bannerbannerbanner
полная версияНочь. Рассказы

Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы

19 октября

Я так и не заснул прошлой ночью. В полудреме я вспоминал те дни, когда избегал встречи с ними. Я был еще подростком, когда меня отвели за гаражи и начали бить по лицу. Я не столько испугался, сколько впал в недоумение. За что со мной так, ведь я не сделал ничего плохого? А если и сделал, то зачем сразу бить? Разбили губу – во рту заструился солоноватый вкус крови. Они вдоволь наигрались мной, пригрозили следующей расправой и ушли. После этого я не мог спокойно выходить на улицу. Еще издали увидев подозрительную компанию, я пятился, словно рак. Иногда было не сбежать, и я откупался деньгами, которые давали мне в школу на перекус. И вместо ран телесных я получал раны душевные. С одной стороны, я закипал от несправедливости и порывался пустить в ход кулаки. С другой, я затухал от говорившего внутри голоса: «Подставь другую щеку». И голос побеждал.

Наташа играла с мамой, я слышал только смех. Внезапно мама упала на колени. Она сидела на полу и всхлипывала. Наташа испугалась и убежала. Я хотел было помочь, но мать отмахнулась и сказала: «Уйди!»

Она скрывала это, а теперь домыслы подтвердились. Она нездорова. Когда мы остались без отца, мать взвалила на себя все заботы. Она изнашивала себя без перебоя. Я и раньше замечал в ее походке нечто болезненное. Временами она забывала о недомогании, и мое беспокойство притуплялось. Каждый день она уходила на работу и простаивала по 10 часов у кухонной плиты. А по приходу готовила и дома. На выходных устраивала уборку и стирку. Когда же боль в ногах возвращалась, сил хватало только доползти до кровати.

Мать сегодня изрядно устала, еще это падение. Все обошлось, но если она еще раз ударит Наташу, то я должен… что я должен? Я должен как-то помешать. А что я могу? Мне хочется сделать с ней то же, что и она с Наташей. Пускай прочувствует, насколько это приятно. Сколько удовольствия получит, и сколько оно будет напоминать о себе, а если я увлекусь… что я несу? Это же моя мать! Черт. Чем глубже я копаюсь в мыслях, тем страшнее открываются стороны. Раньше я не задумывался о переживаниях. Они просто копились. Теперь их слишком много, чтобы носить с собой. Лучше я выплесну все на бумагу, чем сделаю достоянием своих будней. Емкость для сточных эмоций рано или поздно переполнится, и будет утечка со всеми вытекающими. Я говорю о взрыве. Он случается, когда люди держат все в себе.

20 октября

До сих пор чувствую себя подвешенным за нити. Будто мной управляет неведомый кукловод. Помню, солнце светило ярко. Лучи просачивались сквозь окна и озаряли летающие пылинки. Наташу не видно, но ее шепелявый голос отчетливо слышался рядом. Мама стояла за плитой и мешала деревянной ложкой в огромном металлическом чане. Я подошел. В таре кипела и пенилась коричневая вода. Летящий в лицо пар обдавал запахом грязных половых тряпок. Когда пена отступила, на мгновение показались очертания маленького и обваренного детского тела. Я отшатнулся и спросил: «Что это?» Мама весело посмотрела на меня, сказала: «Твоя сестра!» – и залилась хриплым смехом. Все звуки пропали, слышен только нагнетающий смех.

На столешнице лежал незнакомый кухонный нож. Я только на секунду задумался, откуда он у нас, как ощутил холодную сталь рукоятки. Выпад был быстрый. Я даже не почувствовал, как острие входит ей в живот. За одним ударом шел следующий. Я словно разрезал воздух, настолько движения плавны и беспрепятственны. Глаза впились в ее лицо. Оно выражало дымку боли, которая сменилась легким удивлением. Ее бледные губы что-то шептали. Мне показалось, это слова благодарности. Лицо пропало. Послышался глухой стук, будто упал мешок с песком. Я поднял руки и разглядывал, как на ладонях размазаны красные пятна крови. Я побежал в ванную. Думал, что если отмою руки, то отмою и совесть. Намыливая ладони, я посмотрелся в зеркало и оцепенел. В отражении на меня смотрело старое морщинистое лицо, в очертаниях которого я узнавал мать. Я сдавленно крикнул и понял, что сплю.

Разомкнув ресницы, я глубоко вдохнул и сжал простыню в кулак. Лоб покрылся испаринами холодного пота. Несмотря на испуг, я ощущал какое-то странное удовлетворение. Жутко признаваться, но я был счастлив, когда убил мать. Целый день я сторонился и маму, и сестру. Как только становилось тихо, я подрывался и искал Наташу. Найдя ее, успокаивался и снова прятался в комнате. Этот день был спокоен для Наташи, но не для меня.

