Дмитрий Дмитриев
Император-отрок. Историческая дилогия
– Вот-те раз! А если я скажу тебе, господин приказный, где накрыть арестантов, так ты меня не тронешь?
– Ну, черт с тобой, не трону и отпущу.
– Побожись! Божбе поверю, а словам нет.
– Ах ты, разбойник! Ты еще приказы мне вздумал читать? Да я прикажу всю твою гунявую бороденку по волоску выдергать. Сказывай, не то сейчас у меня плетей отведаешь!..
Федотка струсил и тихо проговорил:
– У моего кума они, у Максима, на мельнице.
– Показывай дорогу, пес! Гайда на мельницу! – крикнул приказный и, схватив Федотку, впихнул его в сани.
Через несколько времени мельник Максим, проводив Волынского легший спать, был разбужен страшным стуком в ворота. Он решил не отпирать их, но они, по приказу Занозы, были взломаны, а вслед за тем, стуча ружьями, солдаты и Заноза вошли в избу мельника.
Пошли обычные спросы и допросы. Максим упорствовал и не говорил, что у него был Волынский и увез его постояльцев. Тогда приказный велел солдатам пытать его. Мельник не вынес пытки и рассказал правду.
– Садись, Ванька, и записывай по пунктам, что станет показывать мельник, – приказал Заноза своему помощнику.
Тот молча сел к столу, разложил на нем бумагу, поставил медную чернильницу, висевшую у него на шнурке, достал гусиное перо и приготовился записывать показания.
– Сказывай, был ли у тебя кабинет-министр Артемий Волынский? – сурово спросил Заноза у мельника.
– Был, – слабым от пытки голосом ответил Максим.
– Что он у тебя делал?
– Ничего, только взял с собою неведомых мне людей, которые попросились у меня на ночлег…
– Значит, те люди тебе не ведомы? А сколько их было?
– Пятеро просили у меня ночлега: три мужика и две бабы.
– С Волынским ехало только два мужика и баба, а где же остальные?
– Те пошли пешком.
– Ладно, мы их захватим на дороге. Допрос кончен, собирай, Ванька, бумагу, – проговорил Заноза, обращаясь к своему помощнику, после чего приказал крепко скрутить мельника и тащить в сани, где уже находился Федотка.
Вся ватага двинулась в Петербург, но Захара и Дуни не нашли.
Сдав мельника Максима и Федота по приезде в Петербург в острог, Заноза чуть не со слезами рассказал своему начальнику Шварцу о жестокосердом поступке с ним кабинет-министра Волынского и об увозе последним с мельницы важных преступников.
– Что же это за преступники? – спросил Шварц.
– Неведомо какие, а только важные. Так говорят мужики той деревни, где они остановились на ночлег. Из них двое мною привезены и посажены в острог.
– Хорошо, как-нибудь я сделаю допрос этим мужикам, только не скоро, у меня крайне много важных дел…
– Я просил бы вас, господин Шварц, сделать о том донесение его светлости, – проговорил Заноза, – потому что в этом деле замешан кабинет-министр Волынский.
– Да, да, Волынский. Это важно для его светлости. Я сейчас же поеду с докладом. Ты тоже поедешь со мною, – после некоторого раздумья проговорил Шварц.
Оба они поспешили к Бирону.
Шварц тотчас же был принят Бироном, а потом был также потребован и Заноза. Изгибаясь в три погибели, переступил тот порог кабинета герцога.
– Ты видел, как Волынский вез в своих санях преступников? – спросил у него Бирон.
– Так точно, ваша светлость.
– Сколько же их с ним было?
– Всех пятеро, а в санях у Волынского только трое. Остальные, говорят, пешком пошли, ваша светлость. Как ни старался я их встретить или догнать, но не смог.
– Волынский тебя бил?
– Больно бил, ваша светлость, кнутом хлестал. Хорошо, что на мне тулуп был, а то захлестал бы до смерти.
– Ну хорошо, ступай, я сегодня же доложу императрице, что ее кабинет-министр делает свой дом пристанищем для важных преступников.
Заноза, опять изгибаясь в три погибели, ушел.
