Едва сдерживая слезы, смотрела царевна на угасающую жизнь императора-отрока, стоя в нескольких шагах от его кровати, чтобы не заразиться.
– Лиза, отойди еще дальше, дальше отойди от меня, заразишься! – слабым голосом произнес Петр II.
– Я не боюсь, государь! Чему быть, того не миновать!
– Нет, Лиза, тебе надо беречься. Ведь ты молода, хороша! Помнишь, Лиза, я хотел на тебе жениться?
– Помню, государь!
– И женился бы, да ты, Лиза, не захотела. И как хорошо было бы нам обоим, да и всем!.. Случилась бы вот такая болезнь, как теперь, и я был бы спокоен. Ты походила бы за мною, Бог дал бы, и я поправился бы, а нет – так меня на троне заместила бы!.. Да вот не захотела ты тогда! А только думаю, что, и не будучи венчана со мной, ты все же после меня престол получить могла бы. Ведь ты – самая близкая мне по дедушке. Вот возьму, да и назначу тебя моей наследницей.
– Нет, Петруша, не надо. Зачем? Выздоровеешь ты, и у тебя будет свой наследник.
– Лиза, зачем ты смеешься надо мною?
– Бог с тобой, Петруша, я и не думаю смеяться. Да и смею ли я?
– Нет, Лиза, мне не поправиться, я скоро умру! А знаешь ли, что выдумали Долгоруковы? Ведь они захотели обвенчать меня с княжной Екатериной. Я едва могу говорить, едва могу приподнять голову, а они меня венчать затеяли! И обвенчали бы, да спасибо, Андрей Иванович вступился. И знаешь, для чего они думали сделать это? Для того, чтобы княжну Екатерину объявить после меня царицей. Ну, да я хоть и больной, а замысел их понял. Ах, как мне надоели Долгоруковы, а в особенности князь Алексей Григорьевич и его дочь! – со вздохом вырвалось у государя. – Впрочем, княжна Екатерина боится ходить ко мне. И хорошо это, я очень рад, – по крайней мере, хоть последние часы своей жизни я проведу в покое. Одно мне тяжело, Лиза, что я с тобою больше уже едва ли увижусь на этом свете!
– Петруша, государь, зачем так говоришь, зачем? – не удерживая более своих слез, промолвила Елизавета Петровна.
– Слезы, Лиза? Зачем? Тяжело мне от твоих слез становится, еще тяжелее!.. Не надо слез, Лиза, не надо!
– Я не буду плакать, Петруша, не буду… Я уйду, а ты усни, сон подкрепит тебя.
– Нет, нет, не уходи, Лиза, побудь еще со мною!.. С тобой мне так хорошо… Только, милая, не плачь… После моей смерти ты… ты будешь… – хотел что-то сказать умирающий император-отрок, но не договорил, так как опять впал в забытье.
Цесаревна Елизавета Петровна, сдерживая рыдания, опустилась на колени перед образом и стала горячо молиться.
В то время, когда происходила эта беседа больного императора с теткой, князь Иван Алексеевич Долгоруков находился в доме Шереметевых. По своему легкомыслию он почти совсем забыл, что у него есть обрученная невеста, и по целым неделям не заглядывал к ней. Но теперь тоска потянула его к любящему сердцу. Он услыхал от придворного медика о безнадежном состоянии государя, своего друга и благодетеля; это страшно потрясло его, и, чтобы хотя немного порассеяться, он отправился к своей невесте.
Глубоко огорчало графиню Наталью Борисовну это безразличное отношение к ней жениха, однако она искренне, горячо любила его, и стоило ему посетить ее, как она забывала все свое горе и, наслаждаясь его присутствием, старалась возможно ласковее относиться к нему. Так и теперь она встретила князя приветливо и с видимой радостью и только позволила себе высказать ему легкий упрек:
– Что это, мой свет, тебя давно не видно было?.. Уж ты меня, кажется, совсем забывать изволишь!
– Прости, Наташа! Все недосуг.
– Так ли, князь? Ведь мне про тебя иное сказали.
– Что же именно?
– Что будто ты какую-то цыганку-красавицу увез и насильно ее держишь в своих лесных хоромах.
– Как! И про то тебе сказали? – с удивлением воскликнул Долгоруков. – И ты, слыша про меня такие слова, все-таки не гонишь меня от себя?
– Зачем гнать? Разве женихов гоняют? Их ласково принимают, сладко угощают и в передний угол сажают, – с милой улыбкой проговорила графиня.