23 октября

Ненавижу ее! Эту тварь! Я снова беспомощно свернулся в калачик, пока с комнаты доносились глухие шлепки, от которых воротило. Она истерически вскрикивала, а сестра взахлеб плакала. Это заходило слишком далеко. Я вышел, чтобы прекратить это. Но увидел очертания ее массивной спины и окаменел. Ее рука вздымалась и опускалась со шлепком, вздымалась и опускалась. Наташа бросалась ей в ноги и заливалась слезами. Мать замахнулась еще раз, сама отчаянно взревела и рухнула на пол. Наташа в испуге отбежала. «Так тебе и надо!» – подумал я, взял сестру за руку и отвел в другую комнату.

Этот приступ был сильный. Она медленно подползла к краю дивана и неуклюже забралась. Переводя дыхание, она пристально смотрела мне в глаза и пыталась что-то сказать. Я подошел. Она прошептала: «Ничтожество!»

Сложно припомнить, что было дальше. Помню слабость в ногах, как я поплелся к себе и заперся. Снаружи все стихло. Вмиг наступила ночь. Все легли спать, а я измученный мыслями не смыкал глаз. Я встал и под блеклый луч настольного светильника выплеснул желчь.

(Написано позже)

Хорошо, что Наташа спала. Скорая приехала быстро. Вообще все стало протекать быстро. Чувство времени исказилось. Это было ночью. Я ворочался и проваливался в сон, как услышал стук. Я думал посмотреть, что это, но не уговорил себя. Может, все могло быть по-другому, если бы я поднялся. Под утро я проснулся от странного шороха. Я встал и заглянул в комнату мамы, ее постель смята и пуста. Наташа мерно посапывала. В туалете горел свет. Я пробормотал на подобии: «Мама, ты там?» – но ничего не услышал в ответ. Шорох доносился оттуда. Сквозь приоткрытую дверь я увидел, как старые в коростах пальцы ног трутся об опущенную крышку унитаза.

Санитар снял ее, обрезав веревку. Он ослабил узел и стянул петлю. Я увидел рваные синяки на горле и плетеный узор удавки вокруг шеи. Санитар что-то спрашивал, а я отстраненно отвечал или нет. Не помню. Пришла мысль о посмертной записке, и я осмотрел туалет. Ничего не было. В спальне тоже ничего. На кухонном столике я нашел оборванный листок и ручку. На листке ничего не написано, лишь бессвязно нацарапаны буквы. Видимо, ручка не писала.

Не знаю, как жить без мамы и что сказать сестре. Но я уверен, что эта запись была последней.

13 октября (запись вклеена)

Я не знаю. Не знаю. Черт. Хочу искусать ногти до крови, потому что разрываюсь. Колотит это чувство. Как поступить?! Не выдержал и решил покаяться в тетрадку. Она била ее так сильно, что я вздрагивал с каждым ударом. Я хватался за голову, хотел рвать на себе волосы. Сестра кричала. Эти крики царапали когтями внутри. Сердце бросало в конвульсии. Удар, крик, удар и снова крик. Я кусаю пальцы, чтобы боль заглушила тревогу.

Я порывался остановить это. Нельзя бить сестру! Нельзя бить вообще никого! Но она ведь моя мать. Я не могу перечить той, которая кормила и вырастила меня. Это понятно, Наташа вредничает, детей надо воспитывать. Мама тоже права. Права? О чем это я? Она поступает жестоко и несправедливо. Почему она это делает? Почему не поступает по-другому?

Потом все устаканилось. Я потихоньку отошел. Но когда увидел сестру, то стал полым без всякого содержимого. На ее личике проявились два синяка: один над бровью, другой на щеке. Нос припух, а справа над ухом не хватало пряди волос. Я заморгал, глаза заслезились. Она растрогалась, подбежала ко мне и сказала своим шепелявым голосом: «Не плачь, братик».

Неудачник

1

Глаза закрыты – пахнет спиртом и резиной от перчаток. Глаза открыты – слепящий свет лампы и она.

– У вас прекрасные зубы, – сказала молодая врач, – и понятно почему, вы так часто приходите. Кстати, сколько раз? Два? Три?

– Мм, – отрицательно промычал пациент на кушетке.

– А сколько? Неужели четыре?

– Угу, – глухо подтвердил он. Его язык прижат стоматологическим зеркальцем.

– Вы, наверно, мой лучший пациент! – сказала врач и растянула медицинскую маску в улыбке. Он улыбнулся в ответ.

