Дмитрий Красавин
Василиада
Лови момент
Когда-то и Вася был ловким. Ни одного момента не упускал.
Фортуна голубоглазая подкинет момент. Тот еще только точечкой на горизонте обозначится, а Вася уже к броску готов.
Моменты и в «девятку», и в угол норовили проскользнуть. Вася их всех, как мячики, схватывал.
Фортуна ему улыбалась.
Он ей цветы дарил…
Она еще краше улыбалась…
Загордился Вася и потерял бдительность.
Тут один момент – шмыг мимо.
Потом еще два…
Фортуна перестала улыбаться, нахмурилась, а потом и вовсе отвернулась.
Вася загрустил, запил, на горизонт совсем перестал смотреть.
А зря…
Просыпается как-то утром – тьма кругом. Весь мир от него одной большой пяткой закрыт.
Понял Вася, что это самый главный момент наступил. Упустил его Вася лет пять назад, а он разбух, как флюс, за годы скитаний и теперь для потехи решил Васю придавить.
Обидно стало Васе за понюшку табака пропадать, вспомнил свою былую удаль, изловчился и впился зубами в пятку этого монстра.
Момент разом съежился, качнулся в сторону, хотел назад сигануть, а Вася его хвать за хвост! Поймал, держит и не разжимает пальцы.
Тут звонок дверной задребезжал.
Вася глянул через глазок, а перед дверью Фортуна стоит голубоглазая, улыбается.
Он двери распахнул, впустил ее в дом и сам следом прошел. Взял тетрадку и записал две умных мысли.
Мысль первая: «Лови моменты».
Мысль вторая: «А коль тебя момент словит, не отчаивайся – кусай его за пятку!»
Полет мысли
Прогуливался я как-то по нашему микрорайону. Вижу, с девятого этажа одного из домов мужик полет мысли демонстрирует.
Толпа внизу собралась, за мыслями следит.
Вася в толпе маячит. Меня увидел, руками замахал – в толпу приглашает.
Протиснулся я к нему. Стал частью толпы.
Стоим, наблюдаем. Тишина вокруг. Только мысли крылышками шуршат.
Вдруг Вася кричит:
– Лови! Мимо пролетит!
Смотрю, точно: спикировала одна красавица мимо – и шмяк в грязь! Трепыхается. Брызги летят.
Поднял я ее. Что делать? Свои голову распирают…
И эту терять не хочется – большая, симпатичная…
Пришлось часть своих выбросить, чтоб новенькая поместилась.
А их все больше вниз падает. Толпа балдеет. Люди подряд все мысли ловить стали. Друг у друга на лету перехватывают. Кто что выбросил, кто что поймал – непонятно. Кому мои мысли достались – тоже неясно.
Все перепуталось.
А тот мужик, с девятого этажа, кричит:
– Эй, люди! Хоть кто-то остался при своих мыслях?
Молчание.
Значит, все мы теперь единомышленники.
Сказ про сглаз
Мы с Николенькой шли по улице. Было скользко.
Я поскользнулся, упал, расшиб колено, с трудом поднялся на ноги и стал громко выражать свои чувства по отношению к дворнику, который поленился посыпать лед песком.
– Не усугубляй свою карму, – сказал Николенька. – В следующей жизни так поскользнешься, что лоб расшибешь!
– Причем тут карма, если дворник ленивый? – удивился я.
– У каждого человека своя карма за грехи прошлой жизни, – пояснил Николенька. – Каков был грех, такая и карма. Я ведь не упал?
– Не упал…
– Значит, у меня был другой грех.
Я задумался. Чтобы разрешить сомнения, мы пошли к Васе.
– У него не карма, а порча, – сказал Вася.
– Ха-ха, – сказал Николенька, – порчу насылают завистники, а его, – это он обо мне! – только жалеть можно.
