Дмитрий Дмитриев
Император-отрок. Историческая дилогия
– Катюша…
– Довольно, батюшка, довольно об этом! Оставьте меня, мне надо побыть одной, собраться с мыслями.
– Я уйду, Катюша, ухожу. Только об одном прошу: не позабудь, что ты – обрученная невеста императора! – И князь-отец медленно вышел из комнаты дочери.
Едва затихли его шаги, княжна со слезами сказала:
– Господи!.. И это – отец, отец! Он торгует моими чувствами! Он смотрит на меня не как на живое существо, а как на бездушную вещь, которая приносит пользу ему, его честолюбию… Он произвольно распоряжается мною… Я жить хочу, жить, а у меня калечат жизнь. Готовят в жены мальчику!.. К чему мне царство, когда мне нужна любовь?
Долго еще убивалась так княжна, но затем постепенно стала утихать под влиянием мысли о предстоявшем свидании с любимым человеком.
Все более приближался вечер, и наконец в комнату царской невесты вошел граф Милезимо.
С какою радостью, с какою страстною любовью встретила его княжна!
– Милый, милый!.. Ты пришел!.. Как я рада, как счастлива! Ты со мною, со мною, мой Генрих! – воскликнула она.
Граф, стоя перед нею на коленях, покрывал ее руки бессчетными поцелуями.
– Уедем отсюда, убежим! Увези меня, голубчик!.. Я с тобою готова бежать на край света… Возьми меня! Без тебя мне нет жизни, – страстным голосом говорила княжна, обнимая Милезимо.
– О, с какой радостью я увез бы вас, княжна, к себе на родину, с каким восторгом назвал бы вас своей милой женой!.. Но – увы! – теперь сделать это невозможно, невозможно… Ведь вы – царская невеста.
– Ах, я и забыла об этом или, вернее, хотела забыть. Да, ты прав, Генрих, теперь и думать нечего о побеге: я – царская невеста. Но только женою государя я едва ли буду… Ведь император не любит меня; его, бедненького, чуть не силою хотят женить на мне, и я чувствую, что все эти затеи моего отца и родичей окончатся довольно печально. Сердце говорит мне, что царицей я никогда не буду.
– О, если бы так было!..
– Так и будет, Генрих.
– О, в таком случае я не уеду из Москвы и стану ждать.
– Нет, Генрих, нет, на время тебе необходимо ехать, иначе мой отец опять запрячет тебя куда-нибудь, а может быть, и того хуже – изведут тебя, и ты погибнешь.
– Я не боюсь, княжна, ни твоего отца, ни других своих врагов.
– Знаю, Генрих, ты – герой, но ведь твои враги в открытый бой с тобой не вступят, они из-за угла погубят тебя. Когда ты хочешь ехать на родину? – спросила княжна Екатерина, подавив глубокий вздох.
– Ранним утром.
– Поезжай, мой Генрих, увози мою любовь с собою. О, как я люблю, как люблю тебя…
Еще долго и страстно говорили влюбленные. Во дворце все уже давно спали, только не спалось князю Алексею Григорьевичу; он несколько раз тихо подходил к запертой двери комнаты дочери, прикладывал к двери ухо, стараясь услышать разговор княжны с Милезимо; но их разговор не доходил до ушей встревоженного князя Долгорукова.
– Что же это? Скоро ли они кончат говорить? – бормотал он. – Постучаться в дверь боюсь – не наделать бы переполоха. Ох уж мне эта Катерина! Не будь она царской невестой, задал бы я ей трезвону! Хорошо мое положение, нечего сказать! Дочь милуется со своим возлюбленным, а я, как часовой, у дверей стою, не смея нарушить их беседу… Ну, если кто узнает, что в горнице у дочери находится этот заморский пройдоха Милезимо? Ведь тогда все, все погибнет! Чу, кажется, целуются! Видно, прощаются. Так и есть!
Едва лишь князь успел отскочить от двери и спрятаться, из горницы княжны Екатерины поспешно вышел граф Милезимо, в женской шубейке и под густой вуалью. В следующей комнате дворца его встретила доверенная горничная княжны и проводила его до дворцовых ворот.
Здесь графа Милезимо дожидались расписные сани, запряженные тройкою лихих коней, и на них он на следующее утро против своей воли выехал навсегда из Москвы на родину.
