной программе. И тот был вынужден выслушивать всю грязь, которую старший брат счел нужным на него вылить. А потом их пригласили в кабинет к ДиДаррону, Председателю геральдического Совета Галлии.
Тот скучным голосом зачитал принятое решения об изгнании бастарда из рода диБашомóн и запрете на ношение им этой фамилии, оставив право только на материнскую фамилию – диЗальвио. Но был нюанс. Данное решение касалось не Доминика, а Себастьяна.
Ай, да матушка! То есть отец не зря подозревал ее в измене, только ошибся с моментом ее осуществления? И с родственными чувствами заодно. Дом понимал, что ведет себя неприлично, но поделать ничего не мог. Он смеялся. Нет, хохотал. Нет, он ржал, как взбесившийся жеребец, и мог только тыкать пальцем в ошарашенные лица отца (теперь уж точно отца!) и брата и хрипеть сквозь смех: «Значит, вот оно как! Значит, вот кто из нас ублюдок!» И продолжал посмеиваться, пока процедуру проверки для возмущенных граев не повторили еще дважды, но, к великому сожалению Оноре диБашомóна и Себастьяна теперь уже диЗальвио с тем же успехом.
А еще Дом не мог сдержать нервного смеха, потому что уж больно несчастным выглядел отец, перехитривший самого себя. Потому что тот только сегодня утром, не иначе как в качестве подарка к пятнадцатилетию, объяснил ему, что таскаемый им целый год, не снимая, гербовый знак таковым не является. Это артефакт, созданный специально для бастардов. Блокирующий в организме выработку семенной жидкости. Чтоб получать удовольствие от общения с противоположным полом они могли. А размножаться – нет.
Так что если Оноре нужны продолжатели рода диБашомóн, то оба сына ему в этом отныне не помощники. Старший оказался чужаком, а младший… поторопился он, отрубая младшему возможность к размножению, ох, как поторопился! Теперь только если самому еще раз жениться и постараться, чтоб на сей раз наследник точно унаследовал отцовскую кровь!
И возвращаться в имение Дому никак нельзя. Вон как отец с братом на него смотрят, у голодных тигров и то взгляды менее кровожадные! Прикопают под ближайшим кустом на выезде из города и забудут, что он был. И пока родственнички не успели прийти в себя, он обратился к ДиДаррону с вопросом в какое из государственных учебных заведений его могут принять. Желательно то, где готовят защитников отечества.
Председатель геральдического Совета Галлии как истинно военный человек очень возрадовался такому проявлению патриотизма и сообщил о возможности прохождения обучения в кадетском корпусе внутренних войск. Доминик немедленно согласился. Даже если бы ему предложили учиться на укротителя тараканов или таксидермиста, он и на это бы пошел. Куда угодно, лишь бы подальше от этих… родственничков. И кротко попросил отца отдать ДиДаррону его документы.
И Оноре диБашомóну пришлось повиноваться. Был бы перед ним кто-то другой, он бы может еще и рискнул поторговаться, но с Председателем геральдического Совета кантона рыночные отношения априори неуместны. Пришлось смириться и вместе с Себастьяном покинуть Геральдическую палату. А Доминика на долгих четыре года отправили в казармы.
Он бегал кроссы, преодолевал полосу препятствий, рыл окопы, учился рукопашному бою и был счастлив. Потому что здесь и сейчас это была жизнь, а не унылое прозябание в имении в постоянном страхе. И упорно занимаясь он зубами выгрыз свой шанс: ежегодно пятеро лучших выпускников получали право поступить без экзаменов на учебу в Академию сыска Хельвеции.
Впоследствии он слышал краем уха, что его отец возмущен выбором места обучения сына. Уже будучи курсантом Академии он несколько раз получал письма с печатью диБашомóна и даже диЗальвио, но безжалостно выбрасывал их в мусорную корзину. Да чтоб о вас, гадах, Мертвые боги не вовремя вспомнили! Они все ему никто. У него больше нет родственников и точка. Как-то даже появилась мысль сменить фамилию… но, подумав, он от нее отказался. У него теперь своя жизнь и занятие он нашел себе по душе, а если его отцу не нравится увлечение сына сыскным делом, то это его проблема.