Я стою в сторонке, слушаю их, размышляю. Вчера Николенька по табличкам вычислил, что я был в прошлой жизни персиянкой. Возможно, я был не безгрешной персиянкой, но чтоб в Тегеране песок на лед сыпать… С другой стороны, не такие у меня богатые завистники, чтобы порчу насылать, колдунам деньги платить.
И тут меня осенило – всему причиной обыкновенный сглаз! Очкарик утром в автобусе так смотрел на мою помятую физиономию, так смотрел! Как пить дать – сглазил!
– Кончай, ребята, спорить, – говорю я Васе с Николенькой, – сглаз у меня.
Они выслушали мой рассказ про очкарика, посмеялись и опять за свое – карма, порча…
Зачем спорить? Ведь в главном мы пришли к единству – дворник тут ни при чем…
Мне стало скучно, я постоял, постоял и пошел домой.
Рождественское настроение
Жена дала мне три тысячи рублей и сказала, чтобы я купил домой самую красивую елку для рождественского настроения.
Я пошел за елкой и завернул к Васе.
У Васи болела голова. Я его лечил, лечил, потом вспомнил про елку и загрустил, что деньги кончились.
Вася спросил:
– А почему для рождественского настроения твоей жене нужна елка?
– Потому что она зеленая, колючая и пахнет лесом, – ответил я.
– Жена?
– Елка.
– Тогда возьми мой кактус, опрыскай одеколоном «Русский лес», и все будет, как она заказывала, – предложил Вася.
– ???
– Кактус – это вечная елка, – пояснил он, видя мое замешательство, – если жена колючки покороче пострижет, то он вообще как елка будет.
Васино предложение мне понравилось, но колючки я подстриг сам – у жены и так хлопот много перед праздниками.
Около подъезда меня встретил сосед. Он засуетился вокруг кактуса, запричитал, обозвал его как-то не по-нашему, сует мне в руки две пятитысячные купюры, кричит:
– Покупаю!
У него кактусами вся квартира заставлена, а ему мой, «под елочку», подавай!
Поздно, кактусовод. О рождественском настроении надо было заранее думать!
Свой дом
Сидели мы вчера с Васей и Николенькой у Антса, в пункте приема стеклотары. Про Рождество, про Новый Год рассуждали. О том, где лучше праздники отметить.
– У всех иностранцев есть такие дома, – сказал Вася, – посольства называются, там им всегда рады – принимают, поздравляют, подарки дают… В посольстве и отметим.
– А как же Антс со своим синим паспортом? – спросил Николенька.
– Антса с черного хода проведем. Только пусть не болтает много, а то акцент выдаст, – пояснил Вася.
Идея всем понравилась. Весело стало. Антс достал с полки телефонный справочник, открыл на той странице, где "Saatkonnad[54]" написано, и стал все посольства обзванивать, чтобы выяснить, какое из них будет нам радо.
По первому кругу в посольствах, вроде как, понять не могли, что мы за иностранцы, если не знаем своего посла.
И по второму…
И по третьему…
Бросил Антс это занятие и говорит:
– Вася, ты что-то напутал. Посольство – от слова «посылать», а ты хочешь, чтобы нас «принимали». Придумай что-то получше.
Грустно стало и Васе, и другим иностранцам без посольства, и Антсу. Никакой посол их не поздравит, нигде не рады их принять…
– Ба! – воскликнул Николенька, когда все уже порядочно раскисли,
– "Посольство" – «посылать», "приемный" – «принимать»! Улавливаете? Антс нас на Рождество в приемном пункте примет!
– Точно, – сказал Антс, – только для гирлянды бутылки с собой приносите, а не как прошлый год…
Вот так и решили. И с «черного» хода никого не надо проводить – все свои!
Джингел белл
Вопрос о том, "где встречать?" был решен. Все снова пришли в хорошее расположение духа, и Вася попросил Николеньку рассказать о тех людях, которые первыми стали праздновать Рождество.
