Дмитрий Красавин
Василиада
Значит, искать надо с другого конца. Еще неделю назад Володя Соломин был нормальным парнем без всяких националистических завертов. Должно быть какое-то сильное эмоциональное потрясение, чтобы в считанные дни столь радикально измениться. Что произошло? Паренек сейчас дома. Живет в двадцать третьей квартире. Виктор подошел к сейфу, достал список членов квартирного товарищества. В двадцать третьей квартире проживал Сергей Юрьевич Соломин. Виктор был поверхностно знаком с ним, но ничего определенного о его прошлом, настоящем, о политических взгляда и т. п. не знал. Вероятно, сейчас Соломин-старший на работе – иначе сын не стал бы столь агрессивно разговаривать с учительницей по домофону. Сейчас пять часов вечера. Отец паренька с минуту на минуту может вернуться с работы домой. Что ж, тогда самое время…
Володя Соломин был дома один.
– Вы насчет разбитого окна? – открывая дверь полицейскому, поинтересовался он несколько вызывающим тоном.
– Какого окна? – удивился Виктор. – У меня личное дело к твоему отцу. Сергей Юрьевич дома?
– Еще не пришел.
– Ну, если не возражаешь, я подожду его в вашей квартире. Поговорим. Может, ты чем-нибудь поможешь.
– А что у Вас за дело? – все еще настороженно, не до конца доверяя благодушному тону полицейского, осведомился подросток.
– Ты как хозяин, сначала пригласи гостя присесть, предложи чаю, а потом расспрашивай.
– Ну, заходите, – поколебавшись, предложил Володя.
За чаем, разговорив паренька, Виктор узнал, что живут они вдвоем с отцом. Мать умерла, когда мальчику было два года. Отец работает прорабом в строительной фирме. Судя по обстановке в доме – компьютер, плоский телевизор, стильная мебель – материального недостатка в семье нет. Раньше они жили в Нарве, но это было так давно, что мальчик не помнит. В Нарве родился отец. Его бабушка, Володина прабабушка, перебралась туда к сестре еще в войну, так как ее родную деревню под Псковом спалили немцы. Ни прабабушки, ни бабушки по линии отца Володя не знал – они умерли до того, как он родился. Но зато он знал другую бабушку – мамину маму. Она раньше жила в Киеве, после Чернобыля часто болела, поэтому семь лет назад переехала к ним с папой в Таллин. Жила на даче в Мууга и недавно тоже умерла.
Рассказывать о родственниках приятнее и легче, чем объяснять, кто и почему разбил окно у Альбины Антсовны. Подросток совсем перестал бояться полицейского. Ему, в какой-то степени, даже льстило внимание к своей персоне со стороны взрослого солидного человека.
– Ну, если твоя прабабушка перебралась к сестре в Эстонию в войну, а не до войны, то, наверное, отец теперь не имеет никакого гражданства. Не так ли? – поинтересовался Виктор.
– Да, у него серый паспорт.[17] И у тети Зои серый… Все Соломины и Блиновы с серыми паспортами. Если Вы хотите папу на работу пригласить, то ничего не выйдет – с серыми паспортами в полицию не берут.
Виктор задумался. Он сам в начале девяностых взамен утратившего силу советского паспорта получил серый паспорт иностранца. Тоже из постоянного жителя Эстонии был политиками переведен в разряд временных, реально светила потеря работы… Много тогда ребят вынуждено было уйти из полиции. Кто-то потом уехал в Россию или на Украину, кто-то перебрался на Запад. Политика дело тонкое. Подручные Сталина в сороковых наворотили дел в Прибалтике, а тех, кто бежал из сталинской России, новая эстонская власть назначила козлами отпущения. Кому нравиться быть козлом отпущения? Серопаспортники – самая благодатная среда для роста эстонофобии. Нервный, с неустойчивой психикой паренек мог такого от своих родственников наслышаться.
Поглядывая изучающее на подростка, Виктор уже мысленно прикидывал, как поделикатнее расспросить паренька о том, что отец говорит об эстонцах в целом, но в это время дверь квартиры отворилась и в прихожую вошел Соломин-старший.