IX
На окраине Москвы, невдалеке от Тверской заставы, в глухом переулке одиноко стоял полуразвалившийся домик с двумя небольшими оконцами, в которых вместо стекол были пузыри. Он принадлежал старухе Марине, с незапамятных времен поселившейся в нем.
Кто была старуха Марина, откуда она появилась, – никто из ее соседей не знал. По складу своего лица, по черным, несмотря на пожилые годы, волосам и по выразительным глазам, не потерявшим своего блеска, она мало походила на русскую. Это, скорее, была жительница дальнего Востока, хотя по-русски она говорила без примеси какого-либо акцента.
Марина одевалась всегда в лохмотья и жила в своей хибарке не одна, а с внучкой – стройной и красивой девушкой лет семнадцати, по имена Маруся.
Какого происхождения была Маруся, чья она дочь, тоже никто не знал. Лет шестнадцать тому назад Марина откуда-то принесла к себе в хибарку годовалую девочку, сама вскормила ее и ухаживала за своей внучкой как самая нежно любящая мать, и в шестнадцать лет Маруся расцвела, как майская роза. Старая Марина любила свою красавицу, и Маруся платила ей тем же. Сама Марина одевалась чуть не в рубище, внучку же одевала как купеческую девицу или боярышню.
Марина и ее внучка ни с кем из соседей не были знакомы, всех они сторонились, а равным образом и все жители околодка чуждались «старой колдуньи» и ее внучки.
Колдуньей Марину называли за то, что она хорошо умела ворожить и гадать о будущем, и слава о ее гадальном искусстве была большая. Очень часто около ее хибарки останавливались богатые кареты и рыдваны с ливрейными лакеями: Мариной не брезговали люди знатные и «великие люди мира сего», которым хотелось узнать про свою судьбу. Ездили к ней и боярыни, ревновавшие своих мужей и желавшие что-нибудь узнать про своих соперниц; бывали у нее и боярышни молоденькие, горевшие желанием скорее поразведать про своего суженого. Но не всех принимала Марина, и многим приходилось ни с чем отъезжать от ее ворот.
Однажды утром Марина отправила свою внучку на базар купить что-то из съестного, сама же стала топить печь и готовить кушанье. Прошло довольно времени, а Маруся все еще не возвращалась. Старуха стала беспокоиться и в конце концов решилась сама отправиться на поиски внучки. Однако, едва переступив порог своего жилища, она увидала Марусю, с бледным, испуганным лицом бежавшую к хибарке.
– Бабушка, скорее ворота на замок, за мною гонятся, – задыхающимся голосом проговорила красавица.
– Кто гонится? – спросила у внучки старуха Марина, запирая засовом ворота, а также и дверь в свою хибарку.
– Какие-то парни. Домой я возвращалась переулками, где поближе, а тут и напали на меня каких-то трое озорников. Я от них бежать, они за мной и прохода не дают. Я кричать, звать на помощь, да, на беду, на улице народа-то нет. И плохо мне, бабушка, пришлось бы, если бы, на мое счастье, не вступился за меня какой-то прохожий офицер. Озорники немного поотстали, а я с офицером дошла до нашего переулка и пустилась бежать. Парни-то хотели за мною, да офицер обнажил свою саблю, грозился, видно, зарубить их… Фу!.. никак духа не переведу!.. Страсть как измучилась.
– Спасибо офицеру… А кто он? Не знаешь?
– Не знаю! Собой нарядный, с лица пригожий, ласковый…
– Ты бы спросила, кто, как звать…
– И, что ты, бабушка! Уж время ли мне было о том спрашивать?
В этот момент в ворота хибарки послышался стук.
– Бабушка, стучат… кто бы это? – меняясь в лице, с испугом проговорила Маруся.
– Чего ты в лице-то изменилась? Чего испугалась? Не бойся, я сумею защитить тебя, в обиду никому не дам! Пойду-ка узнаю, кто стучит в ворота.
– Не отпирай, бабушка, не отпирай!.. Может, это стучат те парни, что гнались за мною.
– Не бойся, Маруся, не бойся! В обиду я тебя не дам.
– Сама я с тобой, бабушка, пойду к воротам.
Обе они вышли во двор.
– Кто стучит? Что надо? – не совсем ласково спросила Марина, не отпирая ворот.
– Не сюда ли укрылась девушка, на которую недавно напали какие-то парни? – послышался голос за воротами.