А потом ему повезло. Когда весь их выпуск отправили на практику по городам и весям страны на розыски некой пропавшей граи, именно ему удалось напасть на ее след, полгода жизни угробив на задание правительства. Нет, найти граю так и не удалось, скорее всего она покинула страну, но ему выплатили обещанную премию и первоначальный капитал на открытие собственного сыскного агентства он честно заработал… Пришлось, конечно, на первых порах и в засадах померзнуть, и под дождем во время слежки помокнуть, но репутацию агентство «Ищейка» с годами заработало отменную.
Поэтому сейчас Доминик диБашомóн мог себе позволить позлорадствовать, сидя в теплом кабинете в уютном кресле и глядя вслед уходящим клиентам. Больше он никуда бегать не намерен. Отныне в агентстве он намерен выполнять только руководящие и консультативные функции.
Восемь бубей
Мы ищем не там, где надо, и потому не можем их найти…
Сесилия Ахерн
– Вот он хочет взять восемь взяток, могу я со своим вторым козырным королем вистовать?
– Обязательно!
– А ничего, что я больше ничего не возьму? Ты сам говорил: недобор указанного количества взяток означает штраф, в смысле запись в гору…
– При восьмерике тебе достаточно одной взятки, а она у тебя есть и есть.
– Опять «плавающая» взятка в игре… а он, часом, не перезаложился?
– Не факт… возможно, при его фишке у него больше восьми и не получается. И заход опять же не его, а заугольный… так что мог он мудро решить, что «лучше стол без двух, чем сам без одной».
– Слушай, а если бы мы оба сказали пас, он бы так и ушел «чистым»?
– Не обязательно. При игре втроем – да, в вот при игре вчетвером, если оба вистующих спасовали, то остается еще одна возможность: раздающий получает право оценить карты одного из них и завистовать. Если и он этого не делает, то да, розыгрыш данной раздачи на этом заканчивается, игрок получает очки в пулю за выполненные обязательства.
– Хитрó…
* * *
Если теневой хозяин города чего-то больше всего на свете и не любил, так это несвоевременных побудок. Справедливости ради, следует вспомнить, что еще он не любил полицейских, остывший кофе, осенние холода и отдавать деньги. А также плохие дороги, барахлящие светильники и рагу из баклажанов. Вечно гадящих голубей. Сезон обложных дождей. И необходимость мириться с глупостью окружающих. Короче, проще было перечислить, что он любил, список бы вышел куда как короче. Но среди особенно нелюбимых вещей и занятий несвоевременные пробуждения все-таки стояли на одном из первых мест.
А тут, извольте видеть, дежурящий сегодня Бархан теребит его за плечо и сипит что-то о срочном сообщении. Ну и кого там могло принести такого срочного, что поспать спокойно не дают?
– Там эта… швабра Клотильда из гостиницы Саважа.
Вот молодец все-таки Барханчик, прям талант, одним словом сумел определить и теловычитание девицы и ее обязанности в месте работы. И чего швабре надо?
– Говорит, что у нее какая-то информацию, которую ты просил сообщать в любое время дня и ночи.
Если это то, о чем он душевно «попросил» весь персонал гостиницы «Азалия», то ночную побудку он ей, так и быть, простит. А просил он их получше приглядывать за поселившимися там неделю назад проверяющими из Департамента охраны труда. То, что к охране труда эта парочка имеет такое отношение, как он сам к исполнению главных партий в балете, было написано у них на физиономиях. Двое молодчиков с на редкость цепкими глазенками уже который день шерстили документацию завода Гайслера по производству медтехники. Причем напрягал его не сам факт проверки, а непонятная цель, с которой это делалось. На какой такой предмет понадобилось проверять условия работы на предприятии, числящемся в концерне вспомогательным? И занимающемся узкоспециализированным производством дезинфекционно-моечных машин, дезинфекционных паровых камер и кипятильников, сборников для хранения очищенной воды, паровых стерилизаторов медицинских отходов и до кучи еще и вертикальных шкафов для хранения всей этой мутоты?
Что реально искали и хотели найти там эти проверяющие? Он уже связался со смотрящими в Мьеже и Перлитоне, где наблюдалась такая же картина. И они заверили его, что проверка охватывает все города федерации, где есть хоть какое-то производство. И никто не может толком понять для чего все это затеяно… И кем. И чего по результатам проверки следует ожидать.