– Да у нас никак гости? – пробасил он, заглядывая в комнату.
Виктор поднялся из-за стола, шагнул ему навстречу:
– Здравствуйте, Сергей Юрьевич.
– Здорово, сосед, – переступая через порог, пожал тот протянутую полицейским руку. – Что-нибудь случилось?
– Разговор есть. Поужинаешь, забеги ко мне. Квартиру знаешь?
– В третьем подъезде, кажется?
– Восемьдесят четвертая.
– Договорились.
Сергей Соломин ужинал недолго – через пятнадцать минут он уже сидел на кожаном диване за журнальным столиком в квартире Виктора Демиденко.
Виктор не стал сразу рассказывать соседу о разбитом окне – окно дело третьестепенное. Для начала он расспросил Сергея, насколько тот доволен или недоволен выпавшей на его долю судьбой иностранца и вообще политикой государства по отношению к русским в Эстонии. Затем поинтересовался его мнением относительно Альбины Тылк.
– Очень хороший человек, – немного расслабившись после не особо приятных разговоров на тему межнациональных отношений, – ответил Сергей. – Всегда улыбается, ну и сам начинаешь, увидев ее, улыбаться. Потом весь день в душе как бы лучик светится…
Виктора, в отличие от Сергея, перемена темы не расслабила. Он напряженно смотрел в лицо собеседнику, как бы ожидая от него большей откровенности.
– Откровенно говоря, – уступая давлению, продолжил Сергей, – я даже мечтал как-нибудь заговорить с ней на улице, узнать о ее жизни, может помочь в чем-нибудь, но как-то повода не представлялось…
– Ну что ж, постараюсь удовлетворить твое любопытство, – Виктор откинулся на спинку стула, – да и повод для знакомства представлю. Родилась она в Сибири, куда в 1949 году были депортированы[18] ее мать на третьем месяце беременности, отец, бабушка и трехгодовалый старший брат. Брат умер от воспаления легких еще в теплушке. Деда Альбины застрелили при выселении с хутора – он, пытаясь защитить семью, набросился с топором на красного командира, уроженца соседнего хутора. До второго класса Альбина училась в русской школе. Эстонский язык знала плохо, так как соседи по бараку, в котором они жили, были все русские. Когда семье разрешили вернуться в Эстонию, она пошла учиться в эстонскую школу. Одноклассники дразнили ее сибирячкой – она многого не понимала по-эстонски, часто просила повторить, говорила с русским акцентом, да и успеваемость была ниже средней. Но в девятом-десятом классах «сибирячка» уже освоилась с родным языком, ходила в отличниках. Потом закончила с красным дипломом педагогический институт. Работает, как ты знаешь, преподавателем в школе, учит твоего сына эстонскому языку. Была замужем. От брака осталось двое детей – мальчик и девочка. Доволен полученной информацией?
– Да, но чем обязан…
– А теперь, к сути, – не дал ему закончить фразу Виктор и подробно рассказал о разбитом окне, об угрозах Соломина-младшего убивать эстонцев, о разорванном в клочки заявлении…
– Но…
– Откуда у твоего сына такая ненависть к эстонцам? Где он подцепил эту проказу? – повторно перебив Сергея, резко спросил Виктор.
В первые секунды рассказа о хулиганском поведении сына Сергей был поражен случившемся не меньше Альбины Тылк. Потом, прижав ладонь ко лбу, задумался. По его лицу, позе, тысяче других неуловимых глазом, но не остающихся незамеченными для интуиции сыщика мелочей, Виктор почувствовал, что Сергей может как-то просветить эту историю. На некоторое время в комнате установилось молчание.