– Бабушка, отпирай скорее, это – он! – задыхающимся от волнения голосом проговорила девушка, торопя Марину скорее отпирать ворота. – Это офицер, что защитил меня от озорников; я по голосу его узнала. Да что же, бабушка, не отпираешь?
– Отоприте, не со злом к вам пришел! – послышался тихий голос за воротами.
Маруся отодвинула засов и отворила ворота. Она не ошиблась: у ворот стоял «ласковый» офицер, вступившийся за нее на улице.
Это был Левушка Храпунов. Прогуливаясь по Тверской, он случайно стал свидетелем, как полупьяные парни напали с пошлыми любезностями на проходившую с базара Марусю, вступился за девушку и наказал озорников, ударив их плашмя своей саблей. Необычайная красота Маруси произвела на Храпунова сильное впечатление; ему непременно захотелось узнать, кто эта девушка, и познакомиться с нею; он разглядел, в какие ворота юркнула красавица незнакомка, и, разделавшись с озорниками, поспешил к тем же воротам.
Проходя глухим переулком, Храпунов встретил какого-то горожанина и спросил его:
– Ты, добрый человек, не здешний будешь?
– Здешний, ваша милость, в этом переулке у меня есть домишко, – ответил ему горожанин.
– Так ты, наверное, знаешь, кому принадлежит этот домишко и кто в нем живет? – И Левушка показал на Маринину хибарку.
– Как не знать, господин честной. В этой хибарке живет колдунья, Мариной ее звать, и она как колдунья и гадалка и-и как славится!
– Что же, она одна живет?
– С внучкой.
– Это не та ли такая красавица девушка, так чисто одетая, что сейчас в ворота вбежала?
– Она и есть, господин честной… Точно, колдуньина внучка с лица куда красовита. Одно слово, загляденье девка.
– А как ее звать?
– Марусей, сиречь Марьей… Но мы все ее русалкой называем. Уж очень она на русалку походит, особенно как свои косы распустит, что до самых пять доходят! Наденет на себя белый сарафан, распустит волосы, ну как есть настоящая русалка.
– Спасибо, добрый человек, за сообщение, я пойду к колдунье. – И Левушка направился было к жилищу Марины.
– Ой, не ходи, господин честной, не ходи! Опутает тебя старая колдунья со своей внучкой-русалкой, околдует тебя… Лучше не ходи! – предостерегал Храпунова горожанин.
– Ни колдуний, ни русалок я не боюсь, – с улыбкой ответил Левушка и направился к воротам Марины.
– Эх, молодость, молодость! И до чего она доводит: ради красивой девки в колдуньино логовище пошел, – посматривая вслед Храпунову, с соболезнованием проговорил горожанин.
– Бабушка, вот этот господин спас меня на улице от озорников, – поспешно сказала бабке Маруся, показывая на вошедшего к ним во двор Храпунова.
– Спасибо тебе, господин офицер, большое спасибо, что внучки моей не дал в обиду! – низко кланяясь Левушке, проговорила Марина. – Если не побрезгуешь, то зайди в нашу хибарку!
– Очень рад, бабушка! Устал я, так хоть немного отдохну у вас.
Храпунов переступил порог жилища; оно ничем не напоминало, что в нем живет старая колдунья с молоденькой внучкой-«русалочкой».
Хибарка Марины отличалась большой опрятностью; не было там ни филина, ни черного кота – обычных атрибутов колдовства В красном углу на полке стояли иконы в серебряных окладах; перед ними теплилась лампада; стены были чисто выбелены, пол тщательно вымыт. Посреди горницы стоял резной дубовый стол, а по стенам широкие скамьи, покрытые сукном. Перегородка разделяла горницу на две половины. Во второй горнице было так же чисто, как и в первой; там стояли две кровати с чистыми пологами и со стегаными одеялами; на одной спала Марина, а на другой – Маруся; у нее кровать была покрыта атласным одеялом, а перина и подушки на лебяжьем пуху; тут же стояли и укладка, кованная железом, с нарядами Маруси, и поставец с посудой, в числе которой были серебряные кубки и братины.
– Как у вас хорошо, какой порядок! – осматривая горницу, с удивлением воскликнул молодой офицер.