В сущности, плевать ему на ту медтехнику, у него не было интересов на этом заводе, но его начали проверять первым, а, значит, потом придет очередь остальных. Город немаленький, в нем развито отечественное машиностроение, станкостроение, ковроткачество, есть даже предприятие цветной металлургии Майстра, перенесенное в Галлию, где имеются собственные запасы бокситов… Но самое главное, двигаясь последовательно, эти проверяльщики однажды доберутся до тех предприятий, где у него интересы есть. Причем именно что прямые и кровные. Аффинажный завод диГармо, стекольное производство Ялленгейма, косметическая фабрика братьев Каурьян, завод красителей и пластмасс Бреольена, от четверти до половины тамошнего персонала работали на него. В изготовлении дополнительных изделий и артефактов были задействованы все категории служащих, от ведущих специалистов, до подсобных работников, и терпеть пришлых, норовящих сунуть носы в его карман, теневой хозяин города не собирался.
Но прежде чем что-то предпринимать, следовало собрать информацию. Так что там ему собирается поведать эта… швабра?
– Провуар Лыч, эти… из гостиницы… не просто проверяющие из охраны труда. Это практиканты из Академии сыска.
Умная девочка, знает правильное обращение, но дерзкая, здороваться не научили. А прорвалась она к нему по делу, такой подляны Лыч от судьбы не ожидал. Значит, в этот раз курсантам выпускного года Академии сыска досталась выездная практика. Нет бы, как обычно, включить их в одну из полицейских групп, чтобы дать возможность молокососам набираться опыта в процессе реального расследования, но нет, не повезло, в этом году, похоже, решили запустить их в свободное плавание. Значит более трех сотен почти готовых специалистов-сыскарей будут что-то в его вотчине вынюхивать и старательно топтаться на чужих мозолях. И убрать по-тихому курсантиков не получится, вернее получится, но тогда топтаться уже не на мозолях, а на их же выдранных кишках будет лично диФаушер, отвечающий за работу государственной службы сыска.
И подкупить кого-то из них – не вариант, откажутся наотрез, потому что им кровь из носу надо выслужиться перед начальством. От результатов добросовестного прохождения практики зависит их итоговая оценка, а, значит, место распределения, и грядущая карьера. Поэтому зачем им рисковать? Но что же они все-таки ищут? И откуда, кстати, у этой девицы такая явно неафишируемая информация? Но спросить он не успел.
– Провуар Лыч, – неожиданно подала голос сама девица. – Они сегодня закончили ревизию завода медтехники, а с завтрашнего дня начнут проверку на косметической фабрике Каурьянов.
Эх, это сколько же всего ему придется прятать от пронырливых курсантов! Останавливать побочное производство до конца проверки, вывозить излишки готовой продукции, готовиться к неустойкам из-за срыва поставок… Хотя, если на завод Гайслера они потратили всего неделю, вряд ли на братьев Каурьянов им понадобится намного больше времени…
– Тебе откуда знать?
Девица молча вытащила из кармана форменного передника горничных копир и предупредила:
– Это не мой, к утру надо вернуть.
Лыч вставил артефакт в приемник печатника и нажал клавишу воспроизведения. И уже с первых страниц удивленно поднял брови. Ай, да швабра! Притащить копию готового отчета о ревизии завода медтехники! Все здесь: отмеченные правонарушения, фамилии, выводы, рекомендации, и подписи двух курсантов выпускного года Академии сыска.
– А ты не догадываешься, что им нужно?
– Вроде как ищут какой-то жутко ценный артефакт, который вроде как сперла какая-то девка… а заодно гребут всех, кого заподозрят в разных нарушениях. Но это не точно.
– Слушай, Тильда…
– Меня зовут Кло.
Нет, определенно излишне дерзкая девчонка, но начинать воспитательный процесс прямо здесь и сейчас было бы непродуктивно, поэтому Лыч ограничился коротким:
– Ага… и откуда такие интересные сведения?
– От самого проверяющего.
– И что, он вот так просто тебе все выложил?