– Как человек ты меня должен понять, ну, а как следователь… – глухо заговорил наконец Соломин. – Выходка моего сына безобразна. Я не ожидал такой реакции. Но виноват не он – виноват я. Он очень впечатлительный, да и мозги у ребят в таком возрасте еще плавают. Боль пройдет, он поймет, что люди не делятся на своих и чужих по национальному признаку. Ты хочешь знать, почему мой сын разбил окно у своей учительницы… Возможно, какие-то психологические аспекты я упущу… Но постараюсь…
Неделю назад у меня умерла теща. Вернее, погибла… Была убита… Вовке она с двухлетнего возраста заменяла мать. Он пропадал у своей бабушки Насти большую часть свободного времени. Она жила в Мууга[19] на даче, которую мы пять лет назад перестроили под зимний дом. Он копался вместе с бабушкой в ее грядках, выгуливал терьера. В его полном распоряжении был вместительный чердак, который он превратил в некое подобие корабельной рубки. Кроме бабушки и соседских парнишек в рубку никто не допускался. О их дружбе можно рассказывать часами. Теща нахваталась радиации где-то под Чернобылем, а последнее время у нее еще и сердце стало частенько прихватывать. Она принимала горы лекарств. Инструкции к лекарствам на русском языке с описанием противопоказаний, времени и доз приема, взаимодействия с другими лекарствами и прочими важными сведениями в Эстонии уже много лет не выпускаются. Более того, если на коробке или банке с лекарством имеется русский текст, его, как правило, заклеивают этикеткой с эстонским текстом. То ли Закон о языке обязывает аптекарей так делать, то ли стремятся свою лояльность к языковой политике государства продемонстрировать, то ли еще какие причины. Не знаю. Но факты таковы и не для кого не являются секретом. Теща, к сожалению, эстонским языком не владела. Сейчас можно только догадываться, в какой аптеке и когда она купила… Впрочем, я не буду сейчас упоминать называния лекарств. Если ты или кто другой поведет следствие по делу об ее убийстве или, как ты выразился, о разжигании национальной розни – весь арсенал, принимавшихся ею лекарственных средств находится на даче в Мууга, в тумбочке, возле кровати. Кроме того, имеется заключение врача о причинах смерти. Прошлую пятницу мой сын, действительно, не был в школе, но не из-за гриппа – он прощался с бабушкой. Народу было немного. Чего греха таить, и на кладбище, и дома на поминках люди не только говорили о покойной, но и о причинах ее смерти. Кто-то вспоминал нечто аналогичное про своих знакомых, кто-то сам пострадал от незнания эстонского языка. Не исключаю, что вспоминали и другие обиды. Володька много плакал, его утешали. Один из гостей, захмелев, шепнул парню: – "Вырастешь – отомстишь эстонцам за бабу Настю, а сейчас будь мужиком – не реви". Я осадил гостя, чтобы не молол ерунды. Тот утих. Володька тоже перестал плакать. В выходные я парня почти не видел – надо было решить ряд вопросов связанных со смертью тещи: помочь ее сестре-инвалиду, жившей последние два года вместе с ней на даче; навести в комнатах порядок, разобрать документы. Постоянно кто-то звонил, куда-то приходилось ездить. Ну, ты понимаешь. В общем, бросил сына наедине с его черными мыслями. Сегодня утром, когда я уходил на работу, сын еще спал. Я не стал его будить, хотел, чтобы он отдохнул от переживаний, пришел в себя … А он те, сказанные захмелевшим гостем слова переваривал. Он привык верить взрослым. Потом вот такая реакция…
Сергей замолчал.
Виктор тоже не знал, что сказать. Политика в Эстонии во многом еще строится на прошлых обидах, жажде мести… Отсюда и разделение общества на своих и чужих. Создание для чужих языковых преград в части получения жизненно важной информации (о свойствах продаваемых в аптеках лекарств в том числе) – закономерный результат этой политики. Рану подростку нанесли раненные прошлым люди. Он в ответ ранил Альбину. Люди мстят за прошлые обиды, растравливают раны, заражают друг друга проказой, вместо того, чтобы объединившись сообща бороться с болезнью. Что спрашивать с подростка, если взрослые, облаченные властью люди, ведут себя ничуть не лучше? Тот родственник на кладбище – один из тысяч прокаженных – виноват в случившемся не более тех прокаженных, которые лишили бабу Настю информационных вкладышей к лекарствам на понятном для нее русском языке.
– Я встану перед Альбиной на колени, – произнес наконец Сергей. – Горы сверну, лишь бы она снова улыбалась при встречах.