– Уж какое хорошо!.. В убожестве живем, – скромно заметила Марина, усаживая нежданного гостя в передний угол, на почетное место, и обратилась к внучке: – Ну что же ты, хозяйка молодая, сидишь молча, гостя желанного не угощаешь? Собери-ка закусить гостю дорогому, а я схожу на ледник бражки да медка принесу. А может, винца желаешь, господин офицер? И винцо у нас найдется хорошее…
– Не хлопочи, Маринушка, пожалуйста, не хлопочи, – проговорил Храпунов.
– Ты знаешь, как и звать меня? – удивилась старуха.
– Знаю. Знаю также, как и внучку твою звать.
– Ты, ты знаешь, как меня звать? – удивляясь, спросила Маруся у Левушки. – Почему ты узнал, господин, как звать меня и бабушку?..
– А я – колдун, всезнайка, – засмеялся Храпунов.
– Тебе, батюшка, наверное, кто-нибудь из наших соседей сказал. Ведь так? Чай, меня колдуньей старой называли, а внучку – русалкой?
– Так, так.
– И после таких слов ты в нашу убогую хибарку войти не побоялся? Смел же ты, господин!
– Таким уж уродился.
– Ну, я на время повыду, а ты, Маруся, не заставляй гостя скучать. – И, сказав это, старуха Марина вышла.
– Скажи, Маруся, ты давно живешь здесь с бабушкой? – спросил у девушки Храпунов.
– Давно, очень давно!.. Мне было только год, когда бабушка взяла меня к себе.
– А отца и мать ты помнишь?
– Нет, не помню.
– Верно, отец и мать твои умерли?
– Не знаю.
– Так ты даже не знаешь, живы ли они? – с удивлением спросил Храпунов. – Разве Марина не говорила тебе?
– Нет, не говорила.
– И про то не говорила, кто твои родители?
– Не говорила, – отрывисто ответила ему Маруся, которой, очевидно, стали надоедать эти вопросы.
– Странно, странно!
– И странного ничего нет. Ведь я – русалочка; какие же могут у меня быть отец и мать? Ты, господин, не веришь, что я – русалка, не веришь? – задорно спросила Маруся у Храпунова.
– Не верю, не верю, – с улыбкой ответил ей Левушка, не спуская влюбленных глаз с красавицы.
Маруся заметила это, и самодовольная улыбка промелькнула по ее красивым губкам.
– Смотри, господин, бойся меня, я русалка и могу утащить тебя в свое подводное царство.
– Что же, Маруся, с тобою я с радостью пойду туда, да и всюду, куда ты поведешь!
– Что? Или я уже прельстить тебя своей красой успела? – прожигая Левушку страстным взглядом, спросила красавица.
– Довольно одного взгляда на твою красу, одной твоей улыбки, чтобы полюбить тебя.
– Вот так девка, сразу покорила парня… да еще какого! Офицера! – громко рассмеявшись, проговорила Маруся и быстро стала собирать угощение.
На столе очутились пироги, жареный гусь, яйца, мясо и другое съестное.
Скоро вернулась с ледника и Марина, принесшая флягу с вином, жбан браги хмельной и ендову с медом.
С удивлением смотрел молодой офицер на стол, уставленный разными «яствами и питием».
«Такое угощение иметь давай Бог каждому! Ишь, понаставили! Живут в лачуге, а пьют и едят как в палатах каменных. Странные, загадочные они люди, непонятные. Но я постараюсь отгадать эту загадку», – подумал Левушка.
А в это время Марина обратилась к нему:
– Ну, гость дорогой, прошу покорно хлеба и соли откушать. Маруся, что стоишь? Кланяйся, проси гостя.
– Не угощай, хозяйка ласковая, я и без угощения стану пить и есть, – проговорил Храпунов и принялся за пирог и за жирного гуся, запивая их брагой и вином, а затем вдруг, прекращая есть, воскликнул: – Постой, постой, хозяюшка!.. Что-то лицо твое мне знакомо. Я где-то тебя видал. Да, да… Дай Бог памяти!.. Вспомнил, вспомнил!.. Я видел тебя в палатах Шереметевых во время обручения князя Ивана Долгорукова с Натальей Шереметевой. Ты была с цыганами, еще князю Ивану предсказала казнь… Ведь так?
– Ошибся, господин, сроду я в Шереметевых палатах не бывала, – тихо ответила Марина, заметно растерявшись.
– Нет, нет, ты была там, я узнал тебя. Да ты не бойся: тебя я не выдам. А хорошо, что ты улизнуть тогда успела!.. Иначе плохо пришлось бы тебе.
