Дмитрий Красавин
Василиада
9 октября
Николенька подал начальству заявление об увольнении и утром в понедельник думает отправиться с котомкой за плечами в монастырь.
Жаль. Он, в сущности, неплохой мужик.
Я перед ним в долгу: и жил два месяца на его средства, и крышу над головой благодаря ему имел.
Сейчас я, вроде как, на ноги встаю. С работой наметки появились. Насобирали бы вместе денег, вылечились бы от алкоголизма…
Но ему этот монастырь как мечта детства.
Я говорю:
– Не поймет тебя тамошний игумен, коль обитель «божьим ремнем» назовешь.
А он:
– Смиренным буду. Мне главное – в молитве и трудах тишину обрести.
– Совершенствоваться будешь?
– Душа человека Богом создана, а потому итак совершенна. Отмою ее от всего, что налипло, стану жить своей жизнью, а не в рабстве у зависимостей.
– А по мне: что монастырь, что тюрьма.
– Тебя любовь очищает. Тот, кто любит одного человека, тот своей любовью всего мира касается и через сие чувство к Богу приходит.
– Мудрено рассуждаешь.
– Чего ж тут мудреного? Разве не ты у нее под окнами слушал голоса звезд, музыку ветра, не различая где ты, где она? Ты не ощущал себя, тебя не было, но ты через любовь свою был всем, основой всего мира. О чем ты думал в тот момент?
– Ни о чем. И кто тебе сказал, что я люблю ее? Я просто был…
– Любить и означает просто быть. Жить сердцем, не оглядываясь на прошлое, не заботясь о будущем, без корысти.
10 октября
Вчера днем отец Бригитты уехал по своим делам в Америку.
Под утро, ни свет ни заря, я срезал с кустов в соседском саду последние осенние розы, перевязал стебли лентой от новогоднего серпантина и положил огромный букет на ступени ее крыльца.
Кавказец обнюхал цветы и, что-то недовольно проворчав, отошел в сторону.
Ее реакция была изумительной.
Укрывшись опавшей листвой, я наблюдал из своего старого лежбища под кустом, как она вышла из дома, заперла за собой дверь, повернулась, чтобы спуститься с крыльца на дорожку, и тут увидела розы. Она ахнула, сделала шаг назад, потом наклонилась, подняла букет, оглянулась по сторонам…
Кавказец прыгал вокруг нее, норовя лизнуть в щечку, как будто розы – это его работа.
Я прижался к земле, пытаясь слиться с травой и листьями.
Она тихо рассмеялась, позволив кавказцу дотянуться языком до ее щечки. Потом отстранила пса рукой и погрузила лицо в аромат цветов.
Я был счастлив, а она, разбросав веером воздушные поцелуи, вернулась с розами в дом.
Наверное, мне следовало в ответ на поцелуи подняться из своего укрытия и с достоинством поклониться.
Но на мне не было фрака.
15 октября
Итак, я остался один.
Николенька вчера получил расчет и отправился автобусом в свой монастырь.
Деньги, несмотря на мои протесты, он разделил поровну: «Когда еще свои заработаешь, а жить на что-то надо».
Подарил запасной ключ от плотницкой. Наказал, чтобы вел себя тихо – не ровен час, узнает начальство. «Выгонят – где спать будешь?»
Сегодня суббота. С утра сходил в баню и парикмахерскую.
Деньги жгут карман: три часа курсировал от «Напитков» к калитке ее дома и обратно.
Вспотев и обессилев, присел на холодную скамейку парка.
Ветер кружил по аллее листья, перемешивал в лужах их цветные паруса с белыми кудряшками облаков и громко стучал мокрыми фалами о металлические тела флагштоков возле здания городской администрации.
Прошла насупленная, погруженная в свои проблемы женщина, толкая перед собой низкую детскую коляску.
Проехал малыш на трехколесном велосипеде.
Один, без родителей. Куда, зачем?..