– Долее продолжаться так не может, Волынский становится дерзок. Он прямо и смело идет против меня, но я положу скоро этому конец! – громко проговорил Бирон.
– Волынский идет скорыми шагами к своей погибели, ваша светлость, не сознавая сам того, – ответил Шварц.
– Да, да, он погибнет! Он должен погибнуть, и это случится скоро. Шварц, непременно узнайте, кто такие преступники, которых смеет укрывать у себя Волынский!
– Слушаю, ваша светлость.
Между тем Артемий Петрович Волынский, всегда беспечный и легкомысленный, не сознавая той опасности, которой он подвергался, и не обращая внимания на грозную тучу, нависшую над ним, привез в свой роскошный дом бежавшего из крепости Храпунова, его жену и старика майора, отвел им отдельное помещение, обласкал их и обещал свое покровительство и помощь.
Но это его великодушие удваивало только те вымышленные проступки, которые находили у Волынского его враги.
– Смею спросить, ваше превосходительство, что вы думаете с нами делать? – спросил у Волынского Левушка.
– Как что делать? Вы будете у меня жить, пока я не испрошу у государыни тебе прощения.
– Может быть, государыня и простит меня, но Бирон…
– А до герцога из конюшни нам нет дела!
– Ну, как ни говори, ваше превосходительство, а жить племяшу в твоем доме опасно, отсюда как раз угодишь в тайную канцелярию, – вступился в разговор секунд-майор. – Чай, Бирону давно известно, что мы в твоем доме проживаем, у него везде есть уши и глаза, – добавил он.
– Я не боюсь Бирона и его начальству не подчиняюсь. Было время, и я заблуждался и гнул шею перед этим выходцем ада, но довольно, теперь я плюю на него, – запальчиво крикнул Артемий Петрович.
Однако Левушка и Гвоздин убедили его, что жить им в его доме опасно и необходимо покинуть Петербург.
Решено было на следующий день ранним утром тихонько выехать на лошадях Волынского в его тульскую усадьбу, а чтобы избежать опасности в дороге, они порешили все нарядиться в такую одежду, в которую обыкновенно одевалась многочисленная дворня Волынского, то есть прикинуться его дворовыми людьми. Волынский за своею подписью выдал им грамоту, в которой говорилось, что он отпускает в свою тульскую вотчину дворовых холопов и двух девок.
Но этому, как увидим далее, не суждено было осуществиться.
VIII
Едва только Гвоздин, Храпунов с женою Марусей и с неизменными Захаром и Дуней, жившими вместе с ними в доме Волынского, приготовились было выехать со двора, навстречу им в воротах показались солдаты; их было чуть не целая рота с офицером и приказным Занозой.
Артемия Петровича Волынского в то время не было дома: он ранним утром выехал на охоту.
– Стой, ни шагу! – крикнул офицер выезжавшим.
– По какому праву вы не пускаете нас со двора? – смело спросил старик майор.
– Прежде мне дай ответ: что вы за люди и куда едете?
– Мы – дворовые кабинет-министра Артемия Петровича Волынского и едем в его подмосковную усадьбу.
– Не врешь, старик, так правда!.. И добр же ваш боярин: четверку коней приказал запрячь и вас, холопов, в повозке, ровно бар каких, везти, – злобно улыбаясь, проговорил Заноза. – Мне рожа-то твоя знакома. Ты и вот этот парень с бабой ехали с Волынским в тот раз, когда он ни за что ни про что кнутом отхлестал меня, – показал он на Левушку и его жену, побледневшую как смерть.
– Ты, приказный, ошибаешься…
– Молчать! Господин офицер, вот те люди, которых мы должны взять и представить на допрос в тайную канцелярию, – продолжал приказный.
– Вылезайте из повозки! – повелительно крикнул офицер.
Все волей-неволей принуждены были исполнить это. Их немедленно окружили солдаты.
В это время к воротам дома подъехал Волынский со своими дворовыми охотниками.
– Что это значит? – меняясь в лице, воскликнул он, увидев майора, Храпунова, Марусю и слуг их окруженными солдатами.