– Покаюсь, Наташа, во многом я грешен, но про цыганку мои враги наврали тебе.
– Ну, так я и знала! – радостно воскликнула графиня. – Ну станешь ли ты, красавец, любимец государя, возиться с какой-то цыганкой!
– Не скрою от тебя, правда, я день или два продержал цыганку в своих лесных хоромах, но она тайком ушла оттуда. Хочешь – верь, хочешь – не верь.
– Верю, мой сердечный Иванушка, верю. Да и как же мне не верить тебе, моему будущему мужу?
– Ну, Бог знает, буду ли я еще твоим мужем?! Моя судьба может сразу измениться! Знаешь ли, милая, я только что перед отправлением к тебе говорил с придворным лекарем, и он сказал мне, что болезнь государя смертельна и не нынче завтра он должен умереть.
– Бедный, бедный император! Он еще так молод и уже должен умереть!.. – с непритворной горестью промолвила Наталья Борисовна. – Как мне жаль его!..
– А я так прямо места не нахожу себе из-за этого!.. Ведь не станет государя, не станет и меня; все мое счастье было и есть в государе. Я держусь лишь близостью к нему и его благоволением. Врагов у меня без конца и счета, но все молчат теперь, а умри государь – так меня живого со света сживут. И вот, Наташа, обдумав все это, я решил сказать тебе, предупредить…
– Что сказать? О чем предупредить?
– А вот что: откажи мне, Наташа, выбери себе в мужья другого… Ведь умрет государь – меня ждет опала, а может быть, и ссылка.
– Да ты шутишь, Иванушка?
– Уж до шуток ли?
– А если не шутишь, то зачем говоришь мне такие слова обидные? Я люблю тебя, люблю всем сердцем, а ты говоришь, чтобы я отказала тебе. Разве можно?
– Ох, Наташа, родная! Не стою я твоей любви, не стою. Гони меня, выбери другого.
– Предоставь мне, князь, судить об этом!
– Пойми, Наташа: пока жив государь, до тех пор и я жив, не станет его – и меня тоже.
– Ты, наверно, про то говоришь, что если умрет государь, то тебе не будет такой чести, как теперь? Ведь так?..
– Тогда меня живым съедят.
– И, полно, Ваня!.. Авось не съедят! А если есть начнут, то подавятся, – с улыбкой проговорила графиня Шереметева.
– Так ты, Наташа, не прочь выйти за меня, даже если на меня обрушится тяжелая опала?
– Об этом и слов не может быть. Я – твоя обрученная невеста и должна быть твоей женой.
– Голубушка, сердечная! – И князь Иван бросился целовать руки своей невесты, а она ласково коснулась своими устами его волос.
Если не счастливым, то успокоенным вернулся Иван Алексеевич во дворец и хотел пройти в спальню больного государя, чтобы вступить там на свое обычное дежурство, однако ему сказали, что у государя находится царевна Елизавета Петровна. Князь тихо подошел к двери и услышал за нею глухие отзвуки двух голосов. Он не рискнул помешать этой беседе и остался в соседней комнате, решив выждать, пока цесаревна удалится.
Некоторое время он оставался один, но затем к нему подошел возвратившийся во дворец отец и сурово обратился к нему:
– Ты что же здесь торчишь и не идешь к государю?
– Там цесаревна Елизавета Петровна, – ответил князь Иван.
– Как? Цесаревна Елизавета у государя, а ты торчишь здесь! Да разве не говорил я тебе, что твое место при государе, что ты обязан неотступно находиться при нем?! И дурак же ты! Недогадливый дурак!
– Полно, батюшка, ворчать и ругаться.
– Да как же не ворчать и не ругаться? Зачем ты допустил цесаревну к государю?
– Меня не было. Я навестил свою невесту.
– Нашел время ехать! Ох, Иван, сам ты погибнешь и нас на погибель тянешь.
– Не я вас, а вы меня к погибели тянете, – резко и сердито проговорил молодой князь. – Уйду я от вас… Делайте что хотите без меня, а меня оставьте, не впутывайте!
– Ну, ну, полно, полно. Сам пойми: теперь дорога всякая минута, а ты уходишь, оставляешь государя одного, – уже совсем мягким голосом проговорил князь Алексей, сразу вспомнив, какое значение имел у государя его сын.
– А вы где же были? – спросил у него князь Иван.
– У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» – а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь узнать, о чем она с государем говорила!