Редкие, на удивление трезвые прохожие сурово и сосредоточено проплывали мимо и исчезали.
Сумятица мыслей, чувств понемногу улеглась, и в какой-то миг я заметил, что в глубине сердца тихо, но отчетливо и чисто звучит так часто снившийся мне когда-то ноктюрн для флейты и рояля с оркестром.
Вот закончили свою партию скрипки, и в тишине космоса зазвучала флейта. Ее нежный, пронзительно одинокий голос звал за собой, обещая покой и даря надежду на существование высокого сакрального смысла жизни. Откликаясь на зов, уронил три нотки рояль. Тембр флейты изменился, подстраиваясь к роялю. Два инструмента в унисон запели о далеком и прекрасном мире единства. Это звучал ее рояль. Тот самый, который подарил мне под ее окнами радость слез. Спустя миг снова зазвучали скрипки, за ними вступили виолончель, фагот. Все вокруг наполнилось чарующими звуками ноктюрна.
Неожиданно мозг пронзила боль воспоминания:
– Господи! Моя флейта!
Я вскочил со скамейки и сквозь дождь кружащихся над аллеей листьев полетел к ломбарду.
Ломбардщик закрывал двери своего заведения, когда я, запыхавшись, протянул ему восемь помятых сотенных купюр – все, что осталось у меня от Николенькиных денег.
Он поворчал для порядка, но вернулся и минут через пять вынес на прилавок мою флейту.
Как мог я на такой долгий срок расстаться с ней?
Я поднес ее к губам и, осторожно вдыхая воздух в ее истомившееся без человеческого тепла тело, пробежался пальцами по клапанам. Она тихо и жалобно отозвалась.
Я сказал ей:
– Не надо слез. Я больше никогда не променяю тебя ни на водку, ни на пустые забавы. – И осторожно прикоснулся губами к мундштуку.
Она ответила густым томным «до».
– Вот это другое дело! Я буду с тобой таким нежным всегда. Буду холить тебя, а вечером представлю роялю. Ты ведь хочешь познакомиться с большим белым роялем, стоящим в гостиной ее дома?
Еще бы! Я знаю, как ты страдаешь от одиночества! Мы очаруем ее звуками того старого ноктюрна, который когда-то вызывал овации в зале консерватории. Помнишь? Мы стояли на сцене почти в центре, левее виолончелистов, и на нас были направлены огни софитов…
Ах, о чем я спрашиваю! Ведь именно твой голос пробудил меня сегодня к жизни. И тот рояль тебе тоже знаком – никакой другой не смог бы так чутко и бережно принять от тебя эстафету и передать оркестру.
Ты не знакома только с Бригиттой, потому что ее не было с нами рядом. Она была в другом мире. Она была на Земле.
Мы перенесем музыку ноктюрна на Землю. Бригитта услышит нас и, отзываясь на признание в любви, тронет клавиши рояля. В тишине земного вечера зазвучит бархатный голос твоего белого кавалера.
В финале к нам обязательно присоединятся скрипки, соединяя воедино мир земной и мир небесный – и Василия, и Николеньку, и Бригитту, и звезды, и Бога…
В мастерской пахнет стружками и лаком. Мне хорошо здесь. Впрочем, когда знаешь, что где-то на Земле есть она, то плохо не может быть нигде.
Послесловие
Тетрадь с приведенными выше дневниковыми записями лежала на прилавке акционерного общества «Три медведя», куда я пришел заказывать раму для окна. Пока приемщик беседовал с другими заказчиками, я успел ее немного полистать. Оформив заказ, поинтересовался, чья тетрадь. Приемщик ответил, что нашел ее за верстаком в плотницкой, когда менял там замок на входной двери.
Из дальнейших расспросов удалось выяснить, что тетрадь, вероятно, принадлежала кому-то из друзей плотника. Они все были алкоголиками. Плотник тоже периодически уходил в запои, срывая сроки выполнения заказов. Теперь вместо него наняли нового работника.