Виктор встал из-за стола:
– Что ж, не смею задерживать.
Сергей тоже поднялся и уже за дверями, на лестничной площадке поинтересовался.
– Она, кажется, напротив тебя живет?
– Так точно, – подтвердил Виктор. Чуть помедлил, прежде чем закрыть за гостем дверь, и добавил: – Удачи тебе.
* * *
На этом месте Виктор прервал свой рассказ, переключив внимание на лежавшую у него на коленях карту.
– Чуть помедленнее, – попросил он, вглядываясь в проносящиеся за окном указатели. – Притормози.
Я снизил скорость.
– Вон у того желтого столба – направо.
Мы съехали с шоссе на узкую щебеночную дорогу, сбегавшую вниз. Метров через пятьсот свернули на грунтовку под кроны елей, снова полезли вверх и минут через десять вынырнули из леса у кромки широкого поля. На другом конце поля, там, где обрывалась дорога, за плетенным забором стоял невысокий дом с черепичной крышей. Возле дома бегали дети – два мальчугана лет по двенадцать и девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Мы въехали в открытые ворота. Дети сразу обступили машину, громко переговариваясь между собой по-эстонски. Рыжий вихрастый мальчуган, увидев Виктора, запрыгал на одной ножке и перешел на русский язык:
– Дядя Витя приехал! Дядя Витя!
Из дома вышла хозяйка, типичная эстонка средних лет – светловолосая, голубоглазая, с характерной для финно-угорских народов скуластостью. Симпатичная. Но не из-за внешней красивости, а от какой-то глубинной внутренней красоты, проступающей наружу из спокойствия и умиротворенности ее лица, немного джакондовской улыбки… – Эма! Эма! – бросился к ней рыжеволосый мальчуган, – Дядя Витя приехал!
Мы вышли из машины.
– Встречай гостей, хозяйка! – шагнул ей навстречу Виктор.
Они дружески обнялись.
– Ты хоть бы позвонил с мобильника, что подъезжаешь к дому. А то Сергей полчаса назад в Отепя за пивом поехал. Чуть-чуть вы с ним разминулись, – упрекнула она Виктора.
– Да, виноват, – согласился тот. – Но ничего, пока твой муж по магазинам ездит, мы с приятелем дом осмотрим, сад, окрестности… Ты не против? – повернулся ко мне Виктор.
– Нет, нет, – возразил я, – у меня в Пюхаярве деловая встреча. Я и так запаздываю.
– Может, чаю с медком на дорожку попьете? – предложила хозяйка.
К сожалению, у меня действительно не оставалось времени для распития чаев.
Я поблагодарил хозяйку за радушие, попрощался с Виктором сел за руль, отжал сцепление, завел мотор и поехал. Всю дорогу до Пюхаярве я невольно возвращался мыслями к неоконченной истории с разбитым окном.
А может, гостеприимная хозяйка хутора и есть та самая Альбина? Мужа у нее звать Сергеем. Уж не Соломин ли он? Тогда тот русский мальчуган, игравший возле хутора с эстонскими детьми – бывший «эстонофоб» Соломин-младший! Собственно говоря, что здесь нереального? Если люди умеют разговаривать друг с другом на главном «государственном» языке – языке взаимоуважения, то никакая проказа к ним не пристанет. Судя по рассказу Виктора, Альбина владела этим языком в совершенстве. Сергею помогла его освоить любовь. А что касается Соломина-младшего, то наглядный пример взрослых – лучшее лекарство для их детей от проказы национализма. Все по-человечески понятно. Жаль бабушку Володи не воскресить. Жаль, что до сих пор люди травятся и умирают от приема лекарств, лишенных понятных для них аннотаций на русском языке. Политики продолжают делать свой бизнес на разделении людей по принципу «свои» – «чужие», не жалея для «чужих» яда. В нашей национально-озабоченной стране человечность – это чудо.
Интересно, а почему Виктор не возбудил дела о разжигании национальной розни? Встретимся в следующий раз с ним где-нибудь в городе – обязательно спрошу об этом.