– Я арестовал их, ваше превосходительство, – вежливо ответил Волынскому офицер.
– Как вы смели арестовать моих слуг?
– Я сделал это не по своей воле, а по приказу, скрепленному подписью его светлости герцога Бирона.
– А!.. Вот как? Герцог Бирон добирается и до моих дворовых слуг!..
– Неправду изволишь говорить, господин министр, неправду, – робко промолвил Заноза, прячась за солдат.
– Ба, ба, приказная крыса!.. Чернильная душа! Ты что же от меня прячешься? Видно, мой кнут тебе памятен? А?
– Ты за меня ответишь.
– Уж если отвечать, так заодно. Гей, плетей сюда подайте! – крикнул Артемий Петрович своим слугам.
– Ваше превосходительство, мой долг вступиться за приказного, – решительным голосом заметил офицер Волынскому. – Я обязан сделать это. Не доводите меня до крайности и дайте мне выполнить приказ герцога.
– Ты хочешь арестовать моих слуг?
– Повторяю, ваше превосходительство, у меня есть на то приказ. Если они окажутся вашими крепостными и ни в чем не повинны, то их выпустят, – почтительно проговорил офицер, показывая на майора, его племянника и Марусю.
– Нет, нет, я не допущу ареста!
– Стало быть, вы хотите идти против закона?
– Не против закона, а против своеволия Бирона. Я… я не дам ему в обиду своих людей. Так и скажи герцогу!
– Я не могу ослушаться приказаний его светлости и принужден буду употребить силу.
– Как? В моем доме? Да ты, видно, не русский?
– Нет, ваше превосходительство, я – природный русский и так же, как вы, люблю Россию.
– И идешь против меня?
– Если я не выполню приказа герцога, я погибну.
– Но твой долг также исполнять и мои приказы – приказы кабинет-министра ее величества! Ступай и скажи тем, кто послал тебя сюда, что в доме кабинет-министра Волынского преступникам и бесчестным людям пристанища нет и быть не может! Если на правду пошло, сознаюсь, что это мои гости, и в обиду не дам, – проговорил Артемий Петрович, показывая на Гвоздина, Храпунова и Марусю, и отдал приказ запирать ворота.
Офицер, приказный Заноза и солдаты очутились вне запертых ворот.
– Что же нам делать? – в раздумье проговорил офицер.
– Надо силою взять тех преступников, – визгливо крикнул приказный, – что Волынский скрывает у себя.
– А ты разве верно знаешь, что они преступники? Да? Ну так и бери их.
– Как возьмешь, коли ворота заперты?
– Уж дело твое, а я с солдатами пойду в казармы.
– Да ведь тебе указано произвести здесь обыск.
– Верно… Но до обыска нас не допустили, под носом ворота заперли, а о том, чтобы силою врываться в дом с солдатами, в приказе мне не указано. Поэтому я и ухожу, – промолвил офицер.
– А я-то… я-то как же? – спросил приказный, проклиная свою неудачу. – Э, да знаю. Я побегу с доносом на сопротивление Волынского.
– Беги, твое дело, – с омерзением поглядывая на отталкивающую фигуру приказного, промолвил офицер и скомандовал солдатам: – Марш в казармы.
А в это время Волынский обратился к своим гостям:
– Ну, друзья, опасность миновала сейчас, но не навсегда. Больше оставаться здесь вам нельзя. Скорее уезжайте!
– Ваше превосходительство, спасая нас, ты подвергаешься сам большой неприятности, – заметил Гвоздин.
– К неприятностям мне не привыкать. Я их не боюсь, а с Бироном я вступаю в открытый бой. Выносить долее этого злого временщика я не могу. Я или погибну сам, или освобожу Русь от Бирона, – горячо проговорил Волынский.
Майор, Левушка, Маруся, а также Захар и Дуня, чтобы не навлечь на себя подозрения, опять нарядились по-мужицки и вышли из ворот дома Волынского поодиночке, но сошлись все у Московской заставы. Был уже поздний зимний вечер, когда они вышли за заставу.