– А вы бы у стен спросили, – хмуро заметил князь Иван, – если вам так интересна эта беседа.
– Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина – божеское наказание для меня!
– Погодите, божеское наказание еще впереди! – как-то загадочно промолвил молодой князь Долгоруков.
– Ну, ну, ладно, не каркай! – уже более примирительно сказал ему отец. – К государю-то пойдем скорее. Смотри, Иван, теперь в оба… всякая минута дорога.
Долгоруковы вошли к умирающему императору-отроку.
Цесаревна Елизавета Петровна окончила молитву, подошла к своему державному племяннику, который все еще находился в забытьи, перекрестила его и, бросив гордый, презрительный взгляд на Алексея и Ивана Долгоруковых, направилась к двери.
– Ваше высочество, напрасно вы так близко подходите к государю. Оспа – болезнь заразительная, – предупредительно произнес князь Алексей Григорьевич.
– А вы опоздали, князь, – вместо ответа насмешливо промолвила ему Елизавета Петровна.
– Как опоздал? – меняясь в лице, чуть не воскликнул князь Алексей Григорьевич. – Я что-то плохо разумею, ваше высочество.
– Я долго пробыла у государя-племянника и о многом успела переговорить с ним. Вас тут не было и мешать нам было некому, – с насмешливой улыбкой произнесла Елизавета Петровна и вышла своей величавой походкой.
– Ты слышал?.. слышал?.. Она еще глумится. А все ты, простофиля, разиня, – злобно воскликнул Алексей Григорьевич, обращаясь к сыну.
– Чем же я-то виновен? Ведь над вами цесаревна глумилась, а не я.
– А ты зачем допустил ее к государю, зачем их вдвоем оставлял, ротозей!
Но князю Алексею Григорьевичу пришлось скоро прервать свое ворчанье на сына, потому что больной государь забредил и заметался от страшного жара.
– Лиза, ты здесь? – пролепетал он. – Не отходи, пожалуйста, от меня! Как я рад тебе! Что это? Я… я лечу… Господи, как высоко… высоко!.. Пить, пить, жжет… скорее пить!
Князь Иван дрожащими руками подал державному страдальцу прохладительное питье. Утолив жажду, император-отрок опять впал в забытье.
– А дело-то плохо: государю не встать, – с глубоким вздохом проговорил Алексей Григорьевич.
– Уж куда тут встать! Едва ли день проживет.
– Так надо скорее делать наше дело.
– Ах, батюшка, страшно!.. – тихо ответил князь Иван, опуская голову.
– Чего страшиться? Чего?
– Да как же! Ведь это – большой проступок.
– Не того страшись, что ты подделаешь подпись умирающего государя, а бойся того, что мы не успеем совершить задуманное нами. Ведь тогда наша погибель неизбежна, – тихо, но внушительно промолвил князь Алексей.
– Что делать? Что делать? – простонал князь Иван, ломая руки.
– Слушать отца и быть покорным ему.
– Да ведь я и то слушаю и делаю все, что вы хотите… я беру тяжкое преступление на себя ради вас.
– Ты не так говоришь, Иван: не ради меня ты делаешь, а ради всего нашего рода. Да и что теперь раздумывать, раз дело решено? Ты обязан исполнить то, что мы постановили.
Князь Иван, понурив голосу, стоял перед отцом, и ему вспомнилось в мельчайших подробностях все то, что решили его родичи. Когда выяснилось, что на выздоровление императора-отрока нет никакой надежды, Долгоруковы, мучимые предчувствием за будущее, составили семейный совет. Они, так искусно забравшие в свои руки державного отрока, ни на минуту не отходившие от него, словом и делом поощрявшие его к разным забавам, сознательно толкавшие его на разврат, лишь бы отвлечь его внимание от всего окружающего, и, наконец, сумевшие заставить его обручиться с нелюбимой невестой Екатериной Долгоруковой, – казалось, были совсем уже на пороге к высшей власти, и вдруг теперь смертельная болезнь императора грозила им лишением всего достигнутого положения и даже, может быть, полной гибелью. Само собой понятно, что они ревностно заботились о том, чтобы избежать всего этого.
Тускло горели свечи в высоких подсвечниках в Головином дворце, в спальне князя Алексея Григорьевича. Бледный, взволнованный, полулежал он на кушетке, а около него собрались все родичи, близкие ему люди; на всех лицах было выражение непритворной тоски и горя; тяжелой скукой веяло в этом роскошном покое временщика. Наконец князь Алексей заговорил:
– Всем вам известно, что государь болен, а, по словам лекарей, надежда на его выздоровление совсем плоха. Надо будет выбирать наследника.