– Разнежившись, многие перестают держать язык за зубами…
И ухмыляется. Бывает у людей такое необычное выражение лица, когда верхняя и нижняя его части «не совпадают»: губы вроде улыбаются, а в глазах как будто льдинки застыли. А не подразнить ли ее слегка?
– Так ты, я смотрю, времени даром не теряешь?
– Потерянное время может впоследствии дорого обойтись…
Даже не смутилась, треска мороженная. А если так?
– Ты это… больше так не делай.
– Как именно?
И глаза сразу наивные-наивные. И реснички прямо как мини-веера затрепыхались. А он прямо уже верит.
– Не делай просто так вот такое выражение лица. В последний раз, когда я подобное видел, собеседник постарался воткнуть мне в печень кинжал.
Мордашка у нее сразу стало мечтательной, не иначе как она мысленно представляла, как замечательно Лыч будет смотреться с кинжалом в брюхе. А лучше с несколькими, для больше органичности.
– Так зачем тебе понадобилось шпионить за проверяющими?
И девчонка сразу перестала веселиться.
– На фабрике Каурьянов сейчас работает Ханка.
А вот это новость! Ханна Репелье, одна из его лучших «рыбок», его глаза и уши в «Азалии»! Бывшие глаза и уши, потому что не сошлась она во мнении с одним из поверяющих аккурат в вечер их заселения по поводу своего дополнительного нахождения в его комнате. А рука у Ханечки тяжелая… Тогда еще разобидевшийся кавалер нажаловался на нее за рукоприкладство в полицию, и теперь Ханна в вроде как в розыске. Нет, с полицмейстером он договорился, ее не будут искать, но дорога на работу в гостинице ей закрыта до момента их отъезда. И ведь он же сам предупредил ее, чтоб сидела у родственников и не высовывалась! С чего ее понесло на фабрику братьев Каурьян?
– Зачем она туда?…
– Заменяет Сесиль. Двоюродную сестру.
– А та?…
– Слегла с рожистым воспалением на пол-лица.
– А лечится не пробовала?
– Пробовала… но денег хватило только на лечебный артефакт третьего уровня. Пока сыпь и отек не пройдут, ей лучше на работе не показываться. А у них там строго: болеешь – увольняйся сразу. А место хорошее.
Это да, заработки у Каурьянов более, чем пристойные, но и требования соответствующие. И если заподозрят работника в какой заразной болезни, как у Сесиль, лететь ему с работы впереди собственного визга… А Ханна, получается, решила сестричку прикрыть по-родственному… заодно и самой без дела не сидеть.
– И как она туда проходит?
– По пропуску сестры, они простенькие, без арт-снимков.
– И что, на работе никто не смог отличить одну от другой?
– А нéкому. Там начальником смены их общий дядюшка, Ги Буассар, вот он якобы Сесиль, то есть Ханну и перебросил на другой участок, на упаковку, там новеньких много, никому ни до кого дела нет.
Ловко придумали… у него за спиной. Что ж, и Ханне, и Буассару придется много чего от него выслушать, потому что предупреждать надо.
– А ты почему за Ханну вписываешься?
– Она за меня заступилась, когда я в горничные нанялась.
Хм, ну, понятно, помнит Лыч, какие там в «Азалии» горничные, наверняка не отказали себе в удовольствии новенькую девчонку, не умеющую огрызаться, поклевать, но у Ханечки не забалуешь, видать, быстро навела среди них порядок и пригрела эту моль бескрылую. А та теперь решила отплатить добром за добро. Похвально, в смысле прямо даже благородно, только…
– Так ты, значит, вместо Ханны прогулялась в постельку ее несостоявшегося кавалера?
Насупилась. И что он такого спросил? Ему же не подробности соития с этим дятлом нужны, а оценить степень готовности этой Тильды поступиться ради Ханны своими принципами.
– Это… другой. Тот гад еще в обед умотал, но обещал вернуться к утру.
Все-таки не выбрала для пересыпа того, кто Ханечку подставил… И о чем это говорит? Да, собственно, ни о чем, может, ее от него тошнило, а, может, второй курсант поприятней на мордашку оказался. Сейчас это не важно. Важно понять, как отложить проверку у Каурьянов? Не иначе он думал вслух, потому что девица вдруг отозвалась:
– Их надо чем-то отвлечь.