Наши беглецы, опасаясь погони, шли не по большой столбовой дороге, а по проселочной, которую им указал повстречавшийся с ними какой-то прохожий; они решили отойти подальше от Петербурга и тогда только остановиться на ночлег. Будучи снабжены всем необходимым в дороге, они шли бодро и не чувствовали усталости; надежда, что, может быть, они избегнут погони и благополучно дойдут до Москвы, придавала им бодрости и силы.
– Какая славная ночь, как весело светит луна! – воскликнула Маруся, обращаясь к своему любимому мужу.
– А ты не устала? – с участием спросил он.
– Нисколько. Я хоть всю ночь готова идти.
– Молодец ты у меня, Маруся. Теперь мы в первой попавшейся деревне или в селе заночуем, а завтра наймем коней вплоть до Москвы.
– Ах, как мне, Левушка, хочется увидать Москву, обнять бабушку! Только бы нам погони избежать.
– Да, если нас накроют – беда! Тогда лучше живой ложись в гроб и умирай, – вступил в разговор майор.
– Днем, дядя, может быть, и будет погоня за нами, но только не ночью. Артемий Петрович не скоро допустит сыщиков в свой дом. А так как наши враги теперь в полной уверенности, что мы находимся именно там, то, когда нас хватятся, мы будем уже далеко.
– Пожалуй, и так, – согласился майор. – А какой правдивый и честный вельможа – Артемий Петрович!.. Славный он!
– Ох, дядя, не сносить ему головы! Он в слишком рискованный бой вступил с Бироном. Ведь герцог – великая сила, бороться с ним ой-ой как тяжело!.. Ну, да авось правда выйдет наружу и обличит временщика.
Так в разговоре наши путники добрались до постоялого двора, находившегося верстах в двадцати от Петербурга и стоявшего в стороне от деревни. Стало уже рассветать, когда они подошли к нему, решив отдохнуть. Содержатель двора отвел им для отдыха отдельную горницу, и все они, усталые от продолжительной ходьбы, скоро и крепко заснули.
Проснулись они лишь в обеденную пору. Сытно накормил их хозяин постоялого двора, а когда спросил, что они за люди, Петр Петрович ответил:
– Столяры мы, милый человек… пробираемся в Москву.
– Так, так… А в Питере-то работа, что ли, у вас была? – полюбопытствовал хозяин.
– Работа, милый человек.
– Чай, сколотили деньгу, вот и домой захотели?
– Какие деньги у нас! Едва на дорогу хватит. В Питере мастеровому человеку плохое житье.
– Да и всем, чай, не сладко там живется. Потому немцы одолели, житья от них не стало русскому человеку. Матушка-царица окружила себя немцами и первым своим министром поставила злого немца, по прозванию Бирон, и всю нашу Русь православную забрал этот немец в свои загребущие лапы: что хочет, то и делает.
– Верно, верно, тяжелое время мы переживаем, – согласился Петр Петрович.
– Уж на что хуже! От кого зло, как не от Бирона проклятого?.. Есть при дворе царицы один правдивый вельможа – Артемий Петрович Волынский. Чай, вы про него слыхали? Так вот хоть он еще не дает воли немцу… Да ведь этой немецкой саранчи много, а он один, ну так где же совладать ему? А все же спасибо, хоть он-то за нас заступается, а то немец Бирон нас всех живьем проглотил бы.
В это время на постоялый двор приехал кормить лошадей обоз с мороженой рыбой, направлявшийся к Москве. Гвоздин подрядился с обозными мужиками довезти их до первопрестольной, и наши путники двинулись в путь.
После двухнедельного путешествия они благополучно прибыли в Москву и вместе с рыбниками остановились у Тверской заставы, на постоялом дворе, невдалеке от хибарки Марины.
В тот же день Маруся с мужем отправилась навестить свою бабушку.
Марусе хорошо была известна та улица, по которой теперь она с мужем шла к своей бабушке. Это место было ей родное, дорогое по своим воспоминаниям, и она, показывая ему перекресток двух улиц, спросила:
– Левушка, знакомо тебе это место?
– Как же, знакомо и памятно… Здесь я в первый раз увидал тебя, Маруся. Я этого никогда не забуду.