– Кого же вы в наследники выбирать думаете? – спросил князь Василий Лукич Долгоруков.
При этом вопросе все присутствующие затаили дыхание и выжидательно глядели на князя Алексея. Он, как бы обдумывая ответ, несколько помолчал, а затем, торжественно показывая рукой наверх, тихо промолвил:
– Да вот она!..
Над покоем Алексея Долгорукова жила его дочь Екатерина, нареченная невеста государя.
Еще тише стало в покое, все молчали; на дерзкое предложение честолюбца никто не отвечал.
– Что же молчите-то? Говорите! – гневно поглядывая на родичей, крикнул князь Алексей. – Ведь мы не в молчанку собрались играть, надо решать!..
– Хорошо бы написать духовную, будто его императорское величество лично назначил ее своей наследницей, – чуть слышно проговорил родной брат князя Алексея, Сергей Григорьевич.
Молчавший дотоле фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков встал со своего места и резко проговорил:
– Неслыханное вы дело затеваете! Разве обрученная царская невеста может быть наследницей русского престола?
Фельдмаршал был прямым и честным человеком и сразу увидел весь вред для России от такого выбора.
– А почему же нет? – не скрывая досады, спросил князь Алексей.
– Да очень просто!.. Ну кто захочет быть ее подданным? Не только посторонние, но даже никто из нашей фамилии не пожелает этого! Ведь Екатерина с государем не венчана!
– Не венчана, но обручена.
– Венчание – иное дело, а обручение – иное… Да если бы даже Екатерина была в супружестве с государем, то и тогда сомнительно, чтобы она имела право стать наследницей русского престола, – горячился старый князь.
Алексей и Сергей Долгоруковы стали доказывать ему всю необходимость и выгоду для их рода от этого выбора; они говорили, что стоит только приняться за это дело, и оно непременно увенчается успехом.
– Мы уговорим графа Головкина и князя Голицына, а если они заспорят, то и пригрозить можно. Ты подполковником состоишь в Преображенском полку, а князь Иван – там же майором; да и в Семеновском спорить не будут: слово скажешь, и по-твоему сделается. Вспомни, как Екатерину Алексеевну императрицей сделали!
– Сравнил тоже!.. Наша Екатерина и та!.. Ведь Екатерина-то Алексеевна чья супруга была? Петра Великого! А заикнись лишь о нашей Екатерине, так за это не только бранить начнут, но и убьют, пожалуй! – сердито проговорил фельдмаршал и, не желая более спорить, уехал из дворца.
Едва он вышел, князь Василий Лукич вынул лист бумаги и стал писать подложную духовную.
– Эх, моей руки письмо-то худо! Не напишет ли кто-нибудь из вас получше? – переставая писать, обратился он к окружающим.
Вызвался писать князь Сергей и скоро составил со слов брата и Василия Лукича два экземпляра подложной духовной; из нее явствовало, что император Петр II после себя назначает на всероссийский престол свою обрученную невесту Екатерину Долгорукову.
Текст завещания был одобрен всеми, а затем был возбужден вопрос о том, как поступить в случае, если умирающий государь не в силах будет подписать этот документ. В конце концов было решено, что придется подделать его подпись, и это было поручено князю Ивану Алексеевичу, почерк которого был очень сходен с почерком императора. Князь Иван Алексеевич долго отказывался от этого, но его заставили несколько раз написать имя «Петр» согласно с одним из документов, подписанных лично государем. Подпись вышла очень схожей, и под давлением родственников князь Иван согласился на подлог.
Все это вспомнил князь Иван теперь, стоя в спальне умирающего отрока-императора. Его отец хотел еще что-то сказать ему, но в этот момент государь очнулся и открыл глаза; жар у него немного уменьшился, и он почувствовал некоторое облегчение.
– Кто здесь? – раздался его слабый голос.
– Мы, государь, мы, – подходя к постели умирающего, промолвил князь Алексей.
– Ах, ты, князь, опять здесь? – с неудовольствием сказал государь и спросил: – А где же царевна? Где Лиза?
– Цесаревна Елизавета Петровна изволила уехать, – ответил ему князь Алексей.
– Уехала… уехала… и опять я один остался!