– Коли ты узнал, таиться не буду; правда, я тогда нечаянно попала в графские хоромы и жениху, князю Ивану, судьбу его гадала.
– И князь Никита Трубецкой подучил тебя попугать Ивана Долгорукова, про казнь ему сказать. Ведь так?
– Не знаю, с чего ты, господин, князя Никиту припутал. Он ничему меня не подучал, а если я молвила Ивану Долгорукову, что его ждет казнь лютая, то от этих слов я и теперь не отступаюсь. Недаром меня колдуньей называют. Слова мои вещие: они сбудутся, не минуются.
Пока Храпунов говорил со старухой, Маруся ушла за перегородку и скоро вышла оттуда в совершенно другом наряде: на ней был надет белый глазетовый сарафан, тонкой кисеи рубашка облегала ее чудный стан, длинные волосы были распущены и лежали пышными прядями на плечах. Она тихо подошла к Левушке и, положив ему руку на плечо, с улыбкою проговорила:
– Русалка пришла за тобою… хочет вести тебя в подводное царство.
Храпунов обернулся, и крик восторга вырвался у него. В этом наряде Маруся была похожа не на русалку, а на чудное, неземное существо.
X
Храпунов стал бывать в хибарке Марины чуть не каждый день, так как страстно увлекся ее чудной внучкой. В Марусе было много таинственного, непонятного; по красоте и нежности своего лица, по обхождению и разговору она вовсе не походила на простую девушку; по всему видно было, что ее отец и мать были не простыми людьми.
Сама Маруся ничего не знала о своем происхождении, и хотя много раз спрашивала об этом у Марины, но последняя отвечала уклончиво и лишь однажды сказала:
– Придет время, узнаешь. Все узнаешь.
– Да когда же, бабушка, придет это время?
– Теперь скоро придет, внучка милая, потерпи.
– Об одном хоть скажи, бабушка: живы ли мои отец с матерью?
– Отец жив, а мать… давно умерла, – отрывисто ответила Марина и стала кутаться в свои лохмотья, приготовляясь уйти.
– Но скажи мне, по крайней мере, как звали мою мать? Я стану молиться за ее душу.
– Ее звали так же, как и тебя, то есть Марьей.
– А как зовут моего отца? Хотя я и не знаю его, ни разу не видала, а все же, по Божьему закону, должна о здравии отцовском молиться.
– Это я тебе не скажу, Маруся, да и молиться за него нечего: он не стоит твоей молитвы, не стоит, – сурово проговорила старая Марина. – Он – знатный, важный барин, но злой и нехороший. Он бросил, совсем забыл о тебе. У него есть другие дочери, тех он любит. Да, да, он злой, сам знатен и богат, живет в палатах каменных, что дворец, а свою дочь – тебя, Маруся, – заставил жить в лачуге.
– Но за что же отец не любит меня? Что я сделала ему? Ведь он меня не знает, как и я его.
Крупные слезы блеснули на красивых глазах Маруси.
– Придет время, все, все узнаешь.
– Бабушка, теперь мне и горько и больно ждать!.. Лучше бы ты мне ничего не говорила.
– И не сказала бы, если бы ты с вопросами не пристала. Ну да полно говорить об этом!.. Лучше скажи мне про офицера, который так часто повадился к нам ходить.
– Что же про него мне говорить? – вся вспыхнув, ответила Маруся.
– Зачем он повадился ходить? Уж, конечно, не ради меня ходит он к нам, а ты пришлась ему по нраву. Влюбился он в тебя.
– Что же… пусть его.
– Сдается мне, внучка милая, что и ты его полюбила? – с улыбкой промолвила старая Марина.
– Не скажу, бабушка, что я Леонтия крепко полюбила, но все-таки он нравится мне, – откровенно призналась Маруся. – Он такой добрый, ласковый и собой пригожий. Нетрудно и полюбить такого молодца.
– Смотри, Маруся, берегись! Если офицер станет говорить, что любит тебя, – не верь его ласковым словам, не поддавайся. Лживы все молодцы – только и норовят, как бы честь девичью сгубить. А с этим Леонтием и еще осторожнее быть надо: недаром он с Долгоруковым Иваном дружит.
– Так что же?