Николенька пригласил друзей рассаживаться на ящиках поближе и начал рассказ:
– Давным-давно, когда еще не было Рийгикогу,[55] у плотника Иосифа и жены его Марии родился сын. Он вырос, и случилось так, что его друзья, и друзья друзей, и все их внуки, и внуки внуков, и пра-пра-правнуки – все стали дружить между собой. Многие из них не знали эстонского языка, некоторые даже не в Эстонии родились, но это никак не сказывалось на их дружбе.
– Как у нас, – вставил Антс.
– Да, как у нас, – согласился Николенька и продолжил: – Всех, кто хотел быть вместе с ними, они принимали без экзаменов по географии и прочих мудростей. Кто не хотел с ними дружить, на тех они не обижались. Они говорили, что зло злом не победить и поэтому кроме Добра ничего другим людям не делали, и им самим от этого было приятно. И так им нравилась такая жизнь, которой их научил сын плотника, что они решили каждый год отмечать его День рождения и назвали этот праздник "Рождество".
Прошло много лет. Рождество теперь празднуют по всей Эстонии, потому что мы, ее жители, любим делать Добро.
Николенька замолчал. За окном пункта приема стеклотары падал снег. Напротив окна, перед магазином, мигала рождественскими огоньками елка. Из глубины ее ветвей доносился тихий перезвон колокольчиков:
– Джингел белл,
джингел белл…
С Новым годом!
Над городом кружили крупные хлопья снега, а между хлопьями – мы с Николенькой. Небо было вокруг нас, и сами мы были серыми частичками серого неба в коротких демисезонных пальто и в ботинках на босу ногу.
– Дива-а-а-анчик… Му-у-у-узыка… Носки-и-и-и на батарее посушим, – растягивая слова, передразнивал меня Николенька, – у Ирочки ую-ю-ю-ют… Хорошо, что нас рядом с носками не повесили!
Его лицо плавало где-то слева и, попадая в поле моего зрения, неизменно перекашивалось в издевательских гримасах.
– Ну, а твоя Татьяна Гавриловна? – парировал я, – Ва-а-аанная… Зеркала-а-аа… Так опутала своими нравоучениями, что паук позавидует!
Ветер носил нас во тьме Новогодней ночи, бросал от подъезда к подъезду, от зеркал Татьяны Гавриловны к задрапированным в скуку апартаментам Зинаиды Ивановны и еще дальше, дальше…
Мы стремились в гости к «диванчикам», но приставленные к ним люди подавляли нас сиянием своих персон. Они все были лампочками, а нам отводилась роль мух, которым дозволено кружить вокруг их света. Рождались недоразумения, мечты о «диванчиках» таяли…
Мы обрастали снегом, коченели, уже ни в чем не упрекали друг друга и, наконец, одновременно остановились и взглянули на небо. Там, высоко-высоко над Землей, все явственнее проступала сквозь круговерть снежных хлопьев знакомая обшарпанная дверь Васиной каморки. Дверь, за которой нет ни ванны, ни диванчиков с музыкой, но за которой мы все были «лампочками», пусть даже и в ботинках на босу ногу. Ее створки были открыты. На пороге стоял Вася, махал нам рукой и кричал:
– С Новым Годом!
Хорошее настроение
На землю падали большие частые хлопья снега, тусклые лучи фонарей и прохожие.
Первые падали по причинам небесным.
Вторые – от лампочки.
Третьи – от хорошего настроения, которое им дарила ночь Старого Нового года. Девушки толкали в сугробы парней, парни – девушек. Все смеялись, помогая друг другу выбраться из сугробов, отряхивая с шубок снег, снова толкались и снова падали.
Мы с Васей тоже прекрасно отметили наступление Старого Нового Года.
Мы тоже падали…
Но не от толкания…
И не от лампочки…
Небесные причины тоже ни при чем.
Просто у нас тоже было хорошее настроение.