– Как, государь? Разве ты один? А нас, своих верных слуг, забывать изволишь? – с упреком воскликнул князь Алексей.
Император-отрок бросил взгляд на князя Ивана, который молчаливо стоял у дверей, печально понурив голову.
– Ваня, что же ты там стоишь? Подойди! Или и ты боишься меня? Боишься заразиться?..
– Чего мне бояться?.. Я рад бы теперь умереть, – с глубоким вздохом ответил государю и «своему другу» князь Иван.
– Тебе надо, Ваня, жить. Вот я уже – не жилец на белом свете…
– Дозволь, государь, напомнить тебе, – вкрадчивым голосом промолвил Алексей Григорьевич.
– Про что?.. Да говори, князь, скорее.
– Кому соизволит твое величество престол оставить? По праву его занять должна…
– Твоя дочь, а моя нареченная невеста, ведь так? – перебивая Долгорукова, возбужденным голосом проговорил умирающий император-отрок, причем его большие, красивые, но потухающие глаза горели гневом и насмешкой.
– Государь…
– Довольно!.. довольно!.. Ты, кажется, князь Алексей Григорьевич, умереть мне не дашь спокойно!.. Господи, какая мука! Как вы все мне надоели!.. Оставьте меня, уйдите, уйдите! Я не могу видеть вас!.. Где Андрей Иванович? Пошлите его ко мне!
– Я здесь, государь, легок на помине, – быстро входя в опочивальню императора-отрока, громко проговорил вице-канцлер Остерман.
– Голубчик, Андрей Иванович, как я рад, что ты пришел… Пожалуйста, не оставляй меня, будь со мною!.. А ты, князь, можешь уходить, – недружелюбно посматривая на Алексея Григорьевича, сказал умирающий император.
– Гнать изволишь, государь? – злобно промолвил Долгоруков. – Видно, теперь мы не нужны стали. Пойдем, Иван! – обратился он к сыну.
– Нет, нет, ты, Ваня, останься.
– Зачем ему оставаться? Пойдем, Иван.
– Я говорю… я приказываю, чтобы князь Иван остался. Впрочем, не надо… уходите! – с раздражением воскликнул государь, но вдруг закашлялся и застонал.
– Государь, вам вредно сердиться и волноваться, – с сожалением и участием посматривая на умирающего императора, произнес Остерман.
– Не мне, а им скажи, Андрей Иванович, зачем они меня сердят, – показывая на Долгоруковых, слабым голосом проговорил государь.
От гнева и волнения у него усилился жар; он стал метаться и бредить.
Пользуясь этим, Долгоруковы остались в спальне, и князь Алексей, придав своему лицу озабоченность и волнение, произнес:
– Андрей Иванович, а ведь государь-то совсем плох, ему не встать!
– Безнадежен… надо быть готовым ко всему, – тихо ответил Остерман.
– Кто же займет престол, когда не станет государя? – таинственно спросил князь Алексей, пристально посматривая на Остермана.
– Кого укажет Бог, того и выберет верховный тайный совет, – уклончиво ответил хитрый дипломат.
– А ты о ком думаешь, Андрей Иванович?
– Все мои думы, князь, в Боге.
– Однако все же кого хотелось бы тебе выбрать на престол всероссийский?
– Того хочу я, кого выберут члены верховного совета. Об этом я, кажется, уже сказал вам, князь!
– А мою дочь Екатерину…
– Батюшка, оставь, пожалуйста! – прерывая отца, с беспокойством проговорил князь Иван.
– Молчи, молчи, Иван, тебя не спрашивают, ты и не суйся! Так что же ты скажешь, Андрей Иванович, насчет княжны Екатерины? Ведь она – обрученная невеста государя.
– То же, князь Алексей Григорьевич, скажу, что и другие вам о том сказали: если бы княжна Екатерина была венчана с государем, тогда, пожалуй, она могла бы занять престол всероссийский.
– Но ведь она обручена… ее по церквам поминают великой княжной! Послушай, Андрей Иванович, тебе не плохо будет, когда Екатерину, мою дочь, выберут на царство, ведь ты чуть не первым министром будешь в государстве.
– Спасибо, князь, я доволен и тем постом, который занимаю по милости императора Петра, моего благодетеля.
– А тогда, говорю, ты будешь первым министром в государстве.
– Об этом, князь Алексей Григорьевич, преждевременно говорить… Государь еще жив.
– А если государь подписал духовную? – дрожащим голосом проговорил князь Алексей, беря Остермана за руку.