– Кстати, – сказала она и посмотрела на вазу с полевыми цветами, – это очень неожиданно.

Он поднялся с кресла, вытер рот носовым платком и стоял, нервно постукивая носком об плитку кафеля.

– Что-то еще? – сказала она.

– Нет-нет, – замешкался он, кивнул и вышел из кабинета.

Он снял с вешалки потертое пальто и втянул худые руки в растянутые рукава. «Может, все-таки сказать?» – подумал он и посмотрел на дверь. Он потянулся к дверной ручке и услышал с той стороны заливающийся женский хохот. «Как это глупо!» – подумал он, шаркнул источенным каблуком и ушел прочь.

Дорога усеяна желтыми опавшими листьями. Вспоминая свою трусость, он с размаха пинал охапку листьев и бормотал ругательства. Иногда он останавливался и рассматривал узорчатое полотно под ногами. Он переводил взгляд с осенних разлитых по дороге красок на изношенные ботинки. Он несчастно вздохнул и посмотрел вверх. Голые ветви деревьев под куполом серого неба. Он достал пачку сигарет, жадно распечатал и помедлил. Убрал обратно не закурив. Всю дорогу от поликлиники до общежития он упрекал себя в тщедушности.

Он поднялся по бетонным ступеням с каменной крошкой и вошел к себе в комнату. Скрипнула кровать: встал коренастый грузин с волосатой грудью.

– Сказал? – проговорил он твердым грузинским голосом.

– Нет.

– Эх, Митя, а цвэты подарил?

– Подарил.

– А она?

– Ничего.

Остаток вечера Митя мелкими глотками потягивал грусть. Друг грузин старался растормошить его, но тщетно.

 

Завтра ждал остаток скучной трудовой недели. Митя порывался сбежать от рутины. Сбежать от переписывания накладных, расфасовки входящей корреспонденции, заполнения бланков и прочей бумажной волокиты. Подальше от офисной духоты и бюрократических проволочек. Но Митя, словно канцелярская скрепка, заперт в комоде письменных, печатных и режущих бумагу принадлежностей. Он, канцелярская скрепка, скрученный и изогнутый ходит по коридору, а на встречу шагает важный мистер дырокол, а следом изящная мисс ножнички. Скрепка заглядывает в кабинет, где за столом сидит расфуфыренная перьевая ручка. Ручка отчитывает антистеплера. Последний часто бывал на ковре. Скрепка добирался до стола, где высота бумажных стопок не равнялась заработку.

Митя всунул ноги в резиновые шлепки и пошаркал по линолеуму в ванную. Он кривился и хмурился перед зеркалом: выискивал шероховатости и недочеты. «Надо было лучше бриться», – подумал он. Митя почистил зубы – в глубине рта неприятно дернуло. Он напряженно осмотрел и ощупал языком каждый зуб. Ничего. Она ведь смотрела, значит все в порядке.

Осталось начистить обувь. Митя взял ботинок, протер влажной тряпкой затверделую кожу и сощурился. Показалось? Дремота улетучилось. Внутри противно заскрежетало. На носке ботинка нарисовалась дырка. Митя отвел глаза и наткнулся на новенькие туфли Арсена, друга грузина. Митя опустил башмак рядом со вторым. Он ушел в комнату, так и оставил один ботинок намытый, а другой в грязи.

– В картишки? И этого? – сказал Арсен и кивнул на бутыль вина.

Митя понуро прошел мимо вопроса и плюхнулся на железную кровать с дряблым матрацем. Тело раскачивалось вверх-вниз – пружины разрывались скрипом. Митя повернулся к стенке и укрылся пледом, от которого пахло пылью. Накатила жалость – Митя закусил губу. Холодный и острый нож режет руку – физическая боль заглушает душевную. Он решился бы на это, будь немного смелее. Тряпка! Глаза увлажнились. Он еще раз закусил губу и шмыгнул носом.

– Э-э-э, Митя, – осторожно сказал Арсен, – ты не заболел?

– Мм, – отрицательно раздалось в ответ.

– Не убивайся ты. У нас на сэле говорят: чем больше стараешься, тем больше ноги устают. Не понятно? Давай разъясню. Ты вот когда на дискотэку приходишь потанцевать, что делаешь? Правильно! Приглашаешь дэвушку на танец. А если дэвушка скажет нэт? Что тогда? Правильно! Разворачиваешься и уходишь домой.

Митя поерзал, скрипя пружинами.

– А вот и нэправильно, – продолжал Арсен, – еще у нас говорят: на шесть категорическое нэт есть одно категорическое да! Так что идешь и приглашаешь еще. Но дэвушек надо тасовать. А то, кто знает, где окажется пиковая дама. Да знаю я, что ты не веришь в это. Понял?