– Милый, милый… А ведь немало времени прошло с тех пор. Гляди, как я постарела!.. – пошутила Маруся и тотчас добавила: – А вот и переулок, что ведет к бабушке.
Они подошли к хибарке старой Марины. Домишко еще более покосился на сторону и врос в землю, да и Марина совсем состарилась; ноги и глаза отказывались служить ей, так что она уже редко куда и выходила.
При входе Маруси и Храпунова в избу старуха даже не узнала их. Впрочем, и нелегко было их узнать в мужицком наряде; кроме того, как Маруся, так и ее муж сильно изменились против прежнего, похудели и осунулись в лице. Однако, услышав знакомый голос Маруси: «Бабушка, милая, вот и мы опять у тебя!» – она признала своих дорогих, нежданных гостей и принялась попеременно обнимать их.
Когда первый порыв радости прошел, они стали советоваться, как избежать беды, как укрыться Храпунову, чтобы не попасть снова в руки Бирона и его клевретов. Избежать этого было довольно трудно, так как у герцога везде были глаза и уши и его сыщики сновали повсюду. Не только на улицах, но и дома было очень опасно говорить про Бирона что-либо дурное: тотчас же появлялись доносы и кляузы.
Решили посоветоваться с Петром Петровичем и остановились на следующем: Левушке с его женою не мешкая выехать из Москвы и поселиться близ Саввина монастыря, в городе Звенигороде, и, если можно, купить там небольшой домишко и завести хозяйство, а старому майору, чтобы не навлечь на себя подозрения, жить по-прежнему одному в своей подмосковной усадьбе Красная Горка.
Марина не захотела разлучаться с внучкой и поехала вместе с ними в Звенигород.
Городок был захудалый, и жителей в нем было немного. Лишь в летнюю пору оживлялся он благодаря богомольцам, стекавшимся сюда поклониться мощам преподобного Саввы.
У Марины на черный день была скоплена порядочная сумма денег, на них она и купила для своей внучки и для ее мужа уютный домик невдалеке от монастыря, с плодовым садиком и огородом и помогла внучке завести хозяйство.
Чтобы не навлечь на себя подозрения, Левушка назвался посадским Иваном Гришиным. Впрочем, и подозревать его было некому: его домик находился в стороне от другого жилья; знакомства ни он, ни Маруся ни с кем не заводили, редко куда выходили, кроме монастыря, и сами никого к себе не принимали, живя совсем особняком. Здесь Храпунов был в полной безопасности, его никто не беспокоил – враги и недруги как будто даже забыли про его существование, и в его домике веяло тихой, мирной жизнью.
IX
Между тем в Петербурге происходило необычайное дело: судили кабинет-министра Артемия Петровича Волынского.
Еще на страстной неделе 1740 года ему неожиданно был объявлен высочайший приказ не являться ко двору в наказание за то, что он отколотил палкой придворного «пииту» Тредиаковского.
Волынский понял, что ему предстоит большая опасность, и бросился к всесильным вельможам просить их заступничества, но для него везде были закрыты двери.
Тогда для решения вопроса о том, что делать, как быть, он собрал у себя совет, состоящий из друзей, в числе которых самыми преданными были Хрущов и Еропкин. Артемий Петрович рассказал им о той черной туче, которая готова над ними разразиться. Судили, рядили и пришли к тому заключению, что ему необходимо увидать императрицу Анну Иоанновну, рассказать ей все и просить ее защиты от такого могущественного врага, каким был герцог Бирон.
– Меня не допустят до государыни, враги зорко стерегут меня, – проговорил Волынский, расхаживая по кабинету.
– Но видеть государыню тебе необходимо, от этого, может быть, все зависит, даже наша жизнь, – заметил Хрущов.
– Да, да, я поеду к ней, расскажу ей о бедствии народа, буду просить у нее суда на притеснителей народа. У меня под руками есть доказательства, и я воспользуюсь ими! – горячо проговорил Волынский.
– Смотри, Артемий Петрович, своею горячностью не испорть дела, – промолвил Еропкин.