Видя мою заинтересованность в содержимом тетради, приемщик извлек из-под прилавка пару замусоленных блокнотов и протянул их мне:
– Там еще вот это было – хотите взглянуть?
Я взял блокноты, полистал, повертел в руках. На обложке одного было написано химическим карандашом «СОЧИНЕНИЯ НИКОЛЕНЬКИ», на другом – «ВАСИЛИАДА».
– Если желаете, можете все забрать с собой, – великодушно предложил приемщик.
– А вдруг хозяин объявится? – заколебался я.
– Ну, дело ваше. Не возьмете – выброшу. У меня своих бумаг хватает.
Вот такова вкратце предыстория этой поэмы и прилагаемых к ней сочинений. Хозяин тетради и блокнотов пока не объявился. Ну, а если объявится, то мой адрес и номер телефона есть у приемщика в «Трех медведях». Периодически я и сам туда заглядываю.
Василиада
Серебряная туфелька с золотой пряжкой
На вершине дерева висела туфелька.
Николенька ее первый увидел и сказал, что она маленькая, изящная и серебряная.
А еще он сказал, что эту туфельку, пролетая ночью над городом, обронила королева эльфов. Тому, кто найдет туфельку и вернет королеве, она подарит свой королевский поцелуй.
Вася метнул в туфельку палкой.
Палка застряла в ветках на полпути к цели.
Брошенный Николенькой камень не долетел до туфельки метров десять и шлепнулся в лужу позади дерева.
Тогда Вася снял пиджак, разулся, засучил рукава рубашки, полез на дерево и затерялся среди густой листвы.
– Зачем ты обманываешь Васю? – спросил я Николеньку. – Там нет никакой туфельки. Кусок целлофана ветром пришпилило на сучок, а ты Василию мозги пудришь. Знаешь, что у него натура поэтическая, доверчивая.
– Ты что, не видишь? – изумился Николенька. – Целлофан висит ниже, а туфелька – вон, на самой вершине болтается. Маленькая, маленькая…
Я пригляделся чуть пристальней. И правда. Вижу, что-то сверкнуло между листьями, но не серебром, а как бы даже золотом.
– Вижу! Вижу! – радостно закричал я Николеньке. – У нее пряжка из чистого золота!
Николенька ничего не ответил. Он задрал голову вверх и стал любоваться пряжкой.
Минут через двадцать, почти у самой вершины, среди листвы показалась Васина голова.
– Залезайте ко мне! – закричал Вася. – Туфелька совсем рядом, но одному не дотянуться – нужна поддержка.
Мы с Николенькой переглянулись. Скинули разом пиджаки и, засучив рукава рубашек, начали карабкаться вверх.
Добрались до вершины. Качаемся как голубки на веточках.
– Где туфелька? – спрашивает Николенька у Васи.
– Вон, в пакете лежит, – отвечает Вася и показывает рукой на тот кусок целлофана, который я с земли видел.
Николенька потянулся за пакетом. Ветка треснула, целлофан с туфелькой сдуло ветром и понесло в страну эльфов, а мы, расцарапывая руки и лица, полетели в страну обманутых надежд.
Жаль, королева не видела нашего полета.
Она бы нас за мужество и преданность без туфельки расцеловала.
Всех троих.
Начиная с Васи!
Не в деньгах счастье
Мне дали премию.
Вася был очень рад за меня и сказал, что это надо отметить.
Мы отметили.
Сначала на работе.
Потом у Васи дома.
Помню, еще в ресторане были…
Мы хорошо радовались. Я так расчувствовался, что утром пригласил Васю к себе в гости.
Или Вася меня ко мне пригласил…
Ирочка, моя жена, самый близкий мне человек, не разделила со мной радости. Даже Боржоми из холодильника не достала.
– Где премия? Где премия? Где премия? – заладила одно и то ж.
Будто в деньгах счастье.