Митя уже изрядно провалился в сон и вместо ответа неясно пробормотал. Веки слегка подергивались, а озябшие ноги согревались. В полудреме он представлял ее. Стройную в летнем сарафане. Она идет навстречу, развевая локоны волос. Ее кожа смуглая от жаркого солнца, а волосы золотистые. Пестрый платок на шее трепыхается, как воздушный змей на ветру. Она подходит и берет его за руки, а он поднимает их и целует. Но сказка незаметно ускользнула, перед глазами замельтешили бумажные листы с печатями и искривленным почерком.

2

– Митя! – сказал Арсен и толкнул в бок, – что с тобой?

– Что? – Митя отмахнулся.

– Да ты стонешь бэз умолку.

С этими словами половину челюсти свело от боли. Митя откинул плед на пол, прижал щеку ладонью и мучительно простонал. Он рассеяно смотрел на друга. Боль застала врасплох. С ранних лет Митю приучили следить за зубами. «Смотри! – говорила его мать, – и у тебя будет так же, если не будешь следить за зубами!» – и Митя смотрел в рот отцу. Смотрел на прогнившие пеньки, которые торчали на расслоившейся блекло-розовой почве. Черные пораженные острым кариесом зубы пахли разложением.

– Таблэтку съешь? – сказал Арсен.

Митя затряс головой в знак согласия.

– Сейчас, погоди, – Арсен вышел из комнаты.

Минуты тянулись в ожидании друга. Митя старался отвлечься от судороги в левой половине рта. Губы подергивались, словно в них пускали электрический разряд. В темной и прохладной комнате общежития, которую Митя делил с Арсеном, предвиделся отрезок жизни. Митя видел молодого и амбициозного студента, который заканчивал юридический факультет, и временную работу, чтобы набить опыт – это сейчас. Прошлое не интересовало. А что потом? Та же работа только постоянная, та же комната только в одиночестве. Митя видел не себя, он видел отца – покинутого и безнадежного.

Митя зажмурился и тряхнул головой, как бы вышвыривая мысли. Он вылечит зубы. Сойдет с натоптанной тропы отца.

Вошел Арсен и мягко притворил дверь.

– Как оно? – сказал он.

– Болит.

– Таблетки нэт, но есть капли, сосед одолжил, – Арсен открутил пластиковую крышку на флаконе и промочил клочок ваты. – Приложи.

От ваты пахло валерианой. Митя пропихнул клочок вглубь рта и прикусил. На язык разлилась морозящая жидкость. Митя представил, как розовый шероховатый язык покрылся инеем. Боль медленно притупилась. Митя накинул на себя остывший плед. Глаза завернулись за веки.

3

– Вата! Везде Вата! – кричал перьевая ручка и тыкал острием пальца в кипу бумаг на столе.

– Вата? – как бы переспрашивал Митя. Он переминался с ноги на ногу. Ступни вдавливались и проминались, будто уходили сквозь красный узорчатый ковер на полу.

– Убери это и переделай!

– Вата, – сказал Митя, взял кипу и виновато понес к себе.

Стопка бумаги увеличивалась на ходу и закрывала голову. Руки слабели. Митя пошатывался, идя по коридору. С верхушки слетали листы и медленно приземлялись на дощатый пол. Было безразлично на протоколы и деловые письма, которые оказались под ногами. Хотелось скорее дойти и освободить онемевшие руки.

– Как это возможно?! – крикнула изящная мисс ножнички из-за угла. – Это недопустимо!

Важный мистер дырокол провожал Митю презрительным взглядом и неодобрительно хмыкал.

– Ах, мистер дырокол! – говорила мисс ножнички, – сделайте же что-нибудь! Он затопчет все документы!

Важный мистер дырокол стал презрительнее всматриваться и громче хмыкать.

– Вот дает! – потешался антистеплер. – Так и надо, Митя!

Митя опустил кипу на стол – странная вялость и напряженность рук сохранилась. Он плюхнулся на стул, который всегда был жесткий, но теперь казался мягким, как кресло. «Вата», – подумал он и скривился от странного чувства во рту. Язык нащупал нечто бесформенное и шаткое. Он потрогал пальцем странную штуку, ухватился и вытащил изо рта. Большой белый зуб. Неприятно кольнуло в животе. Язык ощупал пустоту и гладкую десну. Митя посмотрел на ладонь и отстранился: теперь лежало два зуба. Он судорожно пересчитал зубы – еще одно пустое место. Он поперхнулся горечью, которая осела в глотке.