– Пришло время, господа, как говорится, все поставить на карту, даже и самое жизнь. У меня наболело сердце, глядя на то, как Бирон и другие немцы властвуют над нами, русскими прирожденными дворянами. Мы находимся у них в подчинении, они делают все, что хотят. Дольше терпеть это нельзя!
– Артемий Петрович, ты слишком громко разговариваешь, могут услыхать, – предупредил Волынского Еропкин.
– Кажется, господа, фискалов между нами нет, – окидывая быстрым взглядом своих гостей, проговорил Волынский.
– Но твои люди? Они могут услыхать.
– Прислуживает нам только один Кубанец, а остальным своим холопам я приказал ложиться спать.
– Кубанец! Да разве ты можешь поручиться за него? – возразил Артемию Петровичу Хрущов.
– Кубанец предан мне, и я сейчас докажу вам это. Гей, Кубанец! – отворяя немного дверь, громко крикнул Артемий Петрович.
В кабинет смелой поступью вошел невысокий, коренастый человек в казацком казакине, лет шестидесяти. Это и был Кубанец, старый слуга Волынского, вывезенный им из Казани, где, как известно, Волынский был губернатором. Он был хитер и пронырлив и казался преданным своему господину, но на самой-то деле и был первым доносчиком на Волынского. Он подслушивал все, что говорилось в кабинете последнего, и старался запомнить то, что приходилось ему услыхать.
– Кубанец, ты ведь предан мне, не так ли? – окидывая зорким взглядом слугу, спросил Артемий Петрович.
– Моя преданность, господин, тебе хорошо известна!
– Да, да, я знаю, верю, но ты должен доказать ее мне сейчас. Видишь ли: мне угрожает большая опасность, даже, может быть, гибель. У меня есть очень сильный враг, который и строит эту гибель, – не спуская глаз с Кубанца, громко проговорил Артемий Петрович.
– Назови мне, господин, своего врага.
– А что ты с ним сделаешь? Он очень могуч.
– Пускай, мне все равно! Для тебя, господин, я своей жизнью не дорожу, – тихо проговорил Кубанец, стараясь избежать взгляда своего господина.
– Спасибо, Кубанец, спасибо, убийства не нужно, и в твоей услуге я пока не нуждаюсь. Ступай! – приказал Волынский и, когда Кубанец, низко поклонившись, вышел, спросил гостей: – Ну, друзья, вы слышали?
– Не верь Кубанцу, Артемий Петрович, не верь! – ответил Хрущов Волынскому. – Слова – вода. Да и не нравится он мне: глаза-то у него уж очень хитрые.
– Хорошо! Чтобы успокоить вас, я стану избегать говорить лишние слова в присутствии Кубанца, буду остерегаться его.
Но было уже поздно. Этот лукавый раб продал Бирону своего господина, продал за деньги, как Иуда Христа.
Враги Волынского – Остерман, Куракин и другие – шепнули подозрительному Бирону, что Волынский ведет под него подкоп. Герцог знал это и прежде, он ненавидел Волынского, а последний платил ему еще большей ненавистью. Бирону во что бы то ни стало нужно было погубить своего врага, нужно было очернить его перед государыней, обвинить в каком-либо преступлении. Но для этого требовались доказательства. Их не было, но их выдумали. Однако эти доказательства были недостаточны, так как походили просто на сплетню. На выручку врагам Волынского явился Кубанец.
Бирон и другие враги Волынского обрадовались этому. Кубанец, по словам историка, был арестован по поводу взятых через него Волынским казенных сумм из конюшенного приказа. На допросе, вместо показания о суммах, следователи услышали от Кубанца неожиданные признания о тайных собраниях и возмутительных беседах в доме его господина. Следователи насторожились: в воздухе запахло лакомой жирной добычей. В тот же день Волынский был лишен свободы, с тем чтобы получить ее обратно в ином мире.