– А то, что Долгоруковых как огня тебе бояться надо, они – наши злодеи. И твой Леонтий с ними заодно, их единомышленник. Не любить тебе бы его надо, а бояться. А если до любви у вас дошло, пусть Леонтий женится на тебе.
– Пара ли я ему, бабушка? Он – офицер, дворянин, а я – сиротинка безродная, – с глубоким вздохом промолвила красавица Маруся.
– Ты по своему роду, может, много выше его. Ну так вот помни мой сказ! Пойду я теперь, а ты, Маруся, смотри: придет твой офицер, подальше от него держись, много ему не доверяй.
– Эх, бабушка, плохо же ты меня знаешь! Себя я помню и честь свою я берегу.
Марина вышла из своей хибарки, Маруся проводила ее, а затем, заперев ворота, вернулась в горницу.
Начинало темнеть. Девушка зажгла ночник и села, пригорюнившись, к столу.
Невеселые, нерадостные мысли бродили у нее в голове. Слова «твой отец и знатный и богатый» запечатлелись у нее на сердце.
«Отец знатный, богатый… А кто же моя мать? Бабушка про то ничего не говорит. Только и сказала, что моя мать умерла и что звать ее Марьей. А кто была она – я не знаю… Надо непременно поразведать, поразузнать. Правда, бабушка обещала сказать, но когда скажет? Легко ли ждать? За отца мне молиться не велела. «Он, – говорит, – злой и немало тебе наделал зла». Какой же отец учинит зло родной дочери? Нет, думается мне, что все мои наряды идут от отца, да и едим и пьем мы сладко – тоже на отцовы деньги. Ведь бабушке взять негде; наверное, отец нам помогает».
Тут размышления девушки были прерваны тихим стуком в ворота.
Маруся вздрогнула, но все же решила подойти к воротам и спросила:
– Кто стучит?
– Это я… я, Маруся…
Девушка узнала знакомый голос и отперла ворота.
– Здравствуй, моя голубка! – весело произнес Храпунов, входя в сопровождении Маруси в горницу.
– Здравствуй, господин!
– Что это значит, Маруся? Ты называешь меня «господином»?
– А как же мне звать тебя?
– Зови просто Левой, Леонтием.
– Не подобает мне так звать тебя. Ведь ты мне не брат, не родич.
– Я – преданный тебе друг… даже больше: я – твой жених. Хоть и не говорил я еще с тобой об этом, но уже давно порешил в душе стать твоим женихом!
– Жених? Ты – мой жених? – притворно удивляясь, воскликнула девушка. – Смеешься ты надо мною, смеешься! – укоризненно добавила она, а сама чуть не задохнулась от радости при неожиданном предложении Левушки.
Она чувствовала, что ее сердце готово было выпрыгнуть из груди; вся она всеми помыслами тянулась к Левушке, так как искренне полюбила его, но в этот момент на нее все же оказывали влияние предостерегающие слова бабушки Марины, и она решила проверить искренность любви к ней Храпунова.
Между тем он, услышав ее замечание, с недоумением, в котором слышалась и укоризна, воскликнул:
– Я?.. я смеюсь? Да что ты, Маруся?
– Разумеется, смеешься. Да разве женишься ты на убогой сиротинке?
– А ты одно скажи, Маруся: хочешь быть моей женою? По нраву ли тебе я? – И Храпунов страстно взглянул на девушку.
Этот взгляд яснее слов сказал Марусе, что ее милый действительно искренне любит ее. Ее глаза вспыхнули, лицо зарделось нежным румянцем, и она, потупившись, смущенно произнесла:
– Что спрашиваешь…
– Ты меня любишь, любишь, Маруся? Ведь так? – весь горя страстью, спросил Левушка.
– Люблю… Разве можно не полюбить тебя?
– А если так, то пусть перед Богом и перед людьми ты будешь моей невестой. Где твоя бабушка? Я и ей сейчас скажу об этом!..
– Она скоро придет… Милый, милый, вижу, любишь ты меня честною любовью. А все же скажу, Левушка: не спеши на мне жениться. Обдумай, пара ли я тебе. Ведь ты меня совершенно не знаешь… Кто я? Чья дочь?
– Я люблю тебя, Маруся, и этого довольно. Нет, голубка, свадьбу откладывать я не буду. Правда, про наш союз до времени никто не будет знать – на царской службе я, и многое еще мне и на ней, да и в родной семье устроить надо, чтобы нам своим домком открыто да свободно зажить можно было, но мы все-таки повенчаемся где-нибудь в подмосковной церкви.