Митя рассматривал зубы. Они неестественно большие и не могли помещаться во рту. Митя сжал пальцами зуб, он оказался мягким и как бы пружинистым, а форма напоминала больше шар, чем форму зуба. Это похоже на…

– Вата! – доносился крик перьевой ручки. – Это все вата!

Глухо зазвенел будильник – Митя подскочил.

– Да тихо ты, – пробурчал Арсен, – сейчас выключу.

Щелчок – звон прекратился, еще щелчок – комната наполнилась желтой рябью. Митя закрыл лицо локтем и простонал.

– Слушай, сходи-ка еще раз к ней, – сказал Арсен. – Не ходи на работу. Скажу, что ты приболэл.

Митя нащупал во рту кусок ваты и выплюнул. Он пробежал языком по зубам и облегченно выдохнул.

4

Утром привычный солдатский завтрак: кофе и сигарета. Только без кофе.

Митя зашел в холодный и тусклый холл поликлиники. Пришел на следующий день после осмотра. Как бы объясниться? Кабинет номер «9», рядом табличка: «Стоматолог Шапкина Анна Марковна». Митя неспешно потянулся к двери, позади нервно кашлянули. Спину прожигали взгляды заспанных пациентов. Пробежал холодок от мыслей: придется говорить, что ему только спросить, или корчить лицо, изображая острую боль. Но дверь внезапно открылась и ударила по руке. Митя покраснел и прижал губы.

– Ой! – раздался голос за дверью пожилой медсестры в белом халате, – а вы что тут делаете?

Митя что-то пролепетал.

– Что? Зуб болит? – сказала медсестра, – а чего вчера молчали? Ах, этой ночью заболел. И сейчас болит? А, хотите, чтобы посмотрели, – она захлопнула дверь. – Горохин снова пришел, – слышался приглушенный голос за дверью, – говорит, зуб болит.

Дверь открылась. «Подожди, мы тебя пригласим», – сказала медсестра.

Испепеляющий взгляд пациентов смягчился, когда Митя Горохин покорно сел на лавку.

Утренняя суета отвлекла, но сейчас Митя уткнулся в ожидание. Вернулась ноющая боль в челюсти. Горохин вспомнил о флаконе с вонючей жидкостью и машинально похлопал по карманам. Оставил дома. Сколько придется ждать?

Левая часть рта пульсировала, словно биение сердца. Горохин постукивал передними зубами. Бам! Будто игла пронзила десну и внутри что-то разорвало. Плечо дернулось, а рука подпрыгнула и прижалась к щеке. Горохин жалобно простонал. Кто-то возмущенно вздохнул. Митя встал и подошел к двери. Хотелось попросить таблетку или что-нибудь в этом роде, но как-то стыдно.

Звук бормашины прекратился. Из двери вышел тучный мужчина. Он отирал салфеткой подбородок и губы. Высунулась медсестра и сказала:

– Горохин, заходите!

Он зашел – дверь захлопнулась. Ноги ели волочились к креслу, а глаза опустились в пол.

– Что случилось? – спросила стоматолог нежным голосом, – неужто три месяца прошло?

– Да, – сказал Горохин и почувствовал себя идиотом. Она посмеялась.

– Так, правда, что?

– У меня это… зуб, – Горохин судорожно показал пальцем в рот.

– Так, ложитесь, – сказала она и взяла инструмент.

– Слева там…

– Молчите, – перебила она, – так болит? – она постучала по зубу, – нет? А так? – он дернулся и простонал. – Ага, левая нижняя шестерка. Нужно вскрыть пломбу и смотреть, что там, делаем? – Горохин утвердительно покачал головой. – Шире рот, – сказала она и вставила насадку в бормашину.

5

Она цокала языком и неодобрительно вздыхала. Прядь ее волнистых волос свисала из-под белой шапочки и ложилась на прозрачные очки. На секунду она отвлекалась и поправляла прядь. Она увлеченно продолжала добираться до источника неприятностей, временами меняя насадку и всматриваясь в рот. Она опустила руки на Горохина и задумалась. А когда выпала из думы, вновь принималась ковырять зуб.

– Нет, – сказала она, – не выходит.

Она еще помучилась и окончательно сдалась.

– Не получается пройти каналы, – сказала она, – нет у меня нужного инструмента, – она выдержала паузу. – Вам нужно в платную клинику, там сделают. Понимаете, у них специальная машинка есть. Надо все каналы прочистить, чтобы зуб спасти, – снова пауза, – правда, стоить это будет так… – и Горохин услышал свой месячный заработок, помноженный на два.

Рейтинг@Mail.ru