– Отец… я… я уйду, – бледнея, промолвил князь Иван и направился к двери.
– Ступай, ступай! Ты только мешаешь.
– Отец, попридержись немного, не то будет плохо, – уже в дверях тихо произнес молодой Долгоруков и вышел.
– Про какую духовную, подписанную государем, вы говорите, князь? – значительно посматривая на Алексея Долгорукова, спросил Остерман.
– А про ту духовную, в которой император Петр Алексеевич после себя соизволил престол оставить своей обрученной невесте Екатерине.
– Про это, князь, я ничего не знаю.
– Еще вчера его величество соизволил приложить к духовной свою руку, – нисколько не смущаясь, солгал князь Алексей.
– Как? Государь даже подписал? – притворно удивляясь, воскликнул Остерман.
Ему нетрудно было догадаться, что Алексей Григорьевич говорит про подложную духовную, он знал, что государь никакой духовной не подписывал.
– Как же, как же!.. Государь соизволил свою руку под духовной приложить.
– Я ничего не знаю… мне государь ничего не говорил про духовную. А она у вас, князь?
– У меня…
– Вы мне покажете? Мне хотелось бы взглянуть.
– Время придет – увидишь, Андрей Иванович.
– Знаете ли, князь, я вам дам добрый совет, – несколько подумав, проговорил Остерман. – Разорвите духовную…
– Что такое? – меняясь в лице, воскликнул князь Алексей. – Разорвать духовную государя? Зачем?
– А затем, князь, что эта духовная подложна, – спокойно ответил хитрый царедворец.
– Как… как ты смеешь! – багровея от злости, крикнул Алексей Григорьевич.
– Тише, князь! Вы, кажется, забыли, что находитесь у ложа умирающего государя. Вы вольны принять мой совет или нет, это – ваше дело. Я только говорю, князь, из жалости к вам: разорвите, сожгите подложную духовную, иначе она погубит вас! – И, не сказав более ни слова, Остерман не спеша вышел из спальни умирающего императора-отрока.
– А, хитрая лисица, пронюхал, про все пронюхал! Ишь, каналья!.. Теперь наше дело пропало… духовную придется уничтожить. И хитер же Остерман, хитрее дьявола, его не скоро проведешь, – вслух проговорил князь Алексей.
Наступила роковая ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января 1730 года. В Лефортовском дворце, в царской опочивальне три архиерея совершили обряд соборования над императором-отроком, который уже находился в предсмертной агонии. Высшее духовенство, члены верховного совета, а также сенаторы и генералитет собрались в соседней с опочивальней комнате и в грустном безмолвии ожидали роковой минуты.
Вице-канцлер Остерман, князья Алексей и Иван Долгоруковы находились около ложа умирающего государя. Умирающий державный отрок в беспамятстве стонал и бредил: он звал свою умершую сестру царевну Наталью, говорил с нею. Вельможи, окружавшие умирающего царя, делали вид, что едва сдерживают рыдания, но главным образом следили за Долгоруковыми.
Вот медленно отворились двери царского спального покоя, и в них вошла старица-инокиня, царица Евдокия Федоровна; опираясь на посох, ни на кого не глядя, она подошла к своему умирающему внуку-государю, дрожащею рукой перекрестила его и тихо промолвила:
– И ты, государь-внучек, в дальнюю дорогу собрался? Прощай, прости!.. Не чаяла я, не гадала, что переживу тебя. Думала – ты меня, старуху, похоронишь. Да, видно, не судил Бог. Голубчик, сердечный мой Петрушенька, милый внучек мой, на кого ты Русь святую оставляешь? – И царица-инокиня залилась слезами.
Но державный страдалец не узнал своей бабки; он метался в предсмертной агонии и со словами, обращенными к князю Ивану Долгорукову: «Скорее запрягите сани, хочу к сестре ехать!» – скончался.
Остерман непритворными слезами оплакал юную пресекшуюся жизнь своего державного питомца. Громко рыдал князь Алексей Григорьевич Долгоруков, но его слезы были совсем другие: он плакал о потере своей власти, своего могущества. Несчастного князя Ивана без памяти вынесли из опочивальни умершего государя.
Спустя несколько времени среди глубокой ночи на колокольне Ивана Великого гулко прозвучал удар в большой колокол. То был вестник печали. Императора-отрока Петра II не стало: он скончался на пятнадцатом году своей жизни.
Царство русское осиротело.