Начались заседания следственной комиссии, наряженной над Волынским. Обвинители сплетали всевозможные вины, к чему самым удобным материалом служили беспорядочные, отрывочные показания Кубанца. Кубанец вписывал в свои донесения все фразы и обрывки фраз, которые, бывало, долетали до его уха во время собраний у Волынского. Следователям легко было выдергивать из этого набора наиболее пикантные словечки, составляя их в такую связь, которая раздувала обвинение до чудовищных размеров. Обвинение разрасталось с каждым новым допросом. Теперь уже не довольствовались первоначальными обвинительными пунктами о том, что Волынский подносил императрице разные проекты «якобы в поучение и наставление»; обвинители доходили до того, что по поводу составленной Волынским родословной Романовых приписывали ему преступный план посредством государственного переворота самому надеть на себя российскую корону.
Все посетители вечеров Волынского были схвачены, и начались ужасные пытки в тайной канцелярии. Волынского пытали два раза: поднимали его на дыбу и повредили ему правую руку, так что он не мог подписывать свои показания.
Но чего же хотели от него враги, выпытывая у него признание преступлений? Ведь, как говорит историк, намерение его произвести переворот не возбуждало уже никаких сомнений. Да главное, чего старались добиться у заключенных, – это определение срока, когда было решено осуществить замысел. Во время пытки у Артемия Петровича спрашивали:
– Имел ты преступный умысел сделаться императором?
– И в мыслях его у меня никогда не было.
– Правду показывай, не то опять на дыбу поднимут…
– Я сказал правду. Какой вы еще от меня хотите?
– Повинись в своих преступлениях…
– В каких? Я их не знаю, – слабым голосом ответил истерзанный пыткою Волынский.
Но его врагам этого было мало, и опять началась ужасная пытка. Однако бывший вельможа упорно отрекался от возводимой на него клеветы, и от него ничего не добились.
Но, так или иначе, врагам Волынского нужна была его погибель, и ему был произнесен ужасный смертный приговор: вырезав язык, отсечь ему правую руку и голову.
Говорят, у некоторых судей, подписывавших этот приговор, дрожала рука и слезы невольно выступали из глаз, но они все же сделали это: ведь Бирон хотел смерти Волынского, а кто же мог противоречить ему? Навлечь гнев Бирона было то же самое, что навлечь гнев государыни.
Смертный приговор был подписан только судьями-вельможами, но не государыней. Бирону надо было сделать так, чтобы этот приговор подписала и монархиня земли русской.
Держа приговор Волынскому в руках, герцог смелой поступью вошел в кабинет императрицы Анны Иоанновны. В последнее время она сильно изменилась: она похудела, побледнела, часто прихварывала и была крайне апатична.
– Это что у тебя за бумага? – спросила она герцога.
– Приговор, ваше величество.
– Какой приговор? Кому? – заволновалась государыня.
– Волынскому, – спокойно ответил Бирон.
– К чему его приговорили?
– К казни…
– Что? Как ты сказал, герцог? – побледнев, воскликнула государыня. – Волынского приговорили к смерти? Нет, нет… этого не должно быть… я не допущу!
– Но его приговорили, ваше величество.
– Кто приговорил? Кто? Ты, герцог, ты? – Императрица страшно волновалась, на ее глазах виднелись слезы.
– Приговор подписан вашими министрами, государыня.
– Я своею властью нарушаю приговор… Волынский не должен быть казнен.
– Должен, ваше величество, – проговорил Бирон.
– А я говорю – не должен, не должен… Я ничего не хочу слушать. Подай приговор, я разорву его.
– Вы этого, государыня, не сделаете.
– Иоганн, ты слишком многое позволяешь себе! – гневно сверкнув глазами на любимца, проговорила Анна Иоанновна.
– Простите, ваше величество, но я вынужден просить, чтобы вы скрепили своею подписью этот приговор.
– Никогда, никогда! О, я понимаю, в чем дело!.. Ты, ты лично мстишь Волынскому, ты ненавидишь его. Это жестоко, жестоко! Я не подпишу приговора.
– Вот как?.. Покоряюсь вашему решению, государыня, и прошу дозволить мне подать вашему величеству прошение об отставке и уехать в Курляндию.
– Как? Что ты говоришь? Зачем тебе покидать меня?
– А затем, государыня, что я при вашем дворе считаю себя лишним.
– Господи! Опять капризы?.. Ведь это скучно! Я больна, а ты, Иоганн, еще расстраиваешь меня… Ты совсем меня не жалеешь! – со слезами проговорила Анна Иоанновна. – Ну, если виновен Волынский, можно наказать его… сослать в Сибирь, что ли, но к чему же отнимать у него жизнь? Кабинет-министр – и вдруг казнить! Нет, нет, этого я не допущу!
– А я, государыня, опять повторяю, что Волынский должен быть казнен. Ведь подумайте, каково его преступление: он готовился свергнуть вас с трона! Да разве возможно оставлять без строжайшего наказания подобное посягательство? Нет, как угодно, ваше величество, но или Волынский погибнет, или я удалюсь в Курляндию, а двоим нам тесно здесь.
– Ты, Иоганн, останешься.
– Только в том случае, когда вы, государыня, подпишете приговор. Волынский или я.
– Опять за свое, опять?.. Довольно, герцог Бирон! Если тебе тесно при нашем дворе, можешь ехать в свою Курляндию или куда хочешь, но Волынский будет жить! – голосом, не допускающим возражения, проговорила Анна Иоанновна.
– Ну, это мы еще посмотрим! – сквозь зубы заметил Бирон и, поклонившись государыне, вышел.
В конце концов герцог одержал верх над слабовольной да к тому же все еще любившей его императрицей. Смертный приговор был подписан, и злополучный Артемий Петрович, этот великолепный вельможа, сложил на плахе свою голову. Подписывая роковой приговор, больная императрица заливалась горькими слезами.
Смертный приговор Волынскому и его друзьям, Хрущову и Еропкину, был подписан 23 июня 1740 года, а казнь была совершена 27 июня на площади при многочисленном стечении народа, с безмолвным ужасом смотревшего на нее.
Первым казнен был Волынский, потом Хрущов и Еропкин; остальные же приверженцы и друзья Волынского были биты кнутом и плетьми и отправлены обратно в крепость.
– Лихое, тяжелое время переживаем мы. Уж если временщик Бирон добрался до голов вельмож, то до наших голов ему легко добраться, – говорил народ, возвращаясь с казни, и еще сильнее возненавидел Бирона и его клевретов.
Многие искренними слезами оплакивали Волынского, выдающегося государственного деятеля, вскормленного бурной эпохой Петра и безжалостно скошенного мрачной бироновщиной. Богато одаренная натура Волынского совместила в себе и выдающиеся пороки своей эпохи, и светлые черты пробуждавшегося общественного сознания. Добросовестный историк не может закрыть глаза на темные факты его жизни, но прав был и поэт, воскликнувший про Волынского: «Он мнил спасти страну родную!» Поэта можно заподозрить в увлечении, в идеализации своего героя. Но вот свидетельство высокого авторитета: вот что писала о деле Волынского императрица Екатерина II, конечно имевшая возможность ознакомиться с этим делом так полно, как ни один историк:
«Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю читать сие Волынского дело от начала до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера в производстве дел… Волынский был горд и дерзостен в своих поступках, однако не изменник, но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнитель к полезным направлениям своего отечества. И так смертную казнь терпел и быв не винен».
«Волынский был умен, но чрезвычайно честолюбив, – пишет современник казненного Волынского, Манштейн. – Гордый, тщеславный, неосторожный, он был склонен к интриге и всю жизнь свою слыл за неугомонного человека. Несмотря на эти недостатки, которые он не умел даже скрывать, он достиг высших должностей в государстве. Он начал с военной службы, в которой дослужился до генерал-майора. Отказавшись от военных занятий, он занялся гражданскими делами. Еще при Петре I его посылали в Персию в качестве министра. Он был вторым уполномоченным на Немировском конгрессе, а спустя два года по смерти графа Ягужинского, умершего к концу 1736 года, Волынский получил его должность кабинет-министра. Но здесь он не мог долго удержаться, рассорившись с графом Остерманом, который в своих сослуживцах терпеть не мог ума. Навлекши на себя еще гнев герцога Курляндского, он не мог кончить иначе, как несчастливо».