– Боюсь я, Левушка, этой спешки!
– Чего же медлить? Ты меня любишь, я тебя тоже, нам суждено принадлежать друг другу. Недели через две и будет наша свадьба. Откладывать надолго и нельзя, Маруся! Наш государь в Москве пробудет недолго: после венчания с княжной Екатериной он решил со всем двором в Питер ехать, и мне тогда придется тоже ехать…
– И меня, Левушка, с собою возьмешь?
– Неужели здесь оставлю? Уж и заживем же мы с тобою! Счастье-то, счастье какое у нас будет! – с увлечением проговорил молодой офицер и крепко обнял Марусю.
Однако девушка ловко выскользнула из его объятий и, вся вспыхнув, проговорила:
– Тороплив ты очень, Левушка. Ведь я еще – не жена тебе.
– Скоро и женою будешь.
– Тогда и обнимай, а пока… – И Маруся шаловливо сделала «нос» своему Левушке.
Он весело засмеялся, любовно глядя на девушку, а затем стал собираться уходить.
– Пора мне, Маруся.
– А ведь ты хотел бабушку дожидаться?
– Спешить мне, голубка, надо. Завтра приду и с твоей бабушкой переговорю о нашей свадьбе.
– Приходи, голубчик, буду ждать! А сегодня я провожу, Левушка, тебя. Уж очень не хочется мне расставаться с тобою!
– Ох, Маруся, лучше не ходи… Как же одна ты будешь возвращаться?
– Ведь не поздно, да и провожу я тебя недалеко, а может, и бабушку мы встретим.
Храпунов и Маруся вышли из хибарки, которую девушка заперла на замок.
На дворе был небольшой мороз. Только что настал вечер, и луна величаво выплыла из-за облаков, отражая бесчисленными бриллиантами свой свет на мерзлом снегу.
Влюбленные в разговоре и не заметили, как, пройдя глухой переулок, вышли на Большую Тверскую улицу. Вечер был заманчив, погода располагала к прогулке; Марусе не хотелось возвращаться домой, и она решила еще немного проводить жениха.
Пройдя несколько по Тверской, они услыхали сзади себя конский топот, веселый крик и, быстро обернувшись, увидали бешено скакавшую тройку лихих коней, запряженных в дорогие сани. В них сидел подгулявший князь Иван Долгоруков; он не то пел песню, не то так кричал, сам не зная зачем.
Эта неожиданная встреча была очень неприятна Храпунову: он знал дикий нрав князя Ивана Алексеевича в те моменты, когда тот предавался разгулу. Тогда князь Иван Алексеевич не знал удержу своему самодурству и, так как очень любил женское общество, не давал прохода ни одной приглянувшейся женщине или девушке, несмотря на то что они были совсем незнакомы ему. Немало проделок такого рода числилось за ним, но все сходило ему с рук ввиду исключительной близости к императору. Левушке все это было известно; он испугался за свою Марусю – за то, что князь Иван может причинить ей обиду, а потому, обращаясь к своей спутнице, быстро проговорил:
– Маруся, укутай свое лицо, нас догоняет Иван Долгоруков, он наверняка узнает меня и, боюсь, привяжется ко мне. Увидит он твою красоту и Бог знает чего натворить может. Лучше, чтобы он не видал тебя!
Левушка не ошибся: когда сани поравнялись с Храпуновым и Марусей, князь Иван узнал своего приятеля и крикнул вознице, ударяя его в спину:
– Стой, стой, дьявол!
Кони встали, и князь Иван, быстро выскочив из саней, подбежал к Храпунову.
– Левушка, ты ли?.. Да и не один? Вот так скромник! Ну, показывай скорее свою кралю! – громко крикнул он и, близко подойдя к Марусе, стал нагло осматривать ее. – Как тебя звать, сударушка? Да что ты кутаешь свое личико? Небось не сглажу!
Князь Иван протянул было свою руку, чтобы приподнять с лица Маруси платок, которым она низко покрылась.
– Оставь ее, Иван! – громко проговорил Левушка, отстраняя руку Долгорукова.
– Оставлю, когда разгляжу, что за кралю подхватил ты…
– На, смотри, если тебе нужно, – приподнимая со своего лица платок, сердито сказала Маруся, возмущенная этим приставаньем и, несмотря на предупреждения жениха, решившаяся дать отпор наглецу.