Вот только всяких дурацких советов от сопливых ему и не хватало! И он прикрикнул:
– Тебя сейчас отвезут к Ханне, покажешь Бархану куда ехать. И скажешь, чтоб завтра на работу выходила Сесиль, не хватало еще самой Ханне с этим любвеобильным деятелем столкнуться…
Девчонка попросила уничтожить запись на копире и вернуть его ей, пояснив:
– Это грая Саважа, утром он его хватится.
Лыч без возражений отдал ей арт-поделку, потому что сам курсантский отчет уже был у него, а просвещать грая Саважа лишний раз о том, что происходит у него в гостинце… а зачем? Меньше знает – лучше спит. Гораздо важнее сейчас самому выработать некий план действий.
Правду ли сказал курсант своей случайной любовнице? Или это очередное прикрытие для его же, например, ушей? Что ж такое надо было упереть, чтоб весь выпуск Академии бросили на розыски? Нет, вряд ли, скорее это официальная версия, а, судя по отчету, диФаушера интересуют те, кто может работать с артефактами. И изготавливать с их помощью «левый» товар. Не вовремя для них главный сыскарь начал чистить арт-предприятия, но кто предупрежден, тот не жрет в тюрьме баланду. А из сырой мысли этой девицы можно выудить здравое зерно… И Лыч немедленно потребовал явки всех своих заместителей. Чего это им отдыхать, когда начальство бодрствует и просто-таки, не щадя себя стоит на страже общих интересов?! И занятия немедленно нашлись для всех, невзирая на непроспатое состояние.
Коготь с охранниками был направлен на склады фабрики братьев Каурьян с наказом погрузить и вывезти до рассвета все произведенное сверх нормы. Хвост вместе со своими топтунами был отправлен предупреждать прикормленных работников о временном прекращении дополнительной деятельности. На долю Флейтиста пришлось снаряжение курьеров к заказчикам с сообщением о временном перерыве поставок. И только оставшись с Кабаном наедине Лыч заговорил о способе нейтрализации излишне любознательных проверяющих.
– Отвлечь, это правильно, но каким образом? Чтоб успеть прикрыть все наши дела и не засветиться?
– Так у нас же их отчет есть! Со всеми данными.
– И что?
– Он подписан ими вчера, значит, передать его полицейским они, скорее всего, не успели… отдадут сегодня утром.
– И что это нам дает?
– Ну, как что, шанс сделать доброе дело. Анонимно предупредить по списку тех, на кого благодаря расследованию курсантов уже есть наводки. Представляешь, что будет, когда наша бравая полиция поутру эдак вальяжненько выдвинется на производство арестов и выяснит, что подозреваемые внезапно рванули с насиженных мест, а то и из города как ошпаренные?
– Гениально… Они наверняка будут трясти руководство завода по производству медтехники и самого грая Гайслера, но оснований соединить массовый побег их подозреваемых с грядущей проверкой фабрики братьев Каурьян… нет, такое им даже в голову не придет…
– Возможно, даже самих курсантов отвлекут на повторную проверку этого медтехнического производства… а мы тем временем спокойно прикроем все проблемные места…
– Хм… а если кто-то из кандидатов на арест нашим словам не поверит и бежать откажется?
– Будет сам себе дурак. Хочется кому-то в тюрьму, его дело. Мы будем знать, что сделали все, что могли.
– Это да… но они могут не ко времени протрепаться, о том, что их пытались предупредить…
– Можно подумать, не обнаружив по домам добрую половину подозреваемых, «козодои» не допрут, что их предупредили! Кстати, это дополнительная мотивация для них еще раз попристальнее проверить вотчину Гайслеров, поискать там кого-то умного и предусмотрительного.
– Удачи им. Да и кстати…, как думаешь, насчет вороватой девки другим смотрящим сообщать?
– Я бы не торопился. Что у нас есть кроме ничем не подтвержденного слуха о якобы какой-то девице, которая якобы что-то украла? Ты действительно думаешь, что, заимев нечто ценное, она бы продолжала работать на заводе?
– Не-ет…, она бы начала искать выходы на тех, кто готов купить эту ценность… надо предупредить всех скупщиков в Тьеллимаре и окрестностях, чтоб особое внимание обращали на то, что им притащат бабы…