– Ай, ай, какая красавица!.. Где ты такую подхватил, Левушка? – с восхищением проговорил князь Иван. – И не стыдно тебе? Что же ты от меня утаил, что у тебя есть такая краса?.. Боишься, что отобью? Да что же ты молчишь? Скажи, давно ли нашел такую кралю?
– Князь, садись в сани и поезжай своей дорогой, а нас оставь. Завтра я тебе обо всем расскажу, а теперь не тревожь нас, – резко промолвил Храпунов.
– Оставить вас? Ни за что на свете! Нет, приятель скромник, теперь от вас я не отстану, куда вы, туда и я. Ну, чего хмуришься, Левушка? Скорее знакомь меня со своей сударушкой, не то отобью!..
– Ох, князь, не ошибись: едва ли тебе отбить меня у Левушки придется, – проговорила Маруся, и гневом сверкнули ее красивые глаза.
– Ой, ой! Да ты, как видно, из бойких! Люблю таких! Брось Левушку, садись со мною в сани!
– А про невесту свою, графиню молодую, видно, забыл?
– Невеста невестой, а ты полюби меня, молодца! Право, полюби!.. Внакладе не будешь.
– Опомнись, князь! Видно, ты много выпил вина, не помнишь, что говоришь, – упрекнул Храпунов приятеля.
– Сколько я выпил, до этого тебе дела нет, а вот твою сударку я отобью у тебя. Эй, девица-красавица, поедем со мною!.. Не поедешь по доброй воле, силою увезу! – И князь Иван хотел было схватить Марусю.
– Прочь! Не тронь! – не своим голосом крикнул Храпунов и с такой силой оттолкнул Долгорукова, что тот не устоял на ногах и полетел в снег.
Пока он вставал и отряхивался от снега, Левушка с Марусей быстро повернули назад, к хибарке Марины. Храпунов не мог теперь оставить одну девушку и решил проводить ее до дома.
Долгоруков, посылая вслед влюбленным проклятия и площадную брань, вскочил в свои сани и приказал кучеру шагом ехать за ними. Он задумал выследить, где живет Маруся, в то же время с бешенством думая:
«Ну, погоди, Леонтий, отобью я у тебя кралю!.. Твоего поступка со мною я не позабуду, и за него ты мне поплатишься… Ты смел поднять на меня свою руку? Ну, погоди же!.. Теперь ты мне – не друг, а лютый недруг».
– Что нам делать, Маруся? Ведь Долгоруков следит за нами… он хочет узнать, где ты живешь, – с беспокойством сказал возлюбленной Левушка.
– Что же? Пусть! Он мне не страшен, – спокойно ответила девушка.
– Ну, стало быть, ты не знаешь, что такое Иван Долгоруков! Ведь он – сила, большая сила! Он ни перед чем не остановится, для него не существует никакой преграды.
– За меня, Левушка, не бойся. Пойдем в горницу. Наверное, бабушка пришла. Там мы и подумаем, что и как делать.
– Мне не хотелось бы, Маруся, чтобы Долгоруков знал, где ты живешь…
– Говорю, за меня, пожалуйста, не бойся! Я сумею постоять за себя, сумею встретить князя с таким почетом, что сразу отобью охоту у него незваным ходить в гости! – громко проговорила Маруся и вошла с Храпуновым на свой двор.
В хибарке был виден свет; Марина вернулась. Она обеспокоилась, узнав об этой неприятной встрече и выходке Долгорукова; однако за воротами было все спокойно – очевидно, князь Иван удовлетворился тем, что узнал, где живет «краля» Левушки, и уехал.
Молодые влюбленные тоже скоро позабыли о нем, слишком важный момент произошел в этот день в их жизни – ведь они решили навеки принадлежать друг другу. Все их помысли были заняты предстоящим бракосочетанием; Левушка сообщил Марине об этом, и она радостно благословила его и внучку.
XI
Однако с того дня между Иваном Долгоруковым и Левушкой Храпуновым возгорелась сильная вражда. Когда Храпунов пришел к князю Ивану по делам службы, то был принят им довольно сухо, «по-начальнически», причем Долгоруков ни словом не обмолвился о встрече на Тверской. Окончив свое служебное дело, Левушка обратился к своему бывшему приятелю с такими словами:
